Текст книги "Бич Божий"

Автор книги: Уильям Дитрих

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц)

Аттила повернулся к нам.

– Слушайте меня, римляне. Ваш новый бог – это мы, Люди утренней зари. И нам выбирать, кто будет жить, а кто умрёт, какой город станет процветать, а какой сгорит, кто двинется вперёд, а кто отступит. Ибо у нас – меч Марса. – Он кивнул, как бы подтверждая свою воинственную речь. – Но я хороший хозяин, а вы были добрыми хозяевами для Эдеко. Сегодня вечером мы устроим пир и начнём знакомиться друг с другом. А уж потом решим, какими союзниками мы станем.

Смущённое подобным приёмом, наше посольство покинуло дворец и вернулось в палатки у реки, чтобы передохнуть и посовещаться. Бигилас и Рустиций, лучше прочих знавшие гуннов, были не столь обескуражены. Они сказали, что агрессивное начало переговоров с Аттилой – всего лишь тактический ход.

– Он пользуется частой переменой своего настроения, поскольку это помогает ему запугивать противников и править гуннами, – пояснил Бигилас. – Я видел, как он в ярости бросался на землю, бился в судорогах и кровь текла у него из носа. Видел, как он голыми руками разодрал на куски врага, вырвал у него глаза и сломал ему руки, а его жертва оцепенела от страха и не могла защититься. Но я же видел, как он держал на руках младенца, как целовал ребёнка или плакал, словно женщина, когда его любимый воин погиб на поле боя.

– Я рассчитывал на более терпеливую дипломатию, – признался Максимин.

– На банкете Аттила будет вести себя гостеприимнее и на время забудет об этих требованиях, – сказал Бигилас. – Он своего добился. И мы тоже своего добились, показав Эдеко могущество Константинополя. Очевидно, кто-то уже успел передать ему наш разговор в пути, и он знал о нём до нашего приезда. Гунны отнюдь не глупы. Теперь, побушевав и похваставшись победами, Аттила постарается завязать с нами дружбу.

– Похоже, вы в этом уверены.

– Я ничего не утверждаю, посол. Я просто полагаю, что в конце концов всё пойдёт по-нашему.

Бигилас улыбнулся какой-то загадочной улыбкой, скорее скрывавшей, чем раскрывавшей его намерения.

Мы помылись тёплой, прогретой летним солнцем водой с реки, переоделись в наши лучшие одежды и вернулись вечером в большой зал на пир, устроенный Аттилой в честь приехавших гостей, то есть нас. В этот раз приёмный зал заметно расширился, исчезли гобелены и перегородки за троном Аттилы, открыв возвышение с королевской кроватью под полотняным балдахином. Мне показалось странным, что спальня монарха выставлена на всеобщее обозрение, поскольку римские спальни были небольшими и уединёнными. Но Рустиций разъяснил нам, что у гуннов подобная интимность – знак гостеприимства. Хозяин как бы приглашал нас в самый центр своей жизни.

Аттила сидел и ждал гостей у подножия этого возвышения, на ложе, куда более удобном, чем простое кресло, в котором мы видели его, впервые попав во дворец. Пиршественный стол раскинулся во всю длину зала – от ложа до двери. Каждому вошедшему подносили золотую чашу с привезённым издалека вином. Мы, нарядно одетые римляне, неловко протиснулись в зал и встали вплотную с гуннами, германцами и гепидами, ожидая разрешения сесть. Эдеко опять шепнул что-то на ухо Бигиласу, точно они были старыми знакомыми. Переводчик кивнул. Максимин тоже заметил это и нахмурился.

Наконец Аттила приказал нам сесть и сам устроился за столом. Его министр – перебежчик Онегез – расположился справа от короля, а двое его сыновей, Эллак и Данзиг, – слева. Мальчики выглядели робкими, запуганными и лишёнными бьющей через край энергии, столь характерной для подростков. Нас, римлян, попросили сесть по левую сторону: Максимина – поближе к Аттиле, а меня – рядом с послом, чтобы, если понадобится, вести записи. Вслед за нами свои места заняли гунны. Каждый из них представился нам, говоря по-гуннски. Среди них, конечно, находились Эдеко, Онегез и Скилла, но было много и других вождей. Так много, что я не сумел всех запомнить. Назову лишь отдельные имена: Октар, Балан, Эскам, Тотила, Брик, Агус и Стурак. Они вкратце перечислили свои подвиги в сражениях, перед тем как сесть, и большинство этих подвигов было связано с разгромом римских армий, убийством наших солдат и грабежом римских городов. За их спинами я увидел немало знамён из конских волос с обозначенными на них странными названиями вроде Акатири, Соросги, Ангискири, Барселти, Кадисени, Сабирси, Баундури, Садагарии, Зазаи и Албани. Я произношу их на свой лад, потому что у гуннов, разумеется, не было письменного языка, а их наречие искажало латинские и греческие слова.

