Текст книги "Западные славяне и Киевская Русь в X-XI вв."

Автор книги: В. Королюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. РУССКО-ПОЛЬСКИЙ СОЮЗ 40-х годов XI в. И МЕЖДУНАРОДНЫЕ ОТНОШЕНИЯ В ВОСТОЧНОЙ И ЦЕНТРАЛЬНОЙ ЕВРОПЕ

Антифеодальное крестьянское восстание 1037—1038 гг., как уже отмечалось в предыдущей главе, до основания потрясло раннефеодальную польскую государственность. Древнепольское государство как единый политический организм перестало существовать. Вторжение Бржетисла>ва I, казалось, должно было нанести последний удар монархии Пястов, способствуя укреплению в ней центробежных тенденций, приведших уже к отрыву Поморья и Мазовии. Последняя, если судить по словам Галла Анонима1, представляла собой большую силу. Важное значение имело и то обстоятельство, что Маслав Мазовецкий мог опираться на союз с поморянами, пруссами, ятвягами 2 и, может быть, даже Чехией Бржетислава I При таких условиях положение Казимира, бежавшего сначала в Венгрию, а затем укрывшегося в Германии3, могло действительно считаться отчаянным. Но тут вступили в силу новые факторы как внутреннего, так и внешнего порядка, которые совершенно изменили дальнейшее развитие событий.

Дело в том, что перед лицом мощного антифеодального движения, охватившего огромную территорию, должны были временно умолкнуть те противоречия, которые разъедали господствующий класс, особенно в Малой “ Великой Польше. Потрясенные выступлением крестьянства светские и духовные'землевладельцы, естественно, торопились объединить сваи силы, чтобы подавить восстание. Политическое подавление свободного м зависимого непосредственного производителя-общин-иика было 'В тех условиях необходимой предпосылкой для окончательного торжества <и дальнейшего развития феодальных отношений. Консолидации сил польских феодалов способствовала, по-видимому, и военная акция Бржетислава I, пытавшегося подчинить себе значительную часть польских земель.

Исключение в этом смысле составляла, пожалуй, только поморская и мазовецкая знать, явно стремившаяся к феодальной обособленности. На Поморье землевладельческая знать, по-видимому, даже сама обратилась к лозунгу реставрации язычества, чтобы использовать в своих интересах антифеодальное народное движение против христианской церкви4. Однако в сложных условиях конца 30-х годов собственных сил господствующего класса Великой и Малой Польши для достижения победы над восставшим народом и восстановлении государственного единста Польши оказалось явно не достаточно. И тут на помощь польским феодалам пришли сначала германские, а затем русские феодалы.

В Империи, по-видимому, прекрасно понимали, что торжество язычества на польских землях – явленно чрезвычайно для нее опасное5 и прежде всего, разумеется, 'потому, что языческое по форме движение в Польше носило ярко выраженный антифеодальный характер по своему классовому существу. Торжество непосредствен ного производителя-крестьянина в Польше не могло не вызвать соответствующей реакции в славянских областях Империи, не могло не способствовать обострению классовой борьбы против германских феодалов со стороны покоренного шлабочприбалтийского славянства. Наконец, торжество язычества в Польше неизбежно должно было усилить позиции язычников-лютичей, ослабить влияние германских феодалов в стране бодри-чей. Иными словами, антифеодальное движение в Древ непольском государстве угрожало как классовым интересам германских феодалов, так и их политическим позициям на обширной территории между Одрой и Лабой. Это обстоятельство и явилось главной причиной активной помощи германских феодалов польским феодалам и Казимиру I.

