Текст книги "Дилогия об изгоняющем дьявола"

Автор книги: Уильям Питер Блэтти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 33 страниц)

Нет, я не против эволюции. Здесь все в порядке. Но вот тебе пример из жизни рептилий. Пораскинь на досуге мозгами. Рептилии выбираются на сушу и откладывают яйца. Пока все очень просто. Так? Сущая безделица. Но маленькой рептилии внутри яйца нужна влага, иначе бедняжка засохнет в скорлупе, так и не успев появиться на свет. И к тому же ей необходимо питаться – да еще как! – потому что вылупляется она уже сравнительно взрослой. Но не переживай слишком сильно. Малышка выживет. Потому что в яйце есть желток, который является в самый подходящий момент и сообщает: «А вот и пища». А белок прекрасно выполняет роль воды. Правда, для этого белок должен быть упрятан в специальную оболочку, иначе он обязательно испарится, не забыв попрощаться: «Пока, любезнейшая, лично я отсюда сваливаю!» И вот как по волшебству в яйце вокруг белка появляется что-то наподобие кожаной оболочки, и счастливая рептилия радостно улыбается. Рано веселиться. Все гораздо сложнее. Теперь надо подумать и об отходах – ведь скорлупа-то мешает. Нужен специальный пузырь, вроде мочевого. Тебя тошнит, что ли? Ну, я уже заканчиваю. Вдобавок надо позаботиться о каком-нибудь ломике или другом инструменте попроще, чтобы маленькая рептилия смогла в конце концов пробить твердую скорлупу и выбраться на свободу. Думаю, что сказанного вполне достаточно. Потому что, Аткинс, все эти изменения в яйце рептилии должны происходить мгновенно! Ты меня слушаешь? Мгновенно! Если хоть что-то в яйце будет отсутствовать – все: прощайте, юные рептилии, можете назначать друг другу свидания на том свете.

И ведь все складывается именно так, а не по-другому. Представь себе, что желток уже на месте, ждет себе не дождется миллион-другой лет, и вот появляется наконец пузырь или кожаная оболочка, заявляя на ходу: «Простите, слегка задержалась, раввин тут слишком долгую беседу затеял». Значит, все эти изменения должны произойти сразу. Невозможно? Тем не менее до сих пор мы имеем счастье наблюдать многочисленных рептилий. Можешь спросить кого хочешь, особенно тех, кто обитает неподалеку от змеиных болот. Они-то врать не станут. Но как это могло произойти? Столько изменений – и все благодаря счастливому совпадению в одном эмбрионе? Даю тебе гарантию, что на такое объяснение клюнут одни придурки.

Так вот, что касается сегодняшнего преступления, то убийца – тот же самый, что и в деле Кинтри. Если бы он не использовал лекарство, моментально парализующее человека, никакого убийства не произошло бы. Все услышали бы крик священника, и у преступника ничего бы не вышло. Далее. Сейчас у нас пятеро подозреваемых. Это Маккуи, Патерно, старик с пакетом, неизвестный с бритой головой, а также мужчина в белых штанах и черной ветровке с капюшоном. Следует заметить, что эти преступления очень жестоки и необычны. А значит, надо искать психопата, да еще с медицинским образованием. Маккуи я знаю лично. Могу утверждать, что он вполне нормален. Правда, у себя в спальне он расставляет и развешивает вещи так, чтобы видеть каждую, а вся одежда у него разложена по полочкам. Насколько мне известно, никаких знаний и навыков в области медицины он не имеет. То же самое можно сказать и о Патерно. Однако, чтобы все формальности были соблюдены, пошли-таки запрос в клинику, где он состоит на учете,– пусть тебе пришлют историю болезни. К тому же убийца не стал бы ошиваться здесь поблизости, так что Маккуи и Патерно можно смело исключить из списка Это кто-то из оставшихся троих. И вот еще что: старик вполне способен все это сделать. Обезглавливание с помощью проволоки или больших острых ножниц не требует особых усилий. Подойдет и предмет вроде медицинского скальпеля. Старичок находился в исповедальне довольно долго, а его дряхлость, о которой мы наслышаны, могла быть и притворной. Он последним видел священника. Это версия номер один. Но ведь на роль убийцы подходит и человек в черной ветровке. Он мог задвинуть ширму так, чтобы старик не увидел мертвого священника. А старичок прождал напрасно. Он так и ушел, не облегчив душу. Может, он устал ждать. Ведь он такой слабенький, как уверяет Коулман. Может, старичок случайно задремал в своем отсеке, и ему почудилось, будто он уже исповедался. Это версия номер два Версия третья: преступник – человек с бритой головой. Он убивает священника и, закрыв ширму, выходит из исповедальни. Но человек в ветровке видел святого отца, а значит, тот был еще жив. Все могло происходить именно так. А может быть, бритый убил священника, а тот, в ветровке, разозлившись, что его очередь никак не подходит, покинул кабинку, так и не покаявшись в грехах. Весьма вероятно, он не пожелал пропускать большую часть мессы. Тут возможен любой вариант,– подвел итог Киндерман.– А как оно было на самом деле – никто пока не знает. Как говорится, дальше – тишина.

