Текст книги "Западные славяне и Киевская Русь в X-XI вв."

Автор книги: В. Королюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

В Праге последней трети XI в. не помнили, однако, уже ничего о проектах создания в Чехии архиепископства. Важный политический документ X в., свидетельствующий о большой и продуманной, хотя и неудачной, дипломатической игре Болеслава II, о его широких политических замыслах, не был понят. Случайно наткнувшись на него, епископ Яромир истолковал находку, в силу своего разумения, как отрывок из учредительной грамоты пражского епископства. Стремясь использовать его в своих целях, он снабдил его введением и заключением, вписав при этом имя Оттона I, но не исключив имени Войтеха, и сформулировал 'пресловутое ab initio.

ГЛАВА ПЯТАЯ. ГНЕЗНЕНСКИЙ СЪЕЗД ПОЛЬША, ЧЕХИЯ И ПОЛЬСКО-ГЕРМАНСКИЕ ВОЙНЫ 1003-1018 гг.

f присоединением Силезии и Малой Польши к Древ-^~^непольскому государству в основном завершился процесс объединения земель, населенных польской народностью в рамках относительно единого раннефео-дального государства. Еще ранее процесс этот произошел на Руси. В свои этнографические пределы вошла и раннефеодальная чешская монархия Пшемыслидов Иными словами, образование основной государствен ней территории, как правило, совпадающей с границами расселения народностей как на Руси, так и в Польше и в Чехии в конце X в., вступило в свою заключительную стадию. Это не значит, конечно, что процесс консолидации славянских народностей развивался равномерно на всей огромной занимаемой ими территории Центральной и Восточной Европы. Относительно западнославянских стран можно вполне определенно сказать, что в Польше процесс этот проходил явно замедленными темпами в Мазовии и особенно на Поморье', что в рамках Древнечешского государства, как это будет показано ниже, нельзя не отметить сильного моравского сепаратизма. На Руси в аналогичном положении находились, например, земли вятичей2.

Неудачно развивавшийся для Древнечешского государства польско-чешский конфликт второй половины 80—90-х годов X в. привел к серьезному изменению в расстановке сил в Центральной и отчасти Восточной Европе. За 'счет резкого ослабления Древнечешского государства сильно возросло влияние и могущество монархии Пястов, а успехи процессов феодализации выдвинули в ряд сильнейших центральноевропейских держав Венгрию. В силу своего географического положения как Польша, так и Венгрия оказывались в гораздо более выгодном, чем Чехия, положении перед лицом Империи3, перед восточным натиском германских феодалов, представлявшим в тот момент наибольшую угрозу для самостоятельного развития центральноевропейских государств.

С другой стороны, присоединение Малой Польши к Древнепольскому государству и укрепление власти киевского князя в западнорусских землях привело к тому, что Киевская Русь и Польша стали соседями на очень большом отрезке своих границ. С расширением соседства, естественно, расширились и культурные и экономические контакты между двумя странами, а польско-русские отношения превращались в весьма существенный фактор, влиявший на общую международную ситуацию, на общий политический курс как Руси, так и Польши. Развитие польско-русских отношений превращалось в важный элемент общего политического развития стран Центральной и Восточной Европы.

Любопытно, что новой расстановке сил соответствовали как бы и перемены, происшедшие на польском и чешском княжеских столах.

Мешко I, скончавшемуся в 992 г., не удалось, судя по документу “Dagome iudex”, довести до конца борьбу с Древнечешским государством за Малую Польшу. Борьба за Краков завершилась только при его преемнике Болеславе Храбром – сыне чешской княгини Добравы.

Со смертью Мешко с тогдашней международной арены действительно сходил выдающийся европейский государственный деятель, человек очень трезвого ума и расчета, широкого кругозора, большого дипломатического чутья и умения. Между ним и его противниками в Польше – “племенными” династами – и, может быть, его предшественниками, дело которых он столь искусно продолжал, существовала, конечно, дистанция огромного размера. Едва ли может быть какое-нибудь сомнение, что этот, по всей вероятности, почти необразованный, скорее всего неграмотный, жестокий и мстительный, князь был одним из самых талантливых государей Центральной и Восточной Европы. И уж, во всяком случае, нельзясомневаться в том, что у него была тяжелая рука, что олицетворяемая им княжеская власть была суровой и сильной, ибо только такой в-ласти требовали тогдашние политические условия, только такая власть могла обеспечить коренные классовые и политические интересы господствующего класса феодалов в целом.

