Текст книги "Штормовая волна"
Автор книги: Уинстон Грэм
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 31 страниц)
Но когда умрет мистер Пирс, станет труднее устроить регулярные визиты по четвергам к Ровелле. И значит, в этот четверг, если мистер Пирс доживет до вечера, стоит забыть на время о лучших побуждениях и навестить ее в последний раз. В конце концов, он может позволить себе получить удовольствие и во время поста.
Он вышел из дома в обычное время, перемолвившись словечком с мисс Кейн и, наказав ей не оставлять ребенка без присмотра – пускай угрозы оказались пустыми, но не стоило расслабляться, – поскакал к мистеру Пирсу, спешился, и мисс Пирс с покрасневшими глазами и одутловатым лицом повела его наверх, где лежал нотариус. Он еще дышал, как вынутая из воды рыба. Других признаков жизни не было, разве что глаза приоткрыты. Оззи задумался о том, что придется полчаса провести в этой тесной и неприятной комнате.
– Он... он без сознания? Почти нас покинул?
– Полагаю, он нас узнает, – ответила мисс Пирс, сглотнув. – Он не может пошевелить ни руками, ни ногами, но понимает речь. Он отвечает, подмигивая. Вот и всё, что ему осталось. Папа, дорогой, ты меня слышишь?
Один глаз на огромном лице, лежащем на подушке, медленно закрылся.
– Дорогой папа, – повторила мисс Пирс, и слезы потекли по ее щекам, – тебя пришел навестить викарий. Ты меня слышишь?
Глаз снова закрылся.
– Ну что ж, – сказал Оззи и громко откашлялся. – Рад снова вас видеть, друг мой, даже если в последний раз. Позвольте принести вам утешение. Давайте я вам почитаю.
Он убрал от носа платок и сел в кресло подальше от кровати. Потом открыл Библию. Мисс Пирс тактично удалилась.
– Позвольте я почитаю вам семьдесят третий псалом. «Но я всегда с Тобою: Ты держишь меня за правую руку; Ты руководишь меня советом Твоим и потом примешь меня в славу. Кто мне на небе? И с Тобою ничего не хочу на земле».
Через двадцать минут он вытащил часы. За окном было еще совсем светло. Рановато, чтобы подниматься на холм, но можно пройтись по городу, даже дойти до церкви святой Маргариты.
– Теперь я должен вас покинуть, – сказал Оззи, закрывая книгу. – Я верю, что Господь поприветствует вас на небесах. Теперь мне пора, у меня еще много дел.
Когда он собрался уходить, мистер Пирс снова моргнул, и его раздувшееся лицо исказило подобие улыбки. Слива почти созрела.
Эта улыбка, несомненно, отражала признательность за внимание, которое уделял ему Оззи весь этот ужасный год. Она означала «прощайте, мой мальчик, прощайте». Но на этом лице она выглядела циничной, почти зловещей, как будто Нат Пирс на пороге смерти, когда ко всем приходит озарение (или не приходит), дал понять, что он знает: внимание Оззи лишь увертка, попытка скрыть его свидания в доме на холме.
III
Оззи пробыл с Ровеллой меньше обычного. Она огорошила его новостью, что чуть не послала ему записку, поскольку Артур странно вел себя всю неделю и болел – инфлюэнцей или чем-то вроде лихорадки, он трясся в ознобе и иногда рыдал в постели, все пять дней, но вчера внезапно выздоровел и ушел в библиотеку как ни в чем не бывало. Вечером он выглядел гораздо лучше и в обычное время отправился к родителям.
Осборну это не понравилось: сама мысль о том, чтобы лечь в постель, где кто-то недавно дрожал в лихорадке или от инфлюэнцы, его не привлекала, но Ровелла призывно улыбнулась с дрожащей губой и потупив глазки. Она почувствовала колебания Оззи и сказала, что утром сменила простыни. Все еще немного обескураженный, он поднялся вслед за Ровеллой по хлипкой лестнице, позволил ей проделывать все ужасные штучки и предался разгулу страсти.