Изложение фактов, касающихся убийства, последовало стремительно, почти скороговоркой. Аткинс понимал, что лирические отступления Киндермана означали лишь, что тот сейчас обдумывает совершенно иные вещи, и, вероятно, размышления уже успели натолкнуть его на нечто важное. Сержант кивнул. Аткинса заинтересовало, почему его шеф спросил Патерно о том, с каким звуком закрывалась деревянная ширма. Однако он предпочел не задавать лишних вопросов.

– Райан, вы сняли для меня отпечатки пальцев? – осведомился Киндерман.

Оглянувшись, Аткинс увидел, что к ним подходит Райан.

– Да, целую кучу,– отозвался тот.

Киндерман безразлично посмотрел на него и отметил:

– Достаточно и одного, лишь бы он был четким.

– Такой у нас есть.

– Вы сняли их и снаружи, и внутри, разумеется?

– Нет, внутри мы не снимали.

– Тогда я сейчас зачитаю вам ваши права. Слушайте внимательно,– рассердился Киндерман.

– А как, вы думаете, мы это сделаем, если труп все еще в исповедальне?

Райан был совершенно прав. Стедман давно закончил обследование тела Все необходимые фотографии были сделаны, слово осталось только за Киндерманом. Но тот решил повременить с осмотром трупа.

Киндерман знал священника лично. Когда-то давным-давно одно общее дело сблизило их, и вместе с отцом Дайером, в те годы заместителем этого священника, они втроем заваливались иногда в «Могилку», брали по кружке пива и вели долгие-долгие беседы. Киндерман любил погибшего.

– Тут ты, пожалуй, прав,– согласился следователь с Райаном.– Спасибо за своевременное напоминание. Не знаю, что бы я без тебя делал. Честно говорю.

Райан сердито посмотрел на него и, развернувшись, плюхнулся на одну из скамей. Он сложил руки на груди и приготовился ждать.

Киндерман прошел к злополучной исповедальне. Кровавые следы на полу уже вытерли, и было видно, как блестят кафельные плитки – по ним только что прошлись мокрой тряпкой. Какое-то время следователь молча стоял перед дверью, а потом неожиданно распахнул ее. Отец Бермингэм сидел на своем месте. Стены и потолок были забрызганы кровью, а в широко раскрытых глазах священника застыл ркас. Но чтобы перехватить этот взгляд, следователю пришлось наклониться. Ибо голова священника покоилась у него на коленях, и руки поддерживали ее так, словно выставляли напоказ.

Киндерман тяжело вздохнул и шагнул внутрь. Он приблизился к священнику, осторожно поднял его левую руку и на ладони обнаружил уже знакомый символ Близнецов. Опустив руку, он оглядел другую. На ней отсутствовал указательный палец.

Закончив осмотр трупа, Киндерман взглянул на небольшое черное распятие, висевшее на стене позади стула Еще немного постояв, он повернулся, вышел из исповедальни и сразу же столкнулся с Аткинсом. Киндерман сунул руки в карманы и, не глядя на помощника, приказал еле слышным голосом:

– Вынесите его отсюда. Сообщите Стедману. И снимите отпечатки пальцев с внутренней стороны ширмы.

Он медленно направился в глубь церкви.

