Текст книги "Западные славяне и Киевская Русь в X-XI вв."

Автор книги: В. Королюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

Длинные тирады, посвящаемые Титмаром разоблачению похотливости и распутства Владимира, указывают даже, возможно, на те конкретные аргументы, которыми мог пользоваться Рейнберн в своей пропаганде против князя Владимира.

Можно ли, однако, делать из всего этого вывод,' что пролатинская пропаганда Рейнберна или его обличительные речи против. Владимира могли сами по себе явиться причиной разрыва недавно заключенного союза с Польшей? Очевидно, нет. Слабые римские папы были в то время целиком поглощены своими итальянскими делами 54. Папство не было в начале XI в. политическим фактором, могущим представлять действительную угрозу для Руси. С другой стороны, Владимир Святославич не был типичным неофитом. Присутствие при его дворе горячего сторонника Римской -курии само 'по себе едва ли могло как-то особенно задевать его. Терпел же он при своем дворе епископа Бруно и даже пользовался его услугами в своих отношениях с печенегами55.

Выше уже было показано, что киевского князя не смущала перспектива породниться с таким верным сыном Римской церкви, как Болеслав Храбрый. Кстати сказать, и преемник Владимира Ярослав Мудрый, тоже, по-видимому, не придавал вопросам веры слишком большого значения при заключении династических браков56. Наконец, бесспорно о широте взглядов на вопросы веры Владимира прямо свидетельствует сам факт прибытия к его двору Рейнберна в качестве духовлика его новой невестки. Пример его сыновей – Святополка и Ярослава – показывает вместе с тем, что Владимир не был в этом отношении каким-либо исключением среди русских людей начала XI в.

Но если так обстояло дело в то время в Киеве с латинскими миссионерами, то еще меньше оснований думать, как это делают некоторые исследоэатели57, что для русских людей XI в. Польша и поляки являлись олицетворением латинской ереси и ненавистного Рима. Против этого свидетельствуют и династические браки русских князей и представительниц Пястовского рода и та несомненная симпатия, с которой относился русский летописец к Болеславу Польскому, называя его Великим и подчеркивая его храбрость и ум58.

Таким образом, деятельность Рейнберна в качестве агента Римской курии не в состоянии объяснить разрыв русско-польского союза в 1012 г. Интриги и проповеди латинского епископа могли вызывать и, конечно, вызывали недовольство русского духовенства 59. Нравоучения и обличения Рейнберна могли раздражать и оскорблять самого князя Владимира. Но если бы дело сводилось только к этому, даже при условии, что Рейнберну действительно удалось внушить симпатии к Риму Святополку, чего нельзя подтвердить прямыми показаниями источников, весь эпизод, связанный с Рейнберном, завершился бы скорее всего только арестом или высылкой его самого. В действительности же произошло нечто совершенно иное. Был арестован старший сын правящего князя, была арестована со своим духовником его супруга – дочь Болеслава Польского. Тем самым был разорван польско-русский союз, (было нанесено прямое оскорбление сильному соседу. Вместо союзника у Руси появился новый враг, пусть даже временно поглощенный заботами на западной границе.

Все это говорит о том, что деятельность Рейнберна и Святополка представляла действительно большую угрозу государству, что Владимир, принимая решение о репрессиях против сына и невестки, был чрезвычайно обеспокоен вскрывшимся заговором. Поскольку ни деятельность Болеслава Храброго, ни проримская агитация Рейнберна не могли представлять в рассматриваемое время действительной угрозы Древнерусскому государству, остается предположить, что такой угрозой могли быть действия самого Святополка.

Старший из оставшихся в живых сыновей Владимира60 Святополк правил западными окраинами Киевской Руси61, подобно тому, как Ярослав правил после смерти Вышеслава в Новгороде, а Борис в Ростове62. Если в 1014 г. Ярослав Мудрый отказался платить дань киевскому князю, своему отцу, тем самым как бы заявляя о намерении рассматривать себя как самостоятельного государя 63, то почему нельзя предположить, что в 1012 г. готовился к аналогичному выступлению его старший брат Святополк? То, что управляемые Святополком земли находились на западе Киевской Руси, вблизи от владений его тестя Болеслава Польского, и то, что он, как свидетельствует весь ход более поздних событий 1015—1018 гг., был дружен с печенегами, могло укрепить в Святополке сознание своей силы. Обстоятельства эти говорят как будто в пользу именно такой трактовки целей раскрытого в 1012 г. заговора в великокняжеской семье.

