Текст книги "Мне бы в небо"

Автор книги: Уолтер Керн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

Глава 6

Я сижу на задней скамье часовни в аэропорту Рено – рейс задержали на сорок минут – с фруктовым йогуртом и свежим выпуском «ЮЭсЭй Тудэй», когда во второй раз, начиная с августа, меня охватывает ощущение, что назвали мое имя. То есть, я его не расслышал, но не сомневаюсь, что вызвали именно меня. Кому-то я нужен. Немедленно.

Я складываю газету, прячу ее в портфель и жду повторного объявления. Мало кто знает, что в большинстве аэропортов есть места для отправления культа – обычно они белые, с высокими потолками, очень чистые и звуконепроницаемые, настолько проникнутые духовностью, что даже атеисты порой ищут в них убежища. По большей части часовнями никто не пользуется, разве что в случае чрезвычайной ситуации – после крушения или когда внезапно начинается война. Они малы и довольно зловещи, но при этом там спокойно – часовни идеальны для того, чтобы сосредоточиться на бумажной работе. Если кто-нибудь приходит, чтобы помолиться или подумать, и застает меня (это случается редко), я склоняю голову и притворяюсь погруженным в глубокие размышления, тогда как на самом деле составляю отчет о расходах и пересматриваю расписание.

Голос был женский, я в этом уверен. Жестяной и официальный – почти механический. Я рассматриваю динамики на потолке и мысленно перебираю тех немногих людей, кто в курсе моего маршрута. Мой секретарь, временный сотрудник, который утверждает, что пишет диссертацию, хотя на самом деле он может быть кем угодно – сомневаюсь, что в КСУ проверили его биографию, когда нанимали. Мой шеф, Рон Буслер, который сейчас рыбачит в Центральной Америке вместе с бывшим исполнительным директором «Дженерал милз» и федеральным судьей штата Колорадо, которому он помог угнездиться в Верховном суде. И, разумеется, Алекс, которой не было в номере, когда я проснулся, лежа ничком на влажной подушке в ее постели.

Это «МифТек». Вот о чем я подумал в Биллингсе, три недели назад, когда случилось то же самое. Я только что заказал овсянку в закусочной аэропорта и был сонный и небритый после интенсивного двухдневного курса консультаций. У одного из участников случился нервный срыв – он вовсе не горел желанием вновь начинать активные поиски работы и бодро расспрашивать знакомых о вакансиях, одновременно твердя себе: «Я мотивирован, а вовсе не отчаялся!» Бурная паника часто предшествует просветлению, но бывший банкир вышел из комнаты багровым от сдерживаемого напряжения и разочарования и успел добраться до парковки, где и впал в кататонический ступор – он перестал владеть всеми частями тела, кроме рта, откуда время от времени вырывались хриплые стоны, распространяя запах желудочной кислоты и прочих флюидов. Я лишь к рассвету сумел успокоить этого типа, и глаза у меня настолько пересохли, что, когда я моргал, веки прилипали к глазным яблокам, – точь-в-точь как самоклеющиеся листки из блокнота прилипают к экрану компьютера. В такси, по пути в аэропорт, меня вырвало в пакет, куда я обычно складываю грязное белье и носки. А потом, за завтраком, прямо надо мной кто-то произнес мою фамилию. Я провел расследование, спросил у сотрудников аэропорта и у охраны. Ничего подобного. Я проверил голосовую почту и получил сообщение, урезанное и едва различимое, с кодом Небраски. Я набрал номер, ожидая услышать голос Люциуса Спека, который интересовался моей карьерой, – так мне сказал знакомый журналист из «Модерн менеджмент», который брал у него интервью для статьи. Но вместо этого я попал в какой-то круглосуточный магазин в Омахе, и продавщица заявила, что она только что пришла и что я звоню на платный телефон. Она ничем не смогла мне помочь. Всю дорогу в Денвер я терялся в догадках и убеждал себя, что ослышался. Опять-таки, Спек и «МифТек» предпочитают действовать тайно, они славятся тем, что негласно ведут охоту за головами. Звонок с какого-нибудь телефона-автомата вполне в их духе; они способны отследить меня в аэропорту, вдали от коллег, где никто нас не подслушает, – это тоже их тактика.

