Текст книги "Западные славяне и Киевская Русь в X-XI вв."

Автор книги: В. Королюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

В ходе почти непрерывной пятнадцатилетней войны потерпели крах попытки Древнепольского государства выйти далеко за пределы этнографических польских земель, были сорваны оказавшиеся нереальными широкие западнославянские планы польских феодалов. Вместе с тем, однако, крайняя заинтересованность в союзниках при общем сложном международном положении Империи принуждали ее терпеть усиление международных позиций Венгрии, начавшийся подъем Чехии и заставили даже временно ослабить вековой нажим на полабо-прибалтийское славянство, ибо языческие лютичи оказались для христиан-феодалов Германии очень важным, естественным, так сказать, союзником против христианской Польши. Болеслав Храбрый попытался, конечно, использовать союз Генриха II с язычниками для активной антиимператорской пропаганды в Германии. Свидетельством тому может служить знаменитое письмо Бруно Кверфуртского к императору Генриху II, в котором немецкий прелат протестовал против польско-немецкого конфликта, видя в нем угрозу для развития христианской миссии на севере и востоке Европы. Мирный призыв Бруно Кверфуртского не оказал, однако, воздействия на германских феодалов, и польско-германская схватка продолжалась, унося тысячи жизней.

Конечно, Древнепольское государство понесло в этих войнах тяжелые потери. Нельзя, однако думать, что потери Империи были менее значительными. Неудачные, как правило, попытки немецких войск вторгнуться в глубь польских земель влекли за собой большие жертвы в рядах немецкого рыцарства, может быть, еще больше терпевшего во время отступлений. Набеги польских войск наносили огромный ущерб пограничным областям Империи. Картина польско-немецких войн, нарисованная современником событий Титмаром Мер-зебургским – врагом польского князя, искренно оплакивавшим неудачи Империи, гораздо лучше показывает действительное соотношение сил между Империей и Польшей и действительный характер существовавших между ними государственно-правовых отношений, чем любые юридические формулы, в которые пыталась их облечь немецкая сторона, в том числе и сам Титмар, опираясь на теоретические представления о значении королевской и императорской власти Саксонского дома. Притязания на европейскую гегемонию не помогли немецким феодалам в их многолетней борьбе с Польшей, которая фактически закончилась на исходных рубежах. Нужно сказать, что для развития польско-немецкого конфликта чрезвычайно важное значение имела позиция могущественного восточного соседа Древнеполь-ского государства – Киевской Руси. Поэтому самое тщательное изучение хода польско-русских отношений в первой четверти XI в. представляется крайне существенным для общего понимания политических процессов, происходивших тогда в Центральной Европе.

ГЛАВА ШЕСТАЯ. РУСЬ И ПОЛЬША В НАЧАЛЕ XI В.

Центральным событием, наложившим свой отпечаток на развитие польско-русских отношений первой половины XI в., был, безусловно, Киевский поход 1018 г. Болеслава Храброго. Походу этому посвящена значительная русская, украинская, польская и немецкая литература. Несравненно меньше повезло в историографии событиям польско-русских отношений первых пятнадцати лет XI в. В сущности г”мря, *ни ни разу не были предметам специальна”, caM4CTf*-

Между тем, и первое пятнадцатилетие XI в., как это будет показано ниже, представляет интересную и важную страницу в истории соседства Руси и Польши. События правления Владимира в определенной мере подготовили события правления Ярослава, так что без их анализа фактически нельзя нарисовать достаточно полную картину польско-русских отношений переломного и для Руси, и для Польши XI в., который нес с собой постепенно проявляющееся торжество тенденций феодальной раздробленности.

Само собой разумеется, что исследование польско-русских отношений начала XI в. должно вестись с учетом как явлений внутриполитического развития Древнерусского и Древнепольского государств, так и позиций обеих этих стран на тогдашней международной арене. И в Польше и особенно на Руси внешнеполитическая активность государя в серьезной мере ограничивалась тогда противоречиями в рамках господствующего класса феодалов, центробежными стремлениями местной знати, зарождавшимися тенденциями к феодальной раздробленности, носителями которых на местах являлись не только крупные феодалы, но и в какой-то мере связанные с ними верхи собственно городского населения.