Расторопные слуги носили железные ошейники, как у охотничьих собак, а руки у них были крепкими и массивными, словно балки на крышах. Они подали на стол золотые и серебряные блюда, доверху наполненные дичью, олениной, мясом кабана, бараниной, говядиной, фруктами, кореньями, запеканками и тушёными овощами. Женщины угощали нас вином и кумысом. Я ещё никогда не видел таких красавиц: они были даже прекраснее девушек – участниц константинопольских фестивалей. Как померкла бы моя надменная Оливия, окажись она в этом цветнике! Все они были рабынями, привезёнными в Хунугури из их родных краёв – от Персии до Фризии[43]43
  Фризия – земля фризов, племени, обитавшего на морском побережье между Рейном и Амизией (север Германии).


[Закрыть]. Одни – с кожей тёмной, как красное дерево, другие – со светящейся и нежно-белой, как алебастр; с волосами разнообразнейших оттенков – бледного полотна, пшеничных колосьев, янтаря, тёмно-коричневой норки и чёрного обсидиана[44]44
  Обсидиан – вулканическое вещество чёрного цвета.


[Закрыть], и глазами, отливавшими то сапфиром, то изумрудом, то каштаном, то опалом, то чёрным деревом. Гунны не придавали особого значения женскому изяществу, но нас, римлян, – кроме Максимина – просто заворожил этот хоровод пленниц, и я вспомнил женщин в доме Аники. Признаюсь, я надеялся, что мне и сейчас предложат одну из рабынь – «в знак гостеприимства». А если это случится, смогу ли я ненадолго ускользнуть от старого сенатора и воспользоваться шансом? Больше всего на свете я хотел отдохнуть от постоянного мужского общества и чувствовал, что моя плоть вот-вот готова взорваться. Дружеское предупреждение Скиллы оказалось верным.

В одной из пленниц я узнал черноволосую девушку, стоявшую у ворот. Её редкую красоту подчёркивал умный взгляд, полный огня и страсти. Она появилась в зале в лёгких туфельках и как будто плыла, а не шла. Я мог поклясться, что девушка обернулась и украдкой посмотрела на меня, пока я следил за ней, не отводя глаз.

– Ты ведь говорил, Ионас, что не хотел бы потерять голову, попав к гуннам. Но, боюсь, ты просто сломаешь шею, если будешь так вытягивать её, наблюдая за этой служанкой, – сказал мне по-латыни Максимин, с дружелюбной бесстрастностью глядевший на сидевшего напротив гунна.

Я уткнулся в тарелку.

– Не думаю, что я вёл себя как-то необычно.

– Не сомневайся, Аттила видит всё, что мы делаем.

Каган снова был одет проще любого из гостей. Никаких королевских регалий и никаких украшений. На нём не было даже короны. И если его полководцы не могли обойтись на пиру без золотых блюд, захваченных у побеждённых, то Аттила ел из деревянной чаши и пил из деревянного кубка, не произнося ни единого слова. Он отказался от алкоголя и довольствовался обычной водой, не взял ни ломтя хлеба и даже не прикоснулся к сладостям. Король рассматривал сидящих за столом тёмными, глубоко посаженными, проницательными глазами, точно он был зрителем необычного спектакля. В тени у подножия кровати неподвижно, как колонна, стояла женщина.

– Кто это? – спросил я Максимина.

– Королева Керка, главная из его жён и мать принцев. У неё свой собственный дом и владения, но она всегда присутствует вместе с мужем на приёмах вроде этого.

Сыновья Аттилы ели с какими-то деревянными выражениями на лицах, не смея даже взглянуть на отца и сидевших рядом. Вскоре за столом появился и третий мальчик. Он кивнул матери и приблизился к королю. Мальчик был моложе братьев и хорош собой. Я увидел, как Аттила впервые ласково улыбнулся и ущипнул сына за щёку.