Аткинс молча наблюдал за шефом. «Такой рослый, сильный мужчина,– рассуждал про себя сержант,– и каким же жалким и одиноким он сейчас кажется».

Киндерман тяжело опустился на скамью.

Аткинс отвернулся и пошел искать Стедмана.

Сложив на коленях руки, Киндерман мрачно уставился на них. Он вдруг почувствовал страшное одиночество. «Преднамеренность и случайность,– размышлял он.– Бог существует, это нам известно. Очень хорошо. Но о чем же он сейчас думает? Почему бы ему не вмешаться в это дело прямо сейчас? У нас ведь свобода выбора. Ну, хорошо. Раз мы так сами когда-то решили, отступать уже некуда. Может быть, терпению Бога просто нет предела? – На ум ему пришли строки из какого-то романа Честертона: «Когда на сцену является автор, пьеса заканчивается».– Ну и пусть. Кому это надо? И так все слишком далеко зашло. А вдруг сила и власть Бога ограниченны? Почему бы и нет? – Подобный ответ был проще простого и как нельзя лучше вписывался в данную ситуацию. Однако следователю он был явно не по душе.– Так кто же тогда Бог? Какая-нибудь деревенщина? Мужлан? Нет, это невозможно.– Разум Киндермана мог воспринимать Бога только как совершенство.– И нечего тут зря раздумывать».

Следователь покачал головой. Мысль о том, что Бог не всесилен, еще страшнее, чем та, что его вообще нет. Смерть – это конец, по крайней мере так считают те, кто не верит в Бога. А если Бог существует, но он недееспособен, что же он может совершить после смерти? Что если его власть не бесконечна, то и доброта – тоже? Что же получается? Выходит, это какой-то тщеславный, капризный и своенравный бог Иов? А если учесть, что у него в распоряжении целая вечность, то жутко даже представить, на какие новые пытки и мучения может он исхитриться.

Что же это еще за «Бог Ltd»?^[32] Киндерман отбросил эту несуразную мысль. Бог – творец всех светил и небесных гуманностей, создатель силы тяжести и человеческого мозга, он таится в генах и частицах атома. Но как же тогда получается, что он не может справиться с раком или, например, с сорняками?

Киндерман уставился на массивное распятие над алтарем, и глаза его наполнились холодным блеском: «А какова твоя роль во всей этой заварухе? Ты можешь мне ответить? Или хочешь позвать адвоката? Тебе зачитать твои права? Ну, ладно, не надо переживать. Я твой друг. Я могу составить тебе протекцию. Только ответь мне на пару несложных вопросов, хорошо?»

Постепенно взгляд следователя смягчился, и он уже смотрел на крест со смирением, а в глазах застыло лишь удивление.

«Кто же ты? Божий сын? Нет, ты знаешь, что я в это не верю. Я спросил просто из вежливости. Ты не возражаешь, если я буду с тобой откровенен? Хуже от этого не станет. Если я тебе слишком надоем или далеко зайду, сделай так, чтобы в соборе застучали все окна. Я пойму и сразу заткнусь. Просто постучи окнами. Этого достаточно. Совсем не обязательно, чтобы мне на голову обрушилось все здание. С меня и одного Райана довольно. Ты, наверное, это уже заметил. А кто еще дуриком проскользнул к нам в отдел? Ну, не важно, я не хочу никаких обид и разборок. А пока что я не знаю, кто ты. Хотя ты определенно велик. Что, не расслышал? Я говорю: ты некто великий. Это же ясно как день. И мне не нужны доказательства. Какая разница? Для меня это не имеет значения. Я-то знаю. А ты знаешь, откуда мне это известно? Из твоих собственных слов. Когда я читаю “Возлюби врага своего”, я трепещу, я схожу с ума и в моей груди что-то поднимается – нечто такое, что, наверное, было там всегда. Будто бы все мое существо в эти мгновения полнится этой истиной. И тогда мне становится ясно, что ты велик. Никто на земле не смог бы сказать так, как ты. И никто не смог бы сделать того, что сделал ты. Такое просто вообразить невозможно. Твои слова не идут ни в какие сравнения.