В то же время с точки зрения внешнеполитических позиций Руси и Польши проблема их взаимных отношений в начале XI в. не являлась главной, решающей ни для одной из сторон. Для польского князя главной проблемой являлись его отношения с Империей, с которой он в течение пятнадцати лет, с 1003 по 1018 г., вел с небольшими перерывами тяжелую и жестокую борьбу. В политике Киевского князя отношения с Востоком, Севером и Югом по своей значимости явно превалировали над отношениями с Западом, а главной военной угрозой для его столицы была прежде всего кочевая печенежская степь. Печенежская угроза побудила киевского князя специально заняться укреплением южных рубежей государства, о чем сообщает летописная статья 988 г.1 О длительных войнах с печенегами еще до того упоминается в летописной статье 980 г. 2,а затем под 992, 996 и 997 гг.3

То обстоятельство, что польско-русские отношения не занимали в то время большого места в политике русского и польского князей, было следствием объективных условий политического развития Руси и Польши, а не просто отражало планы и цели их государей, хотя и в Польше и на Руси правили тогда князья, замечательные не только своей яркой индивидуальностью, но и широким политическим кругозором, опытные дипломаты и выдающиеся государственные деятели.

Речь идет о киевском князе Владимире Святосла-виче и польском князе Болеславе I, принявшем перед смертью королевский титул. Оба они были обязаны своим возвышением прежде всего собственному таланту, уму и энергии. Владимир, образ которого, судя по былинам, исключительно прочно сохранился в народной памяти, не был первородным сыном князя Святослава. Владимиру даже после его утверждения на киевском столе не раз приходилось переносить насмешки по поводу его происхождения4: он был внебрачным сыном

Святослава и ключницы княгини Ольги Малуши Болеслав, получивший от потомства прозвище Храброго и Великого, был, правда, первородным сыном Мешко I, тем не менее и ему лишь в тяжелой борьбе с мачехой и поддерживавшей ее группировкой польских феодалов достался княжеский стол.

Но еще не пришло время усобиц, когда феодальная знать могла по своему усмотрению приглашать и изгонять князей. Центральная княжеская власть была еще достаточно сильной, и в борьбе за нее выигрывал только тот, кто лучше понимал расстановку политических сил в стране, кто лучше сообразовывал свои планы с существовавшими политическими противоречиями, кто был энергичнее и умнее, сочетал трезвый расчет с умением рисковать.

Исследование польско-русских отношений рассматриваемого периода естественнее всего начать с самых первых лет XI столетия. Гнезненский съезд 1000 г., оформивший церковную самостоятельность польской церкви, как говорилось уже выше, оказался событием столь крупного значения, что во многом определил развитие польско-германских отношений на ближайшие два десятилетия. Само собой разумеется, что это сыграло свою роль и в развитии отношений между Русью и Польшей с конца X столетия после завоевания Малой Польши, ставшей главной соседкой Руси на Западе.

Выдвинутая юным Отгоном III, мечтателем и мистиком, воспитанным матерью в традициях византийского цезарепапизма, идея универсальной христианской монархии с перенесением столицы Империи в Рим и превращением Славии, под которой понималась прежде всего Польша5, в равноправного члена Империи придала польско-немецкому конфликту особый характер.

То обстоятельство, что Болеслав Храбрый, которому планы Оттона III открывали широкие перспективы княжащю Полотьскую °емлю, а Володимеру сущю Новегороде... и бе у него уи (т е дядя – В К.) его Добрына воевода и храбор и наряден муж Сь посла к Рогволоду и проси у него дщере его за Володимера. Он же рече дъщери своей: хощеши ли за Володи-мера Она же рече– не хочю разути рабичича” (сына рабыни.– В. К) ПСРЛ, т I, стлб 299 (под 1128 г.).

в отношении западнославянских стран, по вполне понятным причинам оказался одним из самых ревностных сторонников юноши-императора, вместе с распространившимися, возможно, в Империи слухами о намерении Оттона III сделать Болеслава своим преемником, а затем и захват Чехии польским князем6, привели к тому, что начавшаяся в 1003 г. польско-немецкая война переросла рамки обычного столкновения между двумя государствами.