– А кто он?

– Должно быть, Эрнак. Мне говорили, что он любимый сын короля.

– А почему именно он?

Рустиций наклонился ко мне.

– Прорицатели Аттилы предсказали, что его империю ждёт кризис, но Эрнак восстановит её единство.

– Власть Аттилы пошатнётся?

Мне стало любопытно. Сначала гибель напророчили Риму, а затем Аттиле. Просто состязание пророчеств!

– Что-то не похоже. Стоит только посмотреть на него – и сразу усомнишься.

– Кризис наступит лишь после победы над нами.

Заиграла музыка – оркестр из барабанов, флейт и неизвестных мне струнных инструментов, а гунны запели заздравную песнь. Их низкие голоса напоминали пчелиное жужжание, однако в них, да и в самой музыке была некая гипнотическая сила. Вокруг шумели, а мы уже немало выпили, так что перевод дался мне с трудом, но и того немногого, что я услышал, было достаточно, чтобы понять, что в песне говорилось об уничтоженных врагах. В сущности, это была баллада, воспевавшая победы гуннов над остготами[45]45
  Остготы (остроготы, грейтунги) – восточная ветвь готов, германских племён, населявших в III в. н. э. северное Причерноморье. В 375 г. их племенной союз был уничтожен гуннами, пришедшими из Средней Азии. Поневоле влившись в армию гуннов и вынужденные участвовать в их военных походах, остготы обрели самостоятельность только после смерти Аттилы (453). Позднее осели в Паннонии и вошли в состав Римской империи на правах федератов, однако совершали набеги на земли Восточной Римской империи. Императору Зенону Исавру удалось отбить угрозу, и остготы во главе с Теодорихом двинулись в Италию против Одоакра, командира германских наёмников, который низложил императора Западной Римской империи и узурпировал власть в Италии. В 488 г. остготы разгромили войска Одоакра и убили его самого, а к 493 г. овладели всей Италией.


[Закрыть], гепидами, римлянами и греками. Очевидно, певшие забыли, что в зале собрались представители всех этих народов. Что ж, гунны победили, а наша ущемлённая гордость для них ничего не значила.

Вслед за пением настала пора иных увеселений – перед нами выступили танцующие женщины и акробаты, жонглёры и фокусники, мимы и комические актёры. Аттила наблюдал за ними столь уныло и равнодушно, словно это были тени, передвигавшиеся по стене.

Веселье достигло кульминации, когда из тени вылетел карлик и перекувыркнулся в воздухе.

Он спрыгнул на пол, надел шутовскую корону, и все гунны, кроме Аттилы, встретили его восторженными возгласами. Это было нелепое маленькое существо с тёмной кожей, короткими ножками, длинным туловищем и плоским, похожим на луну лицом. Карлик словно был злой карикатурой на гуннов, таким, какими они представляются нам, римлянам. Он принялся отплясывать и что-то продекламировал высоким, писклявым голосом.

– Зерко! – кричали гунны. – Король племён!

Аттила скривил рот в гримасе, словно ему давно наскучили выходки шута.

– Нашему хозяину не нравится этот малыш, – прошептал я. – Почему?

– Карлик был любимцем его брата Бледы, а Аттиле не по душе воспоминания о нём, – пояснил Бигилас. – Король слишком серьёзен и не ценит шуток, так что уродец не в его вкусе. После смерти Бледы он подарил Зерко римскому генералу Аэцию – тот когда-то был заложником у гуннов. Однако карлик ещё при Бледе и с его разрешения смог жениться на рабыне и, оказавшись в Риме, сильно тосковал по супруге. Так что Аэцию пришлось уговорить Аттилу забрать шута назад. Король согласился без всякой охоты и до сих пор об этом жалеет. Он постоянно обижает и мучает карлика, но малыш терпит ради любимой жены.

– А она тоже карлица?

– Нет, высокая, красивая женщина. Как мне говорили, она привыкла к шуту и научилась его любить. Все отнеслись к их браку как к шутке, однако эта пара сумела за себя постоять и разочаровала насмешников.

Карлик поднял руки.

– Добро пожаловать, римляне. Вас приветствует король жаб! – воскликнул он. – Если вы не способны нас победить, то по крайней мере постарайтесь перепить!