И на время всё было позабыто: жена (с легкостью), модные наряды (без особого труда), пост (чуть сложнее), опасения, что она попросит еще денег (ну и ладно, оно того стоит), даже страх подхватить инфекцию от ее жалкого мужа (еще слегка теплился). Когда наступило затишье и оба лежали на спине, глядя на подтекающий потолок, истощенные, задумчивые, и Ровелла вдруг чихнула, Оззи снова насторожился и решил побыстрее уйти. Пасхальная неделя, сказал он таким тоном, будто это его собственность, это период страшного напряжения, как ей прекрасно известно, требует всех сил священника, всего его времени и энергии, вероятно, это самое напряженное время года. Ему нужно готовить проповедь, сделать заметки для встречи с церковными старостами, в общем, все обычные дела, не говоря уже о проблемах, возникших в результате болезни Оджерса в Соле. Придется уйти пораньше. Он поднялся и начал одеваться.
Ровелла села в постели, наблюдая за ним узкими желто-зелеными глазами.
– Викарий...
– Не сейчас, – ответил он, зная наверняка, что она упомянет о протекшей во время бури на этой неделе крыше. – Не сейчас, Ровелла. У меня нет времени. На следующей неделе...
– На следующей неделе...
– Да, – сказал он, нагнулся и поцеловал ее.
Это было необычное проявление привязанности, так отличающееся от страсти, и она открыла глаза чуть шире. На самом деле это был поцелуй предательства, ведь Оззи знал – на следующей неделе он не придет. Нынче вечером он намеревался сообщить ей о своих сомнениях относительно будущего, но внезапно его осенило, что лучше промолчать. Если повезет, он уйдет сегодня, дав ей лишь обещание прийти в следующий раз. Пусть она его ждет. Это принесет ей только пользу, отучит быть жадной (он польстил себе, посчитав, что эти страстные встречи нужны ей в той же степени, что и ему). Она будет более приветливой, если он нанесет ей визит в следующий раз.
Он надел жилет и нагнулся, чтобы застегнуть ботинки. Потом с раскрасневшимся лицом натянул сюртук, плащ и закрепил высокий воротничок. Оззи взглянул на лежащую в чувственной позе Ровеллу, такую бледную в свете канделябра, и невольно снова ощутил желание. Он справился с этим, отвернувшись.
– До свидания, викарий, – произнесла Ровелла и снова чихнула. – Не думайте, у меня лишь насморк. Но если и так, это неудивительно, учитывая протекающую крышу. Во время болезни Артура мне иногда приходилось покрывать постель брезентом от капающей воды. Во время воскресной бури оторвалась черепица.
– На следующей неделе, – отозвался Оззи. – Обсудим это на следующей неделе. На следующей неделе я тебя выслушаю и помогу, обещаю.
– Благодарю, Оззи. Думаю, вам лучше приходить попозже – вечера становятся длиннее, так будет меньше риска.
– Я приду позже, – ответил Оззи. – До встречи. Прощай.
Он спустился вниз, взял шляпу и хлыст, отпер дверь и выглянул наружу. Через полчаса должна была встать луна, так что решение уйти пораньше оказалось вдвойне мудрым. Завернувшись в плащ, Оззи вышел, закрыл дверь и двинулся по темной мощеной улице. Вокруг не было ни души.
Даже более широкие городские улицы словно вымерли. Время от времени спотыкаясь на выщербленной мостовой, с плеском наступая в лужи, не обращая внимания на редких попрошаек или шатающихся пьяных, вскоре он добрался до конюшни. Мальчишка зевнул, хотя было еще совсем рано, и вывел его лошадь, за что получил шесть пенсов. Преподобный Осборн Уитворт поднялся на приступок, взгромоздил свое массивное тело на лошадь и поскакал прочь из города.
По дороге домой он думал о возобновлении отношений с женой и отсутствии ее бурной негативной реакции. Это порадовало его, как немногие другие события. Он надеялся, что теперь, когда лед сломан, так сказать, по зрелому размышлению Морвенна осознает всю свою глупость и даже, возможно, начнет преклоняться перед мужем – его превосходством, силой и мужественностью.