В ходе ее решался не только вопрос о государственной -самостоятельности Польши, но и вопрос о путях дальнейшего развития Империи. Открыто выступившая послб смерти Оттона III против его универсалистских планов Римской империи группировка германских фео-далоЬ боролась не только за продолжение прежними методами политики натиска на Восток, но и вела борьбу за то, чтобы Империя осталась Германской империей, т. е. инструментом политики германских феодалов, заинтересованных в прямом захвате и подчинении Славянских земель.

Возможно, отчасти именно поэтому смерть Оттона III и воцарение Генриха II, последнего императора из Саксонского дома, вызвали ожесточенную борьбу среди различных феодальных группировок в самой Империи и сопровождались целой серией политических убийств, жертвой которых чуть было не стал в 1002 г. Болеслав Храбрый7. В лице Болеслава Храброго, категорически отказавшегося принять захваченную им Чехию в качестве имперского лена, Генрих II видел, вероятно, не только опасного военного противника, тесно связанного с оппозицией императору в Империи8. Для Генриха II Болеслав был не только политическим деятелем, открыто выступавшим против самой идеи императорской власти как верховной власти германского короля по отношению к другим европейским государям, на что претендовали германские короли из Саксонского дома, считавшие себя прямыми наследниками традиций Восточнофранкской империи9, но и в какой-то мере личным врагом и соперником.

При таких условиях у польского князя не было, естественно, никаких возможностей вести активную, не говоря уже о враждебной киевскому князю, политику на Востоке, ибо на Западе решалась судьба возглавляемого им государства. Нельзя было ожидать и каких-либо серьезных, направленных против Польши, выступлений на Западе и со стороны киевского князя, особенно учитывая тот факт, что буквально в двух днях пути от его столицы, по словам посетившего ее в начале 1008 г. Бруно Кверфуртского, простирались уже владения печенегов10, от которых приходилось защищаться целой системой оборонительных градов.

В русской летописи, чрезвычайно бедной сведениями о начале XI в. п, нет никаких данных о русско-польских отношениях в последние пятнадцать лет правления князя Владимира. До 1008 г. нет на этот счет и никаких сведений в источниках иностранного происхождения. Это не исключает того, что Империя и особенно Чехия, вступившие в кровопролитную схватку с Польшей и заручившиеся союзом с Венгрией и лютичами, не могли не делать попыток привлечь на свою сторону Русь. Однако, судя по тому, что в памяти русских людей не сохранилось имени князя Яромира и что русской летописи было хорошо известно только имя Олдржиха Чешского 12, занявшего княжеский стол только в 1012 г.13, следует, что до этого времени никакие попытки втянуть Русь в конфликт с Польшей, если они и были, не имели успеха.

Мирные отношения с Русью были, несомненно, чрезвычайно важным фактором для Польши, в серьезной мере облегчившим ее положение и позволившим ей устоять перед натиском с Запада в самый критический для нее момент – в период первой польско-немецкой войны (1003—1005 гг.).

Вот и все, что, пожалуй, следовало бы сказать о польско-русских отношениях самых первых лет XI в. Более подробные сведения появляются только с 1008 г., с миссии Бруно в Киев и к печенегам. Можно с полной уверенностью утверждать, что в это время между польским и киевским двором продолжали существовать мирные, не омрачаемые никакими признаками соперничества, отношения.

Миссии Бруно придается обычно исключительно важное значение в развитии польско-русских отношений после 1008 г.

Источники, однако, не дают оснований прямо связывать миссию Бруно Кверфуртского с предшествовавшим 1008 г. или последовавшим после этого года развитием польско-русских отношений. На это уже, впрочем, указывалось вскользь в литературе вопроса 14. Бруно предпринял свое путешествие в 1008 г. на Восток из Венгрии. Правда, с осени 1005 до зимы 1006—1007 гг. он находился в Польше, где организовывал отправку специальной миссии для проповеди христианства в Швецию, но главной его политической задачей было тогда, видимо, посредничество между Болеславом Храбрым и Генрихом II15. Обстоятельства возникновения миссии Бруно к печенегам не противоречат тому, что она, по-видимому, предпринималась с согласия польского князя, к которому Бруно направился после своих попыток обращения в христианство степных кочевников. Не противоричит факт этот и тому, что прибывший в Польшу поздней осенью 1008 г.16 Бруно мог сообщить Болеславу Храброму ряд важных для него сведений относительно положения на Руси и характера русско-печенежских отношений. Значение этих сведений, однако, нет оснований преувеличивать. Оживленный торговый путь, связывавший Киев, Чер-венские города, Краков и Прагу 17, позволял Болеславу Храброму постоянно пользоваться информацией о русских делах, получаемой от многочисленных купцов, следовавших из Руси в страны Центральной Европы. Следует иметь в виду, что в районе Червенских городов от этой основной торговой магистрали ответвлялся путь на Люблин. Далее через междуречье Вислы и Буга по правому берегу Буга путь этот шел на запад через польские земли к богатой янтарем Самбии в прусских землях 18. Другим ответвлением от магистрали Киев – Краков – Прага был путь на Вроцлав – Великую Польшу – Куявию к устью Вислы и прусскому побережью Балтийского моря 1Э, которым пользовались еще римские купцы 20.

