Текст книги "Дилогия об изгоняющем дьявола"

Автор книги: Уильям Питер Блэтти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 33 страниц)

– Да, он католик. И вот уже много лет подряд ежедневно посещает мессу.

– Какую мессу?

– В шесть тридцать утра в церкви Святой Троицы. Кстати, я тут обдумывал твою проблему.

– Какую проблему?

– Насчет зла,– напомнил Дайер.

– Да разве это только моя проблема? – фыркнул Киндерман.– Чему же тебя столько лет учили? Вы все словно выпускники семинарии для слепых – только и делаете, что занимаетесь теологическими рассуждениями, и не видите дальше собственного носа. Это проблема каждого!

– Понимаю,– согласился Дайер.

– А вот это уже странно.

– Тебе не мешало бы относиться ко мне чуть добрее.

– А плюшевый медведь?

– Медведь тронул меня до глубины души. Так мне можно говорить?

– Но это очень опасно,– нахмурился Киндерман. Потом, со вздохом взяв с кровати газету, раскрыл ее и начал читать.– Валяй, рассказывай, я весь во внимании.

– Так вот, я тут кое о чем подумал,– продолжал Дайер.– Пока я лежу в больнице и все прочее...

– Пока ты лежишь в больнице совершенно здоровый,– вставил Киндерман.

Дайер не обратил никакого внимания на этот выпад.

– Я задумался о некоторых вещах, связанных с хирургией.

– Да на них практически ничего и нет! – вдруг весело вскинулся Киндерман. Он с головой погрузился в рассматривание «Женской одежды».

– Говорят, когда человек находится под наркозом,– снова заговорил Дайер,– его подсознание продолжает ощущать все, что с ним происходит. Оно слышит голоса врачей и медсестер. Оно чувствует боль.– Киндерман оторвался от газеты и посмотрел на священника.– Но когда человек приходит в себя, у него остается впечатление, будто ничего с ним не происходило. Поэтому, может быть, когда мы снова вернемся к Богу, то же самое случится и со всей мирской болью.

– Это правда,– согласился Киндерман.

– Ты тоже так считаешь? – удивился Дайер.

– Я имею в виду подсознание,– пояснил Киндерман.– Известные психологи, светила прошлых лет, проводили множество экспериментов. Так вот, они выяснили, что внутри нас существует и второе сознание, которое мы называем подсознанием. Один из таких исследователей – Альфред Бине. Послушай! Однажды он загипнотизировал девушку. И внушил ей, будто с этого момента она не видит его, не слышит и не знает, что он делает. Потом, вложив ей в руку карандаш, он расстелил на столе бумагу. В комнату вошел помощник и начал задавать девушке самые различные вопросы. В это же время сам Бине тоже спрашивал ее о чем-то. Девушка начала отвечать помощнику и одновременно писала на бумаге ответы на вопросы Бине! Удивительно! Но это еще не все. Во время сеанса Бине уколол девушку булавкой. Она, разумеется, внешне никак не отреагировала и продолжала спокойно беседовать с помощником. Но карандаш в ее руке вскоре вывел на бумаге следующее: «Пожалуйста, не делайте мне больно». Разве это не поразительный факт? И то, что ты мне сейчас рассказал про хирургию, тоже правда. Кто-то внутри нас все равно чувствует и как нас режут, и как зашивают. Но кто?

Неоясиданно Киндерман вспомнил свой странный сон и непонятное, загадочное высказывание Макса: «У нас две души».

– Подсознание,– мрачно проговорил Киндерман.– Что же это такое? Кто это такой? Что у него общего с коллективным подсознанием? И, как ты уже догадался, это тоже входит в мою теорию.

Дайер отвернулся и только махнул рукой.

– А, опять ты про это,– пробормотал он.

– Да, дорогой мой, тебя просто съедает зависть, что Киндерман гений, светлая голова и сейчас стоит на пороге великого открытия. Он-то и разрешит проблему зла,– ораторствовал Киндерман. Потом, насупив брови, продолжал: – Мой гигантский мозг можно сравнить с осетром, окруженным пескарями.

Дайер резко повернулся:

– А тебе не кажется, что это уже просто неприлично?

– Ничуть.