От каких бы выдуманных невротических недугов она ни страдала, она все-таки мать их сына, и для ее же здоровья необходимы регулярные человеческие и физические отношения. Оззи полагал, что женщины в большинстве своем им восхищаются, и по его самолюбию больно ударило то, что одна из них, имеющая честь носить его фамилию, ему отказала. Так хозяину дома или капитану корабля претит даже единственный мятежник, даже бунтующий молча. Теперь мятеж был подавлен, и Оззи чувствовал себя намного лучше.
Да и вообще, жизнь складывалась как нельзя лучше. Пусть он не получил приход ни в Лаксуляне, ни в Манаккане – епископ предпочел совершенно неподходящую кандидатуру из Тотнеса, явно политическое назначение – теперь Оззи пытался убедить Джорджа помочь с назначением на должность окружного декана. Это был бы существенный шаг в карьере, и хотя Джордж пока не выказывал горячей поддержки этой идеи, Оззи считал, что стоит чуть-чуть поднажать, и дело пойдет на лад. Недавно он заказал в частной типографии печать своих проповедей и собирался раздать книги влиятельным священнослужителям.
Лишь одна мелочь его тревожила, червячок сомнения, даже зародыш червячка – что стряслось с Артуром Солвеем. Этот человек каждую неделю навещал в трущобах свое жалкое семейство, а трущобы кишели инфекцией. Инфлюэнца – неприятное, но излечимое заболевание. Болотная лихорадка – куда хуже. Но тиф?.. Он часто посещает бедняков... Или даже чума, которая за последние пятьдесят лет не достигала в Корнуолле размеров эпидемии. Но пара человек то тут, то там, не всегда верно поставленный диагноз, разумеется, и эти случаи замалчивали, опасаясь паники, но они происходили, как он прекрасно знал. И это означает смерть, и ужасную смерть. Ровелла дважды чихнула. Разве чихание – не первый признак чумы?
Кожа покрылась мурашками, и Оззи поскакал дальше, пытаясь выбросить эти мысли из головы. Путь из Труро к церкви святой Маргариты, вверх и вниз по крутому холму, частично пролегал по главной дороге из Сент-Остелла в Труро, той самой, по которой поехал дальше Росс Полдарк после их встречи прошлым маем. Но в полумиле до конца тропа сворачивала направо и бежала между деревьями к церкви и дому викария.
Теперь полная луна уже стояла высоко в небе, и на широком перекрестке, где сходились дороги, Оззи без труда разглядел высокого тощего человека, внезапно появившегося на пути. Лошадь шарахнулась, и Оззи слегка испугался, потому что никогда не знаешь, не окажется ли одинокий путник грабителем.
– Мистер Уитворт, – произнес незнакомец. – Вы ведь мистер Уитворт?
С вернувшейся уверенностью Оззи отозвался:
– Да. Чего вы хотите?
Он не видел лицо незнакомца, но ему показалось, что оно закрыто шарфом. А в руке мужчина держал палку.
– Вот чего я хочу! – выкрикнул мужчина, размахнулся и ударил священника палкой по голове.
Но прицелился он плохо, руки у Артура Солвея тряслись, и в нервном возбуждении он слегка промахнулся. Удар пришелся Оззи в грудь и частично выбил его из седла, но он быстро восстановил равновесие и поднял хлыст. Сидя высоко на перепуганной лошади, он снова и снова молотил нападавшего по голове и плечам, пока Солвей сумел сделать только один яростный замах, но попал не в Оззи, а в лошадь, и та встала на дыбы. Оззи приник к седлу, одна нога выскользнула из стремени. Он решил, что хоть этот человек и заслуживает порки, но безопаснее все-таки покинуть место стычки. Оззи успокоил лошадь и вдруг опознал нападавшего и понял, почему тот так поступил.
Он отпустил поводья и пришпорил лошадь коленями. Оглушенный Солвей, из глаз которого посыпались искры после удара по голове, все-таки понял, что план мести, взлелеянный за семь дней, не удался, в отчаянии бросился вперед и вцепился в плащ удаляющегося Оззи.