Не услышав своего имени, я выхожу из часовни и инстинктивно преклоняю колени в проходе, хотя в помещении абсолютно пусто и я даже не уверен, есть ли здесь алтарь. Когда я собираюсь пройти на посадку, мимо с бибиканьем проезжает электрическая тележка, из которой выбирается распухшая пожилая дама на металлических костылях и последней ковыляет в самолет. Дорожный агент стягивает резинкой пачку посадочных талонов и бросает взгляд в мою сторону.

– Побыстрее, сэр.

– По-моему, меня только что вызвали по громкой связи.

– Мы вылетаем.

Я показываю карточку «Компас клаб».

– Проверьте на всякий случай. Меня зовут Райан Бингам.

Агент берет трубку.

– По громкой связи вызывали Брайана Рэйнса, – говорит он. – Аудиальная ошибка.

Аудиальная. Это так просто – и до меня не сразу доходит. Я достиг совершенства. Не нужно больше заучивать трудные слова. Если я чего-то не знаю – то уже не усвою.

Я прошу еще одну подушку и покрывало и максимально откидываю спинку кресла. Мужчина позади меня вздыхает. Он мог бы и сам откинуть кресло, чтобы устроиться удобнее, но, видимо, предпочитает разыгрывать мученика. Я его не рассматривал, когда садился – мои мысли по-прежнему заняты мифическим вызовом по радио, – но, укладываясь, я узнаю запах одеколона – агрессивный лесной аромат, который предпочитают потливые люди. Преимущественно коммивояжеры.

Кажется, я заболеваю. Уши у меня горят. Я отключаю кондиционер, который дует прямо в лоб, и осушаю второй стакан грейпфрутового сока, чтобы успокоить пульсирующую боль в горле. Супервирусы, сопряженные с современными перелетами, закалены постоянным столкновением с различными иммунными системами, они буквально впрыскиваются в легкие при помощи активно работающих вентиляционных систем и могут держаться в организме неделями, проявляясь во множестве симптомов, в том числе и подражать серьезным заболеваниям. Со временем я сделался устойчив к большинству из них, но время от времени какая-нибудь дрянь поражает мои гланды. Как только я приземлюсь в Онтарио, то найду аптеку и наемся цинка и витамина С. На встрече с Пинтером нужно быть здоровым.

Сосед меня сначала почти не интересует. В его очках отражается свет ноутбука – он печатает письмо или статью и жует жвачку с видом курильщика, лишенного сигарет. Судя по длинным спутанным волосам и пиджаку свободного покроя, это журналист. Я впечатлен. Уважаю всякого, кто способен погрузиться в море информации и выудить нечто достойное внимания.

Никак не могу устроиться поудобнее. Ноги в ковбойских ботинках опухли, но я не решаюсь разуться, опасаясь дурного запаха. Это приобретение – ошибка, небольшая, но такая досадная. В путешествиях многое зависит от состояния ног. Значит, в аэропорту Онтарио нужно будет купить ботинки.

Где он находится? Понятия не имею. Второстепенный аэропорт за чертой Лос-Анджелеса, просвет среди пригородов. Такие места называют безликими, но это не так. Они, скорее, бестелесны – указатели, улицы, огни. Я уже бывал в Онтарио. Поехал в «Хомстед», проработал пару часов над «Гаражом», провел деловую встречу в гриль-баре и вернулся в аэропорт на такси. Воспоминания? Никаких. Может быть – запах дорожного покрытия. Эта поездка напоминала рукопожатие в вакууме.

Я открываю один глаз, чтобы взглянуть на экран – брешь в Небесном этикете. Что бы он ни писал – но работа в самом разгаре.