– Ну, а тогда почему же ты мне так до конца и не поведаешь свою теорию? Давай-ка выслушаем и забудем наконец о ней,– распалялся Дайер.– А то в коридоре уже выстроилась целая очередь желающих исповедаться.

– Нет, уж очень она сложна для твоего понимания,– угрюмо пробурчал Киндерман.

– Почему же тогда тебе не по душе мысль о первородном грехе?

– Ас какой стати новорожденные младенцы должны нести ответственность за то, что когда-то совершил Адам?

– Это тайна,– возмутился Дайер.

– Скорее, шутка. Должен признаться, я не раз задумывался над этим,– возразил Киндерман. Он наклонился к Дайеру, и глаза его загорелись.– Если бы, например, грех состоял в том, что много миллионов лет тому назад ученые взорвали планету какими-нибудь нейтронными бомбами, мутации в атомах нашего тела наблюдались бы и сейчас. Может быть, именно вследствие подобного кошмара образуются сейчас вирусы, которые несут болезни; может быть, поэтому происходит сумятица в окружающей среде, происходят землетрясения и прочие катастрофы. Что касается самих людей, то они в силу мутаций сходят с ума и превращаются в настоящих чудовищ. Они принимаются уплетать мясо – точно так же, кстати, как и животные,– но вместе с тем обожают валяться в ванне и слушать рок-н-ролл. И ничего не поделаешь. Это ведь обусловлено на генетическом уровне. Даже Бог не смог бы здесь ничем помочь. Грех – такая штука, которая запрятана глубоко в генах.

– А что, если каждый человек, родившийся на Земле, составлял когда-то часть Адама? – вдруг предположил Дайер.– Я имею в виду – физически: будучи действительно одной из его клеток.

Киндерман подозрительно посмотрел на священника:

– Итак, святой отец, я вижу, вы посещали не только воскресную школу, где в вас вдалбливали катехизис. Вы, похоже, увлекались игрой в бинго, поэтому вам совсем не чужд дух авантюризма И откуда только в вашу голову могла закрасться подобная мысль?

– А что такого? – удивился Дайер.

– Да ты, оказывается, способен думать. Но эта идея не проходит.

– Почему?

– Только еврей может придумать подобное. Ведь получается, что ваш Бог – сварливый и несостоятельный брюзга Давай разберемся. Ведь Бог может остановить всю эту ерунду в любой момент, когда только пожелает. И может точно так же легко начать все заново. Разве он не может сказать: «Ну-ка, Адам, пойди умойся, пора обедать» – и сразу же обо всем позабыть? И не может сам скорректировать гены? Евангелисты твердят нам: забывайте и прощайте. А разве Бог не способен на это? И развязывается кровавая бойня, как на Сицилии. Жаль, Пьюзо^[35] нас сейчас не слышит. Мы бы с ним в два счета отсняли очередную порцию «Крестного отца».

– Ну хорошо, в чем же, наконец, заключается твоя теория? – настаивал Дайер.

Следователь хитро улыбнулся.

– Я все еще корплю над ней, святой отец. Мое подсознание собирает ее по кусочкам и отшлифовывает.

Дайер отвернулся и тяжело опустил голову на подушки.

– Как я измучился,– вздохнул он и уставился в темный экран неисправного телевизора.

– Тогда еще один намек,– не унимался Киндерман.

– Когда же починят эту дурацкую штуковину?

– Перестань язвить в мой адрес и выслушай намек.

Дайер откровенно зевнул.

– Кстати, это из твоего Евангелия,– продолжал Киндерман.– Как ты поступаешь со слабым, так поступаешь и со мной,– перефразировал он.

– Установили бы здесь хоть какие-нибудь игровые автоматы, что ли. «Космических завоевателей», например.

– «Космических завоевателей»? – как эхо повторил Киндерман и задумался.

Дайер повернулся к следователю.

– А ты не можешь купить мне газету в местном киоске? – попросил он.

– Какую именно? «Глобус» или «Звезду»?

– Мне кажется, «Звезда» выходит по средам, правда?

– Да нет, я пошутил Я просто искал связь между нашими мирами.

Дайер обиделся:

– А почему тебе не нравятся эти газеты? Вот недавно там писали, что Микки Руни лицезрел призрака, как две капли воды похожего на Авраама Линкольна. Ну, где еще ты об этом прочитаешь?