Гунны засмеялись. Зерко подпрыгнул и без предупреждения устроился у меня на коленях. Его движение походило на прыжок большой собаки, и от удивления я даже расплескал вино.

– Я сказал пить, а не проливать!

– Отстань от меня, – в отчаянии прошептал я.

– Нет! Каждому королю нужен трон. – Карлик наклонился, обнюхал Максимина и поцеловал его бороду. – И королева.

Гунны громко расхохотались.

Сенатор смущённо покраснел, а я растерялся и не знал, что делать. Карлик вцепился в меня, словно обезьяна. Я огляделся по сторонам. Женщина, приковавшая к себе моё внимание, с любопытством следила за мной.

– Почему ты смеёшься над нами? – прошипел я.

– Потому что хочу предупредить вас об опасности, – тихо ответил коротышка. – Не верьте своим глазам. Здесь всё напоказ, а суть совсем иная.

Он соскочил с моих колен и с безумным смехом выбежал из зала.

Что бы это могло значить? Я был ошеломлён.

Аттила встал.

– Ну, хватит с нас его дурачеств.

Это были его первые слова за целый вечер. Все смолкли, и веселье сразу улетучилось, уступив место напряжению.

– У вас, римлян, есть подарки, не так ли? – обратился к нам король.

Максимин поднялся, немного пошатываясь от волнения.

– Да, мы привезли их, каган. – Он хлопнул в ладоши. – Позволь их принести.

На коврах расстелили отрезы розового и жёлтого шёлка, и они вспыхнули, как утренние лучи. В открывшихся маленьких сундуках лежали груды монет. На деревянное блюдо Аттилы высыпалась груда драгоценностей. Мечи с гравировками и пики прислонили к изголовью кровати Аттилы. Сакральные кубки разложили на софе, а для расчёсок и зеркал нашли место на львиной шкуре. Гунны с жадностью разглядывали дары и перешёптывались.

– Вот наглядное доказательство добрых намерений императора, – сказал Максимин.

– А вы отвезёте ему наглядные доказательства моих добрых намерений, – отозвался Аттила, – среди них будет множество соболиных и лисьих шкур, благовония, благословлённые нашими шаманами, и многое другое. Вы получите всё это независимо от того, к какому соглашению мы придём. Это слово Аттилы.

Его военачальники одобрительно застучали по столу.

– Но Рим богат, а Константинополь – богатейший из его городов, – продолжил король. – Это всем известно, и мы знаем, что вы привезли лишь символические подарки. Разве не так?

– Мы не столь богаты, как вы полага...

– У Людей утренней зари договоры скрепляются кровью и браками. Я сейчас размышляю о последнем и хочу иметь доказательства первого. Императоры один за другим отправляли в Хунугури своих сыновей и дочерей. Генерал Аэций жил у нас в годы моего детства. Я дрался с ним в грязи. Он был старше, но я крепко бил его.

В зале засмеялись.

Аттила резко повернулся и указал пальцем на Бигиласа.

– У тебя, единственного из прибывших к нам римлян, есть сын. Это правда?

Вопрос кагана застал Бигиласа врасплох.

– Да, мой господин.

– Этот мальчик станет нашим заложником и гарантом твоих добрых намерений. Он будет доказательством того, что ты доверяешь Аттиле так же, как он доверяет тебе.

– Каган, но мой сын ещё в Констан...

– Ты вернёшься за ним и привезёшь его, а твои спутники ознакомятся тем временем с обычаями гуннов. И лишь когда твой мальчик появится здесь, мы сможем завершить переговоры. Тогда я и узнаю, держишь ли ты своё слово и решишь ли доверить мне собственного сына. Понял?

Бигилас с тревогой посмотрел на Максимина. Сенатор нехотя кивнул.

– Как прикажете, каган. – Переводчик поклонился. – Уж если ваши всадники смогли обогнать нас и сообщить вам об этом...

– Тебя тоже будут сопровождать в пути, – кивнул Аттила. – А теперь мне пора спать.

Его фраза означала, что вечер подошёл к концу. Гости поспешно поднялись и начали двигаться к выходу. Гунны пробирались вперёд и без каких-либо претензий на вежливость расталкивали остальных. Пир внезапно завершился, но наше пребывание в Хунугури, по-видимому, только началось.