При Мешко I Древнепольское государство не только внушительно расширилось территориально, но и превратилось в одно из ведущих государств на Балтийском море. На севере и востоке Европы оно стало очень активным участником политической жизни тогдашней Европы. Польская дипломатия часто успешно действовала при дворе германского императора, в Чехии и Дании, а может быть, даже в Швеции и Венгрии4. Стремясь обеспечить свои государственные интересы, Мешко I завязывает связи с далеким Римом, а временами ведет даже вместе со своим чешским соседом серьезные политические интриги в Империи, поддерживая непокорных вассалов императора.

Продолжателем политики Мешко I был его старший сын Болеслав Храбрый. Вступление его на польский великокняжеский стол произошло, однако далеко не гладко.

Перед смертью Мешко I, по-видимому, разделил государство между своими сыновьями5. Источники не дают твердых оснований, чтобы судить, каким образом были распределены между ними польские земли. Особенно сложен вопрос с уделом, выделенным Болеславу Храброму. Существующее в науке предположение, что Болеславу принадлежала краковская земля, которой он правил, находясь под верховной властью чешского князя6, не подтверждается показаниями источников и плохо вяжется с общей линией развития польско-чешских отношений конца X в. Важен, впрочем, иной факт. Первые годы правления Болеслава прошли в борьбе за восстановление государственного единства. Около 995 г. борьба эта была успешно доведена им до конца. Младшие братья вместе с мачехой Болеслава – Одой бежали из страны. Поморье признало свою зависимость от польского князя7.

Успехи объединительной политики Болеслава I определялись, разумеется, в первую голову расстановкой классовых и политических сил внутри страны, заинтересованностью основной массы польской знати в сильной центральной власти, которая гарантировала бы ей “право” на эксплуатацию феодально-зависимых крестьян. Немаловажную роль должен был, однако, сыграть и внешний фактор – незавершенность польско-чешского конфликта, продолжающаяся война с полабо-при-балтийским славянством.

С вступлением на польский великокняжеский стол Болеслава Храброго в политическую жизнь Центральной и Восточной Европы входила личность незаурядная, человек больших организационных и дипломатических талантов, политический деятель с чрезвычайно широким, европейским кругозором и могучей, несгибаемой волей.

Несмотря на такие отрицательные черты характера, как любовь к рискованным и авантюрным предприятиям, вспыльчивость и жестокость, Болеслав Храбрый сохранился, судя по хронике Галла Анонима, писавшего в начале XII в., в памяти потомства как олицетворение государственного единства и величия раннефеодальной Польши8. Польский хронист именует в своем сочинении Болеслава “великим”, славным”, “королем”9. Возможно, что прозвание “великий” дали ему уже его современники, или он получил его в правление ближайших своих наследников 10. Показательно, во всяком случае, что “великим” называет Болеслава Храброго и русский летописец11, отмечающий вместе с тем его ум как политика и дипломата и отвагу как полководца 12.

Не менее показательно и другое: если русский летописец находит в себе достаточно благородства и объективности, чтобы отдать должное удачливому противнику Ярослава Мудрого, то немецкий хронист Тит-мар Мерзебургский никак не может удержаться от брани и не наградить Болеслава самыми нелестными эпитетами. Он готов обвинить польского князя и в “лисьей хитрости”, и в пренебрежении ко “всяким законам и справедливости” 13. Вместе с тем он утверждает, что Болеслав был “ниже” своего отца (в том смысле, что не дорос до него) и и постоянно упрекает его в коварстве и вероломстве 15.

Хула в устах такого отъявленного врага Польши, как мерзебургский епископ, не должна, разумеется, приниматься в расчет при оценке политической и полководческой деятельности Болеслава I Храброго. Она скорее является свидетельством бессильной ярости и злобы немецкого хрониста, свидетельством того, что польский князь умел наносить меткие и жестокие удары своим политическим противникам.