Детектив сунул руку в карман.

– Вот, у меня здесь есть несколько книжонок. Может, они тебя развлекут? – предложил он Дайеру.

Тот задержал взгляд на названиях и поморщился.

– Документальные исследования,– сердито проворчал он.– Тоска. Мне бы роман какой-нибудь.

Киндерман поднялся со стула.

– Хорошо, я принесу роман.– Он подошел к столику и взял карту назначений.– Какой именно? Исторический?

– Купи мне «Угрызения совести»,– потребовал Дайер.– Я уже дошел до третьей главы, но забыл захватить роман в больницу.

Киндерман посмотрел куда-то мимо священника, положил карту на место и, повернувшись, медленно направился к двери.

– После ленча,– пообещал он.– Перед едой вредно возбуждаться. Да и мне, кстати, тоже неплохо было бы перекусить.

– После поглощения трех гамбургеров?

– Двух. Но кто же тут их подсчитывает?

– Если у них этого романа нет, возьми «Принцессу Дейзи»,– крикнул ему вслед Дайер.

Покачивая головой, Киндерман покинул палату.

В коридоре он внезапно остановился. У дежурного столика следователь заметил Амфортаса, записывающего что-то в блокнот. Киндерман быстро направился к врачу, на ходу меняя выражение лица Он прикинулся озабоченным и встревоженным.

– Доктор Амфортас? – мрачно произнес Киндерман.

Невропатолог поднял глаза.

«Снова эти глаза,– подумал Киндерман,– Что за тайна прячется в Них?»

– Я хотел бы поговорить с вами об отце Дайере,– начал было следователь.

– С ним все в порядке,– коротко бросил Амфортас и вновь вернулся к своему блокноту.

– Да, мне известно,– не отступал Киндерман.– Но я хотел бы побеседовать о другом. Это чрезвычайно важно. Мы оба – друзья отца Дайера, но кое в чем я помочь ему не могу. Только вы.

Встревоженный тон лейтенанта привлек наконец внимание врача, и взгляд печальных темных глаз застыл на лице Киндермана.

– Что случилось? – поинтересовался он.

Следователь огляделся.

– Ну, только не здесь. Может быть, поищем более укромное местечко? – Он взглянул на часы.– Кстати, мы могли бы пообщаться за ленчем.

– Ленч – это не для меня,– заявил Амфортас.

– Тогда вы можете просто посидеть рядом. Пожалуйста, это очень важно.

Амфортас внимательно изучал его и колебался.

– Ну хорошо,– в конце концов согласился он.– А нельзя ли поговорить у меня в кабинете?

– Я очень голоден.

– Тогда я сейчас оденусь.

Амфортас ушел и вскоре вернулся в синем свитере.

– Ну вот, я готов,– сказал он Киндерману.

Тот посмотрел на свитер и заметил:

– Вы так замерзнете. Надо еще что-нибудь накинуть.

– Этого хватит.

– Нет-нет, оденьтесь потеплее. Я уже вижу заголовки завтрашних газет: «Невропатолог наповал сражен морозом. Неизвестный полный мужчина разыскивается для дачи показаний». Набросьте сверху что-нибудь потеплее. Иначе вина тяжким бременем обрушится на меня. А кроме того, вы, по-моему, не больно-то пышете здоровьем.

– Все в порядке,– тихо возразил Амфортас.– Но все равно спасибо вам за заботу.

Киндерман казался удрученным.

– Ну хорошо,– смирился он.– Во всяком случае, я вас предупреждал.

– И куда мы пойдем? Только не очень далеко.

– В «Могилку»,– ответил Киндерман.– Ну, двинули.

Он ухватил врача под руку и вместе с ним направился к лифтам.

– Вам будет очень полезно поесть. Да и прогуляться по свежему воздуху тоже. Это улучшает цвет лица. А обед фигуре не повредит. Кстати, ваша матушка в курсе, что вы пропускаете ленч? Ладно, я уже понял, что вы очень упрямы. Это заметно.

Киндерман окинул взглядом врача. «Что это – улыбка? Кто знает? Да, трудный случай, очень трудный»,– констатировал про себя лейтенант.