И еще кое-что, чем бы я хотел с тобой поделиться. Ты не возражаешь? Хотя чего уж тут возражать. Я просто рассуждаю. Твои ученики увидели тебя на берегу. Они вдруг осознали, что ты восстал из мертвых. Петр стоит на палубе совершенно обнаженный. Почему бы и нет? Он рыбак, он молод и наслаждается жизнью. И вот теперь он не может дождаться, когда же судно доплывет до берега. Он возбужден, его переполняет радость, потому что он видит тебя. Он хватает первую попавшуюся под руку тряпку – ты помнишь это? – но не может потратить и минуту на то, чтобы как следует облачиться в нее. Поэтому он обматывает ее вокруг бедер, прыгает в воду и как сумасшедший гребет к берегу. Это уже кое-что. Когда я об этом думаю, я расцветаю. Это так не похоже на картину с изображением святых, где все насквозь пропитано благоговением и почтительностью. Все такое неподвижное. Вот это, возможно, и есть настоящий обман. Здесь же не было никакой тайны, никакого застывшего образа. И я верю, что все было именно так. Ибо это близко любому человеку, это удивительно и похоже на правду. Видимо, Петр очень любил тебя.

Так же как и я. Это тебя удивляет? Что ж, это действительно так. Ты существовал на самом деле, и эта мысль согревает меня. Ты воскрес – и это даже в меня вселяет надежду. А то, что ты, возможно, и поныне существуешь,– наполняет меня спокойствием и радостью. Я хотел бы дотронуться до тебя и увидеть, как ты улыбаешься. Ведь хуже от этого не станет.

Ну, хватит тут растекаться медом. Кто же ты? И чего ты хочешь от нас? Чтобы мы принимали страдания, как это сделал Ты на кресте? Ну что ж, мы так и поступаем. А потому, пожалуйста, не майся бессонными ночами, кумекая над этой проблемой. Мы в отличной форме. У нас все в порядке. Вот, пожалуй, и все, о чем я хотел поведать тебе в первую очередь. Да, еще кое-что. Отец Бермингэм, твой друг, передает тебе привет».

 ВТОРНИК, 15 МАРТА

 Глава седьмая

Киндерман явился в контору к девяти утра. Аткинс уже поджидал его. Результаты лабораторной экспертизы лежали на столе.

Киндерман уселся на свое место и освободил пространство для отчета, отодвинув в сторону книги с загнутыми страницами. В отчете подтверждалось использование сукцинилхолина. Здесь же приводились данные исследований отпечатков пальцев, снятых с наружных и внутренних металлических ручек деревянной ширмы в исповедальне. Они совпадали и не принадлежали убитому священнику.

Информация, полученная из редакции «Вашингтон пост», оставалась пока прежней: никаких новых сообщений не поступало. Аткинс добыл историю болезни Патерно, а также все сведения о нем, но Киндерман не стал тратить время на их изучение и лишь махнул рукой.

– Для нас это не представляет ровным счетом никакого интереса,– пояснил он.– Надо искать неизвестного с целлофановым пакетом и того, другого, в ветровке с капюшоном. Не путай меня больше. Кстати, где Райан?

– Он сегодня не работает,– сообщил Аткинс.

– Да, я забыл.

Киндерман вздохнул и откинулся на спинку стула. Потом посмотрел на коробку с салфетками, стоящую на столе, и, казалось, снова погрузился в размышления.

– Талидомид излечивает проказу,– рассеянно произнес следователь, а потом резко наклонился к Аткинсу: – Ты никогда не задумывался над тем, почему скорость света служит предельной величиной во всей Вселенной?

– Нет,– растерялся Аткинс.– А почему?

– Не знаю,– ответил Киндерман и пожал плечами.– Я просто так спросил. И кстати, раз уж мы занялись этим делом, ты знаешь, что говорит Церковь об ангелах? Что является основой их существа?

– Чистая любовь,– не задумываясь, изрек Аткинс.

– Вот именно. Даже падшего ангела. А почему раньше ты мне этого никогда не говорил?

– А вы никогда меня не спрашивали.

– Неужели я должен помнить о мелочах?

Следователь стремительно выудил из кучи бумаг на столе зеленую книгу и раскрыл ее там, где между страницами торчала этикетка от банки из-под маринованных огурцов, служившая теперь закладкой.