Таким образом, в лице Болеслава Храброго польские феодалы приобрели столь же выдающегося политического вождя, какими были на Руси ее собиратель Владимир Святославич и ее последний “самовластец” 16 Ярослав Мудрый, в Венгрии – король Стефан, а в Чехии – Болеслав II. Зато преемник Болеслава II – Болеслав III Рыжий был явно не подстать своим великим современникам. Это был государь недалекий, не унаследовавший от своего отца ни его ума, ни его талантов, хотя и отличавшийся, по словам Титмара, вероломством17 и жестокостью 18. Козьма Пражский, замечая, что Болеслав III “не имел отцовской удачи и счастья в делах” 19, не находит вместе с тем слов, чтобы как-нибудь отметить достоинства чешского князя как политика.

Первые годы правления Болеслава Храброго не принесли существенных изменений   в   политическом  курсе Древнепольского государства. Союз с Империей против полабо-прибалтийских славян и конфликт с Чехией оставались осевой линией внешней политики польских феодалов.

Как уже отмечалось, в 992 г. Болеслав посылал военную помощь Оттону III под Бранибор. В 995 г. он принял даже личное участие в походе Оттона III против бодричей и лютичей20, что, возможно, было связано с резким усилением освободительного движения полабо-прибалтийских славян в предыдущем 994 г. Кведлин-бургские анналы сообщают о восстании в 994 г. против саксонских феодалов всех полабо-прибалтийских славян, за исключением лужицких сербов21.

Как и в 992 г., в 995 г. чешский князь тоже вынужден был принять участие в военной акции против восставших, ограничившись, правда, присылкой вспомогательного отряда. К этому принуждала его обстановка, нежелание спровоцировать нападение Империи на Чехию. Г. Булин, по-видимому, прав, когда подчеркивает, что в конкретных условиях конца X в. старое чешско-лю-тическое сотрудничество не могло быть использовано против Империи и имело ясно выраженное антипольское острие22.

Военные действия 995 г. привели к заключению непрочного мира между саксами и восставшими славянами. В мире этом был крайне заинтересован сам Оттон III, которому предстоял поход в Италию за императорской короной23.

Укреплению польско-имперского союза способствовали также события, разыгравшиеся в 995 г. в самой Чехии. Невозможность наладить сотрудничество с Войте-хом Славниковцем и успехи польского оружия привели к тому, что вассальное Либицкое княжество превратилось в прямую угрозу государственному единству Чешского княжества. В 995 г. Либицкое княжество было ликвидировано, а правящие в нем братьяВойтеха (за исключением двух) были истреблены. Либицкая др<ама, особенно учитывая симпатии Оттона III к Войтеху, вызвала сильное раздражение <в Империи, закрыв одновременно все пути для соглашения между чешским князем и пражским епископом. Поэтому К. Малечинский, возможно, и прав, когда считает, что императорский диплом 995 г. для Мейссенского епископства был направлен прежде всего против интересов чешского князя, поскольку в границы мейссенского (мисьненского) епископства была включена западная часть Силезии, входившая прежде в состав Чехии и подчиненная в церковном отношении Праге, а не епископу Иордану в Познани24. Вместе с тем подчинение части польских земель немецкому епископу показывало стремление имперской церкви распространить свою власть на Польшу.

Даже если и согласиться с тем, что именно >в это время произошло обострение польско-венгерских отношений25, все же придется признать, что дипломатическое состязание Пястов и Пшемыслидов явно проходило тогда лод счастливой для польской стороны звездой.

Само собой разумеется, нет ничего удивительного в том, что польская дипломатия, используя укрепление союза с Империей, поспешила в первую очередь решить вопрос о церковной организации страны.

Для такого подымающегося, находившегося в тяжелом конфликте с Чехией и в опасном соседстве с союзной, но имеющей широкие планы на Востоке Империей, ран-нефеодального государства, каким была Польша конца X в., вопросы церковной организации приобрели исключительно важное значение. Создание своей церковной организации, независимой от имперской церкви, которая, как говорилось только что, уже начала протягивать свои щупальцы к польским землям, должно было обеспечить политическую независимость страны, открыть для польского князя путь к королевской короне. Наоборот, подчинение польской церкви имперскому епископату в случае, если бы дошло до этого дело, или дальнейшее пребывание польских земель под властью пражского или моравского епископов создавали серьезную угрозу внешнеполитическим позициям государства. Это очень хорошо понимал, по-видимому, уже Мешко 1, Болеслав Храбрый следовал здесь по пути, намеченному его отцом.