По дороге в «Могилку» Киндерман задавал бесчисленные вопросы о состоянии Дайера Амфортас был занят своими мыслями и поэтому отвечал очень коротко или молча кивал. А то и просто отрицательно качал головой. Выходило, что такие симптомы, как у Дайера, в некоторых случаях действительно давали повод заподозрить опухоль мозга, но у священника это, скорее всего, было связано с излишним напряжением и усталостью. Он очень много работал и переутомился.

– Переутомился? – удивленно воскликнул Киндерман, когда они уже входили в «Могилку».– Напряжение? Кто бы мог подумать? Да он же нынче как вареная лапша!

В «Могилке» столики были накрыты чистыми скатертями в красно-белую клетку, а за большой круглой дубовой стойкой подавали пиво в высоких стеклянных кружках. Стены украшали многочисленные гравюры, изображавшие сценки из прошлой жизни Джорджтауна. Народу было не так уж много. Время приближалось к полудню.

Еще при входе Киндерман приметил уютный кабинет.

– Вон туда,– указал он, и скоро они уже сидели за небольшим столиком в нише.

– Я уясасно голоден,– повторил Киндерман.

Амфортас ничего не ответил Он сложил на коленях руки и, склонив голову, молча уставился на них.

– Вы будете что-нибудь есть, доктор?

Амфортас только покачал головой.

– Ну, что там насчет Дайера? – спросил он.– Что вы мне хотели рассказать?

Киндерман наклонился к нему и яростно прошептал:

– Не чините ему телевизор.

Амфортас удивленно посмотрел на Киндермана.

– Простите, не понял вас.

– Не чините ему телевизор. А то он все узнает.

– Что он узнает?

– Вы еще не слышали про убийство священника?

– Конечно слышал,– сказал Амфортас.

– Этот священник был закадычным другом отца Дайера. И если вы почините телевизор, то он узнает об этом из новостей. И еще: не приносите ему газеты, доктор. И запретите сестрам.

– И для этого вы привели меня сюда?

– Не будьте так жестоки,– упрекнул врача Киндерман.– У отца Дайера очень чувствительная душа. И в любом случае, пока человек лежит в больнице, лучше его не расстраивать.

– Но он уже в курсе.

Следователь остолбенел.

– В курсе?

– Да, мы с ним говорили об этом,– подтвердил Амфортас.

Следователь отвернулся и понимающе покачал головой.

– Как это похоже на него,– наконец заговорил Киндерман.– Он не хотел беспокоить меня, поэтому притворился, что абсолютно ничего не знает.

– Так зачем вы привели меня сюда, лейтенант?

Киндерман повернулся к врачу. Амфортас пристально смотрел на него.

– Зачем я привел вас сюда? – смущенно пробормотал Киндерман, стараясь выдержать этот вопрошающий взгляд, и щеки у него начали краснеть.

– Вот именно, зачем? Видимо, все-таки не для того, чтобы поговорить о неисправном телевизоре,– съязвил Амфортас.

– Да, я вам солгал,– выпалил вдруг следователь. Теперь у него пылало все лицо, он отвернулся и засмеялся: – От вас ничего не скроешь. Я не знаю, как мне сохранять полное спокойствие и невозмутимость.– Киндерман снова повернулся к Амфортасу и беспомощно вскинул над головой руки: – Да, я виновен. Я бесстыжий. Я солгал. Но я ничего не мог поделать с собой, доктор. Неведомые силы побороли меня. Я предлагал им пряник и уговаривал: «Подите прочь!» Но они-то знали мою слабинку, поэтому не отступали и твердили: «Солги, иначе на обед ты получишь какой-нибудь дрянной бутербродик с ломтиком прокисшей дыни!»

– Надо было предложить им тако^[36] тогда бы подействовало,– посоветовал Амфортас.

Киндерман от неожиданности опустил руки. Выражение лица Амфортаса нисколько не изменилось, оно по-прежнему оставалось невозмутимым, а глаза все так же пристально изучали Киндермана Но ведь следователь только что своими ушами слышал его шутку.

 – Да, и тако тоже,– неуверенно подхватил он.

 – Ну, так чего же вы хотите? – осведомился Амфортас.

 – Вы простили меня? Я бы хотел услышать от вас кое-что.

 – О чем?