Вцепился крепко, и Оззи с одной ногой в стремени потерял равновесие, когда лошадь скакнула вперед. Он свалился, как подрубленный дуб, но одна его нога застряла в стремени, и Артур Солвей, покатившийся по земле с куском плаща в руке, увидел, как лошадь протащила мистера Уитворта на пятьдесят ярдов. Потом хорошо выезженная гнедая медленно остановилась и оглянулась на тело хозяина, лежащее на дороге.
Солвей, судорожно хватая воздух, медленно поднялся на колени, потом на ноги и стоял, покачиваясь. Его голова была рассечена, волосы стали липкими от крови. Плечи ныли от ударов и полученных ссадин. Наступила полная тишина. Тишина на перекрестке и в лесу. Ее прерывало лишь далекое уханье совы, комментирующей ночные происшествия.
Артур Солвей не привык к насилию и теперь был в ужасе от того, что сотворил. Казалось, прошли долгие минуты, прежде чем из головы перестала хлестать кровь, и он снова обрел зрение и дыхание. Еще через некоторое время он сумел заставить ноги двигаться и медленно, шаг за шагом заковылял к сопернику.
Стараясь не испугать гнедую, он сделал большую дугу и приблизился к мистеру Уитворту, чья нога по-прежнему застряла в стремени, но изогнулась под неестественным углом. Луна осветила лицо Оззи. Оно было почти так же черно, как дорога. Рот открыт, язык торчал наружу. Глаза тоже были открыты. Но неба они уже не видели.
Артур Солвей нашел в себе силы побороть волну слабости. Он развернулся и покачиваясь скрылся с поля битвы.
Глава шестая
I
Викария церкви святой Маргариты нашли около полуночи верный Гарри и ещё один слуга. Не дождавшись возвращения хозяина, они отправились на поиски. Мистер Уитворт по-прежнему болтался одной ногой в стремени. Его лошадь, видимо понимающая, что с хозяином случилась беда, не сдвинулась ни на ярд. Трава поблизости была съедена подчистую и не тронута только на расстоянии в несколько футов.
Смерть мистера Уитворта при таких драматических обстоятельствах стала новостью дня. Мистер Уитворт был известен как замечательный наездник (разве он не выезжал на охоту?), а его лошадь – как надежное и кроткое животное, и потому сразу же заподозрили, что дело нечисто. Как известно, бродяги и разбойники жили в лесах и на вересковых пустошах примерно в миле от этого места. Но ничто не указывало на убийство. На теле обнаружилось несколько порезов и ушибов, но вполне соответствующих такого рода несчастному случаю. От плаща оторван лоскут, но такое могло случиться, когда наездник зацепился за сучок. Да и кошелёк с пятью гинеями висел на поясе мертвеца. Но если его не ограбили, то зачем же убили?
Хотя люди духовного звания обычно пили не меньше прочих, Осборн Уитворт выпивкой не увлекался. Может, дорогу перебежала лиса или кобыла наступила на змею и испугалась. Утративший бдительность Осборн, вероятно, потерял стремя и налетел на ветку. Его мать, леди Уитворт, немедленно приказала пристрелить лошадь.
Подозрительно выглядела лежащая на поляне крепкая деревянная палка, которую могли использовать как оружие. Она была хорошо обработана и сделана из добротного каштана, а потому маловероятно, что владелец захотел бы с ней расстаться. Но никто не потребовал ее вернуть и не заявил, что прежде видел. На рассвете два отряда прочесали лес и обнаружили укрывшегося под поваленным деревом старика. Но он оказался так слаб рассудком и немощен, что сложно было его заподозрить даже в убийстве зайца. В Тресиллиане стояли табором цыгане, но они клялись в невиновности, а пять гиней в кошельке мертвеца показались констеблям куда лучшим свидетельством их невиновности, чем все возмущенные крики.
Оставалась версия, что какой-то бродячий разбойник, встретив молодого священника, набросился на него, а потом сбежал, не обыскав тело. Но это было маловероятно. После осмотра тела коронер вынес очевидный вердикт: смерть в результате несчастного случая.
Объявили официальный траур, поскольку Осборн пусть и не был святым, но справлялся со своими обязанностями и немало сделал для церкви. Все считали, что его ждало большое будущее.