Воспользовавшись конфликтом Войтеха с Болеславом II и уничтожением Либицкого княжества, Болеслав Храбрый пригласил Войтеха в Польшу. Приглашение в Польшу бывшего пражского епископа Войтеха следует рассматривать, конечно, прежде всего как политический и дипломатический маневр польского князя. С одной стороны, делался дружественный по отношению к императору Оттону III жест (было хорошо известно, что он горячо сочувствует аскетическим идеалам Войтеха и, само собой разумеется, осуждает политику чешского князя, принудившего епископа бежать из страны), с другой – производилась открытая демонстрация враждебности по отношению к Болеславу II Чешскому.

Войтех, как известно, происходил из семьи либицких князей Славниковцев, истребление которых привело к ликвидации Либицкого княжества и было последним актом объединения чешских земель. Приглашение Войтеха в Польшу должно было быть особенно приятным Оттону III еще и потому, что в числе лиц, враждебных бывшему пражскому епископу, находился Генрих Баварский, при воцарении Оттона III выступивший претендентом на императорскую корову26.

В Польше, однако, Войтех, пробыл недолго, около полугода (зимой 996—997 гг.), вслед за чем он отправился с христианской миссией к язычникам пруссам. Эта миссия Войтеха также полностью отвечала политическим целям Болеслава Храброго. Для Империи и Рима организовывалась демонстрация, ставившая целью показать, что не только Чехия, но именно Польша может выступить в качестве авангарда христианства на Востоке и Северо-Востоке Европы. В конкретных условиях конца X в. это был, разумеется, всего лишь ловкий дипломатический прием, рассчитанный на то, чтобы использовать в свою пользу христианско-универсалистский фасад Империи, заинтересовать Римский престол далекой западнославянской страной. В действительности Польша не располагала тогда достаточными силами, не имела необходимых церковных кадров для организации миссий и вынуждена была не только в конце X, но и в XI в., обращаться в .подобных случаях к услугам миссионеров иностранного происхождения.

В случае успеха миссии Войтеха христианизация пруссов, игравших важную роль в балтийской торговле27, должна была открыть дорогу польскому политическому влиянию у них. Гибель Войтеха, убитого пруссами (997 г.), тоже была немедленно использована польским князем, выкупившим останки “мученика” и торжественно похоронившим их в Гнезненокой базилике.

Возможно, что уже приглашая Войтеха в Польшу, Болеслав Храбрый, твердо рассчитывал на то, что впоследствии ему удастся получить для него архиепис-копию, в пределы которой вошли бы все польские земли28. Конечно, аскетическая фигура будущего мученика представлялась более, чем подходящей для исполнения этих планов польского князя.

Трудно сказать, впрочем, насколько такие планы польского князя могли соответствовать настроениям самого Войтеха. При чтении житий пражского епископа невольно создается впечатление, что он сознательно искал мученического венца29, если, разумеется, не рассчитывал на чудо, когда явно вызывающе вел себя среди пруссов. Как бы то ни было, смерть Войтеха оказалась чрезвычайно удобным поводом для переговоров с папой и императором об организации самостоятельной польской церкви, закончившихся полным успехом польской дипломатии.

В 999 г. на синоде в Риме было принято решение об образовании нового гнезненского архиепископства. Первым архиепископом гнезненским должен был стать Гаудентый (Радим), брат св. Войтеха30.

В Польшу Гаудентый прибыл в 1000 г. вместе с императором Оттоном III. В Гнезно должно было состояться торжественное основание нового архиепископства и ряда подчиненных ему епископств. В общем церковная сторона Гнезненского съезда 1000 г. была заранее настолько хорошо подготовлена, что фактически на съезде, где, помимо императора Оттона III, присутствовало несколько кардиналов и епископов, все дело свелось к формальному, хотя и торжественному, провозглашению решений римского синода. Именно поэтому, очевидно^ Титмар Мерзебургский, у которого итоги Гнезненского съезда вызвали совершенно явное возмущение и раздражение, вынужден был все же признать, что новая организация польской церкви была создана законным путем31.