Тенденции к феодальной раздробленности давали себя уже чувствовать в древнерусском обществе. При Владимире снова обособилась соседняя с княжеством Свято-полка Полоцкая земля64. Не было бы, конечно, ничего исключительного в том, если бы, используя тенденции феодальной раздробленности, Святополк, которому было к тому времени более тридцати лет, попытался освободиться от верховной власти великого князя, тем более, что, судя по летописи, он не был любимым сыном Владимира. Борис “любим бо бе отцем своимь паче всех”65. Впрочем, в данном случае на летопись, испытавшую<влия-ние тенденциозного рассказа об убиении Бориса и Глеба, полагаться едва ли можно.

На выступление против верховной власти отца Свято-полка мог толкнуть новый брак князя Владимира66, который, судя по более поздним немецким источникам, женился в 1012 г. на дочери графа Куно Онингена67. Нет ничего удивительного в том, что скупая на события начала XI в. летопись ничего не сообщает об этом браке68. Гораздо удивительнее молчание всеведущего Тит-мара. Очевидно, новый брак Владимира Святославича не сыграл заметной роли в русско-германских отношениях.

Предположение, что заговор Святополка преследовал цель создания себе независимого удела (на большее, т. е. на захват великокняжеской власти он едва ли мог рассчитывать) 6Э, дает, кстати говоря, возможность еще точнее объяснить заявление Титмара о тайном наущении Святополка Болеславом. Готовясь к восстанию, Свято-полк, естественно, должен был стремиться заручиться поддержкой могущественного тестя. Сведения о сношениях Святополка с Болеславом в период организации заговора Титмар мог получить от немецких участников похода 1013 г., а считать их инициатором не неведомого ему Святополка, а хорошо известного “коварного” Болеслава казалось само собой разумеющимся.

Стоит только согласиться с высказанным выше предположением о характере подготовляемого Святополком восстания, как и все остальные твердо известные факты станут на свои места, получат логический смысл и объяснение.

В самом деле, отказ от признания верховной власти киевского князя был настоящим государственным преступлением и представлял действительную угрозу целостности государства. Ясно поэтому, почему Владимир, предотвращая восстание сына, пошел на такие решительные и крутые меры, как арест Святополка и его жены и разрыв с Болеславом. Когда вздумал бунтовать Ярослав, Владимир без колебаний шел на то, чтобы оружием принудить его к повиновению: “И рече Володимер: тре-бите путь и мостите мост. Хотяшеть 6d на Ярослава ити, на сына своего”70. В 1015 г. Владимиру помешала только болезнь и смерть.

Вполне понятным окажется и активное участие в заговоре Рейнберна. Слабого удельного князя на самом деле легче было бы заполучить в римские сети, чем великого князя киевского. Вполне естественными и простыми мотивами объясняются связи заговорщиков с Болеславом. Не симпатиями к Риму руководился Свято-полк, обращаясь за помощью к тестю, он просто искал иностранной военной поддержки, как искал ее “за морем” у варягов Ярослав в 1014 г.71 Объяснится, наконец, и мирная инициатива в начале 1013 г. на западе Болеслава Храброго, которого застало, очевидно, врасплох разоблачение заговора его зятя. Не будучи главой заговорщиков он, конечно, не мог заранее подготовиться к событиям и нуждался в передышке на западе, чтобы иметь свободные руки на востоке.

Итак, попытка Святополка вырваться из-под власти киевского князя является самым простым и, думается, самым убедительным объяснением событий, приведших к разрыву русско-польского союза 1009 – 1010 гг. Тот факт, что гипотеза эта не привлекалась для объяснения событий 1012 – 1013 гг., можно объяснить, по-видимому, только тем влиянием, какое оказывал на исследователей летописный рассказ о Святополке.

Между тем, в настоящее время можно считать доказанным, что посвященная в летописи Святополку статья 6523 г. имела своим источником возникшее около 1072 г. “Сказание об убиении Бориса и Глеба” 72. Именно под влиянием этого агиографического произведения возник летописный образ “окаянного” Святополка, который “Каинов смысл приим”, захлебнулся в пролитой им братской крови.