Его мать, не менее величественная, немедля приехала в дом викария и взяла в свои руки бразды правления заброшенным хозяйством. Жена викария была оглушена происшедшим и совершенно не способна заниматься делами и принимать необходимые решения. Хотя леди Уитворт часто напоминала ей о многочисленных обязанностях, Морвенна пребывала в ступоре. Нередко, когда она не надевала очки, ее взгляд был каким-то оцепенелым, как случается у близоруких, но теперь ее прекрасные глаза стали похожи на окна с задернутыми шторами. Это от шока, объясняла леди Уитворт многочисленным посетителям, но в глубине души она всегда была невысокого мнения о невестке, считая, что ее нынешняя леность – не что иное, как попытка избежать ответственности. К счастью, прислуга была умелой, и мисс Кейн взяла на себя заботу не только о маленьком Джоне Конане, но и о девочках.
Тело лежало наверху, черное и раздувшееся после смерти, как гора; за задернутыми шторами, в изголовье и ногах по свече, и всегда кто-нибудь сидел рядом. Заказали особый гроб с шелковой отделкой. Похороны назначили на понедельник пасхальной недели, ожидалось много народу. Леди Уитворт, распустив все паруса, как несущийся в сражение флагман, быстро разослала по всей округе письма с настойчивой просьбой прибыть, не только многочисленным друзьям, но и всем священнослужителям.
Утром в пятницу появилась Элизабет, она повидалась с Морвенной и леди Уитворт и выразила им соболезнования. Лишь она, вероятно, разглядела под внешней безучастностью Морвенны бурлящие эмоции, и предположила, что та находится на грани нервного срыва. Элизабет пыталась поговорить с ней наедине, но то кто-нибудь заходил, то шныряла туда-сюда леди Уитворт.
На следующее утро Элизабет заглянула в библиотеку, чтобы поменять несколько книг, и была поражена внешним видом Артура Солвея. Он сослался на то, что всю прошлую неделю страдал от сильнейшей лихорадки, и хотя она прошла, но теперь частично вернулась. Солвей беспрестанно утирал пот со лба, его очки запотевали, словно он наклонился над кипящим чайником, руки тряслись. И впервые в жизни Элизабет видела на нем парик.
– Как Ровелла? – спросила Элизабет.
– О... хорошо, благодарю, мэм. Она не простудилась. И... и... я вообще сомневаюсь, что она... что она может что-то подхватить. Она... она... она здорова.
– Такая трагедия с мужем Морвенны... Я знаю, сестры отдалились друг от друга, но скажите Ровелле, что ей следует повидаться с Морвенной. Самое время для примирения.
Артур уронил три книги и долго их поднимал. Справившись с этим, он остановился и снова протер стекла очков.
– Ох, она не может, мэм. Она... она не может.
– Вы хотите сказать, не хочет? – удивилась Элизабет. – Пожалуй, если я зайду, то смогу ее переубедить.
– Нет-нет, не получится, мэм. Ровелла... она уехала.
Его рука судорожно дернулась и чуть не сбила со стола книги.
– Уехала? Ровелла? Она мне не говорила. И куда?
– В... в... в... – он замолчал и сглотнул. – К своему... к моему кузену, в... в Пенрин. Когда мне полегчало, то есть когда мне так показалось, она решила, что ей нужно развеяться. И, в общем, она там, наверное, на неделю или больше. На Пасху, мэм, как вы понимаете. На всю пасхальную неделю. Думаю, смена об... обстановки пойдет ей на пользу. Мой кузен – фермер, у него прекрасная усадьба с... с видом на устье реки. Думаю, это будет... полезно.
– Что ж, пожалуй. Я рада. Но она мне не говорила. Пожалуйста, передайте ей, пусть даст мне знать, когда вернется. И надеюсь, вам станет лучше.
Артур провел рукой по лбу и выдавил из себя улыбку.
– Спасибо, мэм. Да, мэм. Я уже п-п-поправляюсь. Завтра останусь дома, отдохну и вполне поправлюсь.
– Вы придете на похороны? Они в понедельник.
Улыбка Артура стала какой-то жутковатой.
– Конечно, я... я постараюсь.
Когда стройная красавица Элизабет, как всегда в белом, исчезла из его поля зрения, Артур устремился в уголок и глотнул бренди.