О том, что посещение Бруно Кверфуртским Киева не сыграло особой роли в развитии польско-русских отношений, говорит и то обстоятельство, что оказавшись в Польше в 1008 г. Бруно прежде всего вновь попытался выступить посредником между Польшей и Империей, а затем отправился, очевидно, с полного согласия польского князя с миссией к ятвягам, где и погиб 9 марта 1009 г.21

Короче говоря, нет оснований говорить о какой-либо особенно важной, определяющей роли Бруно в развитии польско-русских отношений рассматриваемого времени, как это предполагал Ст. З'акшевский, писавший об установлении Бруно контактов с сыном Владимира Святопол-ком и участии его в подготовке брака Святополка и дочери Болеслава, чему должно было предшествовать отправившееся вместе с Бруно в Польшу русское посольство "2.

Самое большое, что можно было бы предполагать при нынешнем состоянии источников, это известное расширение при киевском дворе круга сведений о польском соседе, его планах и целях, хотя и в этом отношении при наличии оживленных торговых связей между двумя странами сведения, сообщенные Владимиру Бруно, не могли представлять какой-либо исключительной ценности. Переговоры с Бруно могли только лишний раз убедить Владимира в глубокой заинтересованности польского князя прусским, точнее, ятвяжским вопросом, окончательно убедить его в возможности сотрудничать с Болеславом Храбрым в отношении ятвягов, набеги которых представляли серьезную опасность для Руси и Польши, как это показали события, происшедшие спустя тридцать лет.

Ятвяги занимали внимание киевского князя еще в 80-х годах X в. 23 Пруссам также придавалось очень важное значение при польском дворе в 90-е годы того же столетия, когда были сделаны первые попытки поставить их под политическое влияние Польши24. Наконец, на исходе 30-х и в 40-х годах XI в. союз Мазовии с ятвягами явился одной из важнейших причин, обусловивших заключение русско-польского союза 25. Поэтому не будет слишком рискованным предположить, что наступившее вскоре после 1008 г. польско-русское сближение могло иметь своей причиной общую заинтересованность Руси и Польши в ятвяжском вопросе. Это предположение кажется тем более убедительным, что фактически нет никаких оснований думать о возможности польско-русского сотрудничества в то время по какому-либо другому поводу. Зная о тяжком положении Болеслава на Западе, Владимир едва ли мог рассчитывать на помощь его в своих отношениях с печенегами. Влияние на последних польского князя нет никаких оснований преувеличивать. В свою очередь и Болеслав Храбрый едва ли мог серьезно думать о возможности добиться от Владимира значительной военной помощи против Империи 26.

Таким образом, помимо закрепления мирных отношений на польско-русской границе, обоих государей могла сблизить лишь перспектива совместных действий в отношении ятвягов. Что касается инициативы сближения, то она исходила, возможно, от Владимира Святославича, а не от Болеслава Храброго. На это как будто косвенно указывает и письмо Бруно Кверфуртского Генриху II, в котором отмечается некоторое охлаждение польского князя зимой 1008—1009 гг. к планам христианизиции пруссов, что было следствием возобновления польско-немецкой войны 27.