Образ этот мешал исследователям увидеть за ним действительный образ неудачливого бунтовщика против власти великого князя, а затем и неудачливого претендента на великокняжеский стол, потерпевшего, несмотря на большую иноземную помощь, полное поражение в братоубийственной борьбе за Киев. Летописный рассказ мешал исследователям замечать в жестоких поступках Святополка те же мотивы, которыми руководствовались в своих действиях его отец и брат. Ведь и Владимир на своем пути к киевскому столу перешагнул через труп собственного брата, и Ярослав подымал руку на своего отца – великого князя, не стесняясь при этом искать помощь “за морем”. Овятополк был только безусловно гораздо более мелкой фигурой, чем его отец и брат, в то время как вчитывающимся в летописный текст историкам он казался каким-то особенно коварным интриганом, злодеем библейского образца.

Но пора вернуться к событиям 1012 г. Арест Свято-полка, его супруги и Рейнберна привел к разрыву просуществовавшего всего только немногим более двух лет русско-польского союза. Более того, в 1013 г. о,н привел к вооруженному конфликту между Русью и Польшей. Оскорбленный Болеслав (а Болеслав, по свидетельству источников, не упускал случая отомстить за оскорбление73) поспешил заключить мир с Империей, чтобы обрушиться на Русь. Этот шаг Болеслава был только на руку его врагу, Генриху II, так как он создавал необходимую ему передышку для похода в Италию74, а Болеславу связывал руки на Востоке. Вместе с тем Генрих II мог рассчитывать и на то, что русско-польский конфликт косвенным образом облегчит его ситуацию в южной Италии, где соперник-ом германского владыки был византийский император Василий II. Генрих II мог считать, что в условиях польско-русской войны ему нечего опасаться возможной помощи Византии со стороны Владимира Святославича75.

Поэтому нет ничего удивительного в том, что в походе 1013 г. ,на Русь в войске Болеслава находились немецкие рыцари. Союзниками польского князя были и печенеги. Именно столкновение между поляками и печенегами, закончившееся жестокой резней, и было причиной неудачи похода 1013 г. на Русь. Он не принес славы Болеславу, все успехи которого свелись к опустошению пограничных русских земель76. Зато поход этотосложнил положение польского князя в 1015 г., когда возобновилась война с Империей, а Киевская Русь оказалась в стане неприятелей Древнепольского государства7Г. Разрыв польско-русского союза оказался, таким образом, невыгодным прежде всего для польской стороны.

Неизвестно, преследовал ли в 1013 г. Болеслав, обращая свое оружие против Руси, какие-либо далеко идущие цели или он, как думал Титмар, явился на Русь только в качестве мстителя за дочь и зятя78. На этот счет можно высказывать только те или иные гипотезы, основываясь главным образом на событиях 1018 г. Но даже если широкие агрессивные планы в отношении Руси и руководили в 1013 г. поступками Болеслава, кажется несомненным, что возникнуть они могли прежде всего под влиянием раскрытого в 1012 г. заговора Святополка. Конфликт в киевской великокняжеской семье втягивал Болеслава в русские дела, как впоследствии в период феодальной раздробленности противоречия и борьба между удельными князьями будут неизбежно сопровождаться посторонним вмешательством.

Подведя основные итоги изложенного выше исследования, можно сделать следующие выводы.

Хотя русско-польские отношения и не являлись главной осью, вокруг которой формировалась внешняя политика Киевской Руси или Древнепольского государства, обе стороны были заинтересованы в начале XI в. в том, чтобы они носили добрососедский характер. Более того, только мирные отношения на польско-русской границе могли создать такие условия, при которых Польша оказалась в состоянии в период первой польско-немецкой войны устоять против страшного натиска германских феодалов, встревоженных перспективой государственного объединения Чехии и Польши7 , и их многочисленных союзников. Именно обоюдной заинтересованностью в мирном соседстве и сотрудничестве и объясняется заключение в 1009—1010 гг. скорее всего по инициативе Владимира Киевского русско-польского союза, скрепленного династическим браком.

Союз этот оказался, однако, очень недолговечным. Раскрытый Владимиром заговор Святополка – Реин-берна привел к его разрыву уже в 1012 г. Наиболее вероятной целью заговора была подготовка Святопол-ком восстания против верховной власти киевского князя. Арест стремившегося к удельной независимости Святополка и его жены привел к вооруженному вмешательству в русские дела его тестя, Болеслава Храброго.