Он пил весь день. Лучше выглядеть пьяным на случай, если кто-то что-нибудь заподозрит. Это было маловероятно, но Ровелла подозревала, Ровелла уже знала. Он не понимал, что на него нашло в четверг вечером, и дома, когда он вернулся в жутком состоянии после стычки с Оззи, ярость пересилила слабость и прорвалась. И потому Ровелла теперь лежала с рассеченными губами, фингалом под глазом и раздувшейся челюстью, а ее тело почернело от синяков.
Он поступил кошмарно, он кошмарный человек, он знал это и был в ужасе от себя самого и возможных последствий. Нервы были напряжены до предела, и в любой момент он мог проговориться. Но позже, намного позже, если он переживет это и его не уличат, однажды Артур сможет положить голову на подушку, не боясь последствий содеянного, и тайно почувствует мужскую гордость от этого преступления. Семена уже были посеяны. Каждое утро и каждый вечер он подходил к Ровелле, и хотя она с ним не разговаривала, суетился над ней, накладывал мазь на ссадины и бальзам на губы. И каждый вечер, возвращаясь домой, он приносил букетик цветов и ставил в кувшин у ее постели.
II
Известия достигли Сола в пятницу вечером. Жестянщик, курсирующий между Сент-Агнесс и Сент-Майклом, зашел, как обычно, к Дрейку, когда проходил мимо в субботу утром. Услышав новости, Дрейк сел и закрыл голову руками, его губы побелели. Накануне в мастерской побывала Розина вместе с Парфезией и двумя ее детьми – двухлетним и двухнедельным, девушки со смехом переставили кровать и повесили новые шторы, а Розина принесла несколько диванных подушек, над которыми работала, и покраснев сказала, что в воскресенье утром Арт Муллет перенесет ее сундук. Там лежали все ее маленькие сокровища. Конечно же одежда, глиняный чайник, три хорошие ложки, две оловянные пивные кружки, украшенная ракушками шкатулка, ожерелье из бисера, книга по кройке и шитью, отрез шелка, который Джака стащил после кораблекрушения в 1789 году и отдал ей, вышитые тапочки, пара чепцов, молитвенник и амулет на счастье.
Всё это должно было прибыть в воскресенье, после свадьбы. Будут звучать смех и грубоватые шутки, кто-нибудь затеет потасовку, а потом они останутся одни. После свадьбы.
Дрейк встал и подошел к наковальне. Было еще совсем рано, и близнецы Тревиннарды не пришли. Лишь случайно он оказался поблизости и открыл ворота, когда мимо проходил жестянщик. Дрейк сомкнул руки и помолился. Бог явно его не услышал. Ничего не произошло. Он всё так же стоял на пороге мастерской Пэлли, которую уже очень скоро начнут называть мастерской Дрейка, и смотрел на крутой откос дороги, откуда она начинала подниматься к Сент-Агнесс. Вдалеке дымили трубы шахты. Шахты Уорлеггана. Высоко в небе кричали чайки. Ветер шелестел высокой травой и взъерошивал ее. А Дрейк обручился с чудесной и воспитанной девушкой, которую не любил, но мог бы научиться любить.
В девяти милях от этого места находилась его настоящая любовь, любовь всей его жизни – высокая молодая женщина в черном, мать, жена викария, образованная и хорошо ему знакомая, которая после замужества стала совершенно другой личностью и вдруг неожиданно оказалась вдовой. Что это означает? Что это означает для них обоих? Как этот неопровержимый, но безумный факт можно соотнести с более или менее здравым миром?
Сначала нужно удостовериться. Слухи в Корнуолле разлетаются быстрее ворон, но иногда ненадежны. Дрейк побежал к полю, где паслась его лошаденка. Она никак не хотела даваться в руки, но желание Дрейка пересилило, и через несколько минут он скакал без седла вверх по холму, в сторону неухоженного коттеджа, считающегося домом викария.