– Я случайно натолкнулся на эту мысль,– заявил Киндерман,– вот здесь, в книге, которая называется «Сатана». Ее написали твои друзья, католики и теологи. Слушай!

И следователь начал громко читать:

– «Существо ангела совершенно. Поэтому пламя ангельской любви не может разгораться постепенно. В этой любви нет начальной стадии тления. Ангел мгновенно вспыхивает разрушительной, сжигающей любовью, которая никогда не убывает».

Киндерман сунул книгу обратно в ворох бумаг на столе.

– Там еще говорится, будто такое положение вещей не может измениться. Независимо от того, что за ангел имеется в виду – падший или какой другой. Так зачем же мы все время твердим, будто это дьявол и черти вокруг нас устраивают разного рода беспорядки и заварушки? Все это ерунда. Такого просто быть не может. Во всяком случае, по мнению Церкви.

Киндерман уже вновь рылся на столе в поисках следующей книги.

– А как обстоит дело с отпечатками пальцев? – поинтересовался Аткинс.

– Ага! – обрадовался Киндерман, вытаскивая наконец нужную книгу и раскрывая ее на загнутой странице.– Вот теперь мы кое-чему можем поучиться и у птиц.

– Поучиться у птиц? – в недоумении повторил Аткинс.

Лицо Киндермана просветлело:

– Аткинс, что я сказал тебе буквально минуту назад? Теперь внимание. Послушай, что пишут про птицу-конька.

– Птицу-конька?

Киндерман загадочно взглянул на сержанта и подмигнул ему:

– Аткинс, пожалуйста, больше так не делай.

– Хорошо, не буду.

– Хорошо, ты не будешь. А теперь я поведаю тебе о том, как птица-конек...– Тут Киндерман выдержал небольшую паузу.– О том, как птица-конек вьет свое гнездо. Это невероятно.

Он раскрыл книгу и начал читать:

– «Конек использует для постройки гнезда четыре вида материалов: мох, паутину, лишайник и перья. Сначала он находит подходящую ветку, напоминающую рогатку. Затем собирает мох и покрывает им эту рогатку. Большая часть мха падает, но конек настойчив: он трудится до тех пор, пока кусочки мха не налипнут на ветку. После этого птица переключается на паутину: прижимает ее ко мху, пока та не прилипнет, а потом начинает растягивать нити, чтобы связать свое будущее гнездо. И вот наконец дно гнезда готово. Тут птичка снова начинает таскать кусочки мха. Сооружение по форме напоминает чашу. Сначала конек плетет гнездо горизонтальными нитками паутины, затем вертикальными, соединяя в единое целое кусочки мха При этом все тельце конька беспрестанно вращается. Когда гнездо обретает нужные очертания, начинается новый этап: прижимание кусочков мха грудкой и утаптывание дна лапками. Когда гнездо свито на одну треть, птичка отправляется на поиски лишайника. Он будет покрывать только внешнюю часть гнезда, и для этого конек проделывает сложные акробатические трюки. Когда «чаша» готова на две трети, строительство проходит уже несколько по-другому, ибо надо позаботиться и о том, чтобы обеспечить наиболее удобный подлет к гнезду. Оставляется аккуратное отверстие, которое укрепляется лишайником и мхом, после чего достраивается купол гнезда и начинается отделка изнутри перьями».

Закончив чтение, Киндерман отложил книгу в сторону.

– А ты думал, Аткинс, что это так легко – вить гнездо? Что можно запросто заказать сборный двухэтажный домик где-нибудь на фирме в Фениксе? Ты смотри, что происходит! Ведь птичка должна заранее иметь представление о том, как в конечном итоге будет выглядеть ее гнездо. К тому же необходимо точно рассчитать, где и сколько мха и лишайника надо уложить, чтобы форма стала идеальной. Что это – ум? У этой птички мозг с бобовое зернышко. Что же руководит ею, когда она так безупречно ведет постройку? Думаешь, Райан смог бы свить такое гнездо? Впрочем, это не важно. И еще кое-что, так, пища для ума. Где на Земле можно отыскать стимул – этакий метод кнута и пряника, о котором талдычат специалисты по поведению и который так необходим этой птичке, чтобы безупречно выполнить все тринадцать различных операций по витью гнезда? Б. Ф. Скиннер делал вот что: он тренировал во время Второй мировой войны голубей, и из них получались настоящие камикадзе. Ты сам можешь об этом прочитать в книгах. Этим голубям к брюшкам привязывали маленькие бомбочки. Однако раз за разом случалось так, что птица сбивалась с курса и бомбы падали на Филадельфию. К тому же самому ведет и отсутствие свободного выбора у человека.