Что же касается проримской агитации Рейнберна, то значение ее для развития польско-русских отношений, кажется, нет нужды преувеличивать, как нет оснований вообще преувеличивать значение Римской курии как одного из факторов политического развития Восточной Европы для конца X – начала XI в. Анализ имеющихся источников свидетельствует, как кажется, что политика Рима и политика Древнепольского государства на Руси в описываемое время – отнюдь не одно и то же Это достаточно хорошо понимали тогда сами русские люди Нет никаких оснований смотреть на явления русско-польских отношений начала XI в глазами киево-печерских монахов второй половины этого столетия, которым бес даже в церкви являлся “в образе ляха”80

Впрочем, и во второй половине XI—XII вв религиозные противоречия не были настолько острыми, чтобы можно было говорить о какой-то пропасти, разверзшейся между Русью и Польшей и другими западными странами. Об этом свидетельствуют, например, много численные брачные узы, связывавшие в этот период Рюриковичей с западными владетельными родами Да и сама антилатинская пропаганда на Руси не имела такого неистового характера, как впоследствии. Фе-досию Печерскому, видевшему в проникновении католицизма угрозу позициям православной церкви и независимости Руси, принадлежат следующие высокогуманные слова' “Милуй не токмо своея веры, но и чюжия: аще видишь нага и голодна или зимою или бедою одержима, аще то буде жидовин, или срацин, или болгарин, или еретик, или латинянин, или ото всех поганых –всякого пожалуй, и от беды избаеи я, яко можеши”81.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ. КИЕВСКИЙ ПОХОД 1018 г.

Событиям Киевского похода 1018 г., о котором сохранились сведения как в русских летописных источниках, так и в источниках польского и немецкого происхождения, посвящена значительная литература. Надо заметить, однако, что, несмотря на ее обилие, ряд весьма существенных сторон событий этого юда все еще по-разному толкуется в историографии, что в известной мере определяется не только неполнотой, но и противоречивостью имеющихся в распоряжении исследователей источников.

Очень важным обстоятельством, мешавшим буржуазно-дворянским историкам правильно оценить значение Киевского похода 1018 г., был, разумеется, тот факт, что 1018 год рассматривался ими лишь как один из звеньев в якобы исконной польско-русской вражде, вспыхнувшей на почве соперничества из-за западнорусских земель еще в X в. На безусловную ошибочность и тенденциозность такого рода взглядов было указано еще в главе третьей настоящего исследования. В предшествующей главе отмечалось, что мирные русско-польские отношения в начале XI в. были чрезвычайно важным для Польши обстоятельством, серьезно облегчившим ей дело сопротивления ожесточенному натиску Империи и ее союзников. Вместе с тем было установлено, что первое польско-русское столкновение, происшедшее в 1013 г., находилось в самой тесной связи прежде всего с внутриполитическим положением на Руси, где начали активно проявлять себя тенденции феодальной раздробленности.

Что события 1018 г. были развитием событий 1013 г, ни у кого не вызывает сомнений. Связь между ними легко устанавливается при знакомстве с относящимися к тому времени источниками. Однако прежде, чем непосредственно перейти к анализу Киевского похода 1018 г. и разбору высказанных в связи с его изучением различных точек зрения в литературе предмета, необходимо все же остановиться на событиях, происшедших между 1013 и 1018 гг. на Руси, а также осветить развитие польско-русских отношений в этот промежуток времени.

К сожалению, состояние источников таково, что полной и ясной картины этого смутного времени на Руси нарисовать с полной уверенностью, по-видимому, нельзя. Связано это прежде всего с тем, что сохранившийся в русской летописи рассказ о событиях 1015—1017 гг. не просто страдает неточностями, но и выдает свою явную зависимость от значительно более позднего агиографического источника, о чем, впрочем, говорилось уже выше.

Тенденциозность летописной традиции невозможно, естественно, полностью перекрыть путем обращения к показаниям современника событий Титмара Мерзебургско-го, в хронике которого русские дела не являются самостоятельной сюжетной линией. Немецкого хрониста они интересовали лишь постольку, поскольку они были связаны с военно-дипломатической акцией Империи или ее противника, Древнепольского государства.

Согласно “Повести временных лет” Владимиру Свя-тославичу помешали расправиться с взбунтовавшимся в 1014 г. Ярославом сначала болезнь, а потом и смерть. Под 1015 г. в “Повести” говорится: “Хотящю Володиме-ру ити на Ярослава – Ярослав же, послав за море, при-веде 'Варягы, бояся отца своего. Но Бог не вдасть дьяволу радости, Володимеру бо разболевшюся. В се же время бяше у него Борис. Печенегом, идущем на Русь, посла противу им Бориса, сам бо боляше велми, в неи-же болести и скончася месяца нуля в 15 день”1.