Я огляделся по сторонам. Женщина, о которой я непрестанно думал, куда-то исчезла. Похоже, гунны вовсе не собирались предлагать нам пленниц. Что касается Бигиласа, то, вопреки моим ожиданиям, он был не слишком удручён требованием Аттилы. Неужели ему так хотелось вернуться в Константинополь? Я заметил, что он и Эдеко в очередной раз обменялись взглядами.

Я также проследил за Скиллой, притаившимся в дальнем, тёмном углу зала. Молодой человек насмешливо улыбнулся, точно зная какую-то великую тайну, и выскользнул за дверь.

Глава 11
ЖЕНЩИНА ПО ИМЕНИ ПЛАНА

– Позволь мне принести воды, Гуэрнна.

Германская девушка с изумлением посмотрела на Плану.

– Тебе, Плана? Да ты же не желала пачкать свои нежные ручки никакой работой. Не носила ни вязанки хвороста, ни кувшины с водой, с тех пор как очутилась здесь.

Девушка из Аксиополя забрала у Гуэрнны кувшин и поставила его себе на голову.

– Тем больше смысла сделать это сейчас. – Она попыталась ласково улыбнуться. – Быть может, тебе удастся успокоиться и ты перестанешь ворчать.

Гуэрнна окликнула её, когда Плана уже вышла из дома Суекки и направилась к берегу.

– Я знаю, что ты задумала. Ты хочешь пройти мимо лагеря римлян.

После вчерашнего пира обитатели лагеря долго спали и зашевелились совсем недавно, поздним утром. Илана надеялась, что молодой римлянин уже проснулся. Яркие красные и синие цвета посольских палаток контрастировали с коричневыми и тёмно-жёлтыми жилищами варваров и сразу бросались в глаза. Эти оттенки невольно напоминали ей о красочном мире цивилизации с его базарной сутолокой. Удивительно, какую тихую, потаённую страсть пробудил в её душе приезд римского посольства. Она казалась полумёртвой, один прожитый ею день ничем не отличался от другого, и её уже не пугала возможность брака со Скиллой. Илана почти согласилась с такой участью. Но теперь у неё родилась новая надежда, и она увидела иной выход. Нужно как-то убедить этих римлян выкупить её из плена, а ключевой фигурой в этом предприятии должен стать посольский писец и историк, не отрывавший от неё глаз во время пира.

Ещё год тому назад одна мысль о подобном расчёте ужаснула бы Илану. Любовь была священным понятием, ухаживания – чистыми, и она отвергла немало поклонников, прежде чем остановила свой выбор на Тасио. Но всё это имело значение до её помолвки и гибели отца, до того как Скилла твёрдо решил на ней жениться и навсегда спрятать в юрте. Если она примет его предложение, то проведёт всю оставшуюся жизнь в скитаниях с его племенем от пастбища к пастбищу. Будет рожать Скилле детей и наблюдать за тем, как гунны-мясники губят мир, приближая его конец. Илана не сомневалась в том, что обычные римляне ещё не поняли, какая угроза надвинулась на них. А она видела эту угрозу, хотя до краха своей прежней жизни тоже не понимала её масштаба.

Вчера Илане отдали её римское платье, в котором она попала в плен, тщательно вымыли и причесали волосы. Гуннский пояс с золотыми насечками чётко обрисовывал её тонкую талию, а медальон подрагивал на высокой груди. Римские браслеты на поднятой руке, поддерживавшей кувшин, притягивали к себе солнечный свет и привлекали внимание к её фигуре. Сегодня ей впервые за всё время плена хотелось хорошо выглядеть. Илана водрузила пустой кувшин на макушку, прикрытую круглой войлочной шапочкой, и это придало её походке особую соблазнительность.

Она нашла молодого римлянина неподалёку от их лагеря: он расчёсывал гриву своей гнедой кобылицы. Её первое впечатление подтвердилось – римлянин был красив, любопытен и, как она решила, плохо разбирался в мотивах женских поступков. Илана двинулась вперёд, стараясь не исчезать из поля его зрения. На мгновение она с испугом подумала, что он её не заметит, – ведь писец был так занят своей проклятой лошадью. Ладно, тогда она снова пройдёт мимо него на обратном пути! Но нет, он внезапно выпрямился, и как только он это сделал, она намеренно споткнулась и подхватила на лету кувшин, упавший с её головы.

– О!