Что же касается отпечатков пальцев, то они ничего не означают: они лишь подтверждают вещи, давно мне известные. Убийца сам закрыл ширму в исповедальне, чтобы тот, кто ожидал своей очереди с другой стороны, не увидел мертвого священника. И еще для того, чтобы мы заподозрили в преступлении кого-нибудь другого. Вот для этого он и задвинул ширму так, чтобы стук услышал Патерно. Убийца таким образом заставил остальных поверить, будто священник еще жив, а он – этот неизвестный – закончил свою исповедь, так как ширма задвинулась с его стороны. И это вполне объясняет задержку, о которой мне поведал Патерно: сначала ширма движется, потом пауза, а затем она захлопывается до конца. Ведь убийца не мог полностью закрыть ее изнутри, поэтому он задвигает ее уже с внешней стороны. И отпечатки пальцев, несомненно, принадлежат именно ему. В силу этого наголо бритый человек автоматически исключается – он находился в левом отсеке исповедальни. Отпечатки пальцев и эти странные звуки – все с правой стороны. Значит, убийца – либо старичок с пакетом, либо мужчина в черной ветровке с капюшоном.

Киндерман встал и направился к вешалке за пальто.

– Сейчас я собираюсь в больницу, мне пора навестить отца Дайера. А ты, Аткинс, проведай-ка нашу старушку. Дело о Близнеце уже на месте?

– Нет, пока еще нет.

– Позвони снова. Затем вызови свидетелей из церкви: пусть они составят словесные портреты подозреваемых. Сделай с них наброски. Действуй. Встретимся у рек Вавилона^[33]. Чую, мне придется выслушать серьезные жалобы.– У двери Киндерман замешкался.– Я сейчас в шляпе?

– Да.

– Ничего-ничего, это всего-навсего привычка.– Он вышел и тут же возвратился.– А вот еще предмет для разговора, но это уже как-нибудь потом: кому может прийти в голову носить зимой белые полотняные штаны? Подумай. Adieu. И помни обо мне.

Киндерман снова вышел, но на этот раз уже не вернулся.

Аткинс принялся соображать, какие дела ему раскидать в первую очередь.

До Джорджтаунской больницы было только две остановки. Киндерман приблизился к справочному столу с целым кульком гамбургеров в руке. Другой он бережно прижимал к себе большого плюшевого медведя в бледно-голубых шортах и рубашке с короткими рукавами.

– Добрый день, мисс,– обратился он к дежурной.

Девушка подняла глаза и увидела перед собой огромного медведя. На рубашке пестрела надпись: «Если хозяину грустно, немедленно выдайте ему шоколадку».

– Очень остроумно,– улыбнулась девушка. – Это для мальчика или для девочки?

– Для мальчика,– насупился Киндерман.

– Как его зовут?

– Отец Джозеф Дайер.

– Я вас правильно расслышала? Вы сказали «отец»?

– Да, именно так. Отец Дайер.

Девушка удивленно посмотрела сначала на медведя, потом на Киндермана. И только тогда заглянула в списки больных.

– Невропатология, палата номер четыреста четыре, четвертый этаж. Из лифта – направо.

– Спасибо большое. Вы очень любезны.

Когда Киндерман подошел к палате, Дайер полулежал в подушках и, водрузив на нос очки, увлеченно читал газету. «Знает ли он о случившемся?» – подумал Киндерман. Возможно, нет. Дайер, видимо, попал сюда как раз тогда, когда и произошло убийство. Следователь надеялся, что врачи серьезно занялись здоровьем священника и подлечили его нервы. По крайней мере, спокойное поведение отца Дайера и выражение его лица свидетельствовали о том, что он чувствует себя гораздо лучше.