К сожалению, состояние имеющихся источников таково, что нет возможности с точностью сказать, когда произошло оформление наметившегося русско-польского сотрудничества, скрепленного браком старшего сына Владимира Святополка и польской княжны, дочери Болеслава Храброго. Если исходить из показаний Бруно Кверфуртского и Титмара Мерзебургского, то брак этот следует отнести к промежутку времени между 1008 и 1013 гг., ибо в 1013 г., по словам Титмара28, Болеслав Храбрый находился уже в состоянии войны с Владимиром Святославичем, а в 1008 г. при дворе киевского “нязя не было еще дочери польского владыки. Можно попытаться еще более уточнить дату оформления русско-польского союза. Бруно прибыл из Руси ко двору польского князя поздней осенью 1008 г., скорее всего в октябре29. Заключению союза и брака Святополка и польской княжны должны были предшествовать соответствующие дипломатические переговоры. Если инициатором союза была русская сторона, то можно предположить, что переговоры эти были проведены специальным посольством, отправленным киевским князем ко двору Болеслава Храброго. При тогдашних средствах сообщения и темпах жизни все это должно было занять несколько месяцев. Иными словами, брак Святополка и заключение русско-польского союза не могли произойти ранее 1009 г. Предлагаемая Ст. Закшевским датировка этих событий, 1009—1010 гг.30, представляется поэтому вполне приемлемой, хотя более вероятным следует считать 1009 г., или самое начало 1010 г., так как после Пасхи 1010 г. начался немецкий поход на Польшу: немецкие войска осаждали силезский город Глогов, в котором находился Болеслав31. Гораздо менее удачными кажутся попытки отодвинуть заключение русско-польского союза к 1012 г.32 Ссылки на то, что младшая дочь Болеслава к этому времени едва лишь достигла брачного возраста, малоубедительны потому, что неизвестна точная дата ее рождения, которая приходится на промежуток времени между 991 и 1001 гг.33 С другой стороны, невероятно думать, что между заключением союза и его разрывом не было сколько-нибудь значительного промежутка времени.

К сожалению, обстоятельства разрыва русско-польского союза освещаются сохранившимися источниками немногим полнее, чем обстоятельства его заключения. Русские источники, как говорилось выше, полностью обходят молчанием весь этот интересный эпизод польско-русских отношений 1008—1013 гг. Сведения о нем содержит только латинская хроника Титмара Мерзебургского, который как раз в 1012—1013 гг. начал писать свой исторический труд34. Титмар является современником описываемых им явлений, сам был активным участником политических событий, происходивших в Империи, лично сталкивался в качестве мерзебургского епископа с Болеславом Храбрым. Это, без всякого сомнения, определяет большую ценность его хроники как исторического источника 35. Жизнь Руси, правда, не находилась в центре его внимания, он судил о ней лишь на основании устных показаний современников, которые могли быть и неполными, могли содержать и содержали переоценки и даже просто ошибки36. Следует учитывать также нескрываемую автором хроники неприязнь к польскому князю.

Все это, разумеется, могло отразиться и отразилось на характере рассказа хрониста, на его оценках участвующих лиц и происходящих событий, на принадлежащей ему лично интерпретации отдельных явлений. Но Титмар, конечно, не мог выдумывать или искажать до неузнаваемости основную, общеизвестную для людей его времени цепь фактов. К тому же нет никаких оснований предполагать, что Титмар мог быть как-то особенно заинтересован в злостном искажении или измышлении в целом мало его интересовавшей политической жизни на Руси37. Это в равной степени относится и к его сообщениям, характеризующим события 1008—1013 гг., и к его показаниям о событиях киевского похода Болеслава Храброго в 1018 г.

Итак, 'что же рассказывает Титмар о событиях русско-польских отношений, приведших к конфликту 1013 г.? Вот собственные слова хрониста:

“Имел он (Владимир.– В. К.) трех сыновей, и одному из них 38 взял в жены дочь нашего преследователя, князя Болеслава. Вместе с ней был послан из Польши епископ колобжегский Рейнберн”39. Далее следует выспренняя характеристика Рейнберна, после чего идет следующее сообщение.

“Этого епископа вместе со своим сыном и его женой упомянутый король (Владимир.– В. /С.), когда ему стало известно, что его сын по наущению Болеслава готовит против него восстание, приказал схватить и заключить в отдельной темнице”40, где Рейнберн и умер вскоре.

Заканчивая описание рассматриваемого эпизода польско-русских отношений, Титмар пишет:

“Узнав обо всем этом, Болеслав не переставал мстить, как только мог”41. Хронист имел в виду предпринятый вскоре, в 1013 г., поход Болеслава на Киевскую Русь.