«…что касается обитателей этого зеленого университетского городка, до сих пор известного благодаря первоклассной Детской клинике, то для них трагедия затрагивает более глубокие и тревожные вопросы – о пропаганде насилия в СМИ, родительском небрежении, бесцельном существовании американских подростков. „Мало кого из нас удивляют мальчики с оружием, – говорит Джанет Портис, 31 год, зубной врач и мать двоих детей. – Но девочки с оружием? Такого просто не было“. Местные власти столь же шокированы и удивлены. „Нам казалось, что здесь ничего подобного не может случиться“, – говорит начальник полиции Брэд Маккэн, один из первых, кто оказался на месте преступления…»

Что-то здесь не так: я уже читал эту историю. Пытаюсь припомнить источник. На прошлой неделе в «Америка ньюс» или неделей раньше, в «Таймс»? Стрельба произошла в Орегоне, во время бейсбольного матча, или в Висконсине, на футболе? Я жду, что журналист дойдет до конца страницы и я увижу выходные данные статьи, но он останавливается, бросив писать на предложении: «Такие иллюзии…».

Я могу закончить фразу по памяти: «…держатся долго». Его руки зависают над клавиатурой – он думает. И продолжает: «…с трудом удается уничтожить». Одно и то же. Я был прав. Я действительно читал эту статью, и теперь вспоминаю, где именно. «ЮЭсЭй Тудэй», полтора часа назад.

Вот что делает тактика искусственных мест. Судя по нахмуренному лбу этого человека, переписать всем известную статью так же трудно, как и сочинить новую.

– Который час? – спрашиваю я, делая вид, что проснулся. Нельзя показывать, что я за ним наблюдаю.

– А где мы летим?

– Где-то в тихоокеанской зоне. Сегодня четверг, третье тысячелетие, а на завтрак дают булочки с маком. Больше ничего не знаю.

– Значит, сейчас семь, – он переводит электронные часы назад, промахивается, снова переводит, опять ошибается, но наконец ему удается с ними совладать.

– Вы журналист?

– Вроде как.

– Где работаете?

– В чикагской вечерней газете. И у меня цейтнот. Прошу прощения, еще несколько минут. Мне нужно будет отослать материал, как только мы приземлимся.

Он возвращается к статье, которая на самом деле написана не им, и, сосредоточенно хмурясь, подыскивает слова, которые в точности дублируют авторские высказывания – а те, в свою очередь, вероятно, повторяют то, что говорилось в телеграфном сообщении. Я мог бы предъявить ему газету, но этот тип очень хочет чувствовать себя значимым – как и все мы.

Наконец я сбрасываю ботинки и шевелю ступнями. Запах не такой уж непереносимый – пахнет теплой, влажной кожей, – но носки, кажется, не мои. Я покупаю только «Золотые пальчики». Перепутали в прачечной отеля? Такое случается. И все же.

Я включаю диктофон. «Наброски для книги: герой выпадает из течения времени. Успех его проектов – единственное, о чем он думает. Самоуправление для него ничего не значит, за исключением работы биоритмов, подчиненных выполнению задания. Если бы не ежеквартальные финансовые отчеты, которые он получает через Коммуникационный портал и рвет не прочитав, а потом сжигает, мой герой даже не знал бы, какой сейчас год. Человек, который творит историю, – живой календарь, и его единственный маятник – бьющееся сердце. Когда голос в Портале приказывает: „Быстрее“, герой отвечает своим Четвертым афоризмом: „Инновации распространяются наружу из центра, а не вперед из какого-нибудь случайного…“».

– Сэр?

Я смотрю в сторону.

– Ваш кофе.

Турбулентность. Прежде чем я успеваю сжать пальцы, чашка подскакивает, забрызгивая мой подбородок и воротник. Я промок, но не обжегся – кофе теплый, как вода из-под крана. Самолет снова трясет. Мой диктофон сваливается с кресла на пол – а когда я его подбираю, он оказывается мокрым. Я нажимаю обратную перемотку, и бобины подергиваются, а потом замирают. Вытаскиваю кассету и вытираю ее о рубашку. Тридцать минут потерянной работы.

Я смотрю в окно – чистое небо, тень самолета скользит по соляной равнине. Вновь воцаряется спокойствие. Возвращается стюардесса, извиняется, протягивает мне ручку и письменное обязательство от авиакомпании выдать мне тысячу бонусных миль в качестве компенсации за испачканную одежду. Я говорю, что этого недостаточно, и требую пять, но она утверждает, что тысяча – максимум. Я подписываю соглашение. Мили не делают нас равными, даже сколь-нибудь близкими друг к другу, но, по крайней мере, я сократил разрыв.