 – О боли. Это просто сводит меня с ума. Отец Дайер говорил мне, что вы работаете в этой области и что вы настоящий специалист. Вы не возражаете? А чтобы затащить вас сюда и спокойненько поговорить, мне пришлось пойти на хитрость. Но теперь я страшно смущен и прошу вашего прощения. Доктор, вы ведь уже простили меня? Может быть, договоримся на условное отбывание наказания?

 – Вам что-то причиняет постоянную боль? – поинтересовался Амфортас.

 – Да, и это «что-то» называется Райан. Но сейчас я бы хотел поговорить не о нем.

 Амфортас по-прежнему оставался мрачным.

 – О чем же? – тихо спросил он.

 Но прежде чем следователь успел ответить, перед ними возник официант и протянул меню. Это был совсем молодой парень, видимо студент. Скорее всего, он подрабатывал здесь в свободное время. В глаза бросались его ярко-зеленый галстук и жилетка.

 – Вы будете обедать? – вежливо осведомился юноша.

 Официант все еще протягивал меню, и Амфортас кивнул на Киндермана.

 – Нет, это не мне. Мне принесите только чашку черного кофе. Этого достаточно.

 – Тогда и я не буду обедать,– заявил следователь.– Мне только чай с лимоном, пожалуйста. И пряники. У вас есть такие круглые, с имбирем и орехами?

 – Есть, сэр.

– Тогда принесите их. Кстати, почему это сегодня на всех официантах жилетки и галстуки?

– Праздник святого Патрика. В «Могилке» его отмечают всю неделю,– сообщил официант.– Больше ничего заказывать не будете?

– У вас сегодня есть куриный суп?

– Да, с лапшой.

– С чем угодно. Принесите одну порцию, пожалуйста.

Официант кивнул и отправился выполнять заказ.

Киндерман нахмурился, разглядев на соседнем столике большую кружку, доверху наполненную светлым пивом.

– Просто бред какой-то,– проворчал он.– Человек гоняется за змеями, как полоумный, а вместо того, чтобы поместить его в палату для буйных где-нибудь в психлечебнице, католики причисляют его к лику святых.– Он повернулся к Амфортасу: – Эти маленькие садовые змейки, они же совершенно безвредные, они даже картошку не едят. Ну разве такое поведение разумно, доктор?

– А я-то думал, что вы голодны,– заметил Амфортас.

– Неужели вы не можете оставить человеку хоть капельку достоинства? – расстроился Киндерман.– Да, конечно, это было моей очередной ложью. Я всегда так поступаю. Я неисправимый врунишка, стыд и позор всего нашего участка. Теперь вы удовлетворены, доктор? Милости просим использовать мой мозг для своих опытов. Я только тогда смогу спокойно отойти в мир иной, когда буду знать, отчего это происходит. Ведь собственное вранье сводит меня с ума вот уже долгие годы!

В глазах доктора промелькнула лукавая усмешка.

– Вы начали говорить о боли,– напомнил он.

– Это правда. Послушайте, вы ведь знаете, что я работаю в отделе по расследованию убийств.

– Да.

– И мне часто приходится сталкиваться с болью, которая обрушивается на невинных людей,– вздохнув, признался следователь.

– А почему это вас так волнует?

– Вы религиозны, доктор?

– Я католик.

– Это хорошо. Тогда вы сами должны все знать и понимать. Мои вопросы будут касаться доброты Бога,– пояснил Киндерман.– И того, каким образом погибают невинные детишки. Избавляет ли их Бог от чудовищной, невероятной боли? Как в фильме «А вот и мистер Джордан», где ангел извлекает героя из падающего самолета как раз в тот момент, когда происходит катастрофа. Повсюду только и судачат о таких вот случаях. Возможно ли такое? Сталкиваются, к примеру, два автомобиля. В одном находятся трое детей. Они не пострадали от удара, но машина загорелась, дети оказались в ловушке и не могут сами выбраться из машины. Позже в газетах мы читаем, что они сгорели заживо. Это ужасно. Но что они чувствуют, доктор? Где-то я слышал, будто кожа в эти мгновения немеет. Это так?

– Вы очень странный следователь,– признался Амфортас. Теперь он смотрел прямо в глаза Киндерману.