Осторожно ступая, Киндерман медленно подошел к кровати. Дайер не заметил своего друга. А тот внимательно разглядывал священника и в конце концов сделал вывод, что пока вроде все идет нормально. Однако следователя насторожило то, как тщательно Дайер изучает газету. Может, он уже успел прочитать и про убийство? Следователь бросил взгляд на название газеты и остолбенел.

– Ну? Может быть, сядешь, наконец, или так и будешь торчать надо мной и распространять свои микробы? – внезапно спросил Дайер.

– Что это ты читаешь? – каменным голосом произнес Киндерман.

– «Женская одежда», ежедневный выпуск. А что? – Иезуит скосил глаза и увидел медведя.– Это мне?

– Я подобрал его на улице и решил, что это как раз для тебя.

– О!

– Тебе не нравится?

– Цвет чуток подкачал,– с важностью изрек Дайер. И вдруг зашелся в кашле.

– Так, я все понял. А кто пытался меня убедить, что ничего серьезного? – упрекнул его Киндерман.

– Кто же знал? – угрюмо буркнул Дайер.

Киндерман вздохнул с облегчением. Теперь он окончательно уверился в том, что за здоровье Дайера опасаться нечего. Похоже, тот ровным счетом ничего не слышал об убийстве. Следователь вручил священнику кулек с гамбургерами и медведя.

– На вот, возьми,– проворчал он и, пододвинув стул поближе к кровати, плюхнулся на него.– Не могу поверить, что ты так увлекся «Женской одеждой».

– Я должен быть в курсе всех событий,– возразил Дайер,– Я ведь не в вакууме даю духовные наставления.

– А тебе не кажется, что на твоем месте лучше было бы почитать религиозные газеты? Или какую-нибудь другую литературу. Ну, например, «Духовные упражнения».

– Там ничего не сказано про моду,– негромко заметил Дайер.

– Жуй гамбургеры,– предложил Киндерман.

– Я не голоден.

– Тогда можешь съесть только первую половину. Это твои любимые, из «Белой башни».

– А вторая половина откуда?

– Вторая – прямо из космоса, непосредственно с твоей родины.

В палату приковыляла полная, коренастая медсестра с резиновым жгутом и шприцем в руках. Вид у нее был усталый.

– Надо взять у вас кровь на анализ, святой отец.

– Опять?

Сестра застыла на месте.

– Что значит – опять? – удивилась она.

– Только что, минут десять назад, у меня уже брали кровь.

– Вы, наверное, шутите, святой отец?

Дайер поднял руку, и на внутреннем сгибе локтя мелькнул маленький кусочек пластыря.

– А вот и дыра,– добавил он.

– Черт побери, а ведь и правда! – возмутилась сестра.

Резко повернувшись, она с воинственным видом покинула палату. Спустя мгновение коридор огласился ее свирепым воплем:

– Кто посмел зайти к этому парню?

Дайер уставился на распахнутую дверь.

– До чего же мне по душе такое внимание и забота,– пробормотал он.

– Да, здесь довольно мило,– согласился Киндерман.– Спокойненько и полнейшая тишина. Кстати, а как у вас здесь с учебной тревогой?

– О, я совсем забыл,– встрепенулся вдруг Дайер. Он дотянулся до ящика тумбочки и, выдвинув его, извлек оттуда вырезанную из журнала карикатуру. Со словами: «Специально берег для вас» – священник протянул ее Киндерману.

Следователь посмотрел на картинку. Там был изображен бородатый рыбак рядом с гигантским карпом. Надпись гласила: «Эрнест Хемингуэй во время пребывания в Скалистых горах выловил карпа более пяти футов длиной, но потом-таки передумал писать об этом».

Киндерман суровым взглядом окинул Дайера и поинтересовался:

– Где ты это достал?

– Вырезал из «Санди мессенджер». Знаешь, а мне немного легче.– Он вынул из пакета гамбургер и начал с аппетитом уплетать его.– М-м, спасибо, Билл. Это прекрасно. Кстати, карп до сих пор плавает в ванне?