Журналист сохраняет текст, закрывает ноутбук, прячет его в мягкий черный футляр и просит белый ром и диетическую колу. Мы оба ждем завтрак, но стюардесса намекает, что никто не принимает в расчет биологические часы.

Я расспрашиваю соседа насчет работы, намекаю, что и сам не чужд писательства, – кажется, это его тревожит. Еще один кошмарный дилетант. Я называю своего издателя, чтобы доказать свою добросовестность, но он заявляет, что слышит о нем впервые, и принимается крутить обручальное кольцо, двигая его туда-сюда на пальце, как бы затем, чтобы удостовериться, что оно не мало. Я заговариваю о своей основной работе и предлагаю ему написать статью о работниках КВПР – улыбающихся гробокопателях. Репортер понятия не имеет, о чем речь, но тем не менее кивает и снова достает из чехла ноутбук. Видимо, его посетило вдохновение. Возможно, он изменит «зеленый университетский городок» на «тенистый».

Я беру трубку и собираюсь с духом перед звонком в КСУ – человеку, которого люблю меньше всех на свете. Крейг Грегори пришел на работу одновременно со мной. Мы прошли одинаковый курс обучения, нас одинаково ориентировали, мы одновременно приобрели одинаковые эргономичные рабочие кресла и клавиатуры с подставкой под запястье. После этого наши пути разошлись. Я ушел в большой мир, а Крейг ползком вернулся обратно и начал пробиваться наверх. Он знал то, чего не знал я – что добиваться власти нужно изнутри, общаясь с коллегами и вышестоящими, а не с клиентами. Крейг Грегори стал виртуозным соглядатаем – он действовал возле автоматов с напитками, на лестницах, в лифтах, возникал из кабинки в мужских туалетах, пугая болтающих вице-президентов фирмы, а в столовой пробирался с подносом мимо сплетничающих стажеров, подбирая, запоминая, выуживая информацию. Он как будто не уходил домой. Не важно, в котором часу утра я появлялся в офисе, – накачанный кофеином Крейг Грегори уже был там, сыпал новейшими сетевыми анекдотами и демонстрировал любопытные находки из области чужого грязного белья. Я подозревал, что он устроил себе логово в вентиляционной трубе, где у него хранится запас шоколадных батончиков и питьевой воды. Каким-то образом Крейг сделался сильнее меня, сильнее всех. Мы не могли свергнуть его, этот ужас нашей фирмы, и вскоре некоторых из нас вынудили отчитываться перед ним, будь прокляты организационные схемы КСУ.

Когда он берет трубку, я говорю, что лечу в самолете, – хороший способ сократить время разговора. Три доллара в минуту – придется говорить поживее.

– Как там Краск? Ты поговорил с ним о его долгах? Надеюсь, он отгрыз тебе, по крайней мере, ухо. Слушай, я тут купил одну штуку для стола – такие стальные шары на веревочках. Они щелкают, и это успокаивает нервы. И классно смотрится рядом с теми обезьянками, которые пилят дрова…

– Арта можно скинуть со счетов. Он страшно расстроен. Там ничего не наклюнется, Крейг. Я не собираюсь тратить время на такого рода работу.

– Ну так отправь счет ребятам из медицинского страхования – они это заслужили. Нечего лишать калеку костылей. Ты возвращаешься?

Это и есть цель моего звонка. Зачем, впрочем, ему говорить. Я ничем не обязан Крейгу.

– Лечу сегодня в Калифорнию. Небольшая встреча.

– Для кого стараешься? Ради бога, никаких больше левых подработок. Слушай: сидел я в воскресенье вечером и щупал одну телку, которую мы пригласили ради этого бандюги, как его там, который наживается на переработке отходов, и тут мой приятель из отдела командировок закуривает сигару и говорит: «Этот твой Бингам ни в чем себе не отказывает, он нас за дураков держит – надо его сократить». А я говорю… что я говорю?

– Понятия не имею, Крейг. Мы наговорили почти на двадцать долларов, включая плату за соединение.

– А я говорю: «Куда бы ни отправился наш Бингам, его ждет успех. Пусть себе разбрасывает семена – они прорастут дубами».