В состав нового Гнезненского архиепископства вошли вновь основанные епископства в Колобжеге, Вроцлаве и Кракове. Два последних охватывали Силезию и Малую Польшу, т. е. те области, которые до 1000 г. подчинялись, по всей вероятности, пражскому и частично моравскому епископству, а через них Майнцкому архиепископству32.

Ейископ Унгер, который сменил умершего Иордана и который оставался до того епископом in partibus infi-deliurti, т.' е. миссийным епископом, с постоянной резиденцией в Познани, превратился в познанского епископа, но не был подчинен Гнезно.

Новая церковная организация Польши была создана вопреки сопротивлению Унгера33. Поэтому 'познанское епископство непосредственно подчинялось Римскому престолу34.

Таковы итоги Гнезненского съезда в области церковной организации Польши. Помимо внешнеполитического значения основания архиепископства в Гнезно, о чем говорилось выше, создание архиепископства и нескольких новых епископств имело большое значение и для внутриполитического развития страны, способствуя консолидации отдельных, входивших в ее состав земель. Положение это станет вполне ясным, если учесть, что при слабости княжеской канцелярии этого времени церковные органы выполняли целый ряд чисто административных функций, а границы новых диоцезов, нарушая границы старых племенных княжений, способствовали серьезному ослаблению племенного сепаратизма, все еще сильно дававшего себя чувствовать в монархии первых Пястов35.

Сложнее судить о светской стороне Гнезненского съезда. Дело в том, что Титмар Мерзебургский, бывший современником этого события, постарался замолчать все, что было связано с переговорами между Отто-ном III и Болеславом Храбрым о характере польско-немецких отношений в будущем. В главе, специально посвященной Гнезненскому съезду, он ограничился лишь описанием пышного приема, устроенного польским князем юному императору (Оттону III в 1000 г. испольни-лось всего двадцать лет), описал дары, полученные От-тоном в Польше, рассказал о том, как увидев издали Гнезно, император босиком и с молитвами на устах двинулся к гнезненскому храму, чтобы попросить святого мученика Войтеха о заступничестве и, наконец, в нескольких словах охарактеризовал новую организацию польской церкви36.

Одно единственное замечание о светской стороне Гнезненского съезда вырвалось у него совсем в другом месте, при описании события 1002 г. Это цитировавшееся уже выше сообщение немецкого хрониста о том, что император сделал подданного господином, причем Титмар совершенно определенно осуждает образ действий императора37.

Показание Титмара так же, как и нескрываемое им недовольство императором, не оставляют никаких сомнений в том, что в Гнезно с согласия императора было покончено и с той формальной зависимостью Польши от Германии, которую постоянно пытались навязать польским князьям восточногерманские феодалы. Их претензии на верховную власть над польскими землями, которые, впрочем, и до того фактически не имели реального значения, были полностью отброшены. Поэтому представляются необоснованными попытки некоторых исследователей толковать итоги Гнезненского съезда в смысле получения Болеславом от императора инвеституры на лен в качестве князя Империи или личного вассала императора так же, как и вообще попытки рассматривать польско-немецкие государственные отношения того времени в качестве отношений ленного характера 38.

Значительно более подробные сведения о светской стороне Гнезненского съезда сохранились в позднем, по сравнению с Титмаром, источнике польского происхождения. Речь идет о хронике Галла Анонима. В литературе (М. 3. Едлицкий) утвердилось уже мнение, что сообщение Галла о событиях 1000 г. принадлежит к числу вполне достоверных сведений его хроники и может быть использовано при характеристике светской стороны Гнезненского– съезда39.