Мистер Оджерс в халате и под одеялом скрючился у маленького камина, пытаясь между приступами кашля нацарапать письмо. Дрейка мистер Оджерс не любил, поскольку тот был братом главного запевалы секты методистов, завоевавшей такую популярность в окрестных деревнях. А кроме того, хотя Дрейк этого не знал, мистер Оджерс первым рассказал мистеру Джорджу Уорлеггану о непозволительной привязанности Морвенны, что и вызвало соответствующие последствия. Но всё же молодой человек выглядел таким расстроенным, что мистер Оджерс ответил на его вопросы.
– Что? Да? Ах да, он точно мертв. Меня вызвали на похороны. Сам понимаешь, для крепкого молодого человека всё нипочем, но я давно уже не молод и совсем не здоров – из-за бронхита уже которую ночь не могу заснуть, которую ночь, и стоит мне проехать девять миль на взятой взаймы лошади в разгар проклятой зимы, как я последую за ним, не пройдет и месяца! И кому от этого станет лучше? Уж точно не мистеру Осборну Уитворту, он-то уже отправился на небеса. Его мать и вдова, без сомнений, как и другие священники, живущие поблизости, обрадуются моему присутствию... – Он запнулся и долго, почти любовно кашлял в носовой платок. – Весь этот месяц и прошлый из-под двери задувает, а у нас в спальне нет отопления. По ночам приходится накрываться чем попало, а потом я не выдерживаю веса и всё сбрасываю, и мороз прокрадывается к моим косточкам и днем и ночью, и днем и ночью.
Мраморные часы на каминной полке отбили восемь. Мистер Оджерс плотнее закутался в одеяло.
– Я написал об этом епископу, объяснил свое положение, бедственное положение... Что? Нет, в письме нет никаких предположений, что дело нечисто. Он просто упал с лошади. Упал с лошади. Сломал шею. Его нашли в полночь, нога запуталась в стремени. Сломал шею...
В тон священника вкрались нотки совсем не христианского облегчения. Пока викарием был мистер Уэбб, в нищенское существование мистера Оджерса хотя бы никто не вмешивался. Жизнь под руководством Оззи превратилась в ложе из шипов.
– Нет-нет, – сказал мистер Оджерс, – больше я ничего не знаю. – Он уставился на Дрейка и впервые отвлекся от собственных проблем, ему в голову закрались подозрения. – А тебе-то что, парень? Тебе какое дело? Завтра я тебя венчаю с деревенской девушкой, разве нет? Мэри Коуд? Нет, Розина Хоблин, да? Придется венчать шесть пар. Надеюсь, я это выдержу.
– Спасибо, – сказал Дрейк. – Спасибо, отче.
– А почему ты спрашиваешь? – спросил Оджерс. – Почему ты спрашиваешь? – прокричал он в закрывающуюся дверь. Но Дрейк уже ушел, оставив после себя только сквозняк.
Дрейк поскакал до холма, где стоял молельный дом Мейден, а оттуда он мог разглядеть и крышу собственного дома, и дымоходы Нампары. Но разговор с братом на эту тему не поможет, он и так уже знал, что скажет Сэм. Яснее ясного. Демельза куда лучше – она поймет, поймет агонию, в которой он сейчас пребывает. Но ведь она и устроила брак с Розиной, нет сомнений. Она выслушает и посочувствует, это ведь Демельза. Но даст тот же совет, что и Сэм. Никто, ни один человек не может дать ему непредвзятый совет. Дрейк не может довериться никому, кроме самого себя.
Он поскакал вниз, к Нампаре, потом по неровной пустоши к ступеням в изгороди, за которой лежал пляж Хендрона. Там он перекинул поводья через столб, оставил лошадь и пошел к берегу.
Для прогулки по пляжу день выдался неподходящим, но погода была под стать его настроению. Бледное солнце скрылось, и ветер гнал облака как дым, превращая их в лоскутки, пока не очистил небо, а потом снова собрал тучи. Прилив поднялся наполовину, и прибой шумел почти как ветер, шипел и громыхал. На гребнях волн скользили айсберги пены, изгибаясь и переворачиваясь.
Дрейк бродил целый час, ветер сдувал его и заставлял трястись. Он миновал Святой источник, где когда-то давно, много лет назад, как ему казалось, они с Джеффри Чарльзом и Морвенной сложили над водой пальцы в форме креста, помолились и загадали желания. Дрейк подумал, что вряд ли было бы хуже, вряд ли всем им было бы хуже, если бы они помолились дьяволу.