– Я подумываю о том, чтобы отложить поездку в Техас.

– Неразумно. Они уничтожают всю верхушку. В этом море крови есть золото.

– Я подумаю.

– Я только что запустил штуку с шарами. Спасибо тебе, Исаак Ньютон. Парень из отдела командировок сказал, что ты наживаешь изрядный куш за мой счет, за его счет и еще бог весть за чей, но я сказал: «Остынь, он заслужил». Представляешь, я сегодня впервые после операции сходил в туалет.

– Какой операции?

– Очень стыдной. В юности я злоупотреблял стероидами, и у меня выросла матка. Поэтому поздравь меня – я сходил в туалет.

– Поздравляю.

– Я до сих пор истекаю кровью.

– Крейг, деньги уходят.

– Они уходят у всей Америки. Мы поймем это в следующем году, когда обнародуют показатели производительности труда.

– Ты угрожаешь прервать мою поездку?

– Поезд давно ушел. Пять лет назад. Поэтому мы позволим тебе ехать, ехать и ехать. Пришли открытку, если однажды доберешься.

– Я кладу трубку.

– Отлично. Обожаю этот звук.

Репортер смотрит на меня – судя по всему, он тоже за мной следит.

– Начальство?..

– Еще пару дней.

– Говорите, ваша профессия – увольнять людей?

– Так все закончилось, хотя и началось по-другому. Еще я беседую с ними насчет раскрытия внутренних ресурсов. Вчера вечером встретил поклонницу. Она купилась на это дерьмо.

– Может быть, вы правы и об этом действительно можно написать статью. Простите, если сначала я показался невежливым. Меня зовут Пит. Что вы собирались рассказать?

– Не сейчас.

– Это ваш шанс, – настаивает Пит. – Скоро мы приземлимся.

– Простите. У меня плохое настроение. Неохота говорить. Что там, снова стрельба? Я увидел ваш экран.

– Никак не могу сегодня подобрать слова. Застрял.

Я открываю портфель и вручаю Питу утреннюю газету. Результат будет тот же, но Пит закончит быстрее и сможет наслаждаться коктейлем. Все мы любим думать, что способны изменить мир, – и некоторые люди, вероятно, и впрямь на такое способны, но это не мы с Питом. Я заказываю выпивку, и стюардесса спешит исполнять заказ. Ее утро – моя ночь.

Глава 7

Не каждой профессии посчастливилось иметь своего отца-основателя, который еще жив, не говоря уже о том, чтобы он мог наносить визиты и вести дела. В управленческом анализе (и слава богу) такой человек – Шандор, или Сэнди, Пинтер, венгр, который возник в сороковые годы, выступил как философ и объявил, что его тренинги помогут усвоить новые реалии американского бизнеса. Первая крупная книга Пинтера, «Идеалы и индустрия», утверждала, что современные корпорации оправдывают свое существование, поскольку обещают возглавлять и поддерживать средний класс во всем мире. Эту книгу заметили разве что интеллектуалы – зато следующая работа Пинтера, обращенная непосредственно к бизнесменам, создала современный менеджмент как таковой. «Как сделать работу успешной» принесла ему славу и богатство и заложила основы Института Пинтера – Лос-анджелесской школы повышения квалификации, где Пинтер преподавал, лично и виртуально, вплоть до своего ухода на покой три года назад, в возрасте восьмидесяти лет. В своем скромном бунгало вблизи Онтарио он продолжает писать, примерно по статье в год, последняя из которых – «Управлять, чтобы значить». Он редко путешествует. Люди сами наносят ему визиты.

Именно так я и собираюсь поступить. У меня есть маленькое предложение. Если Пинтер его примет, «МифТек» непременно это заметит.

Мысль простая – пусть любая фирма заполнит свою физическую среду, от пола до потолка, от стены до стены, вдохновляющим присутствием великого философа. Аудиозаписи лекций Пинтера можно прокручивать в коридорах, уборных и вестибюлях. В нижней части всех компьютерных экранов компании пустить бегущую строку с пинтеровскими эпиграммами. Этой теме должна быть посвящена и фирменная продукция, включая календари, кофейные кружки, шариковые ручки и прочие офисные принадлежности. Даже ковровое покрытие, если компания пожелает, можно украсить знаменитыми «динограммами» Пинтерами, начиная с символа бесконечности («постоянный поиск») и заканчивая звездой, состоящей из пяти скрещенных мечей («внутрикомандное единство»).