Итак, русско-польский союз, заключенный, вероятно, в 1009—1010 гг. (показания Титмара о заговоре против Владимира и аресте Святополка, Рейнберна и дочери Болеслава Храброго свидетельствуют явно в пользу этой даты, а не 1012 г. как даты брака Святополка), оказался крайне непрочным и недолговечным.

Поводом для его разрыва послужил арест Владимиром Святополка, его жены-польки и епископа Рейнберна. Титмар объяснял арест заговорщической деятельностью Святополка и интригами Болеслава. Он, однако, не говорит ни о размерах, ни о целях заговора. Арест Святополка и Рейнберна указывает, правда, на то, что оба они (юная супруга Святополка едва ли могла играть самостоятельную роль) <в равной мере были участниками враждебной киевскому князю интриги. Однако самого по себе этого факта еще явно недостаточно для того, чтобы судить о целях заговорщиков. Отсутствие сколько-нибудь определенных показаний источников на этот счет и послужило, по-видимому, отчасти причиной наблюдаемой в историографии разноголосицы в определении мотивов деятельности заговорщиков и причи,н возникновения заговора.

Ст. Закшевский видит причину конфликта Святополка с Владимиром в симпатиях первого к латинскому духовенству и его проповеди. При этом он ссылается на явления второй половины XI в., когда понятия польское и католическое в глазах православного русского духовенства являлись чуть ли не синонимами 42. Близок к этой точке зрения советский исследователь Б. Я. Рамм, который считает, 'что причиной конфликта была миссия Рейнберна, ставящая своей целью подчинение Киева Риму в церковном отношении, а Рейнберн являлся одновременно и агентом Рима и агентом польского князя. Он же был инициатором заговора, преследовавшего цель свергнуть Владимира и поставить на его место симпатизирующего Римской курии Святополка 43.

Иной точки зрения придерживается М. Грушевский. Следуя за Титмаром, Грушевский считает, что главной причиной заговора была интрига Болеслава, который, по его мнению, был заинтересован в том, 'чтобы поднять вражду в семье киевского князя и захватить Червенские города44. О далеко идущих в отношении Руси планах Болеслава Храброго как причине заговора и ареста Святополка и Рейнберна пишет и один из последних исследователей вопроса Н. Н. Ильин, придающий особенно важное значение заговорщической деятельности Рейнберна 45. В аналогичном плане решались в основном все эти вопросы и автором этой работы в книге “Древнеполь-ское государство”, где миссия Бруно к печенегам, брак Святополка и польской княжны и миссия Рейнберна рассматривались как звенья одной и той же цепи событий, долженствовавших поставить Киев в орбиту польского политического влияния. Причем инициатива в развитии польско-русских отношений приписывалась исключительно Болеславу Храброму46.

Выше была уже показана несостоятельность такой трактовки вопроса. Сближение с Оттоном III, торжественность Гнезненского съезда, расчеты па близкое коронование королевской короной могли, конечно, создать у Болеслава чрезвычайно преувеличенное представление о себе и своем значении в Европе. Вступив в тяжелую схватку с Империей, Болеслав был, разумеется, заинтересован в благоприятном дяя себя развитии польско-русских отношений. Но отсюда еще далеко до вывода, что его политика была движущей силой, определявшей весь ход польско-русских отношений в первое десятилетие XI в. С приходом в Империи к власти Генриха II главное внимание Болеслава занимала Чехия, разразившаяся польско-немецкая война сковывала все силы и должна была занимать все мысли польского князя. Ясно поэтому, что миссия Бруно к печенегам и в Киев не могла быть развитием и осуществлением враждебной русским восточной политики польского князя, а инициатором польско-русского союза в 1009—1010 гг., был, возможно, Владимир, а не Болеслав.

Союз этот должен был вполне устраивать польского князя, так как он гарантировал его тыл в борьбе с Империей. Вместе с тем он, конечно, и вовлекал Болеслава в дела русской великокняжеской фамилии, открывал для него более широкие, чем прежде, горизонты да Востоке. Спрашивается, однако, мог ли польский князь в промежуток времени между 1010—1013 гг. ставить перед орбой какие-либо серьезные, агрессивные цели на Востоке? Видя даже в Святополке проводника своего политического влияния на Руси, мог ли и был ли он заинтересован в том, 'чтобы подталкивать Святополка на прямое выступление против дряхлеющего отца, рискуя при этом не только разрывом союза, но и вооруженным конфликтом на восточных границах своего государства?

