355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Уинстон Грэм » Штормовая волна » Текст книги (страница 10)
Штормовая волна
  • Текст добавлен: 18 августа 2017, 22:30

Текст книги "Штормовая волна"


Автор книги: Уинстон Грэм



сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 31 страниц)

Часть вторая




Глава первая

I

В том году Росс так и не вернулся в Лондон. Два месяца он разбирался с несчастьем в шахте. Он написал лорду Фалмуту письмо с объяснениями.

Демельза, во всем ищущая хорошую сторону, сказала, что могло быть и хуже, и в кои-то веки Россу пришлось с этим согласиться. Погибли двое – конечно, это трагедия, но шахтеры трудились, постоянно рискуя. В прошлом году на Уил-Китти из-за пустяковых случайностей погибли трое. Одна-две смерти в год считались естественной убылью во времена работы Грамблера. Просто чудо, что при такой катастрофе погибло так мало людей.

Несколько человек спаслись поистине чудом. Мики Грин был один на уровне в пятьдесят саженей и услышал шум воды – по его словам, это звучало, как взрыв кипящего котла. Он побежал к небольшой возвышенности, забрался на крепь и сидел там два часа, а вода бурлила вокруг. Потом, когда худшее миновало, он спустился и осторожно, по пояс в воде, стал пробираться к ближайшему шахтному стволу. Один из Картеров, мальчишка тринадцати лет, шел за Сэмом, но он не умел плавать, и потому вскарабкался по лестнице, той самой, с которой упал Спаррок, каким-то образом сумел увернуться от падающих обломков и выбрался на поверхность весь в ссадинах и серый, как крыса.

Главная заслуга в минимальных потерях принадлежала Сэму Карну, но он был не из тех, кого легко отблагодарить. Он не пил. Не любил праздники, где остальные неизбежно напивались. Он с улыбкой пожимал плечами в ответ на слова благодарности и пытался увести разговор на темы загробной жизни и тому подобного. Иногда казалось, что события опечалили его куда больше, чем должны были, и Демельза не сразу разузнала правду. Тогда она сказала:

– Ох, Сэм... Ох, Сэм. Мне так жаль. Ох, Сэм, это частично моя вина.

– Нет-нет, сестра, ничего подобного. Ты сделала то, что считала наилучшим. И может, оно и правда к лучшему. Иегова решил возложить на меня эту ношу, и я должен благодарить его за прощение и благодать. Если я грешил, то должен очиститься. Если милая Эмма грешила, то я верю, что со временем ее душа тоже очистится, и она начнет новую жизнь в почитании Христа.

Временами трудно было сочувствовать молодому человеку, выражающемуся как проповедник, но Демельза, хорошо знавшая брата, поняла, что под истинной и пылкой верой скрыты страдания, такие же страстные, как у любого мужчины, навсегда потерявшего любимую. Она представляла, что иногда Сэм просыпается темной ночью, и его плотская сторона осознает – если бы не религия, он женился бы на Эмме еще в прошлом году. Даже если бы он отдавался религии с чуть меньшим пылом, принимал бы чуть меньше к сердцу, он мог бы жениться. Демельза также считала, что они прекрасно подошли бы друг другу – Сэм бы оттенял вульгарное жизнелюбие Эммы, а Эмма поддразнивала бы Сэма и слегка утихомирила пылкость его веры.

Но этому не суждено было случиться, и Демельза страдала, что внесла в это свою лепту. Теперь Сэм, местный герой, пребывал в печали, и его состояние на время даже повлияло на отношение к Богу и пастве.

На уровне в сорок саженей на Уил-Грейс скоро снова начались работы, а чуть позже и на пятидесяти саженях, но пока занимались только ремонтом, руду наверх не поднимали. Потоп разрушил трубы насоса, их предстояло починить первым делом. На уровне в пятьдесят саженей мягкую породу, из которой нельзя было извлечь много металла, раньше сгребали в кучи – ее собирались поднять наверх, когда будет больше времени и меньше работы. Но вода размыла кучи, и порода вместе с разным хламом заблокировала тоннели. Когда откачали воду, спустившиеся вниз шахтеры оказались по колено в грязи и не могли пройти к хорошим жилам, пока грязь и камни не сложили в корзины и не вытащили на поверхность.