Получить разрешение Пинтера на производство подобной продукции – дело одного вечера, если все пойдет по плану. Мне довелось прослышать, что у него небольшие финансовые трудности. Его серьезные книги перестали продаваться много лет назад, на полках магазинов их сменили претенциозные скороспелки, написанные учениками Пинтера, а безрассудные вложения в такие авантюры, как самоохлаждающиеся пивные банки и аппараты для «бессолнечного» загара, загубили чистый капитал. Боюсь, тот факт, что Пинтер согласился встретиться со мной, – это признак некоторого отчаяния, но я не собираюсь извлекать выгоду из чужой беды. Напротив, я хочу восславить его.

На нынешний момент проблема – мое здоровье. Суставы не гнутся, и я отхаркиваю сладкую мокроту после целого утра беготни и неприятностей, связанных со всеобщим упадком индустрии американских дорожных услуг. Я выезжал с парковки, когда на передней панели загорелась оранжевая лампочка: нужно было сменить масло. Я вернулся в гараж аэропорта, и дежурный механик поставил меня перед выбором – отправить мой «вольво» в Понтиак или сменить масло самостоятельно и выставить компании счет. Механик порекомендовал мастерскую в квартале от «Хомстеда» и сказал, что поблизости я найду и аптеку.

Бесформенный Онтарио, с его почти не размеченными дорогами и грубыми пешеходами, поглотил меня без остатка. И бензина становилось все меньше и меньше. Трижды я миновал одинаковые лотки с буррито, прежде чем сообразил, что катаюсь по кругу. Дважды я чуть не сбил огромного пса, который волочил за собой поводок с прицепленным к нему трехколесным детским велосипедом. У светофоров покатые спортивные автомобили и потрепанные пикапы проскакивали мимо меня, оглушая рэпом. Я чувствую себя в Парагвае. По крайней мере, таково мое представление о нем.

Я похож на свою мать – живу стереотипами. Так быстрее.

Аэропорты часто находятся на краю света, и я перемещаюсь, полагаясь на собственные представления о том, какого рода заведения обычно соседствуют. Найдя «Красного омара», найдешь «Холидэй инн». Но планировка Онтарио не соответствует правилам. «Оливковый сад» расположен рядом со свалкой машин. «Офис Макс» граничит с книжным магазином «для взрослых». Я звоню в компанию «Хомстед» по единому номеру 800, прошу оператора соединить меня с дежурным в местном отеле, и тот, квартал за кварталом, объясняет дорогу, вплоть до входной двери. Войдя в вестибюль, я нигде его не вижу, хотя мы прервали разговор всего несколько секунд назад. Нажимаю на кнопку и жду. Проходит десять минут.

Из-за двери с табличкой «Бассейн» появляется девушка и спрашивает, чем она может помочь.

– А где дежурный?

– Это я.

– Я только что с ним разговаривал.

– Со мной?

– С каким-то мужчиной. Судя по голосу.

– Возможно, это был сотрудник бассейна.

Я спрашиваю, прибыл ли утром, как мне обещали, дубликат кредитки – да, прибыл, но девушка не помнит, куда положила карточку. Пока она ищет, я шагаю в аптеку через улицу. Через запертую дверь вижу, что аптекари, сплошь юнцы, проводят инвентаризацию. Я несколько раз стучу. Менеджер подходит к двери и жестом велит мне уходить, а потом придвигает к стеклу груду коробок.

В «Хомстеде» дежурная вручает мне факс. Я спрашиваю насчет кредитки.

– Пока не нашла, – отвечает она. Факс, с пометкой «срочно», распечатан почти неразборчиво и содержит копии телефонных сообщений, снятые моим молодым секретарем. Два – от Морриса Дуайта из «Адванты», один – от Линды, из денверского «Компас клаб», а четвертое гласит «Пожалуйста, позвони сестре», хотя и не указано, которой.