Лейтенант пожал плечами:

– Я старею. И мне необходимо задумываться о таких вещах. Ведь хуже от этого не станет. Ну и каков же ответ на мой вопрос?

Амфортас опустил глаза.

– Никто не знает,– тихо вымолвил он.– Мертвые ничего не могут нам рассказать. Все, что угодно, может произойти в такие минуты,– пояснил врач.– Человек может задохнуться от дыма прежде, чем до него доберется пламя. Может случиться сердечный приступ или смерть от шока. Кроме того, поток крови сразу же устремляется к жизненно важным органам в надежде как-то защитить

их. Отсюда и сообщения о немеющей коже.– Он пожал плечами.– Я не знаю. Мы можем только догадываться.

– А если все не так, как вы говорите? – засомневался следователь.

– Но ведь это только предположения и размышления,– напомнил Амфортас.

– Ну пожалуйста, доктор, поразмышляйте еще немножко. Я весь во внимании.

Подошел официант с заказом. Он хотел было поставить тарелку с супом перед Киндерманом, но лейтенант жестом указал на доктора:

– Нет-нет, это ему,– а когда тот начал возражать, перебил его: – Не заставляйте меня звонить вашей матушке. Здесь куча витаминов и только те продукты, которые упоминаются в Торе. Не упрямьтесь. Вы должны поесть. Эта лапша – просто кладезь полезных веществ.

Амфортас сдался, и официант поставил перед ним тарелку.

– Кстати, мистер Маккуи сейчас здесь? – поинтересовался Киндерман.

– Да, по-моему, он у себя наверху,– подтвердил официант.

– Вы бы не могли позвать его на минуточку сюда? Однако если он очень занят, то не стоит беспокоить. Это не так уж важно.

– Хорошо, сэр. Я его позову. Как ваше имя?

– Уильям Ф. Киндерман. Он знает меня. Но если он занят, то не надо.

– Хорошо, я передам.– Официант удалился.

Амфортас смотрел на лапшу.

– От первых ощущений боли до самой смерти проходит двадцать секунд. Так вот, когда сгорают нервные окончания, они, естественно, перестают выполнять свои функции, и боль сразу же прекращается. Когда именно это происходит, мы тоже можем лишь догадываться. Однако не позднее чем через десять секунд. Но в течение этих десяти секунд боль действительно невыносима и неописуема. Вы находитесь в полном сознании и понимаете, что происходит. Адреналин выбрасывается в избытке.

Киндерман, уставившись себе под ноги, качал головой.

– Как же Бог допускает такое? Это еще одна тайна.– Он поднял глаза и посмотрел на доктора.– А вы никогда об этом не задумывались? Это вас не злит?

Амфортас какое-то время колебался, а потом заглянул в глаза следователю.

«Да этот человек просто горит желанием что-то рассказать мне,– подумал Киндерман.– Что за тайну схоронил он в себе?» Лейтенанту внезапно показалось, что Амфортас испытывает нечеловеческую боль, которой хочет поделиться с ним, но что-то продолжает его удерживать.

– Наверное, я ввел вас в заблуждение,– спохватился Амфортас– Я ведь пытался исходить из ваших собственных предположений. И забыл сказать вам, что в тот момент, когда боль становится невыносимой, нервная система испытывает перегрузку. Она отключается – и боль прекращается.

– Вот как? Понимаю.

– Боль – очень странная штука,– задумчиво произнес Амфортас. – Если у человека боль длится долгое время, а потом его неожиданно лишают этой боли, то обычно развиваются серьезные душевные заболевания. Можно вспомнить эксперименты над собаками. Результаты этих опытов довольно-таки занимательны.

Амфортас рассказал следователю об опытах над скотч-терьерами, проведенных еще в 1957 году. Собак выращивали в изоляции, в специальных вольерах. Брали маленьких щенят и содержали их там до полового созревания. Они никогда не общались ни с другими собаками, ни с людьми. Их оберегали от всяческих травм, ушибов и даже царапин. Когда щенки подрастали, им причиняли боль, и реакция на нее была весьма неадекватной. Многие щенки совали нос в горящие спички, затем инстинктивно отдергивали его, но через секунду снова пытались понюхать пламя. Если оно случайно затухало, точно так же собаки реагировали и на вторую спичку, и на третью. Другие щенки вообще не обращали на огонь внимания, однако тоже не пытались избежать контакта с ним, когда ученые пытались их обжечь. И не важно, сколько раз это повторялось. К такому же результату пришли экспериментаторы в ходе опытов по укалыванию собак булавками. С другой стороны, такие же терьеры, но выращенные в естественной среде, сразу же понимали, откуда может исходить опасность, и при повторном появлении булавки или спички в руках ученого пытались увернуться.