В предыдущей главе указывалось еще на одно обстоятельство, обеспечившее польским феодалам помощь Империи. События конца 30-х годов ясно показали имперским политикам, что естественным следствием развала Древнепольского государства будет быстрое усиление Чехии, стремящейся выйти за свои этнические границы. Помогая Казимиру I и польским феодалам подавить антифеодальное движение и восстановить в стране государственный аппарат как орган классового насилия крупных землевладельцев, Империя исходила также из расчета, что 'восстановленная монархия Пяс-тов явится политическим противовесом усилившейся Чехии Пшемыслидов, выступит против Чехии в роли имперского союзника 6. Тем самым будут сорваны опасные для Германии планы Бржетислава I основать крупное западнославянское государство. Игра на противоречиях между Польшей и Чехией, столкновение династических интересов Пястов и Пшемыслидов была такой же генеральной линией политики германских феодалов за Одрой, Рудными горами и Чешским лесом, как поддержка центробежных сил в Бодрицком княжестве, стремление не допустить его политическую консолидацию в политике феодальной Саксонии за Лабой7.

Пясты имели, однако, и своих противников в Империи, которые объединялись вокруг Магдебургского архиепископа, прилагавшего все усилия к тому, чтобы ликвидировать отдельную польскую церковную провинцию и подчинить своей власти в церковном отношении польские земли. При этом Магдебург опирался на фальсификат папской буллы, определяющий границы Магде-бургской архиепископии. Фальсификат этот был изготовлен еще в эпоху польско-немецких войн при Болеславе Храбром. Магдебургу удалась дважды добиться подтверждения его Римом и использовать его в качестве правовой основы для своих претензий на Востоке8.

Протесты Магдебурга, задержавшие восстановление отдельной польской церковной провинции, не изменили, однако, основной линии внешней политики Империи. Поход Бржетислава Чешского в Польшу побудил ее поторопиться с помощью Казимиру, который возвратился в страну не позже 1039 г.9 Подавив с помощью германских феодалов антифеодальное движение, он Довольно легко объединил под своей властью Великую и Малую Польшу. В данном случае как бы повторялась ситуация начала XI в. с той разницей, что Пясты и Пше-мыслиды поменялись местами. Если в начале XI в. германские феодалы помогли Лшемыслидам устоять перед натиском Пястов, то в 1039—1041 гг. они приняли меры “ тому, чтобы спасти Пястов от мести Бржетислава I. Аналогия с чешскими событиями начала века настолько велика, что можно отметить даже сходство отдельных деталей. Подобно тому, как изгнание Болеслава Храброго из Чехии началось со вступления чехов в град Држевице 10, так и восстановление Древнеполыского государства ознаменовало переход па сторону Казимира одного из укрепленных польских гродов и. Вооруженная помощь Казимиру со стороны Империи численно была, по-видимому, 'невелика. Галл Аноним упоминает всего-навсего о вспомогательном рыцарском отряде в пятьсот копий

Быстрота, с которой удалось Казимиру подавить антифеодальное восстание, свидетельствует о том, что восставшие крестьяне не имели прочной организации, что восстание носило стихийный характер и состояло из ряда локальных выступлений более или менее крупного масштаба. Вместе с тем успехи Казимира определялись позицией быстро объединившихся вокруг своего князя, феодалов Великой и Малой Польши, видевших в центральной власти гарантию своего классового господства и выразителя их политических интересов перед лицом иноземной угрозы. Трудно сказать, какую роль сыграли в событиях возвращения Казимира города и городское население. Судя по примеру Руси и Чехии, можно предполагать, что они тоже ие оставались пассивными зрителями.

Восстановленное таким образом Древнепольское государство в государственно-правовом отношении не было самостоятельным. Казимир был ленником германского императора, Польша временно оказалась леном Империи 13.

После возвращения Казимира I и подавления антифеодального движения в Малой и Великой Польше международное положение Древнепольского государства все еще оставалось крайне сложным. За пределами восстановленной монархии Пястов находились Поморье и Мазовия, где правили самостоятельные княжеские династии, и большая часть Силезии, захваченной Чехией и оставшейся за ней по соглашению Бржетислава I с императором в 1041 г. Уже *в ходе борьбы в Малой и Великой Польше Казимиру I пришлось, судя по словам Галла Анонима, столкнуться с сопротивлением чешского князя и поморян 14.