Я иду в номер, чтобы позвонить, но гудков в трубке не слышно. Пользуюсь мобильником. Сначала я звоню Каре домой, отвечает ее муж. Говорит, что она уже уехала в Миннесоту. Есть новости от Джулии? Кажется, нет. Он вообще знает, что Джулия пропала? Нет, он час назад вернулся домой после двухдневного пребывания в больнице. Я спрашиваю у Азифа, что с ним случилось. Это ошибка. Мой зять говорит на редкость медленно, тянет слова – а будучи весьма заботлив по натуре, он уверен, что и остальные в той же мере пекутся о нем. Да, мы за него волнуемся, но в иных масштабах. Азиф просто уникален.

– Врачи исследовали мой сон, – говорит он. – На меня надели электроды. Прикрепили к большому пальцу маленький сенсор, чтобы фиксировать изменения химического состава крови. Они упали ниже девяноста процентов, и это плохо. Я храплю. У меня бывают приступы асфиксии. Это очень распространено, и не только среди полных. Человек думает, что он отдыхает, а на самом деле тратит не меньше энергии, чем марафонист. И так каждую ночь.

– Мне однажды тоже сказали, что у меня бывает асфиксия.

– И как ты лечился?

– Пока никак. Прости, кто-то стучит.

– Мы думаем, что знаем, в какой позе спим, а на самом деле нет. Врачи меня сфотографировали. Я сплю, раскинувшись по всей кровати.

– Вот мой номер на тот случай, если будут вести от Джулии.

Я звоню в «Адванту» и разговариваю с кем-то из сотрудников Дуайта, он говорит, что Дуайт, должно быть, позвонил с мобильного, но отказывается дать его телефон. Я намекаю, что звоню сейчас на номер, с которого пришло сообщение.

– Видимо, вас должны были переключить автоматически, – говорит тот. – Нет? Жаль.

Я предлагаю ему позвонить Дуату и продиктовать мой номер в «Хомстеде».

– Погодите… я нашел записку. Вы слушаете? «Не могу встретиться в четверг за завтраком, извините. Буду в Финиксе в среду. Можете прилететь туда?» Среда – это завтра.

– Спасибо за подсказку. Я уже сказал Дуайту, что могу прилететь в Финикс. В каком отеле он остановился?

– Я где-то записал и… сейчас найду. Вот. Вы автор «Гаража»?

– Да. У вас моя рукопись?

– Я ее прочел. А что конкретно изобретает ваш герой? Я так понял, что он вроде как химик.

– Об этом нигде не говорится прямо.

– Значит, свободный художник. Круто. И большой у него гараж?

– На ваше усмотрение. Это метафора. Образ.

– То есть гараж маленький?

– Вы меня слушаете? Я говорю, что его размеры – не физические. А каково мнение вашего шефа о моей книге?

– Он еще не читал. Он редактор. Сначала читаю я – и составляю краткий конспект. Тогда Дуайт решает, стоит ли читать книгу.

– Вы шутите?

– Нет, такая у нас практика.

– Я в шоке.

– Еще один вопрос. Второй афоризм.

– Что?

– Он очень похож на Шестой. Может быть, Шестой убрать?

– Скажите Дуайту, что я буду завтра, в середине дня, в Финиксе и что хочу поделиться с ним кое-какими серьезными соображениями. Вы нашли название отеля?

– Я его куда-то записал…

– «Адванта» получает прибыль?

– Мы выпускаем книги. Доходы – это второстепенное.

– Это-то меня и пугает.

Я решаю, что звонок Линде может подождать. Чем ты обязан женщине, после того как переспал с нею? Всем. Ты был внутри ее тела. Касался лона. Единственный вопрос – заставит ли она тебя расплатиться по счету, не захочет ли погашения долга. Слава богу, большинство не хотят. Но я всегда опасался, что Линда однажды потребует полную стоимость. Разумеется, это вовсе не значит, что мне и впрямь придется платить, – это значит, что придется оставить человека неудовлетворенным. Но я смогу. Я уже проделывал это с другими. Ты превращаешь персональный долг в коллективный, социальный, которым занимаются церковь и правительство. А еще можно применить рефинансирование или погасить долг в рассрочку, в течение нескольких веков.