Описав необычайно роскошный, еще более пышный, чем у Титмара, прием, устроенный польским князем императору, Галл Аноним продолжает: “Увидев его (Болеслава– В. /С.) славу, мощь и богатство, римский император воскликнул с восхищением: “Клянусь короной моей империи все, что я вижу, превосходит то, что я слышал”. По совету своих магнатов <в присутствии всех он добавил: “Не подобает столь великого мужа называть князем или графом, как одного из сановников, но должно возвести его на королевский трон и со славой увенчать короной”. И, сняв со своей головы императорскую корону, он возложил ее в знак дружбы на голову Болеслава и подарил ему в качестве знаменательного дара гвоздь с креста господня и копье св. Маврикия, за что Болеслав, со своей стороны, подарил ему руку св. Адальберта. И с этого дня они настолько прониклись уважением друг к другу, что император провозгласил его своим братом, соправителем империи, назвал его другом и союзником римского народа. Мало того, Оттон уступил ему и его потомкам все права Империи в отношении [замещения] церковных должностей в самой Польше или в других уже завоеванных им варварских странах, а также в тех, которые еще предстояло завоевать”40.

У польского хрониста начала XII в. не было никакого сомнения в том, что на Гнезненском съезде 1000 г. состоялась коронация Болеслава Храброго королевской короной, а Польша была провозглашена королевством. Именно поэтому он величает в своей хронике польского князя королем, а Польшу называет королевством41. Такая интерпретация Галлом Анонимом политического смысла Гнезненского съезда была некритически воспринята рядом историков, писавших либо прямо о коронации Болеслава I42, либо считавших, что в 1000 г. состоялась лишь часть церемонии коронации, требовавшая еще церковного благословения43. Поскольку, однако, Болеславу Храброму в дальнейшем приходилось еще хлопотать о коронации, которая произошла только в 1025 г., накануне его смерти, о чем придется говорить еще ниже, эту точку зрения на Гнезненский съезд приходится отвергнуть. Гораздо более -вероятной представляется иная точка зрения на Гнезненский съезд, сформулированная в трудах К. Равера, С. Замшевского и, Г. Лябуды44. Согласно их взглядам, в Гнезно речь шла лишь о возможности коронации Болеслава королевской короной, причем была достигнута договоренность о поддержке императором Болеслава в этом вопросе.

Нужно сказать, что изложенная выше концепция Гнезненского съезда нисколько не противоречит, а в определенной мере даже дополняется другой концепцией, выдвинутой в литературе вопроса. Анализируя описание гнезненских торжеств в хронике Галла Анонима, часть исследователей пришла к выводу, что оно соответствует акту провозглашения Болеслава Оттоном III римским патрицием, т. е. наместником императора на землях Империи в период его отсутствия и что, следовательно, Польша Болеслава Храброго являлась как бы составной частью Империи, созданной Оттонами45. Само собой разумеется, что даже являясь формально частью Империи, Польша Болеслава Храброго должна была бы сохранить при этом полностью свою государственную самостоятельность, о чем недвусмысленно говорит Титмар.

Концепция патрициата Болеслава Храброго, как правильно подчеркивает М. 3. Едлицкий, остается все еще гипотезой46, но такой гипотезой, которая довольно удачно согласуется с общим характером имперской политики Оттона III.

Mirabilia mundi (чудо мира), двадцатилетний Оттон III, сын Оттона II и византийской принцессы Теофано, аскет и мистик, несмотря на превосходное здоровье и телосложение, считал своей жизненной миссией renovatio Imperil Romanorum (возобновление Римской империи). В его воспаленном мозгу бродила идея создания универсальной всемирной монархии, способной полностью затм>ить блеск соперницы – Византии, с центром в Риме, который в представлениях европейского средневекового общества был символом государственной мощи и величия. Для атмосферы, царившей при германском императорском дворе в конце X в., и в которой обсуждалось renovatio Imperil, чрезвычайно характерна попытка заключить брак между Оттоном III и дочерью византийского -императора Константина VIII, предпринятая в 997 г. Отсутствие у Константина VIII мужского потомства давало некоторым германским политикам основания для надежды путем династического брака объединить в одно целое две могущественные европейские империи47. Только после неудачи этого сватовства Оттоном III был сформулирован тот план создания универсальной всемирной империи, характеристика которого будет дана ниже.