– Позвольте мне вам помочь! – окликнул он её по-латыни.

– Нет, всё в порядке, – ответила она на том же языке и с притворным изумлением добавила: – Я не видела, что вы здесь.

Илана прижала к груди глиняный кувшин, словно это был её возлюбленный.

Молодой человек подошёл к ней.

– Судя по вашему виду и манерам, я решил, что вы римлянка.

Должно быть, он слишком добр или же суровые жизненные испытания ещё не успели его ожесточить. Она едва не усомнилась в своём плане. Ей был нужен сильный человек. Но, во всяком случае, он сможет её пожалеть!

– Я видел, как вы прислуживали во время пира, – продолжил он. – Как вас зовут?

– Илана.

– Красивое имя. Я – Ионас Алабанда из Константинополя. А откуда вы родом?

Илана с намеренной застенчивостью потупила взгляд.

– Из Аксиополя, около Чёрного моря. Греки называли наш город Гераклеем.

– Я слышал о нём. И вас взяли в плен?

– Эдеко завоевал Аксиополь.

– Эдеко! Он приехал с нами из Константинополя.

– А воин Скилла схватил меня и привёз сюда на своём коне.

– Я знаю и Скиллу!

– Тогда у нас есть немало общего кроме родной империи. – Она печально улыбнулась.

Он протянул руки.

– Позвольте мне взять ваш кувшин.

– Это женская работа. Вдобавок он сейчас пуст и ничего не весит.

– В таком случае позвольте мне проводить вас к реке. – Ионас улыбнулся. – Знаете, общаться с вами куда приятнее, чем с Эдеко или Скиллой.

Всё получилось даже лучше, чем она надеялась. Они вместе отправились к реке, а их быстрое знакомство, казалось, осветило и без того ясный день. Трава внезапно стала зеленее, а небо – более синим, чем прежде.

– Вы слишком молоды для столь важной миссии, – сказала она. – Наверное, вы умны не по годам.

– Просто я говорю по-гуннски и обожаю всё записывать. Рассчитываю когда-нибудь написать историю.

– Вы, должно быть, из состоятельной семьи.

Илана подумала, что он достаточно богат и сумеет её выкупить.

– У нас были неудачи, и мы разорились. Однако я надеюсь, что после этого путешествия наши дела наладятся.

Она была разочарована.

Вскоре они приблизились к поросшему травой берегу. Тиса лениво катила свои воды, а высохшая грязь показывала, как широко река разлилась весной. Илана нагнулась, чтобы зачерпнуть воду, и её движения сделались нарочито медленными.

– По крайней мере, это путешествие дало нам возможность встретиться, – проговорила она.

– В каком доме вы живете?

– У Суекки, жены Эдеко.

Он пронаблюдал, как она поднялась и попыталась сохранить равновесие.

– Я спрошу его о вас.

Её сердце как будто взлетело ввысь.

– Если вам удастся меня выкупить, я буду служанкой в вашем посольстве по дороге домой, – предложила Плана. Эти слова вырвались у неё быстрее, чем она планировала. – Я умею готовить и шить. – Заметив недоумённое выражение его лица, она осеклась. – Я только хотела сказать, что не доставлю вам хлопот.

Кувшин балансировал у неё на голове. Она осторожно повернулась и направилась к дому, зная, что Суекка скоро хватится её и, возможно, заподозрит в чём-то предосудительном, поскольку Плана обычно не ходила за водой.

– Я могла бы рассказать вам о гуннах немало интересного, и у меня есть родственники в Константинополе, способные помочь с выкупом...

Как же ей хотелось его убедить и сделать своим союзником!

Пока она говорила, обещая ему всё, что только могло прийти ей в голову, – а роль беспомощной просительницы была Плане ненавистна! – рядом послышался конский топот. Между ними вклинился гуннский конь, отбросивший Ионаса в сторону. Она пролила немного воды из кувшина.

– Женщина! Что ты тут делаешь с римлянами?

Это был Скилла верхом на своём жеребце Дрилке.

– Я набрала воды в реке и несу её домой.

Ионас схватил поводья.

– Это я разговаривал с нею.

Скилла указал хлыстом на седло.

– Садись сюда, – обратился он к Плане, а затем добавил: – Эта женщина – рабыня моего дяди, взятая в плен в сражении. Она не вправе болтать без разрешения с любым свободным мужчиной, а с тобой и подавно. Если она об этом не знает, то Суекка её живо образумит.