Я, не разуваясь, ложусь вздремнуть. Это не столько сон, сколько паралитический транс. Азиф ошибся – я прекрасно сознаю, что не отдыхаю. Вижу во сне нечто абстрактное – какие-то разноцветные линии, которые тянутся до самого горизонта. Гигантская настольная игра. Фигурки точно такие же, как в «Монополии», – пушка, ботинок, шотландский терьер, утюг – но все они плавают над доской, точно мусор в космосе. Каждые несколько секунд мелькает тонкий синий луч лазера, и очередная фигурка превращается в пепел.

Проснувшись, я иду в ванную и полощу горло. Внутренняя поверхность щек кажется иссушенной и ободранной. Я щупаю лоб. Ни горячий, ни холодный – на ощупь как бумага, без температуры. Мне нужны витамины. Ферменты. Их недостаток ясно отражается на коже. Я обычно легко загораю, но сейчас мое лицо едва виднеется в зеркале.

Единственная хорошая новость – пришла моя кредитка. Ее подсунули под дверь, когда я спал. Судя по всему, вора нашли. Я – снова я, и ничего лишнего. И в первую очередь куплю себе новую обувь, на это у меня есть целый час – редкая роскошь. Если верить автобиографии Пинтера, он спит по четыре часа в два приема – с десяти вечера до двух часов ночи и с десяти утра до двух часов дня – а обедает в три. Он пишет в своей книге, что все люди именно так и жили до наступления эры сельского хозяйства, хотя и не приводит примеров. Так типично. В менеджменте людей привлекает побудительное утверждение, а вовсе не опробованная гипотеза.

Я звоню Пинтеру, чтобы подтвердить свой визит и получить инструкции. Отвечает Маргарет – его так называемая сожительница. Пинтеровское презрение к браку проистекает из веры в мужскую полигамию, которую сам он не практикует исключительно потому, что это незаконно, – хотя и не вычеркивает из планов на будущее. Может быть, когда Пинтеру стукнет сто, законы станут немного лояльнее.

– Сэнди охотно за вами заедет, – говорит миссис Пинтер. – Он купил новую машину и горит желанием ею похвастаться.

– Прекрасно. Очень хочу посмотреть ваш чудесный дом.

– К сожалению, там сейчас ремонт. Мы ютимся в двух комнатах.

– Может быть, поужинаем в городе?

– Нет-нет. Сэнди должен питаться правильно приготовленной пищей. Он не доверяет ресторанам. Там перегревают продукты и уничтожают белковые цепочки.

– Когда он подъедет?

– Минут через пять, десять.

– Я думал, он обедает в три.

– В этом году – в два. Сэнди сделал поправку на летнее время.

Этот спектакль начинает меня раздражать; вообще, я весьма терпимо отношусь к разнообразным странностям, даже если вижу очевидную фальшивку. Один из выступавших в прошлом году на конференции – всемирно известный альпинист, который пережил клиническую смерть на Эвересте (всего на семь минут, а потом его оживили, но лишь после этого в мире бизнеса к нему возникло некоторое подобие интереса), – так вот, он носил меховые шлепанцы в сочетании с деловым костюмом и во время выступления непрерывно жевал жвачку. Пострадавшие от обморожения ноги еще могли послужить поводом для шлепанцев, но пузыри, которые он выдувал, были чистейшим эпатажем, рассчитанным на то, чтобы показать, что он играет по собственным правилам. Как и все умные люди, он понимал, что человеческие существа в массе своей не так уж интересны и поэтому можно немного выделить себя, время от времени изображая слабоумного.

Я откладываю чистую одежду, готовясь к визиту. Почему в номерах отелей так быстро образуется беспорядок – даже в тех случаях, когда ничего такого не делаешь? Все поверхности буквально требуют, чтобы их осквернили, – точно так же, как новая прическа вызывает желание ее взлохматить. Возможно, это порыв «присвоить» данное место, удалив из него ауру предыдущего жильца. Когда человек покидает номер отеля или кресло в самолете, то оставляет после себя измененный порядок молекул. Подозреваю, что в этом номере жила какая-нибудь буйная отпускная семья.