– Боль – загадочное явление,– подытожил Амфортас

– Скажите мне откровенно, доктор, как вы считаете, Бог мог бы защитить нас как-нибудь иначе? Скажем, придумать некую сигнальную систему, которая предупреждала бы о возможной опасности?

– Вы имеете в виду безусловный рефлекс?

– Ну, что-то вроде колокольчика, который звенел бы каждый раз у нас в голове.

– Представьте себе, что случится, если у вас, скажем, повреждена артерия,– произнес Амфортас.– Вы что, сразу же кинетесь накладывать жгут или решите слегка повременить и закончить игру в карты? А если это произойдет с ребенком? Нет, это вряд ли поможет.

– Тогда почему не сотворить человеческое тело невосприимчивым к повреждениям?

– Об этом спросите у Бога.

– Но я спрашиваю вас.

– Я не знаю ответа.

– А чем вы занимаетесь у себя в лаборатории, доктор?

– Стараюсь выяснить, как можно отключить боль, когда в ней нет необходимости.

Киндерман затаил дыхание, но Амфортас так ничего больше и не сказал.

– Ешьте суп,– нарушил наконец молчание следователь и пододвинул к доктору тарелку с супом.– А то он остынет. Как любовь Бога.

Амфортас взял ложку, но тут же отложил ее в сторону. Ложка тихонько звякнула, стукнувшись о край тарелки.

– Я тоже не голоден,– произнес врач.– Я вспомнил кое-что. Мне надо идти.– Он поднял глаза и уставился на Киндермана.

– Странно, что вы вообще верите в Бога,– отозвался Киндерман.– С вашими знаниями о мозге и его функциях.

– Мистер Киндерман? – послышался вдруг голос официанта. Он уже стоял перед столиком.– Мистер Маккуи, похоже, очень занят сейчас. Я подумал, что лучше его не беспокоить. Извините.

Подумав немного, следователь проговорил:

– Нет, пожалуй, побеспокойте его.

– Но вы же сами сказали, что это не очень важно.

– Так-то оно так. Но все равно побеспокойте его. Я ужасно капризный человек, у меня свои причуды. Я старенький.

– Хорошо, сэр.– Официант немного постоял, но потом все же отправился наверх за хозяином кафе.

Киндерман снова повернулся к Амфортасу:

– А вам не кажется, будто все, что мы называем «душой», на самом деле не более чем процессы, протекающие в нейронах?

Амфортас посмотрел на часы.

– Я вспомнил кое-что,– повторил он.– Мне надо идти.

Киндерман удивленно взглянул на него. «Может быть, я схожу сума? – промелькнуло в голове следователя.– Ведь он уже говорил это».

– На чем вы остановились? – произнес он вслух.

– Простите, не понял,– замялся Амфортас.

– Ну, не важно. Послушайте, побудьте со мной еще чуточку. Я еще не обо всем спросил. Меня тут мучают разные сомнения. Вы не задержитесь на минутку? Кроме того, невежливо прямо так уходить из-за стола. Я еще не допил чай. Разве цивилизованные люди так поступают? Даже всякие там знахари и шарлатаны не вытворяют таких штук. Вот они сидели бы себе спокойненько и наматывали все на ус, а старый глупый толстяк пусть распинается о чем угодно. Вот это и называется «правилами хорошего тона». Я не слишком отвлекся? Отвечайте прямо. Мне тут все пеняют, будто я неясно выражаюсь, хожу вокруг да около, и я должен рассеять эти утверждения. Неужели это и в самом деле так? Только честно.

Амфортас вздохнул, и что-то похожее на удовлетворение проскользнуло в глубине его глаз.

– Так чем же я все-таки могу вам помочь, лейтенант? – спросил он.