– Ты не смеешь наказывать римлянку за разговор с римлянином.

В голосе Ионаса прозвучала угроза. Илана поняла, что в прошлом у молодых людей уже был какой-то конфликт, и воодушевилась. Как бы ей использовать их разногласия, их вероятное соперничество? Но почему она так расчётлива?

– Она больше не римлянка. А у рабынь нет никаких дел с дипломатами! Ей это известно. Если она хочет стать свободной, то заставь её выйти замуж!

Римлянин натянул поводья, развернул коня и вынудил его отступить.

Однако гунн тут же поднял руку, выхватил у него поводья и толкнул ногой в сапоге в грудь Ионаса, который не сумел сориентироваться, отлетел назад от сильного толчка и приземлился прямо на мягкое место. Скилла тем временем крепко обнял девушку, её кувшин опрокинулся, и вода пролилась.

– Она моя! Тебе ясно, что я сказал!

Илана попыталась вырваться и оцарапала его, но гунн поднял её, перекинул поперёк седла и держал железной рукой, как ребёнка.

– Лучше поберегись, римлянин!

Ионас встал и набросился на него, но, прежде чем он добрался до Скиллы, тот вскрикнул и пустил коня галопом, промчавшись мимо лагеря. Стоявшие поодаль гунны гикали и смеялись, глядя на беспомощно повисшую в седле Илану. Её ноги болтались на фут или два над землёй, и она подпрыгивала, словно тряпичная кукла, пока Скилла не швырнул её наземь прямо у входа в дом. Она распласталась у порога и, казалось, застыла, в то время как молодой гунн пытался утихомирить возбуждённого коня.

– Держись подальше от римлян, – предупредил девушку Скилла. Он повернулся, чтобы не потерять её из виду, и взнуздал коня. – Теперь я твоё будущее!

В её глазах вспыхнул огонь.

– Я тоже римлянка. Неужели ты не понял, что я не хочу жить с тобой!

– А я влюблён в тебя, принцесса, и стою целой дюжины таких парней, как он, – усмехнулся Скилла. – И в конце концов ты это увидишь.

Илана в отчаянии отвернулась. Нет ничего невыносимее неразделённой любви. Он, без сомнения, любил её, а она не желала иметь с ним дело.

– Пожалуйста, оставь меня в покое.

– Передай Суекке, что я принесу ей новый кувшин! – выкрикнул он и ускакал.

* * *

Ещё никогда я не чувствовал себя столь униженным и разозлённым. Гунн застиг меня врасплох, а затем скрылся, как последний трус. Он как будто растворился в море других варваров. Я не сомневался, что у Скиллы не было серьёзных отношений с молодой женщиной, как бы он о них ни мечтал. Однако мне не терпелось достать запакованное оружие и вызвать воина на поединок, хотя как дипломат я знал, что не могу начать свою миссию с дуэли. Я также отдавал себе отчёт в том, что исход нашей схватки неясен. Скилла отлично владел мечом и луком, а значит, без труда мог меня победить. В любом случае я рисковал. Ясно, что Максимина разгневает даже сам факт моего разговора с девушкой. Но она была римлянка, хороша собой, и – если именно о ней рассказал нам в пути Скилла, сообщив, как исцарапала его будущая жена, – ей угрожала опасность. Неудивительно, что человек моих лет и в моем положении поддался её чарам.

Меня раздражали стоявшие поблизости гунны. Они по-прежнему усмехались, наблюдая за тем, как я приводил себя в порядок, и явно вспоминали моё поражение в стычке со Скиллой. Я сосредоточился и стал размышлять, что же теперь делать.

– Ты никогда не одолеешь его в схватке один на один, – произнёс по-латыни странный писклявый голос, словно прочитавший мои мысли. – Тут нужен ум, а не только сила и ловкость.

Я обернулся. Это был карлик, устроивший вчера настоящее представление. Кажется, его звали Зерко. Ну и чудище! Коротышка слез с дерева, на котором он сидел, спрятавшись за ветвями.

– Разве я просил твоего совета?

– Зачем его просить, если ты и так в нём нуждаешься?