Фантастические, если не сказать проще – авантюристические планы императора, по мнению многих исследователей, нашли отражение в миниатюре из книги евангельских чтений, принесенной Генрихом II в дар Бамбергскому собору и хранящейся в Государственной библиотеке в Мюнхене48. На миниатюре изображен император в окружении своих придворных и приносящие ему дары Рим (т. е. Италия), Галлия (т. е. территория современной Западной Германии и Бельгии), Германия и Славия (Sclauinia), олицетворяемые четырьмя одетыми на римский манер фигурами с коронами на головах.

Если предположение, что миниатюра из книги евангельских чтений действительно изображает олицетворение империи Оттона III правильно49, то не может не вызвать никакого удивления и согласие Болеслава Храброго признать свое государство составной частью Империи в качестве ее вполне самостоятельного и равноправного члена. Перенос центра политической жизни Империи в Рим и связанное с этим резкое ослабление политических позиций восточногерманских феодалов вполне отвечали государственным интересам Польши. А в том, что под Славней бамбергской миниатюры из книги евангельских чтений следует понимать Польшу, нет никаких сомнений в литературе, если не считать особняком стоящей точки зрения О. -Кралика50, считавшего, что Славия – это Чехия. После работы 3. Фиалы и Д. Тржештика51 возвращаться к этому предположению, пожалуй, нет никакой нужды.

Убеждение в том, что светские решения Гнезненско-го съезда находились в тесной связи с планами Оттона III основать вместо германской универсальную монархию 52, еще более укрепится, если вспомнить сообщение Галла Анонима о передаче Болеславу копья св. Маврикия, являвшегося в X в. для саксонской династии

и              о                                              СО

символом высшей светской властим, и права назначать на церковные должности в уже завоеванных или в тех, которые будут завоеваны позже, языческих землях. В первую голову речь здесь шла, конечно, о прусских землях, где сложил свою голову Войтех Славниковец54. Согласуется с такой трактовкой Гнезненского съезда и весьма характерное для двора Оттона III стремление возродить римские институты, обычаи и римскую терминологию. Об этом, кстати говоря, без всякого воодушевления пишет и Титмар Мерзебургский55, отмечающий вместе с тем и интерес Оттона III к каролингской традиции.

Как бы, однако, ни решился в дальнейшем вызвавший появление большой литературы вопрос о патрициате Болеслава Храброго, очевидным остается, что Гнезнен-ский съезд не только привел к церковной самостоятельности Польшу, но и укрепил ее политические позиции в качестве самостоятельного государства. Универсалистская концепция Империи в трактовке Оттона III ослабляла восточногерманских феодалов, отвечала конкретным, реальным целям политики польских феодалов конца X – начала XI в. Зато универсализм Оттона III явно вызывал раздражение среди германских феодалов, свидетельством чему является историческое сочинение Титмара Мерзебургского.

Поэтому если даже признать, что формально решения Гнезненского съезда означали вступление Польши в состав Империи, то это никоим образом не затрагивало основ польской государственной самостоятельности. Фактически речь могла идти лишь о признании универсализма императорского сана, а не прав императора на прямое владение страной56. При этом Польша должна была войти в Империю в качестве вполне самостоятельного и равноправного ее члена, что открывало перед ней широкие перспективы экспансии в Центральной и Северной Европе.

В том, что Болеслав I именно так оценил итоги Гнезненского съезда, не может быть никаких сомнений. В этом лучше всего убеждает его чешская политика57.

Энергичный и ловкий дипломат, блестящий полководец, покровитель христианской церкви и ее миссийской деятельности на Востоке, Болеслав I явно 'импонировал юному Оттону III. В нем император увидел сильного и преданного сотрудника в исполнении своих несбыточных универсалистских планов. В литературе существует даже мнение, что Оттон III намеревался сделать Болеслава своим преемником на императорском троне58. К сожалению, сохранившиеся источники не дают возможности прийти в этом случае к каким-либо окончательным выводам. Однако совершенно очевидно, что даже если бы такие планы и возникли в голове императора, в Германии было достаточно заинтересованных сил, чтобы решительно воспрепятствовать их осуществлению. Зато если толкование “Жития пяти братьев-мучеников”59, содержащего якобы намек на эти планы, правильно, то тем самым у германских феодалов возникал дополнительный стимул резко возражать против решений Гнез-ненского съезда.