Поэтому основной внешнеполитической задачей Древнепольского государства в 40—50-е годы XI в. стала борьба за воссоединение Силезии, Поморья и Мазовии. Казимиру I приходилось иметь дело с могущественной чешско-поморянско-мазовецкой коалицией, опиравшейся на помощь пруссов и ятвягов. В борьбе с нею Древне-польское государство могло, правда, рассчитывать на помощь Империи. Однако поддержка Империи, боявшейся быстрого усиления Чехии и заинтересованной в установлении между Польшей и Чехией такого неустойчивого равновесия оил, которое позволяло бы императору постоянно вмешиваться в дела обеих западнославянских стран и держать их в зависимости от себя, могла быть только временной и ограниченной. Кроме того, внимание Империи отвлекала борьба с Венгрией, которую Германская империя, несмотря на существование в Венгрии не зависимой от императора королевской власти, пыталась превратить в свой лен 15.

При таких условиях для Польши особенно остро стоял вопрос о союзниках. Очень важно было установить союзные отношения с Русью. Только с помощью русского князя Казимир мог, кстати говоря, нанести поражение Маславу и подчинить своей власти необычайно усилившуюся и поддерживаемую извне Мазовию, как это и произошло на самвм деле впоследствии в результате походов Ярослава Владимировича на мазовшан.

Нужно сказать, что о походах Ярослава в Мазовию упоминают только русские источники. Галл Аноним, описывая поражение Маслава и подчинение Казимиром I Мазовии, подчеркивает, правда, трудности борьбы и многочисленность мазовецких войск 16, однако ничего не говорит об участии в войне русского князя, хотя ему и было известно, что польский князь, возвратясь на родину, взял себе жену на Руси 17, что означало установление русско-польских союзнических отношений. Здесь можно предполагать даже сознательное умолчание польского хрониста, только что иронизировавшего в своей хронике над Ярославом Мудрым 18. Русские летописи упоминают о ряде походов Ярослава на мазовшан. Только пос ледний поход завершился полным разгромом Маслава 19.

Но если цели Казимира, вступившего в союз с Русью, вполне очевидны, то мотивы, побудившие Ярослава поддержать план реставрации Древнепольского государства, с которым ему неоднократно приходилось вступать в борьбу, требуют более подробного объяснения. Русский князь был, очевидно, заинтересован в подавлении антифеодального движения в Польше. Поэтому первым, что объединяло Русь и Польшу в описываемое время, были классовые интересы правивших в обеих странах феодалов. Русских феодалов развитие антифеодального восстания в соседней стране тем более должно было беспокоить, что первая половина XI в. являлась временем нарастания активности народных масс Киевской Руси в их борьбе с феодальным угнетением. В 1024 г. произошло крупное крестьянское восстание в Суздальской земле20. память о котором как, возможно, и о других, не отмеченных летописью движениях, очевидно, еще была свежа.

В литературе, кроме того, указывается, что, заключая союз с Казимиром I, Ярослав Аремился полностью гарантировать себя от возобновления борьбы с Польшей за Червенские города21. Вопрос этот не мог быть, однако, в тот момент решающим для Ярослава, он не мог определить курс на союз с пястовской Польшей22. Дело не только в том, что Польша была еще тогда слишком слаба, чтобы угрожать могущественному Киевскому государству. В том, что в русско-польском союзе 40-х годов XI в. именно Русь Ярослава, которому, по данным летописи, в 1036 г. удалось объединить под своей властью все русские земли (“Мьстислав... умре... Посемь же пе-рея власть его всю Ярослав, и бысть самовластець Русь-теи земли”) 23, была сильнейшей стороной, не может быть никакого сомнения.