– Его казнили вчера вечером.– Киндерман с удовольствием наблюдал, как Дайер принялся за вторую порцию.– Матушка Мэри безутешно рыдала за столом. Что же касается меня, то я хладнокровно принимал в это время ванну.

– Это чувствуется,– заметил Дайер.

– Как вам нравятся гамбургеры, святой отец? Кстати, сейчас ведь Великий пост.

– Я освобожден от всех постов,– возразил Дайер.– Я болен.

– А на улицах Калькутты дети умирают от голода.

– Они не едят коров,– парировал Дайер.

– Все, сдаюсь. Еврей, выбирая в друзья священника, получает кого-нибудь вроде Тейяра де Шардена^[34]. А что мне досталось? Священник, который интересуется новинками женской моды и обращается с людьми так, будто у него в руках кубик Рубика: вертит его во все стороны, как ему понравится. Главное, чтобы получился один цвет. Кому все это надо?

– Не желаешь гамбургер? – Дайер протянул Киндерману кулек.

– Пожалуй, один съем.– Глядя на с аппетитом жующего Дайера, лейтенант почувствовал, что и впрямь проголодался. Он сунул руку в кулек и вынул гамбургер.– Мне они особенно нравятся из-за этих маленьких маринованных огурчиков. Без них как будто что-то теряется.

Киндерман отхватил здоровенный кусище, и как раз в этот момент в палату вошел врач.

– Доброе утро, Винсент,– поздоровался Дайер.

Амфортас кивнул Остановившись возле кровати, он взял со столика карту назначений и молча пробежал ее глазами.

– А это мой друг, лейтенант Киндерман,– представил следователя Дайер.– Билл, познакомься, это доктор Амфортас.

– С удовольствием,– приветливо откликнулся Киндерман.

Казалось, Амфортас не слышал его. Он что-то записывал в карте.

– Меня вроде завтра выписывают...– начал было священник.

Амфортас кивнул и положил карту на место.

– А мне здесь понравилось,– заявил Дайер.

– Да, и медсестры тут просто потрясающие,– добавил Киндерман.

Впервые за все время Амфортас взглянул на следователя. Лицо его по-прежнему оставалось безучастным, глаза серьезными, но в глубине этих грустных темных глаз скрывалась какая-то тайна.

«О чем он сейчас думает? – размышлял Киндерман.– Мне показалось или я действительно вижу улыбку в этих полных печали глазах?»

Их взгляды встретились лишь на мгновение, и уже через минуту Амфортас повернулся и вышел из палаты. В коридоре он сразу же свернул налево и скрылся из виду.

– Твой врач, похоже, хохочет без умолку,– пошутил Киндерман.– С каких это пор талантливые трагики занимаются медициной?

– Бедный парень,– посочувствовал Дайер.

– Бедный? А что с ним случилось? Вы уже успели подружиться?

– Он потерял жену.

– А, понимаю.

– Он так и не оправился полностью.

– Развод?

– Нет, она умерла.

– Жаль. И давно?

– Уже три года,– ответил Дайер.

– Это гигантский срок,– заметил Киндерман.

– Я знаю. Но она умерла от менингита.

– Что ты говоришь!

– И он до сих пор не может простить себе ее смерть. Он сам лечил жену, но не смог не только спасти, но даже облегчить ее страдания. И это разрывало его сердце. Сегодня он работает здесь последний день, а затем увольняется. Он решил посвятить всего себя исследовательской работе. А начал он свои опыты вскоре после потери супруги.

– А что он исследует? – заинтересовался Киндерман.

– Боль,– охотно пояснил священник.– Он изучает боль.

Киндерман явно заинтересовался.

– Ты что, все о нем знаешь? – удивился он.

– Да, вчера он мне полностью открылся,– кивнул Дайер.

– Он любит поговорить?

– Ну, ты же знаешь, как действуют на людей священники. Мы как магнит для встревоженной души.

– А можно сделать соответствующее заключение и относительно меня?

– Если галоши подходят, почему бы их не надеть?

– А он католик?

– Кто?

– Тулуз Лотрек. Разумеется, доктор – о ком же я еще могу спрашивать?

– Ну, ты частенько так неясно выражаешься...

– Это обычный способ. Особенно когда имеешь дело с чокнутым. Итак, Амфортас католик или нет?