Вода обрушила вниз груду камней, местами деревянная крепь обвалилась, и потолки со стенами стали ненадежными. В старой книге по горному делу Росс прочитал, что «вода размывает мягкую породу, разносит повсюду и причиняет неприятности». Так оно и вышло. Поскольку, пока шахта в таком состоянии, обычные способы оплаты были неприемлемы, он ввел старую систему, когда каждый день подсчитывали число поднятых наверх корзин с рудой, глиной, мусором и камнями, а оплату производили за количество корзин, разделив поровну между всеми работниками.

Поначалу они гадали, сможет ли насос справиться с дополнительным объемом воды. Уровень в сорок саженей скоро расчистили, но прошло почти две недели после починки труб насоса, прежде чем вода стала уходить ниже. Дюйм за дюймом, днем за днем, всех не покидал страх, что с осенними дождями она снова начнет прибывать.

Ноябрь выдался непогожим и сырым, но дожди были мелкими, шквалы быстро их уносили. Временами ветер так завывал, что заглушал грохот моря. В бухте Хендрона в последнее время редко случались кораблекрушения, но в середине месяца сели на мель два корабля: маленькая шхуна, идущая из Труро в Дублин с грузом саржи, ковров и бумаги, и большой бриг с углем из Суонси.

Шхуна дрейфовала кормой вперед и разбилась около Уил-Лежер. Команда из четырех человек спаслась, но содержимое трюмов растворилось как по волшебству в дожде и ветре. Убедившись, что команда уцелела, Росс благоразумно остался дома: он не желал повторения обвинений 1790-го года. Бриг сел на мель чуть дальше, почти у Темных утесов, где никто не жил, и семеро из девяти человек экипажа утонули. Местный народ тоже поживился останками кораблекрушения, и той зимой у всех угля было в достатке. Весь следующий месяц желтый песок пляжа Хендрона обрамляли черные полосы, как карточку с извещением о похоронах.

В конце ноября Джереми подхватил простуду, у него, как обычно, начался кашель и жар. Для такого здорового организма грудь у него была на редкость слабой. В деревне распространилась чахотка, не только среди сорокалетних шахтеров, чьи симптомы были естественным следствием условий работы, но и среди молодежи, во многих семьях дети начинали один за другим кашлять. Иногда за пять лет в семье выкашивало всех пятерых детей, и два здоровых родителя оставались без продолжения рода. Иногда умирали пятеро или шестеро из восьми. И это дети, наперекор всем детским хворям дожившие до отрочества. Болезнь нападала неожиданно, причем обходила дом по соседству.

Но Джереми, в достатке получавший тепло и заботу, всегда был слаб грудью, потому родители сразу предположили худшее. Демельза упомянула об этом Дуайту, и тот заверил ее, что не видит никаких симптомов чахотки.

Двадцать восьмого числа, посидев около часа с Джереми, она спустилась вниз, и оказалось, что Росс уже вернулся. Он читал книгу, стоя у окна, где было светлее. Даже теперь они редко пользовались библиотекой помимо особых случаев. Демельза заметила, что Росс читает «Минералогию Корнуолла», опубликованную двадцать лет назад доктором из Редрата, неким Уильямом Прайсом, страницы этой книги Росс листал так же часто, как Сэм – Библию.

Демельза выглянула из другого окна. Этим вечером облака были под цвет пляжа: неровные мешки с углем неслись над долиной со скоростью вращающегося мира. Сирень у окна сгибалась и дрожала, сад выглядел уныло, неизвестное растение, подаренное Хью Армитаджем, распласталось листьями на стене библиотеки.

– Прошел еще один месяц, а мы по-прежнему работаем на уровне в пятьдесят саженей, – сказал Росс. – А это означает три месяца потери добычи, если говорить только о прибыли и убытках.

– Никто не говорит только об этом, Росс.