Но если не Червенские города были предметом первоочередных забот русского князя, остается предположить, что его беспокоила в первую голову активность языческих прусско-литовских племен или племенных княжеств, действовавших в контакте с языческими поморянами и Маславом-Моиславом в Мазовии. Именно такой точки зрения придерживается и польский исследователь Г. Ловмяиьский24. Находившаяся на границах Руси сильная и вступившая в союз с ятвягами и пруссами Мазовия Маслава, очевидно, действительно представляла опасность для Руси в Прибалтике25. В этой связи обращает на себя внимание тот факт, чго заключению русско-польского союза предшествовал поход на ятвя-гов в 1038 г., о котором упоминают русские летописи и который окончился неудачно для Ярослава26. Вслед за тем под 1040 г. в летописи читается сообщение о походе Ярослава на Литву27. А уже под 1041 г. “Повесть временных лет” и Новгородская 4 летопись рассказывают о начале борьбы Ярослава с мазовшанами28. Таким образом, положение, что одной из важнейших причин русско-польского военного сотрудничества в 40-е годы было развитие событий в Прибалтике, представляется вполне обоснованным. Можно пойти еще далее и, опираясь на показания Галла о соотношении военных сил Казимира I и Маслава29, предположить, что в междоусобной борьбе в Польше Ярослав Мудрый поддерживал, может быть, даже слабейшую сторону против сильнейшей. Об этом говорит и длительность борьбы с Маславом Мазо-вецким.

Очень сложным из-за неполноты источников представляется вопрос о времени заключения русско-польского союза. Исследователи до сих пор расходятся во мнениях ло поводу даты возвращения Казимира в Польшу. В то время, как С. Закшевский называет конец 1038 или в крайнем случае начало 1039 г.30, а С. М. Кучин-ский – конец 1038 г.31, Б. Влодарский относит появление Казимира в Польше к началу 1041 г.32 В соответствии с этим идут споры о времени брака Казимира и сестры Ярослава Марии Добронеги. О. Бальцер33, а вслед за ним С. Кентшинский34 принимают за дату брака конец 1038 или   начало   1039 г.,   С. М.   Кучинский – начало 1039 г.35, в то время как Б. Влодарокий36—1041 г., а Я. Беияк37 – даже 1042 г.

Вопрос о дате брака Казимира и Марии Добронеги представляется очень существенным потому, что брак этот оформлял собой русско-польский союз, обусловленный указанным выше изменением ситуации в Восточной Европе в конце 30-х годов. В русских источниках сообщение о браке Казимира и Марии Добронеги помещено под 1043 г., в “Повести временных лет” и Софийской 1 летописи38 и под 1041 г. в Новгородской 4 летописи39. 1043 г. как дату брака польского князя и дочери Владимира Святославича отверг уже А. А. Шахматов40. Не принимают ее, как видно из предыдущего, и польские историки.

Нужно сказать, однако, что нет оснований принимать в качестве даты и 1041 г. В сущности говоря, Новгородская 4 летопись и не называет этой даты. В ней под 1041 г. объединено несколько разновременных сообщений:

1) известие о походе Владимира Ярославича на Византию; поход этот состоялся в 1043 г.;

2) далее, указание о возвращении из Византии Вы-шаты “по трех же летех, миру бывшю”, т. е. в 1046 г.;

3) и, на'кояец, о состоявшихся “той же осени” браках Казимира и сестры Ярослава Марии Добронеги, Изяслава Ярославича и сестры Казимира, Гертруды-Оли-Савы.

Иначе датирует брак Казимира и Марии Добронеги немецкий летописец, связывающий, подобно Галлу Анониму41, возвращение Казимира в Польшу и его брак с русской княжной. Анналист Саксон помещает эти события под 1039 г.42

Поскольку неопределенные заявления русских летописей: “той же осени”43 или “в си же времена”44 отнюдь не противоречат показанию немецкого источника, думается, что нет никаких оснований отвергать его данные.