^По “Повести временных лет” и по Новгородской первой летописи2 Святополк в момент смерти отца, скончавшегося в своем любимом селе Берестове, находился в Киеве. Иначе описывает события Архангелогородский летописец, источник более поздний по оформлению, но сохранивший ряд древних известий3. В Архангелогородской летописи говорится: “Он же (Святополк.– В. /С) сведа, вборзе з дружиною своею приспе в Киев, и рече им (киевлянам. – В. К..): “прияите ми”, и сед на столе отчи. И созва кияны и нача даяти имение отчее”4. Затем во всех трех сводах помещен основанный на повести об убиении Бориса и Глеба рассказ о неприязни к Свято-полку киевлян, об их желании видеть у себя князем Бориса и кровавой расправе Святополка с братьями5.

Между тем летописные сведения о пребывании Святополка на свободе в Киеве в момент смерти Владимира или о захвате им Киева сразу же после кончины отца полностью опровергаются показаниями современника, на что уже обратил внимание Н. Н. Ильин6. Титмар определенно утверждает, что Святополк находился в этот момент в темнице и лишь позднее сумел, оставив жену, бежать из тюрьмы к своему тестю Болеславу Польскому7. В том, что это показание Титмара не является случайной обмолвкой, убеждает другое место из его хроники, где говорится о попытках Болеслава обменять на находившуюся в плену у Ярослава дочь захваченных им в Киеве родственников Ярослава 8.

Но если Святополк находился в темнице, следовательно, он не мог быть тем лицом, которое постаралось скрыть на время смерть Владимира, как хочет этого “Сказание об убиении Бориса и Глеба”: “Святополк потаи смерть отца своего...”9. По-видимому, ближе к истине здесь русские летописи, приписывающие сокрытие смерти Владимира его боярам, настроенным неприязненно к Святополку 10. В наиболее развернутом виде сведения об этом сохранились в Архангелогородском летописце: “...а бояре таиша Владимирово представление того ради, дабы не дошла весть до окаянного Святополка” и.

Если же вновь обратиться к Титмару, то можно понять и причины стремления скрыть смерть великого князя. Дело в том, что Святополк вовсе ,не был нелюбим киевлянами, как утверждают “Житие” Бориса и Глеба и летописи 12, а, может быть, пользовался даже в Киеве известной популярностью 13. Во всяком случае, о преданности Святополку киевлян говорит Титмар, сообщая о его возвращении в русскую столицу 14. Ход событий еще более разъяснится, если принять во внимание сведения Титмара о том, что Владимир умер, “оставив наследство свое полностью двум сыновьям” (третий – Святополк бежал в Польшу) 15. Это сообщение Титмара повторяется в несколько измененном виде в другом месте его хроники. “Власть его (Владимира.– В. К..) была поделена между его сыновьями” 16.

Итак, после смерти Владимира киевский великокняжеский стол не был захвачен Святополком, который, не получив свободы, сумел, однако, все же убежать в Польшу. При этом смерть отца постарались скрыть от арестованного, очевидно, для того, чтобы он не смог помешать разделу Древнерусского государства между двумя его братьями.

Важно подчеркнуть при этом, что Титмар дважды в своей хронике отмечает раздел Киевской Руси между сыновьями Владимира. Для него это, следовательно, было совершенно очевидно. Труднее решить вопрос о том, какие из сыновей Владимира оказались его наследниками. Помимо Ярослава, речь, кажется, может идти о еще двух сыновьях покойного киевского князя– Мстиславе Владимировиче и Борисе Владимировиче. Последний, если судить по летописи, был близок Владимиру в последние дни его жизни. Находясь на смертном одре, Владимир “печенегом, идущем на Русь, посла противу им Бориса” 17. Зато летопись определенно сообщает о разделе Руси между Ярославом и Мсти-с-лавом Владимировичами под 1026 г.18, чему предшествовали неоднократные столкновения между ними в 1023—1024 гг.19 Нужно сказать, что эти известия “Повести временных лет” не киевского и не новгородского происхождения, а, как полагает акад. М. Н. Тихомиров20, возникли в среде, близкой Мстиславу Тмутара-канскому. В пользу такого решения вопроса свидетельствует их общий, малоблагожелательный Ярославу и, наоборот, явно благожелательный его брату тон. Их действительно нет ни в Новгородской Первой летописи, ни в Архангелогородоком летописце. Вообще вопрос о разделе Руси между наследниками Владимира очень запутан и сложен из-за явной недостаточности и противоречивости сохранившихся источников. Так, византийский хронист Кедрин, 'помимо Ярослава и Мстислава, называет наследником Владимира еще и Станислава. По его словам, объединение Руси под властью Ярослава произошло только после смерти этих двух его братьев21. Но если сохранившиеся источники не дают возможности нарисовать сколько-нибудь полной и отчетливой картины княжеских усобиц, происходивших на Руси после смерти Владимира Святосла-вича, то их все же вполне достаточно для того, чтобы сформулировать два очень существенных для понимания предшествовавших 1018 г. событий тезиса.