– Вот что мне интересно. Ты только послушай, что пишет Прайс: «В некоторых местах, в особенности когда новая штольня соединяется со старой, давно заброшенной, шахтеры наталкивались на источники воды настолько неожиданно, что почти мгновенно погибали. Поэтому стоит принимать серьезные меры предосторожности и пробивать отверстие с помощью железного стержня длиной в сажень или две, прежде чем отбивать породу молотком, чтобы вовремя заметить воду. Однако этот совет может не понравиться тем, кто желает поскорей обогатиться и ценит деньги больше человеческих жизней».

– И о чем это говорит? После драки кулаками не машут.

– Вероятно, я желал поскорей обогатиться и ценил деньги больше, чем людские жизни.

Демельза нетерпеливо откинула с лица волосы.

– Ты же знаешь, что это неправда, так зачем так говорить? Для тебя деньги никогда не имели значения. Даже в те времена, когда шахта не давала прибыли, когда мы еле сводили концы с концами и должны были рисковать. Тогда ты мог себя корить. Но не сейчас.

Росс закрыл книгу.

– Но всё равно, эти слова Прайса неприятно читать.

– Так не читай.

Росс криво улыбнулся.

– Чем больше твоих доводов я слышу, тем более фарисейскими они мне кажутся.

– Не знаю, что означает «фарисейские», – ответила Демельза, наматывая локон на палец.

– Ну, если честно, то я тоже. Благовидные, но неискренние – вот что я пытался сказать.

– Достаточно понятно. Что ж, твоя фарисейская жена считает, что пора тебе прекратить мучить совесть фарисейскими спорами о том, ты ли виноват в ошибках всего фарисейского мира!

– У тебя это звучит как ругательство.

– Оно и есть, – заявила Демельза.

Росс засмеялся и снова взял книгу.

– Поставлю ее на место. Как и свою неспокойную совесть. – Он выглянул в то же окно, что и Демельза. – Боже, ну и тучи.

– Ты вчера был на Мейден?

– Да. Там довольно сухо, потому что вся вода вытекла в Грейс. Сухо, не считая вонючей грязи. Но воздух такой спертый, что мы не рискнули далеко забираться. Грязь и мусор забили колодцы и вместо того, чтобы предотвратить накопление воды, заперли ее там, потому-то и воздуха в штольнях нет.

– Мне не нравится, что ты спускаешься туда, – сказала Демельза. – Я всегда думаю о случившемся с Фрэнсисом.

– Он пошел один. И неужели я не должен делать то, что заставляю делать других?

– Нет, я принимаю тебя таким, как есть. Но не хочу тебя терять – таким, как есть.

Росс накрыл ладонью ее руку.

– Ты беспокоишься за Джереми?

– Нет-нет. Просто хочу, чтобы поскорей спал жар.

Из окна стало видно, как на шахте начали мигать огоньки.

– Хочешь, чтобы снова зашел Дуайт? Я могу послать Бенджи Картера.

– Лучше его не беспокоить, Росс. Сара тоже нездорова, как он сказал.

– Сара? – вскинул взгляд Росс.

Демельза подняла брови.

– Сара. Его дочка. Почему ты так странно смотришь?

– Разве? Нет. Я просто не вспомнил, о ком ты.

– У нее простуда, как у Джереми. Теперь все кругом болеют. Половина округи кашляет и чихает.

– А-а-а, – протянул Росс. – Ну да, понятно.

Он снова похлопал ее по руке и прошел через столовую в библиотеку.

Демельза подбросила угля в камин и посмотрела, как струйка дыма потянулась в комнату, пока ветер метался в дымоходе. Потом она подошла к фортепиано и стала играть пьеску, которую знала наизусть – упрощенную сонату Скарлатти, как когда-то ее обучила миссис Кемп.

В комнату снова вошел Росс.

– Я забыл, – сказал он. – На шахте остались еще кое-какие дела. Это займет около часа. Я вернусь как раз к ужину.

Демельза кивнула, волосы упали ей на бровь, она слегка высунула язык, как часто бывало во время игры. Но потом она услышала стук копыт и пошла на кухню.

– Капитан Полдарк взял лошадь?

– Да, мэм. Джон оседлал для него коня.

– Чтобы поехать на шахту?

– Не знаю, мэм. Он только сказал Джону, что возьмет Шеридана.