Но если брак Казимира и Марии Добронеги действительно состоялся в 1039 г., то вполне вероятными следует признать предположения тех польских исследователей, которые полагают, что переговоры о династическом союзе между Казимиром и Ярославом начались еще ранее, по-видимому, в 1038 г., во время пребывания Казимира I в Германии 45. Вполне (вероятной окажется в таком случае и гипотеза автора настоящего исследования, предположившего в своих опубликованных ранее работах, что первое выступление Ярослава против Ма-слава следует тоже датировать 1039 г., когда Казимир I, только что вернувшийся в Польшу, был в наиболее сложном положении, теснимый Бржетиславом I, Маславом Мазоъецким и поморянами. Нужно учитывать к тому же, что одновременно он занят был подавлением антифеодального движения в стране46.

Разумеется, военная помощь Польше со стороны Руси была соответствующим образом обусловлена. Ясно, что Казимир I должен был отказаться от всяких претензий на Червенские города. Русская летопись особенно подчеркивает обязательство Казимира вернуть захваченных еще Болеславом Храбрым во время киевского похода 1018 г. пленных: “... и вьдасть Казимир за вено людии 8 сот, еже бе полонил Болеслав, победив Ярослава”47. Основываясь на Новгородской 4 летописи, следует полагать, 'что в число этих 800 человек не вошли женщины и дети48. Поэтому, опираясь на чтение, зафиксированное в фототипическом воспроизведении “Повести временных лет” по Лаврентьевскому списку49, С. М. Кучинский предлагает считать число возвращенных пленных в 5000 человек 50. Число “50 сот” действительно имеется в Лаврентьевской51 летописи, однако в Ипатьевской и Рад-зивилловской52 летописях, восходящих в этой части “ общему с Лаврентьевской протографу, читается та же цифра, что и в Новгородской 4, т. е. “осмь сот”. Поэтому последняя цифра была принята А. А. Шахматовым 53 и последними издателями “Повести Временных лет”54. Чтение “Я сот” легко могло получиться в результате смешения писцом букв “и” (8) и “н” (50). Учитывая все эти обстоятельства, поправку С. М. Кучинского никак нельзя принять, хотя число возвращенных пленных действительно превышало 800 человек.

Что касается русской стороны, то она, по-видимому, не брала на себя обязательства вернуть пленных поляков, захваченных в >1031 г.55

Русские летописные источники сохранили известия о трех походах Ярослава на Мазовшан. В советской56 и польской57 историографии высказывалось, однако, мнение, что фактически речь должна идти о двух походах – 1041 и 1047гг.– и что похода 1043г. Ярослав не совершал.

Опорой для такого рода суждений в работах ряда историков явился источниковедческий анализ летописных известий о русских походах в Мазовию, который был сделан А. А. Шахматовым. Разбору этих известий он посвятил несколько очень интересных страниц в своем замечательном исследовании “Разыскания о древнейших русских летописных сводах” 58.

В немногих словах его выводы сводятся к следующему: в основе летописных известий о смерти Болеслава Храброго, антифеодальном движении в Польше под 1030 г. и летописной статьи 1043 г. о браке Казимира I и сестры русского князя Ярослава I и о двух походах последнего на мазовшан лежит житие Св. Антония, утраченное уже в XVI в. Составитель жития воспользовался рассказом о Моисее Угрине. Житие было составлено несколько позже 1072—1073 гг.59 и частично вошло в состав Киево-Печерского Патерика. Отсюда А. А. Шахматов делал вывод, что в летописной статье 1043 г. (т. е. в “Житии Антония”) в обобщенном виде рассказывается о двух разновременных походах на мазовшан60, которые закончшись победой Ярослава. Развивая эту мысль А. А. Шахматова, Д. С. Лихачев отнес эти походы к 1041 и 1047 гг.61.

Рассказ о Моисее Угрине сохранился .в составе Киево-Печерского Патерика. Однако сравнение его с летописью свидетельствует скорее против, 'чем в пользу построения А. А. Шахматова.