В. Д. Кор о люк. Древнепольское государство, стр.  168.

На все эти вопросы приходится давать отрицатель ный ответ. Довольно удачный для Болеслава 1007 г. не решил исхода второй польско-немецкой войны. Военные действия продолжались с переменным успехом, так что в 1010 г. Империи удалось вновь отнять у Болеслава часть Лужиц, а в 1012 г. Польше опять угрожало вторжение немецкого войска. Одновременно происходили важные события в Чехии, где Олдржиху удалось свергнуть старшего брата Яромира, причем польский князь играл в этих событиях отнюдь -не последнюю роль47. Положение серьезно изменилось только в 1013 г., когда после довольно сложной дипломатической подготовки был заключен в мае 1013 г.48 в Мерзебурге мир с Империей, скрепленный браком сына Болеслава Мешко и племянницы Оттона III и Генриха II Рихезы. Вслед за тем, как определенно указывает Титмар, следовательно, летом 1013г., Болеслав выступил походом на Русь49.

В том убеждении, что Болеслав не являлся в 1010– мае 1013 г. активной силой в польско-русских отношениях, укрепляет автора этих страниц еще одно сображе-ние. Разоблачение заговора Святополка-Рейнберна и арест их не могли произойти позднее 1012 г. Между разоблачением заговорщиков и получением Болеславом известий об этом должно было пройти известное время, время требовалось и для подготовки самого похода и для установления связи с печенегами (они участвовали летом 1013 г. в походе на Русь польского князя) 50. Поэтому если в мае 1013 г. Болеслав уже считал себя подготовленным к войне с Владимиром, то сведения об аресте его зятя и дочери должны были уже иметься у него в “онце 1012 г. В таком случае разоблачение Святополка и Рейнберна произошло не позднее осени 1012 г.51 Не могло оно произойти и намного ранее этого срока, так как еще осенью 1012 г. Болеслав совершил поход на Лю-буш 52, и только с начала 1013 г. начинается его энергичная дипломатическая деятельность, целью которой было достижение приемлемого компромисса с Империей.

Итак, >нет никаких объективных оснований думать, что Болеслав был организатором и вдохновителем заговора своего зятя в 1012 г., когда его мысли были как раз заняты важными переменами, происходившими в Чехии. Что же касается заявления Титмара о тайном наущении Болеслава, то его приходится трактовать как домысел, как попытку дать собственное объяснение ставших известными автору событий русско-польских отношений. Это тем более вероятно, что у Титмара, разумеется, и не могло быть никаких достоверных источников информации, объясняющих тайные планы и побуждения русской политики Болеслава.

Давая такое объяснение причин русско-польского конфликта 1013 т., Титмар со своей точки зрения, в сущности не совершал произвольного или, точнее говоря, злонамеренного искажения фактов. Болеслав действительно был мастером /дипломатической игры и интриги. В -глазах Титмара он являлся олицетворением коварства и вероломства. Это был, по мнению мерзебургского епископа, человек, от которого можно было ожидать решительно всего. А при таких условиях, что в представлении Титмара могло естественнее связать русско-польский дипломатический союз, заговор и арест Святополка и Рейнберна и поход Болеслава на Русь в 1013 г., как не интрига польского князя? Са,м Титмар, по всей вероятности, был вполне убежден в правильности своего домысла.

Не более правдоподобной представляется и вторая существующая в литературе точка зрения, сводящая причины польско-русского конфликта 1013 г. к интриге епископа Рейнберна. Само собой разумеется, автор не намерен здесь отрицать ни агрессивные замыслы Рима на ^востоке Европы, ни, тем более, активность в Киеве Рейнберна. Последний, очевидно, действительно вел активную пропаганду в пользу Римской курии на Руси, причем проповедническая деятельность его прямо задевала интересы и достоинство киевского князя. На это, как кажется, прямо указывает Титмар, который заканчивает свой рассказ о смерти в темнице епископа Рейнберна следующими словами: “Находясь в безопасности на небе, смеется епископ над угрозами того несправедливого мужа (Владимира.– В. К;.) и охраняемый земной и небесной чистотой ожидает момента, когда пламя мести настигнет этого распутника”53.