II

Когда Росс свернул к воротам Киллуоррена, свет дня уже угасал. Дом был ничем не примечательный: длинный, низкий, без архитектурных изысков. Подъездную дорожку и лужайки поддерживали в лучшем состоянии, чем при Рэе Пенвенене, но ветка старой сосны обломилась в непогоду и раскачивалась на ветру, испугав Шеридана, так что конь шарахнулся в сторону. В доме горело несколько огоньков.

Когда Росс постучал, в двери появился Боун. Он служил лакеем у Дуайта еще до женитьбы и участвовал во французской авантюре Росса.

– А, добрый вечер, сэр, входите, вот ведь ветерок, да? Хотите увидеться с хозяином?

– Или с миссис Энис, или с ними обоими.

– Да, сэр. Прошу, проходите. Я передам им, что вы пришли.

Боун провел Росса в малую гостиную на первом этаже. Самые лучшие комнаты находились на втором, как и большая гостиная над конюшней.

Появился Дуайт. Он был одет, побрит и причесан, но напомнил Россу того истощенного человека, которого он спас из тюрьмы Кемпера. Всё дело было во взгляде.

– Это ты, Росс, – улыбнулся Дуайт. – Джереми никак не поправится?

– Джереми поправится. Но Демельза сказала мне, что Сара... больна.

– У нее простуда.

– И всё?

Дуайт поморщился.

– Этого достаточно.

– Боже мой! А Кэролайн знает?

– Я решил... что пришло время ей сказать.

Росс стукнул хлыстом по сапогу.

– Я ничем не могу помочь. Но я должен был прийти.

– Хорошо, что ты пришел.

– Нет... Как она это приняла?

– Хорошо, – послышался голос из-за двери.

Кэролайн, как всегда, была похожа на высокий цветок – зеленоглазая, с рыжими волосами и веснушками на носу. Разница состояла только в том, что ее губы были совершенно лишены цвета.

– Кэролайн...

– Да, Росс, это слегка неприятно, не правда ли? Дуайт уже тебе сказал?

– Он предупреждал меня, что такое может произойти.

– Доверительность между мужчинами, из которой исключены жены и матери... Да, это стало для меня шоком, но Кэролайн приняла это спокойно, с достоинством и стоицизмом воспитанной леди.

– Позволь тебе что-нибудь предложить, Росс, – пробормотал Дуайт.

– Кэролайн, я не знаю, что сказать. Я даже не знаю, зачем я приехал, но мне казалось...

В его руке оказался бокал бренди.

Кэролайн посмотрела на бокал, который сунул ей Дуайт.

– Мой муж явно желает превратить меня в пьяницу. Или он думает, что выпивка смягчит трагедию, и горе примет более легкие формы? Или он предлагает поднять тост за что-то или кого-то?

– Кэролайн, – выговорил Дуайт. – Не пытайся никого обмануть. Сядь. Может, если ты просто тихо посидишь немного...

Она глотнула бренди.

– Ты знаешь, Росс, я же говорила, что не желаю иметь противное маленькое создание, и это правда. Я нахожу животных куда более благодарными и отзывчивыми. Но за эти месяцы, должна признаться, она как червячок проникла в мои чувства. Бедняга Гораций совсем сник из-за того, что я им так пренебрегаю. Ну вот, Сара Пенвенен. Ave atque vale [4]4
  Здравствуй и прощай (лат.) – цитата из произведения древнеримского поэта Катулла.


[Закрыть]
. Как бы негодовал мой дядюшка, что его внучатая племянница задержалась здесь так ненадолго.

Некоторое время все молчали. Ветер колотил в окно тонкой веткой, как будто билась, пытаясь влететь, птица.

– Она... Еще долго? – спросил Росс.

– Я думаю, несколько часов, – ответил Дуайт.

– Мне следовало привезти Демельзу.

– Нет-нет, – возразила Кэролайн. – Это было бы величайшей ошибкой. Вы оба сильные и можете меня поддержать. Я тоже тверда и могу справиться. Но Демельза... Демельза не так... воспитана не в такой строгости, она не умеет так себя контролировать, она не была бы столь же сдержанной. Демельза не понимает эту сдержанность и всё, что за ней стоит... – Кэролайн снова сделала глоток. – Я думаю, Демельза расплакалась бы, и это... это... и мы все зарыдали бы вместе с ней...