Об источниках летописных известий о смерти Болеслава Храброго и о крестьянском восстании в Польше автору этих строк приходилось уже говорить в другом месте. Сопоставление этих известий с аналогичными показаниями рассказа о Моисее Угрине привело его тогда к выводу, что рассказ о Моисее Угрине не может рассматриваться как источник статьи 1030 г. в “Повести временных лет”. Анализируя параллельные тексты летописи и рассказа о Моисее Угрине, можно высказать предположение, что в основе их лежал какой-то общий источник, повествующий о судьбе плененной Болеславом I сестры Ярослава Предславы. В свою очередь этот рассказ использовал при характеристике событий 20—30-х годов XI в. в Польше источник польского происхождения, в частности, показания польки – жены князя Изяслава62.

Разрабатывая свою гипотезу, А. А. Шахматов ссылается, между прочим, и на так называемый “Тверской сборник”, тоже упоминающий о Моисее Угрине. На показаниях “Тверского сборника” поэтому стоит остановиться подробнее. В сборнике имеется два относящихся к рассматриваемым сюжетам текста, которые сопровождаются ссылкой на Патерик. Первый помещен под 1015 г.: “Бяшежесей отрок родом Угринь, именем Георгий, брат Моисею, его же потом плени Болеслав, пленуа Киевь с Святополкомь, бияся с Ярославом; много пострада в Ля-сех в плену от жены некыя, ея же мужа убиша на боювой Ярославля; она же хоте сего Моисея в дом свой взя-ти в мужа себе, красоты ради его, бяше бо красен вел-ми; о нем же повесть в Патерице в Печерскомь”63.

Последние слова прямо свидетельствуют, что “Тверской сборник”, составленный в 1534 г., пользовался рассказом о Моисее Угрине. Однако этого еще недостаточно для того, чтобы утверждать то же самое относительно “Повести временных лет”. Вместе с тем привлекает к себе внимание то обстоятельство, что между приведенным выше отрывком из “Тверского сборникам и сообщениями Патерика наблюдается некоторая разница. “Тверской сборник” знает некоторые подробности, неизвестные Патерику. В нем сообщается, что Моисей попал в плен в Киеве в то время, когда Болеслав брал город, “бияся с Ярославом”. Этого момента борьбы Болеслава с Ярославом из-за Киева нет ни в рассказе о Моисее Угрине Патерика, ни в “Повести временных лет”. Показательно, однако, что о бегстве Ярослава из Киева перед наступающими войсками Болеслава Храброго говорится и в хронике Галла Анонима, постаравшегося изобразить русского князя в самом карикатурном виде64.

Таким образом, в основе приведенного выше текста “Тверского сборника” под 1015 г. лежит иное известие, чем соответствующее место Киево-Печерского Патерика. Этим как будто снимается вопрос о рассказе о Моисее ^грине как источнике указанного текста “Тверского сборника”.

Вместе с тем сопоставление известий о событиях 1018 г. в “Повести временных лет”, в рассказе Патерика о Моисее Угрине, в котором нет не только эпизода борьбы из-за Киева, но и даже сведений о битве на Буге, и “Тверском сборнике” подтверждает, по-видимому, ту мысль, что рассказ о Моисее Угрине не мог явиться источником летописных сообщений о русско-польских отношениях первой половины XI в., что таким источником, источником общим и для летописи и для рассказа о Моисее Угрине, был недошедший до нас рассказ о Предславе. Цитированный выше отрывок из “Тверского сборника”, использовавшего в этой части как данные Патерика, так и летописные источники, без сомнения, ближе стоит к гипотетическому рассказу о Предславе, чем соответствующие тексты Патерика и “Повести временных лет” в том виде, как они сохранились.