'1. Бежавший в 1015 г. из тюрьмы в Польшу Свято-полк не мог в том же 1015 г. быть убийцей князей Бориса и Глеба. Это не значит, конечно, что следует принять малоубедительную и основанную на интерпретации такого сложного памятника, как “Эймундова сага”22,

гипотезу Н. Н. Ильина, полагавшего, что убийцей Бориса и Глеба был Ярослав Владимирович23. Следует иметь в виду, что скандинавские саги – это очень сложный источник, складывавшийся на протяжении длительного времени, и поэтому опираться на их сведения при реконструкции событий политической истории слишком рискованно. Если связывать гибель этих сыновей Владимира с именем Святополка, то следует думать, что убийство их произошло гораздо позже, когда Святополк мог укрепиться с помощью Болеслава Храброго на киевском столе, т. е. в 1018—1019 гг.

2. Датируемая летописью 1016 г. битва между Ярославов и Святополком24 на самом деле не могла иметь места ,в этом году. Положение не изменится, если принять поправку Н. Н. Ильина и считать, что битва эта могла произойти уже в 1015 г.25

Учитывая многослойность редакционной обработки соответствующих летописных текстов, можно предложить два возможных решения тех недоумений, которые вызывает! летописная статья 1016 г. Во-первых, в битве 1016 г. (1015 г.) решалась судьба не Ярослава и Святополка, а Ярослава и какого-то иного его соперника на • Руси. Само по себе такое явление едва ли способно вызвать недоумение. В 20-х годах XI в. Ярославу Мудрому неоднократно приходилось сталкиваться со своим братом Мстиславом, а под 1021 г. летопись сообщает о конфликте Ярослава с племянником его Брячиславом, ограбившим Новгород26. Произведенное Н. Н. Ильиным сопоставление летописных текстов о битве 1016 (1015) г. и о битве 1019 г. между Ярославом и Святополком показывает, однако, что летописный текст под 1019 г. не содержит каких-либо конкретных исторических сведений, а представляет собой трафаретное описание битвы, типичное для агиографических памятников. Поэтому возможно второе объяснение возникшего недоумения: в “Повести временных лет” просто дважды рассказывается об одном и том же событии – о битве Ярослава со Святополком в 1019 г.27 Действительно в Новгородской Первой летописи о битве Ярослава со Святополком говорится лишь один раз и под 1016 г. в связи с военной помощью, оказанной новгородцами Ярославу28 и полученной ими от него “Правдой” 29. С этой битвой летопись связывает бегство и гибель Святополка. Аналогичным образом ход событий излагается и в 3-й Псковской летописи.

Все это дает основание думать, что в действительности была только одна битва между Святополком и Ярославом. Появление двух летописных статей о столкновениях Ярослава и Святополка следует считать результатом сознательного редактирования летописного текста, предпринятым для согласования летописных известий с данными “Жития” Бориса и Глеба, изображавших Святополка убийцей своих братьев. Неслучайно местом битвы 1019 г. оказалась река Альта, где согласно “Житию” погиб Борис. Именно на месте гибели мученика должен был Ярослав отомстить за его смерть31. Поэтому же рассказ о действительно имевшем место сражении между Ярославом и Святополком оказался помещенным под 1016 г., так как только таким образом летописец мог наиболее убедительно доказать, что в 1015 г., когда погибли Борис и Глеб, киевским князем и их убийцей был Святополк. А. А. Зимин считает, что “Правда” Ярослава действительно была составлена в 1016 г., а появление ее было обусловлено борьбой русских князей за Киев32.