Глава вторая
I

В то время как хрупкая белокурая Сара Кэролайн Энн, рожденная в 1798 году, покинула этот мир в тот же год, почти без борьбы, и умерла так же, как и жила – тихо и бесцельно, старик, родившийся в 1731 году и названный любящими родителями Натаниэлем Густавусом, упрямо отказывался умирать, хотя всё указывало на близость смерти. Ее предсказывал доктор, ее ожидал викарий, он и сам каждый день ее предрекал, а его дочь-методистка уже три раза посчитала его мертвым.

Но мистер Пирс, нотариус и стряпчий, был сделан из крепкого и долговечного материала. Дверь уже открылась, но он никак не мог в нее протиснуться. Он лежал в постели и с каждым днем всё больше раздувался, и хотя доктор Бенна дважды пытался выпустить лишнюю жидкость, похоже, дело было вовсе не в ней. Так он и лежал, как выброшенный на берег кит, начавший понемногу разлагаться – руки и лицо цвета спелой сливы. Он постоянно теребил ночную сорочку, под которой где-то глубоко одиноко трудилось утомленное сердце.

Приступ совести прошел, или, возможно, был позабыт из-за ежедневной необходимости бороться за жизнь. Мистер Пирс больше не вспоминал об обманутых вдовах и сиротах (к тому же среди них не было ни одной вдовы и лишь две сироты), но всё же с нетерпением ждал визитов своего духовного наставника. Если бы не недавние проявления заботы со стороны преподобного Осборна Уитворта, он бы назвал Оззи эгоистичным молодым человеком, к тому же весьма самодовольным, в особенности относительно собственного мастерства в висте, но мистер Пирс был тронут регулярными визитами мистера Уитворта. Каждый четверг без исключения. Правда, Оззи оставался всего на полчаса, а затем с облегчением удалялся. Но регулярность посещений – причем причиной не служил вист, а канарское он мог выпить и в любом другом месте – трогала и поражала нотариуса. Он ошибался в этом дородном молодом человеке.

Мистер Пирс понимал, что слегка раздражает доктора Бенну тем, что по-прежнему дышит, хотя и не должен, но не знал о том, как досаждает Кэрри Уорлеггану, только и ждущему, когда потянуть за ниточки марионетки, а вступительная ария так и не начиналась. Пока жив мистер Пирс, куклы не могли танцевать.

Тем временем самый заметный член семьи, мистер Джордж Уорлегган, продолжал приобретать собственность в парламентском округе Сент-Майкл. Он убедил сэра Кристофера Хокинса расстаться с имуществом в этом округе, и по очень привлекательной цене, но доля Скауэна по-прежнему оставалась значительной, а Джордж, никогда не делавший ничего наполовину, страстно желал получить контроль над обоими местами.

Скауэны были старой корнуольской семьей и веками владели собственностью в Сент-Джемансе и в других местах, а с недавнего времени, породнившись благодаря браку с семьей Нортантов, расширили свои интересы. Джеймс Скауэн, брюзжащий холостяк, не видел причин расставаться с имуществом в Сент-Майкле, поколениями принадлежащим семье. Требовалось терпение, настойчивость и ловкость, чтобы заставить его изменить точку зрения. Не говоря уже о деньгах. Приехав с визитом в Лондон, Джордж завел знакомство с обоими действующими членами парламента от округа, а в особенности присмотрелся к капитану Дэвиду Хоуэллу, протеже сэра Кристофера Хокинса. Капитан Хоуэлл не выглядел процветающим – он был выходцем из Корнуолла и владел довольно бедным поместьем около Ланрита, и вряд ли мог бы выстоять против искушения деньгами.

Викарий церкви святой Маргариты в Труро следил за этими маневрами издалека, как наблюдатель на охоте, но был безмерно заинтересован, чем это кончится. Он понимал, что если Джордж однажды станет распоряжаться округом, его влияние станет куда выше, чем у простого члена парламента.

Он так и заявил Джорджу как-то вечером за обедом, но тот не стал развивать тему. Даже если бы Оззи не употребил слово «простой», ему недоставало убедительности. Но Оззи не стушевался и заметил, что в подобном положении Джордж мог бы оказывать существенную помощь карьере более молодых родственников, служителей церкви.