При ярком дневном свете он выглядел ещё более жалко и убого. Меня испугали его тёмная кожа, плоский нос и широкие губы. Да и любой другой, впервые увидевший карлика, наверняка отшатнулся бы от него. Уши Зерко были слишком велики для его головы, голова слишком велика для туловища, а туловище – для коротких ног. К тому же он сильно горбился, его лохматые волосы торчали пучками, а безбородые щёки покрывали пятнышки оспы. Однако со всем этим уродством контрастировали глаза – большие и карие, как у животного, но светившиеся острым умом. Вероятно, Зерко вовсе не был глупцом, а лишь умело играл свою роль.

– Ты шпионил за мной?

– Шут следит за всем, над чем хочет посмеяться.

Сам не знаю почему, но я сухо улыбнулся.

– Ты планируешь посмеяться надо мной, глупец?

– Я уже сделал это прошлым вечером. Впрочем, ты и сегодня доставил мне удовольствие, когда служанка поманила тебя своими прелестями, а варвар усадил тебя на зад. Но, быть может, я невольно задел твоего друга гунна.

– Этот гунн – не мой друг.

– Никогда не утверждай, кто твои друзья, а кто враги. Фортуна переменчива, и вчерашний друг – это сегодняшний враг, и наоборот.

Мне стали любопытны быстрые ответы карлика.

– Ты говоришь на языке империи.

– Я родом из Африки. Мать бросила меня, приняв за шутку дьявола или природы, а чужие люди подобрали и продали. Я сделался шутом и переходил из рук в руки, пока не оказался в фаворе у Бледы. Он любил посмеяться и относился к юмору проще своего угрюмого, честолюбивого брата. Все прочие должны изрядно потрудиться, чтобы попасть в Гадес, но я побывал в нём в этой жизни.

Зерко приложил руки ко лбу и при помощи мимики изобразил жалость к самому себе.

– Кто-то говорил, что Аттила отдал тебя Аэцию, генералу Запада, но ты вернулся сюда из-за своей жены.

– О Юлия, мой ангел! Теперь ты меня раскусил. Я жаловался на ад, но обрёл с ней райское блаженство. Знаешь ли ты, что она тосковала по мне ещё больше, чем я по ней? Что ты об этом думаешь?

Я был ошеломлён. Бигилас сказал, что в отличие от Зерко эта женщина отнюдь не была уродлива, но подобные теплота и нежность показались мне просто немыслимыми.

– Значит, у неё оригинальный вкус.

Карлик рассмеялся.

– Или она умеет заглядывать внутрь, под кожу, не довольствуясь тем, что снаружи.

Зерко поклонился.

– Ты умеешь льстить, как истинный дипломат, Ионас Алабанда. Ведь это твоё имя, не так ли?

– Выходит, что ты всё-таки шпион.

– Я слушатель, а таких очень мало. Я многое слышу, а вижу ещё больше. Если ты расскажешь мне что-нибудь о Константинополе, то и я расскажу тебе что-нибудь о гуннах.

– А что мне рассказать тебе о Константинополе?

– О его дворцах, играх, еде. Я мечтаю о нём, как странник в пустыне мечтает о воде, изнывая от жажды.

– Что ж, он гораздо величественнее здешних мест, сейчас это самый большой город в мире. А что касается гуннов, то я успел понять, что они заносчивы, грубы, невежественны и что от них страшно воняет. Я не уверен, что о них можно узнать что-то ещё.

– Ты ошибаешься. Если тебе нравится Плана и ты презираешь Скиллу, то должен пойти вместе со мной.

Он двинулся на север по берегу реки своей характерной раскачивающейся походкой, одновременно комической и жалкой. Я заколебался. Мне всегда бывало как-то не по себе в обществе калек и больных. Однако Зерко не относился ни к тем ни к другим.

– Давай, давай. Ко мне трудно приноровиться.

Я замедлил свой привычный шаг, чтобы идти с ним вровень. Дети бежали вслед за нами и выкрикивали проклятия, но не осмеливались приблизиться к странному маленькому чудовищу и высокому загадочному римлянину.

– А как ты стал шутом? – спросил я, заметив, что он молчит всю дорогу.

– А кем ещё я мог бы стать? Я слишком мал, чтобы служить в армии или работать, и слишком невзрачен, чтобы быть поэтом или певцом. Так что для меня единственный способ спасения – потешаться над сильными мира сего.

– В том числе и над доблестным Флавием Аэцием?

– Самые умные люди обычно охотно смеются над собой.