Итак, ни в 1015, ни в 1016 гг. Ярославу не приходилось вступать в битву со Святополком Владимировичем, которому скорее всего не только не удалось сколько-нибудь времени покняжить в Киеве, но пришлось, воспользовавшись представившимся случаем, бросив жену, бежать из темницы в Польшу. Это не значит, однако, что разделивший с одним из своих братьев отцовское наследство Ярослав не видел в Овятополке опасного противника и не принимал мер, что'бы обезвредить его. Тот факт, что приютивший Святополка Болеслав был поглощен в это время событиями на западной польской границе, нисколько не ослабил энергии Ярослава. Наоборот, он постарался воспользоваться затруднениями польского князя, памятуя, возможно, о событиях 1013 г., обещавших ему вмешательство в русские дела честолюбивого и самовластного Пястов<ича.

О дипломатической акции Ярослава при дворе германского императора, направленной против Болеслава, рассказывает хорошо осведомленный свидетель – Тит-мар Мерзебургский. Соответствующий отрывок помещен Титмаром в той главе его хроники, где говорится о прибытии осенью 1017 г. в Мерзебург ко двору Генриха II польского посла с мирными предложениями от Болеслава Храброго. В словах Титмара звучит даже как бы сожаление, что события развернулись таким образом, что помогли выйти польскому князю из войны. Сказав о благосклонном приеме Генрихом II польских мирных предложений, Титмар добавляет: “... И только тогда (император.– В. К.) узнал, что король руссов, как и обещал через своего посла, напал на Болеслава, но ничего не сделал для овладения городом”33.

Исследователи согласны в основном в том, что слова Титмара свидетельствуют о вторжении Ярослава в Польшу и об осаде им какого-то неизвестного польского города 34. Это находит определенное подтверждение и в русских источниках, сообщающих под 1017 г. о походе Ярослава к Берестью, т. е. в сторону польской границы35.

Слова Титмара позволяют, однако, подчеркнуть еще инициативу Ярослава, направившего своего посла в Империю. В связи с этим естественно возникает предположение, что, задумывая план союза с Империей и предпринимая при императорском дворе соответствующие дипломатические шаги, Ярослав едва ли мог полностью обойтись без посредничества Стефана Венгерского и особенно Олдржиха Чешского, бывшего непримиримым врагом Болеслава. Иными словами речь шла не только о русско-германском, но и о русско-чешском союзе. Предполагаемые оживленные связи между Ярославом и Олдржихом может быть и могут послужить тем обстоятельством, которое способно объяснить причину, по какой из всех чешских князей конца X – первой половины XI в. русская летопись отметила лишь имя Олдржиха36.

Дипломатическая акция Ярослава, кажется, не ускользнула от внимания польского князя, который обратился за помощью к печенегам, побуждая их к набегам на Киев. Во всяком случае, рассказывая о движении войск Болеслава на Киев в 1018 г., Титмар замечает: “Очень сильный город Киев по наущению Болеслава стал жертвой постоянных нападений печенегов и понес большой ущерб от пожаров”37. О пожарах киевских церквей сообщает под 1017 г. и “Повесть временных лет”38, в то время как Архангелогородский летописец прямо отмечает под 1017 г. сильный набег печенегов. “Приидоша печенези на Киев и всекошася в Киев, и едва к вечеру победи их Ярослав, и отбегоша”39.

Наряду с этими враждебными Ярославу действиями, предпринимались, однако, Болеславом и попытки достичь примирения с русским князем. Титмар упоминает о сватовстве Болеслава к близкой, судя по летописи 40~41, Ярославу его сестре Предславе42. Судя по сохранившейся в хронике Галла Анонима придворной польской традиции, отказ Ярослава выдать за Болеслава свою сестру вызвал страшный гнев польского князя. По Галлу, отказ этот был даже причиной киевского похода 1018 г.43 В некоторых русских летописях сохранились сведения о жестоком оскорблении Болеславом Предсла-вы после захвата им в 1018г. Киева. Так, Архангелого-родский летописец рассказывает: “Тогда Болеслав взят к себе на постелю Переславу, дщерь Владимерю, сестру Ярославлю”44. Сообщение это подтверждается и сведениями Титмара45. Поскольку смерть Эмнильды, третьей жены Болеслава, относится к 1017 г.46, а на четвертой – Оде он женился в феврале 1018 г.47, к со-отв^тствующему промежутку времени и следует отно-сит4 сватовство польского князя.