– Карьера священника, – заявил он, заглотив очередную порцию пищи, – карьера священника – это лотерея. С этим каждый согласится, Джордж. Архиепископ Кентерберийский получает двадцать пять тысяч фунтов в год! А епископ Лондона – двадцать тысяч! А людям вроде меня приходится довольствоваться суммой в триста фунтов! А некоторым и меньше. И это ведь достойные люди! Если поделить на всех церковные доходы, то, возможно, трехсот фунтов и не выйдет. Так что человек, выбирающий эту профессию, покупает лотерейный билет в надежде на большой выигрыш. Если бы джентльмены не питали таких надежд, они бы и не становились священниками. Тогда в церковь пришли бы люди вроде Оджерса – без образования, немытые, неотесанные, не умеющие одеваться, а иногда и грамотно выражать мысли! – немногим лучше крестьян. И во что бы тогда превратилась церковь?

Никто не ответил.

Оззи сделал большой глоток вина.

– Я присматриваюсь к приходу в Манаккане, Джордж. Он только что освободился и стал бы полезной добавкой к моему жалованью. Говорят, десятина там составляет добрых триста фунтов в год.

Пока он говорил, Элизабет посмотрела на Морвенну – та молча ковырялась в тарелке, но почти ничего не ела. Элизабет с Джорджем всё реже виделись с Уитвортами, поскольку Джорджу эти семейные ужины не нравились. Теперь они встречались не раз в неделю, а раз в месяц. Вместо этого Элизабет иногда ходила к Морвенне на чай, но только когда знала, что Оззи отсутствует.

Она ничего не могла вытянуть из Морвенны. Та никогда не жаловалась, но часто странно себя вела – была растрепана и имела отсутствующий вид. Ее темные глаза будто смотрели на то, чего не замечает гостья. Это было неприятно. Иногда ее мягкий голос становился резким и поражал силой. Она не отвечала, когда с ней заговаривали, но это обычно проходило через несколько минут. Морвенна теперь почти не писала матери, а когда миссис Чайновет захотела приехать, нашла предлог и заявила, что это будет неудобно. Она никогда не говорила о Ровелле, а если кто-то упоминал ее сестру, то резко обрывала разговор.

Но тем не менее больной Морвенна не выглядела. Она двигалась проворно, но только когда решала двигаться, и следила за порядком в доме, хотя и не слишком пристально. Она занималась благотворительностью и никогда не отказывалась от посещений больных и умирающих. Внешне казалось, что викарий не мог бы найти более подходящую жену. Да и выглядела она хорошо. Но всё же ее внешность изменилась, стала какой-то диковатой.

Что действительно удивляло Элизабет во время визитов к Морвенне, так это что Уитворты никак не могут найти подходящую няньку для юного Джона Конана. Милую девушку, проработавшую полтора года, уволили, а за ней последовала череда странных женщин: крепкие, средних лет, с мрачными, покрытыми бородавками лицами, с пронизывающим взглядом узких глаз, пахнущие крахмалом и камфорными шариками, они были то раболепными, то нахальными. Элизабет не взяла бы в свой дом ни одну из них и как-то сказала Морвенне, что стоит подумать о симпатичной девушке помоложе, у нее есть две на примете.

Лицо Морвенны исказила гримаса.

– Их выбирает Оззи, Элизабет. Оззи и увольняет. Думаю, он никак не может найти подходящую. По крайней мере, так он мне говорит.

– Чтобы присматривать за маленьким мальчиком? Как странно.

– Осборн – странный человек, Элизабет.

– Почему бы тебе не пригласить одну из твоих сестер? Мне кажется, Гарланда была бы рада, да и тебе составила бы компанию.

– Я никогда больше не приглашу сюда сестру, – ответила Морвенна.


II

Десятого декабря, через неделю после того как жалкий маленький гробик опустили в землю рядом с роскошным склепом, который воздвиг себе Рэй Пенвенен, Кэролайн Энис вошла в кабинет мужа после ужина и постояла немного, прислонившись спиной к двери и глядя на его истощенное лицо и седеющие волосы. Дуайт встал и поставил кресло так, чтобы сесть вместе с ней у стола, но Кэролайн подошла к камину и протянула руки к огню. Поверх белого шелкового платья на ней был зеленый передник, как будто она в любую минуту может взять на руки ребенка.