Вероятность бытования на Руси рассказа о Предславе, повествующего о киевском походе 1018 г. Болеслава Храброго и о последующих событиях в Польше, представляется тем более убедительной, что, судя по словам Галла Анонима, отказ русского князя выдать замуж за Болеслава I Предславу, послужил одной из причин киевского похода65. Предслава пала жертвой мстительности польского князя, обесчестившего ее и уведшего в плен в Польшу66. Не менее важно, что летопись подчеркивает далеко не последнюю роль, которую сыграла Предслава в борьбе за киевский стол между Святополком и Ярославом. Ведь именно от нее, по словам “Повести временных лет” под 1015 г., узнал Ярослав о гибели Бориса и о готовящемся покушении на Глеба: *tB ту же нощь приде ему весть из Кыева от сестры его Передъславы: си отець ти умерл, а Святополк седит ти Кыеве, убив Бориса, а на Глеба посла, а блюдися его повелику”67. В данном случае несущественно, что летописная статья 1015 г. неточно освещает обстоятельства гибели Бориса и Глеба, о чем подробнее говорилось в гл. 7 настоящей работы. Следы использования летописцами рассказа о Предславе можно обнаружить не только в “Повести временных лет” или “Тверском сборнике”, но и в Новгородской 4 летописи. К нему, по-видимому, восходит следующий текст, помещенный под 1018 г.:“... И седе (Болеслав. -В. /С.) на столе Володимере. И тогда Болеслав положи собе на ложи Предславу дщерь Володимерю, сестру Ярославлю” 68.

Что касается сообщения летописи о изгнании Болеслава I из Киева в результате восстания населения, поднятого против польских войск князем Святополком, то этого известия, очевидно, не было в рассказе о Предславе. Нет такого известия и в использовавшем его тексте рассказа Патерика о Моисее Угрине. Здесь даже как будто прямо говорится о добровольном уходе Болеслава:

“възвращася Болеслав в Ляхы, и поат с собою обе сестре Ярославля, и изыма же и бояр его”69. Зато из рассказа оПредслазе заимствовано, надо полагать, летописное сообщение о возвращении в Польшу Болеслава I с большой добычей и множеством пленников. Это сообщение полностью подтверждается не только словами Галла Анонима70, но и показанием Титмара Мерзебургского, бывшего современником событий и знавшего о радостном возвращении в Польшу Болеслава71. Остается разобрать вторую ссылку “Тверского сборника” на Киево-Печер-ский Патерик.

Ссылка эта помещена под 1018 г. в том месте, где идет рассказ о битве на Буге и звучит следующим образом: “На том же бою изымаша Моисеа Угрина, брата Георгиева, иже бе убит с князем Борисом; бе бо и той слуга Борисовь, и много пострада в Лятской земле от вдовы некыа, млады суща, ея же муж, боляринь сый Бо-леславль, убиень на сем бою; Моисей же по страдании своимь прииде в Киевь, в Печерьский монастырь, и бысть чюден старець, красен телом и душею, о нем же лежат повести в Оте^нице Печерьском”72.

Недоумение в данном случае возникает единственно в связи с тем, что в отличие, как от рассказа о Моисее Угрине Патерика, так и от предыдущего отрывка сборника пленение Моисея оказывается здесь не результатом киевских событий, а последствием битвы на Буге. Эта деталь не была, очевидно, основана на предполагаемом рассказе о Предславе. Не может она рассматриваться и как заимствование из рассказа о Моисее Угрине, поскольку прямо противоречит ему. В таком случае было бы совершенно естественно считать, что эта деталь второго отрывка “Тверского сборника” явилась результатом позднейшей комбинации сводчиком данных летописи и Патерика.

На мысль о таком именно происхождении этого известия наводит следующее место Патерика. После неудачных попыток обольстить Моисея Угрина вдова, к которой он попал в Польше как пленник, обращаясь к Болеславу I, говорит: “сам веси, яко мужь мой убиен

бысть на брани с тобою; ты же ми дал еси волю, да его же въсхощу, пойму себе мужа Аз же възлюбих единаго юношу от твоих пленник, красна суща.. ”73. Для сводчика пользовавшегося сохранившимися или близкими к ним редакциями летописи, казалось несомненным, что в рассказе о гибели мужа женщины могли подразумеваться только битва на Буге, так как ни в одном из имеющихся летописных сводов эпизод с осадой Ярослава в Киеве в 1018 г. не упоминается Наименование Моисея “пленником” наталкивало на мысль, что и он был захвачен в плен в результате сражения на Буге Таково, по-видимому, происхождение этого известия “Тверского сборника”.