– Это все та же проблема мозга и ума,– объявил Киндерман.– Уже столько лет подряд я мечтаю проконсультироваться у хорошего невропатолога, но, понимаете ли, очень стесняюсь незнакомых людей. А вот теперь меня свели с вами. И я счастлив, что мне представляется такой случай. Так вот, разъясните мне: неужели все чувства и мысли человека на самом деле всего лишь процессы в нейронах мозга?

– Вы хотите сказать, будто это то же самое, что и нейроны?

– Да.

– А что вы сами думаете по этому поводу? – поинтересовался Амфортас.

Киндерман задумался и, приняв серьезный вид, кивнул.

– Я думаю, что это одно и то же,– важно изрек он.

– А почему?

– А почему бы нет? – парировал следователь.– Кому это приспичит продираться в таких дебрях, как душа, если мозг функционирует достаточно ясно, чтобы все объяснить. Я прав?

Амфортас слегка подался вперед. Видимо, эти слова тронули его, и он заговорил уже более мягко.

– Предположим, что вы любуетесь небом,– с жаром начал он.– Перед вами огромное однородное пространство. Это примерно то же, что и электрические разряды между клетками мозга. Вот вы видите грейпфрут. В вашем чувственном восприятии появляется образ округлого предмета. Но проекция этого грейпфрута в вашей затылочной доле мозга вовсе не круглая. Она более смахивает на эллипс. Так как же тогда эти вещи могут быть одним и тем же? Когда вы думаете о Вселенной, неужели вы в состоянии разместить ее в своем мозгу? Или, скажем, предметы, находящиеся в этом кафе. Они имеют иную форму, нежели клетки вашего мозга. Так что же? Неужели они становятся таковыми в вашем мозгу? Есть и другие загадки, над которыми стоит поразмышлять. Одна из них – избирательная способность мозга Каждую секунду на вас обрушиваются сотни, а может быть, тысячи чувственных впечатлений, но вы фильтруете их и выбираете именно те, которые необходимы в данный момент. Так вот, все эти бесчисленные решения принимаются даже не за секунду, а за долю секунды. Кто же принимает решение, что именно отбросить, а что – оставить? И вот еще что, лейтенант: мозг шизофреника структурно находится в более выгодном положении, чем мозг человека, не страдающего психическими заболеваниями. Между прочим, многие люди, после того как у них удаляют большую часть мозга, все равно продолжают вести себя адекватно.

– А что вы скажете о том ученом с электродами? – спросил Киндерман.– Он дотрагивался до некоторых участков, и человек либо слышал голос из далекого прошлого, либо испытывал определенные эмоции.

– Знаю. Это Уилдер Пенфилд,– отозвался невропатолог.– Но испытуемые в один голос утверждали, будто все эти ощущения шли не от них самих, а откуда-то извне. Они были им навязаны.

– Весьма странно слышать такое от представителя ученых кругов,– вставил следователь.

– Уилдер Пенфилд также считает, что мозг и ум – это одно и то же. Так же как и сэр Джон Экклес, английский физиолог, который получил Нобелевскую премию за исследования мозга.

Киндерман удивленно вскинул брови:

– В самом деле?

– Да. Если бы ум и мозг были идентичны, то мозг обладал бы некоторыми штучками, совсем не обязательными для существования тела Например, удивление или осознание самого себя. Некоторые ученые идут даже дальше, они считают, что человеческое сознание сконцентрировано не в мозге. Есть некоторые теории, предполагающие, будто человеческое тело, а также мозг и даже внешний мир в целом пространственно располагаются внутри сознания. И последнее, лейтенант. Хочу предложить вам веселый куплет.

– Обожаю веселые куплеты.

– Я тоже, но этот мне, пожалуй, особенно нравится:

 Когда бы вес мозга

 Был весом ума —

 Любой бегемот

 Стал мудрей бы Ферма.

С этими словами невропатолог склонился над тарелкой и начал стремительно уплетать лапшу.

Краешком глаза Киндерман заметил, как к их столику приближается Маккуи.

– Это именно то, что я думаю,– заявил лейтенант Амфортасу.

– Что? – не понял врач. Он замер с ложкой у рта, удивленно уставившись на собеседника.

– Я решил ненадолго стать адвокатом дьявола^[37]. Полностью с вами согласен: ум – это не мозг. Я абсолютно уверен.