– Дуайт, – сказала она, – мне кажется, мы принимаем это слишком близко к сердцу.

– Возможно.

– Дети – дело обычное. Мы же оба считаем, что мир перенаселен, правда? Нас и так слишком много. Какое значение имеет еще один человек. На прошлой неделе ты рассказывал мне о миссис Барнс, которая за десять лет потеряла девятерых. Тот факт, что своего ребенка мы ставим выше других, показывает лишь нашу неспособность оценивать соразмерно. Мы потеряли ребенка, вот и всё. Если бы я была создана для материнства, вероятно, я бы приняла это куда хуже, ведь это мой первенец, а мне уже почти двадцать пять! Но ты, ты, всю жизнь наблюдающий жалкие потуги пациентов избежать неизбежного конца, ты, рассказывающий о том или ином пациенте с базедовой болезнью, золотухой или цингой и о том, что ничем не можешь им помочь, а лишь облегчить страдания, которые окружают тебя повсюду, с какой стати тебе горевать, если плод нашего союза избавлен от боли земного существования, так рано оказавшись в могиле? Меня это озадачивает.

Дуайт едва заметно улыбнулся.

– Вовсе нет. Потому что ты человек, как и я. Наказание и награда за это – то, что мы принимаем друг друга не просто как пассажиров на борту, а как людей, которых любим, к которым привязаны. Мы не можем избежать обязательств, накладываемых человечностью. А одно из них – горевать по любимым, они у нас в сердце и в крови.

Кэролайн поморщилась.

– Но ты ведь знаешь, Дуайт, я никогда не хотела стать матерью.

– Что за вздор! Ты была ею, и прекрасной, и не сомневаюсь, что снова будешь.

– Нет... Пока нет. – Она сделала два шага, встала рядом с ним и положила руку ему на плечо. – Дуайт, я хочу от тебя уехать.

В тишине уголь в камине вспыхнул ярким синеватым пламенем, а потом погас.

– Что ты сказала?

– О, не навсегда. Не радуйся, тебе так легко от меня не отделаться... Но я хочу уехать. Уехать из Киллуоррена, из Сола, от здешних людей. Я тебя подвела, подвела себя, всех, я чувствую такое тяжкое бремя вины... Я никогда не умела из-за этого плакать, сам знаешь, этот груз невыплаканных слез просто меня разрывает. Ужасное и унизительное признание, и я могу сказать это только тебе. Но я чувствую, что пока остаюсь здесь, в этом доме, с этой... мебелью, серебром дядюшки Рэя, медицинскими склянками, со слугами, пытающимися быть добрыми, и... и моими лошадьми, и Рут Тренеглос, и охотой, и... и твоей добротой и снисходительностью... я чувствую, что не смогу залечить раны.

Дуайт встал, не глядя закрыл книгу и уставился на манжету, где обнаружилось какое-то пятнышко, а потом поднял взгляд на жену.

– И как ты намерена поступить?

– Не знаю. Может, поеду в Лондон, проведу там месяц или два у тетушки. Не знаю.

– Ты хочешь, чтобы я поехал с тобой или предпочитаешь ехать одна?

– Как ты можешь поехать? Здесь же пятьдесят... сотня... две сотни больных, которые на тебя надеются. Как я могу увезти тебя от них? Я уже... уже чувствую себя эгоисткой, стоило мне только высказать желание уехать. Ты не можешь сбежать. Прошло всего три года с тех пор, как ты спасся из французской тюрьмы, почти скелетом. Всего год как ты пришел в себя. А теперь ты пустил корни здесь и борешься с тяжелой утратой, с потерей Сары, а твоя бесполезная нестойкая жена желает покинуть тебя и утешиться, сбежав от всего этого. Я не могу просить тебя поехать со мной, Дуайт. И не стану. Я никогда бы не попросила тебя быть таким эгоистичным. Только мне дозволено быть эгоисткой.

– Это можно было выразить куда более мягкими словами.

– И не пытайся, я всё равно не поверю.