Иными словами и разбор показаний “Тверского сборника” убеждает в том, что ни рассказ о Моисее Угрине, ни использовавшее его житие св. Антония не являлись источниками летописных статей о польско-русских отношениях и событиях в Польше 1018—1038 гг. Источником этих сведений мог зато быть недошедший гипотетический рассказ о Предславе, содержавший и сведения о пребывании в Польше Моисея Угрина, бывшего слугой Пред-славы.

Но если нет никаких оснований возводить летописные известия 1018—1038 гг. о Польше к сообщениям рассказа о Моисее, то тем более это невозможно относительно летописных известий 1041 —1047 гг. Как следует из текста Патерика, Моисей провел в плену 6 лет74 и вернулся из Польши после смерти Болеслава в 1025 г, прожив после того еще десять лет75. Отсюда совершенно очевидно, что рассказ о нем не мог иметь ни малейшего причастия к сообщениям летописей о походах на мазовшан. Тем самым отпадает и возможность опираться на выводы А. А. Шахматова при оценке летописных статей об этих походах Ярослава. Вместе с тем нет, разумеется, никаких оснований возводить эти летописные сообщения и к предполагаемому рассказу о Предславе.

*    *    *

Остается рассмотреть сами по себе летописные данные о походах на мазовшан, приводя их попутно в связь с современным им политическим положением Руси и Польши.

Сведения о русских походах в Мазовию находятся в составе 1 и 4 Новгородских и Софийской I летописей, а также в “Повести временных лет”. Прочие источники, в том числе и Галл Аноним, как уже говорилось, совершенно умалчивают об участии русских сил в подавлении восстания Маслава в Мазовии.

Для целей дальнейшего исследования важно отметить расхождения, наблюдаемые в сообщениях летописных сводов.

Новгородская 4 летопись знает о трех походах Ярослава на мазовшан, помещая их под 1041 и 1047 гг.76 Так называемая Новгородская Первая летопись упоминает лишь об одном походе 1047 г.77 В “Повести временных лет” отмечены походы 1041 и 1047 гг.78 Сравнение текстов известий 1047 г. в этих трех летописях убеждает в большей первоначальности текста “Повести временных лет” и Новгородской 4 летописи, так как сообщение Новгородской Первой летописи о передаче Казимиром Ярославу – шурину – русских пленных предполагает наличие в тексте ее более раннего сообщения о браке Казимира и сестры Ярослава, когда русские пленные были возвращены Ярославу в качестве “вена” (платы за невесту).

Новгородская Первая летопись

“Ярослав иде на Мазовшаны и победи я, и князя их уби Моислава, и покори я Казимиру; тогда даст Казимир 800 лю-дии Руси поло-неных Ярославу шюрину”.

Новгородская 4 летопись

“Иде Ярослав третье на Мазовшаны, и победи я, и князя их уби Моислава, и покори землю ту Казимиру”.

“Повесть временных лег”

“Ярослав иде на Мазовшаны и победи я, и князя их уби Моислава и покори я Казимиру”.

Такое сообщение в самом деле имеется в “Повести временных лет”, где оно помещено под 1043 г.: “В си же времена вдасть Ярослав сестру свою за Казимира, и вдасть Казимир за вено людий 8 сот, яже бо полонил Болеслав, победив Ярослава”. Аналогичное сообщение под 1041 г. помещено и в Новгородской 4 летописи: “Той же осени дасть Ярослав сестру свою за Казимира. В тыи лета абидяше Моислав Казимира, и ходи Ярослав двожды на мазовшан в лодиях, и рече к Казимиру: “елико отець твой Болеслав, победив мене, и полонил людей моих за ся, то вдаи ми за вено”. И събра Казимир людин его Руси толоненых 800, кроме жен и детей, и вда за вено Ярославу, шюрину своему. Сей же Казимир вда сестру за Изяслава, сына Ярослава”79.