Он добрался до подножия Темных утесов, где море, отступив, оставило мрачный скелет севшего на мель брига, окруженного озерцом воды, черной и покрытой рябью. Дрейк развернулся и пошел обратно. Песок был очень мягким, и местами ноги погружались в него, будто он шел по пушистому снегу. Вода быстро прибывала. Ее языки с шелестом накатывали на песок, пузырились и снова отступали, оставляя бахрому пены и мокрые полосы песка. Ветер уносил пену по пляжу, до самых утесов. Прилив заставил Дрейка прижаться к утесам Уил-Лежер – к тому времени, как он туда добрался, было бы самоубийством пытаться идти дальше по пляжу. Может, если бы он попробовал, это стало бы решением всех проблем. Решением? Это всё решило бы для него, но это выход для труса.
– Господи! – произнес Дрейк, – Господи! – и умолк. – Господь – пастырь мой, я ни в чем не буду нуждаться. Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим…
Дрейк уставился на бушующее море и задумался о том, принесла ли ему покой эта прогулка. Разве его разум работал и пытался найти выход из этой ловушки?
Возможно. Он сформулировал некоторые мысли, некоторые решения, хотя скорее под влиянием чувств, а не логики. Словно утренние новости погрузили его душу в такую бурю, что некоторое время он не узнавал самого себя, а теперь эти новости и шок наконец-то отстоялись и он снова обрел рассудок. Дрейк стал карабкаться на утес и миновал заброшенные сараи и каменные строения Уил-Лежер. Он понял, что нужно сделать прежде всего. Нужно поговорить с Розиной.
III
Известия о том, что Дрейка нет в кузнице, добрались до Демельзы рано утром в пасхальное воскресенье. Их принес Сэм.
Она уставилась на брата.
– Но... он же сегодня женится! Мы все приглашены на свадьбу... Что значит ушел, Сэм? Куда он ушел? – Она приложила руку к губам. – Ох, Господи Иисусе!
Сэм кивнул.
– Боюсь, это так. Хотя молюсь, чтобы я ошибался.
– Он знает о смерти мистера Уитворта? Видимо, да. Но что... Ты уверен? Он не мог, Сэм. Он же обручен с Розиной! Он не мог бросить ее в день свадьбы! Это слишком жестоко!
Сэм переминался с ноги на ногу.
– У Дрейка очень сильные чувства, сестра. Очень сильные, он очень предан, пусть и не тому, кому надо. Из-за того у него и были проблемы еще давно, когда он пришел к Богу. Временами он так упорен, что не может забыть старых привязанностей...
– Но это! – прервала его Демельза. – Это ведь не религия... Прости, Сэм, не хочу тебя обидеть, но для нас эти вещи имеют разную значимость, и для меня, да и для большинства остальных, большее значение имеет его поведение в этой жизни. Розине... сказали?
– Он сам ей сказал, вчера вечером. Рассказал ей, и они поговорили десять минут, а потом он ушел.
– Ушел?
– Просто ушел. Вроде перед тем, как сделать предложение Розине, он рассказал ей о своей проблеме и как он любил ту девушку, что она любовь всей его жизни, но это закончено, и может ли Розина принять его таким как есть. И она согласилась. Но вчера вечером он пришел в ее коттедж как в воду опущенный, измученный и всклокоченный, хорошо хоть Джака был в пивнушке, и рассказал ей новости, что та молодая женщина овдовела и он в отчаянии, он должен пойти к ней, повидаться с ней, помочь ей, быть с ней рядом. И Розина...
– И?
– Не стала его останавливать. Она попыталась понять.
– Господи Иисусе, – повторила Демельза. Теперь она нечасто использовала это выражение. – Значит, свадьбы сегодня не будет...
– Похоже, что так. Без Дрейка она не состоится.
Демельза сделала пару шагов по комнате, покусывая большой палец.
– Мне не следовало вмешиваться.
– Что?
– Ты ведь знаешь, Сэм, что я почти что уговорила его жениться, считая, что это для его же блага.