Дуайт опустил взгляд на заглавие книги. В отличие от той, что читал Росс, она только что вышла и называлась «Исследование способов и эффектов вакцинации от оспы», доктора Эдварда Дженнера. Одна свеча оказалась кривой, и воск стекал вниз и застывал, как второй подбородок гнома, а пьяный фитиль посылал вверх кудряшки дыма.

– Если мы уедем только на месяц, я бы мог найти кого-нибудь вместо себя. В «Британском критике» всегда есть объявления.

Она покачала головой.

– Думаю, это затянется на более долгий срок, дорогой. И... мне кажется, лучше нам расстаться... на некоторое время. Три года я пыталась вернуть тебе здоровье, и вроде бы в этом преуспела?.. – Она подождала, пока Дуайт кивнет. – Но иногда, ты должен признать, моя настойчивость, мое вето на то или сё, тебя раздражали. Определенным образом, хотя и неохотно, я ограничивала свои... свои потребности в обществе, зная, что тебе эти занятия не по душе. Мы пришли к компромиссу. А Сара сцементировала этот компромисс... Но ее больше нет, и я думаю... я уверена, что теперь компромисса будет достичь тяжелее. Это может привести к трениям, даже ссорам... И что бы ни говорили всякие глупцы, от ссор брак крепче не становится. Поэтому мне кажется, нам обоим нужно передохнуть. И думаю... тебе тоже так лучше.

– Позволь мне самому решать, что для меня лучше.

– Дорогой, именно этого я и не в состоянии сделать, а теперь и не буду. Через три-четыре месяца, когда самые темные дни будут позади, мы можем найти другое решение, и сделаем это вместе.

– И ты хочешь уехать... прямо сейчас?

– Скоро... Прости. Очень скоро.


III

Великая победа на Ниле приободрила и оживила Англию, как никакая другая, и за праздничными фейерверками, танцами на улицах и колокольным звоном пришли свежие новости, казалось, намекающие на перелом в долгой и одинокой борьбе. Британский флот запер в Египте генерала Бонапарта и его закаленную в боях армию, и французская хватка в Средиземноморье вдруг ослабла. Турции уже давно не нравилось, как Франция обращается с ее египетской провинцией, и теперь она решила объявить войну. Индия была в безопасности, а более мелкие государства уже не так боялись завоевателя.

Что касается личной жизни, то жена Бонапарта, как выяснилось, изменяла мужу в его отсутствие, и узнав об этом, генерал написал яростное письмо брату, захваченному в плен англичанами, и письмо опубликовали без купюр в лондонских «Утренних известиях». Об этом говорили по всему городу, позабыты были даже скандальные сплетни об отношениях адмирала Нельсона с женой британского посла в Неаполе.

Недавно Росс разговаривал с двумя эмигрантами, сбежавшими из Франции после очередного неудачного восстания лоялистов. Они описывали Париж как город, в котором нет порядка, грязный и запущенный, задыхающийся от мусора, где все ходят в поношенной одежде, хотя в салонах и театрах по-прежнему царят веселье и распутство. Но под этой мрачной картиной, которую они так старательно рисовали, он обнаружил неохотное признание, что для простых людей жизнь стала легче. Ввели в обиход металлические монеты, и это помогло сдержать инфляцию, выдался хороший урожай, и пищи было в достатке: и хлеба, и мяса, и масла, и вина. При Директории люди стали смелее высказывать свое мнение. Война еще не закончилась.

Дуайт провел Рождество в Нампаре. Внутри этого хрупкого человека словно скрывался стальной стержень, помогающий выдержать обрушившиеся на него несчастья. Кэролайн не приехала попрощаться с Полдарками, сказав, что не выдержит этого, и Дуайт сообщил им уже после ее отъезда. Когда он рассказал новости, в его тоне не было и намека на недовольство, как и у Полдарков. Однако Росс вспомнил, как ездил в Лондон, чтобы вернуть Кэролайн, когда они разорвали отношения. Вероятно, придется съездить еще раз. Но потом он подумал, что он куда чаще расставался с Демельзой. Может, это и к лучшему? По крайней мере, хотя бы в этот раз он не станет вмешиваться в жизнь других людей.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю