Текст книги "Бич Божий"

Автор книги: Уильям Дитрих

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц)

Глава 8
ГОСТЕПРИИМСТВО ГУННОВ

Следующим утром, когда мы спускались к равнине Маргус, Скилла подъехал ко мне на своём коне. Он был задумчив и явно не собирался бросать мне вызов. После бурного вечера, ссоры и выпитого вина мы оба плохо соображали и говорили вполголоса.

Гуннский воин просто спросил меня:

– Скажи мне, римлянин, в какого бога ты веришь?

Я помотал головой, чтобы она хоть немного прояснилась, и подумал, что сейчас ещё слишком рано для теологического спора.

– Конечно в Христа. Ты слышал об Иисусе? Он – Бог римского мира.

– Но до него у римлян были другие боги.

– Верно. Некоторые римляне до сих пор остаются рьяными язычниками. У нас всегда спорят о религии. Если ты спросишь трёх константинопольских торговцев, то услышишь восемь разных мнений. Прибавь к этому священников – и доводам не будет конца.

– Значит, Бигилас – язычник?

– Не думаю. Он носит крест.

– Да, я видел у него этот кусок дерева, на котором убили вашего бога. – Аттила узнал о его значении от римлян. – Но ведь Христос запрещает поклоняться другим богам, не так ли?

Я понял, куда он клонит.

– Да.

– Однако Бигилас называет своего императора богом, разве не так?

– Да... Это сложный вопрос. И запутанный.

– Совсем не сложный. Он утверждает, что сначала верил в одно, а потом – в другое.

– Нет...

Как бы ему объяснить?

– Многие христиане считают нашего императора божественным. Это вековая традиция – верить, что боги способны править на земле. Но не в том смысле, в каком божествен Иисус. А император... Ну, он просто больше чем обычный человек. Он воплощает божественную основу жизни. Вот что имел в виду Бигилас. Он вовсе не хотел оскорбить Аттилу.

– Аттиле не нужно утверждать, что он бог. Люди и без того боятся и почитают его.

– В таком случае ему повезло.

– Римские императоры, должно быть, маленькие божки, если они опасаются обычного человека вроде Аттилы.

– Римские императоры не просто солдаты, Скилла. Они – символы нашей цивилизации. Закон и порядок, процветание, мораль, браки, служба, святыни, связь времён – они, и только они, олицетворяют всё это. Вот почему они воплощают божественную основу.

– Аттила ничем не отличается от них.

– Но ваша империя ничего не строит, а лишь разрушает. Она не создаёт порядок, а уничтожает его. Это совсем иное.

– В моей империи слово Аттилы – закон на тысячу миль. Он создал порядок, единый для сотен разных племён.

Я вздохнул. Как растолковать характер нашей власти человеку, даже не побывавшему в Константинополе, а спавшему за городом на земле подобно дикому зверю.

– А каким богам поклоняются гунны?

– У нас есть свои, природные, боги, шаманы и прорицатели, и мы умеем отличать добрые знамения от дурных. Но в отличие от римлян мы вовсе не одержимы нашими богами. Гунны низвергли сотни богов, а верившим в них так и не удалось доказать свою правоту. Да и что хорошего в богах?

– Когда-то, ещё при жизни наших прадедов, армии римлян-христиан и римлян-язычников сошлись в бою у реки Фригид[32]32
  Сражение у реки Фригид (неподалёку от Аквилеи) датируется 394 г. н. э. В битве противостояли друг другу войска императора Восточной Римской империи Феодосия и войска императора Западной Римской империи Евгения и его советника Арбогаста. Известно, что воины Евгения шли в бой со штандартами с изображениями Геркулеса, а на вершинах гор, окружавших поле боя, были установлены статуи Юпитера. Над войском Феодосия возвышался введённый во времена Константина I лабарум – государственное знамя Римской империи с монограммой имени Христа. Битва закончилась победой Феодосия, и восстановление язычества, связанное с именем Евгения, прекратилось.


[Закрыть]. Это было сражение за правую веру. Христиане победили.

– Они не сражались против нас, – ответил Скилла и пустил коня галопом.

Вечером того же дня нам пришлось решать ещё более сложную задачу, чем вчера, когда мы чуть было не разбили лагерь рядом с непогребёнными останками. Максимин отправил весть о пройденной нами части пути, надеясь, что её получит какой-нибудь уцелевший в здешних краях представитель римской власти. Так оно и вышло: вскоре нас встретил Агинфий, командир иллирийских солдат, вновь занявших разграбленную долину. Его гарнизон вряд ли смог бы противостоять очередному вторжению гуннов, однако грубая сила всё же удерживала этот край от анархии. Не без внутренних колебаний мы сообщили Агинфию жестокое требование императора. Командир должен был выдать нам пятерых солдат – дезертиров из армии Аттилы, ныне служивших под его началом, с тем чтобы мы вернули их гуннскому королю. Нетрудно догадаться, что в Хунугури их ждал суровый суд. Все пятеро были готовы к такому исходу. Они выехали без оружия, с привязанными к сёдлам руками и обречённым видом. Агинфий не скрывал своего стыда. Судя по внешности, эти рослые и белокурые солдаты были германцами. Приземистые, смуглые гунны с насмешкой поглядели на них и проскакали галопом вокруг пленников.

– Теперь вам придётся объяснить свой поступок Аттиле! – радостно воскликнул Эдеко.

– Я передаю этих людей в ваше распоряжение, – объявил Агинфий. – Остальные двенадцать, о которых вы писали, куда-то скрылись, и мы не смогли их найти.

– Полагаю, им посчастливилось, – чуть слышно пробормотал Максимин.

– Или им помог природный ум, – вздохнул Агинфий. – Эти солдаты заслуживают лучшей участи, сенатор.

– Нам надо их вернуть в подтверждение подписанного договора.

– Это жестокий договор.

– Условия выдвинули гунны. Когда-нибудь...

– Смотрите, как бы всё не кончилось для них бедой, посол.

– Аттиле нужны люди, а не трупы. Они уцелеют.

Когда наша увеличившаяся группа опять двинулась в путь, к Хунугури, пять пленников обернулись к своему генералу.

– Прощайте, Агинфий. Да хранит вас Бог! Вы с нами хорошо обращались! Позаботьтесь о наших семьях!

Их новые жёны с плачем бросились вслед за ними, но гунны вклинились в ряд отъезжающих дезертиров, приказав им молчать. Через несколько минут дома этих солдат остались позади.

– Почему мы согласились выдать их гуннам? – спросил я Максимина. – Так нельзя было поступать.

– Их выдачи потребовал Аттила.

– Но ведь им пришлось расстаться с семьями!

– Аттила сказал бы, что им не следует обзаводиться семьями.

– Но зачем возвращать солдат деспоту, с которым мы сражались?

Максимин нахмурился.

– Потому что люди ему ещё нужнее золота. Многие германские союзники бегут из его армии. Гунны – отличные воины, но их не так уж много.

– А что случится, когда мы их вернём?

– Я не знаю. Вероятно, их высекут кнутами. Или, быть может, распнут на крестах. Однако, скорее всего, их насильно возвратят в армию и заставят служить Аттиле. Вот тебе урок, Алабанда: порой приходится совершать дурные поступки ради великих и добрых целей. В данном случае ради мира.

Какое-то время я ехал молча.

– Есть и ещё один урок, сенатор.

– Какой же, мой юный друг?

– Я понял, что у Аттилы тоже есть свои слабые стороны, и это в первую очередь нехватка военных сил. Если римские провинции и их союзники-варвары смогут объединиться и привести на поле боя настоящую, великую армию, он уже не запугает нас своей мощью. И мы его победим.

– Юношеские мечты! – рассмеялся Максимин.

Меня обидели его слова. Это была не мечта. Если у Аттилы нашлось время позаботиться о пяти беженцах, то это была реальность.

* * *

Хотя провинция Мёзия, по которой мы сейчас проезжали, уже сотни лет являлась римской территорией, в ней не осталось даже следов цивилизации, что было неудивительно, поскольку гунны и готы вот уже целых семьдесят пять лет уничтожали этот край огнём и мечом. Каждый набег всё сильнее калечил его экономику, захватчики похищали собранные налоги, а восстановить хоть что-либо на нищенские средства было невозможно. В результате мельницы давно перестали действовать, а их водяные колёса сгнили, мосты обрушились, и нашему посольству пришлось искать окольные пути – вброд, по верховьям реки. На полянах выросли дубы и крохотные сосны. Амбары были разграблены, а сломанные повозки валялись среди высокой травы. В горах давным-давно не видели медведей, и теперь там поселились дикие свиньи. В Хорреуме мы проехали мимо растрескавшегося акведука, бессмысленно льющего воду в новый канал.

Тем не менее самое жалкое впечатление производили города. Они совсем опустели, если не считать нескольких священников, одичавших беженцев и увязавшихся за ними собак. Стены зданий потрескались от морозов и дождей, штукатурка крошилась, как старая бумага, а с крыш каскадом падала черепица, оставляя груды красной пыли. В них ещё оставались замученные невзгодами, обнищавшие, но всё же упрямые горожане.

Пастухи осторожно, оглядываясь по сторонам, поднимались на высокие склоны над дорогой, зная, что им хватит времени скрыться в случае опасности. Уцелевшие крестьянские угодья притаились в тихих долинах в стороне от дорог, где их не могли заметить марширующие армии. Кучки вооружённых бандитов рылись в отбросах, как голодные звери. Несколько старых римских вилл превратились в небольшие крепости с новыми стенами и бойницами: их решительные владельцы стремились всеми силами сохранить унаследованные земли. Там, где прежде важно разгуливали павлины, теперь резвились цыплята.

Дорога стала круто подниматься вверх, сосны уступили место дубовым рощам, букам, вязам и ольхе. Горы остались позади, местность стала более пологой, земля – сырой и вязкой. Я заметил, что дороги на дунайских равнинах петляли, огибая болота, так что утром мы проснулись и увидели, что наш путь лежит прямо на восток, а не на запад!

В конце концов мы добрались до берегов широкого Дуная с его тёмно-зелёными водами. Некогда речные границы сторожили патрульные римские суда, однако теперь тут не было ни единого корабля. Тропы, по которым рабы или волы тащили тяжёлые грузы, заросли травой.

Здесь проходила историческая граница империи: Рим – на юге и варвары – на севере. Река по-прежнему казалась из величественно-спокойной. Над ней пролетали огромные птичьи стаи, порой заслонявшие солнце, а в тихих заводях виднелись очертания плавающих гусей и уток. Гунны решили позабавиться и, нацелив луки, подстрелили нескольких летящих птиц. Я побоялся, что стрелы ненароком угодят в меня, но варвары ни разу не промахнулись.

– Как же мы переберёмся на другой берег? – спросил Максимин Эдеко.

– Нас перевезёт какой-нибудь паромщик. Обычно они ждут здесь поблизости.

И правда, вскоре мы заметили дымок, вьющийся неподалёку от реки, и обнаружили примитивное поселение с истинно вавилонским смешением разных языков и народностей. Кого там только не было! Старые гунны, уцелевшие римляне, беженцы-германцы и даже чёрные эфиопы, выбравшие этот аванпост, – все они жили вместе в деревянных хижинах, в амбарах, рваных палатках и в пещерах на берегу. Голые ребятишки играли рядом с гусями и свиньями. Вокруг них порхали пестрокрылые бабочки, а на солнце подсыхала вяленая рыба. На берегу стояла дюжина деревянных лодок, чья грубая простота поражала в сравнении с гордыми торговыми кораблями и триремами[33]33
  Трирема – судно с тремя рядами вёсел.


[Закрыть] в Золотом Роге. Как могли эти невежественные люди, неспособные построить приличное судно, заставить Новый Рим явиться к ним на поклон с униженной мольбой? Однако мы, смиренные римляне, добрались до этого берега и готовы были отдать малую толику своих даров за проезд на этих убогих лодках.

Когда местные лодочники взялись за вёсла и принялись грести, мы плотно прижались к бортам, словно эти попытки могли помочь нам и не дать лодке опрокинуться. Я вновь обратил внимание на то, что гунны занервничали при виде воды. К счастью, всё обошлось благополучно, наши дары не промокли, а лошади и мулы плыли, привязанные к поводьям. В конце концов мы переправились на дикий северный берег реки и разбили там лагерь, разведя большой костёр из сухостоя.

Рустиций присоединился ко мне, когда мы сидели на берегу и ужинали утками и кореньями, позаимствованными в селении. Щепотка аниса напомнила своим запахом о родном доме.

– Ты не жалеешь, что согласился поехать?

Я знал, что, пригласив меня, он чувствовал свою ответственность, а я, в свою очередь, относился к нему как к старшему брату.

– Конечно нет, – без особого труда солгал я. – Ведь ты предоставил мне небывалую возможность, друг мой.

– Или заставил рискнуть.

Вид у него был мрачный.

– Эти гунны угрюмы и не любят шутить, не так ли? А Эдеко просто тупой бык. Надеюсь, что когда мы доберёмся до Аттилы, у нас не будет проблем.

– Им самим не нужны проблемы, а не то они могли бы осложнить нам жизнь ещё сто миль назад, – заверил я его с большей убеждённостью, чем ощущал на самом деле. – Не забывай, что мы находимся под покровительством Рима.

– Мне кажется, что он за океаном. Особенно сейчас, когда мы перебрались через реку.

Рустиций покачал головой.

– Не волнуйся, Ионас. Это лишь мои предчувствия. Ты молод и умеешь нравиться людям. Тебя ждут великие дела. А насчёт себя я что-то сомневаюсь.

– Ты смело вёл себя с Эдеко на той разрушенной вилле.

– Скорее глупо. Он полагал, что я перед ним извинюсь. Вряд ли он станет впредь иметь со мной дело.

Гонцы нашли нашу стоянку и сообщили, что Аттила уже давно вернулся в свой лагерь. Мы продолжили путь и вскоре увидели серо-зелёные воды реки Тисы, притока Дуная, текущего на север, в Хунугури. На её берегу также стояли деревянные хижины, и мы вновь не обнаружили ни судов, ни больших барж, пригодных для того, чтобы переправиться на другой берег. Нам пришлось двигаться параллельно течению по большой открытой равнине, подобной которой я прежде никогда не видел. Если раньше горы окаймляли небо, то теперь мы словно оказались в огромной чаше с краями, чуть изогнутыми в направлении горизонта. Трава превратилась в настоящий зелёный океан, а по его «поверхности» бродили стада диких зверей. Высоко над нами парили ястребы, а бабочки кружились между ног наших лошадей.

Иногда вдали можно было заметить завесы дыма, и Онегез объяснил, что варвары поджигают траву, для того чтобы местность хорошо просматривалась в обе стороны. В степи паслись громадные конские табуны, хватало и прочего скота, мирно жевавшего траву и казавшегося бесхозным. Однако воины могли легко определить на глаз, какому племени принадлежит то или иное стадо: вот это – гепидам, другое – готам, а третье – скирам. Нам больше не встречались здания в римском стиле с черепичными крышами и отштукатуренными стенами: они давно уступили место селениям с глинобитными хижинами, скреплёнными прутьями, или деревянным избам. Из труб струился дымок, пропитанный новыми и незнакомыми запахами.

Максимин сверился с картами и перечитал сообщения путешественников. Он сказал, что мы добрались до огромного степного бассейна между двумя горными массивами – Альпами на западе и Карпатами на востоке. «Хунугури – их обетованная земля, – поделился он с нами своими размышлениями. – Вы, наверное, думаете, что гунны хотят отвоевать себе иные, плодородные, края, обосноваться там и успокоиться. Боюсь, что и это их не остановит, поскольку в этом случае их станет больше и они опять разобьются на племена. Здесь им не хватает травы, вот они и совершают набеги».

Наша дипломатическая партия целыми днями была предоставлена самой себе, и никто не мешал нам осматривать окрестные селения, не заходя в дома. Однако на пятые сутки после переправы через Дунай капризы погоды дали нам возможность изведать вкус гуннского гостеприимства и лучше узнать этих варваров.

День был сырой и влажный, а небо на западе затянули тяжёлые желтоватые облака. Когда мы разбили лагерь на берегу большого озера, тёмная туча закрыла солнце и проплывавшие рядом с нею облака сделались какими-то зловещими – с широкими и плоскими верхушками, словно у наковален. В их чёрных основаниях сверкнули яркие вспышки молний.

Я впервые увидел, как растерялись гунны. Они не боялись людей, но испугались раскатов грома.

– Чёртова погода, – пробормотал Эдеко.

Онегез, к моему удивлению, торопливо перекрестился. Неужели этот предатель римлянин по-прежнему верит в Христа? Ураган с воем пронёсся над озером, вода покрылась серой рябью, а волны с грохотом ударились о берег, оставив на нём клочья пены.

– Давайте вернёмся в палатки, – предложил Максимин.

Эдеко покачал головой и смерил его беглым взглядом.

– Мы останемся с нашими конями.

– С ними ничего не случится.

– Мне не нравятся ваши норки из холста.

На землю уже упали первые крупные капли дождя, и мы расстались с гуннами.

– Раньше я считал, что у них собачий нюх, но, видимо, это не так, – заметил Рустиций.

И правда, не успели мы забраться внутрь, как плотно натянутая ткань палатки громко зашуршала под порывами шквального ветра. Полил дождь, и палатка задрожала от его сильных струй.

– Слава богу, что у нас есть убежище, – проговорил Максимин, посмотрев на холстину, по которой барабанили капли дождя. Ветер не утихал, и ткань по-прежнему шелестела. Шесты, поддерживающие палатки, накренились.

– Здесь на берегу негде укрыться от ветра, – неизвестно почему пояснил Бигилас.

Послышались мощные раскаты грома, и нас едва не оглушило их эхо. В воздухе запахло металлом.

– Ливень скоро пройдёт, – с надеждой произнёс Рустиций.

Но стоило ему закончить фразу, как с неба обрушилась целая стена дождя, наша палатка зашаталась и упала, а оборвавшиеся верёвки и колья разлетелись в разные стороны. Высокие шесты раскололись пополам. Мы попали в ловушку, как и опасался Эдеко. Складки холстины хлестали нас, точно плети, но нам всё же удалось подкрасться к выходу.

– Сюда, сюда, здесь есть отверстие, – позвал нас Максимин, и мы не без труда выбрались наружу, в кромешную тьму с завывающим ветром.

– А где гунны? – еле выдохнул сенатор сквозь этот ураганный вой.

– Они нас бросили! – воскликнул Бигилас. И верно, ни их самих, ни лошадей нигде не было видно.

– Что же нам теперь делать? – встревожился я.

Волны бились о берег озера, как океанский прибой, разбрызгивая пену.

– В двух милях отсюда есть селение, – припомнил Рустиций.

– Скажите рабам, чтобы они охраняли наши палатки и багаж, – прокричал Максимин. – А мы поищем приют в этом селении.

Мы двинулись вдоль берега, крепко держась друг за друга, и наконец заметили россыпь деревянных хижин. Подойдя поближе, мы начали стучать в двери, обращаясь к хозяевам по-гуннски и прося нам помочь. Вскоре перед нами открылась дверь самого большого дома.

Мы, спотыкаясь, вошли внутрь и, как только глаза привыкли к яркому свету, увидели нашу спасительницу. Это была тонкая высохшая гуннская женщина средних лет с печальными, но яркими глазами.

– А, римляне, – сказала она по-гуннски. – Я приметила вас, когда мимо прошёл ваш караван, и подумала: наверное, мы ещё встретимся. А потом поднялся этот ураган. Эдеко обходит меня стороной, но теперь он непременно явится.

– Мы потеряли его из виду, – сообщил Бигилас.

– Или они потеряли вас из виду. Они станут вас искать и спросят меня.

– Неужели эта женщина живёт одна? – шепнул мне на ухо Максимин.

– Он хочет узнать, где ваш муж, – не слишком точно перевёл я его вопрос.

– Мой муж умер. И сейчас я, Аника, являюсь главой селения. Проходите и устраивайтесь у огня, а я зажгу побольше ламп. Садитесь, вот вам мясо, кумыс и камон.

* * *

Я промок, проголодался, и во рту у меня пересохло от жажды, так что я залпом осушил чашу с камоном. Хозяйка пояснила, что эту тёмную и пенистую жидкость варили из ячменя. Конечно, в сравнении со сладким вином камон был кисловат, но питателен и хорошо согревал. Немного погодя хижина предстала передо мной, словно окутанная нежной дымкой, и я решил, что деревянная резьба придаёт обширной комнате особый уют. Прежде жилища варваров казались мне примитивными и безвкусными, но обстановка в доме Аники заставила меня в этом усомниться. В очаге потрескивали поленья, ветер за окнами понемногу утихал, и его порывы сменились шипением соломы на крыше. Пол был покрыт тростником, на стенах висели домотканые покрывала, а нас усадили на грубые деревянные лавки. Как-никак, после стольких дней путешествия и ночёвок в лагере мы смогли укрыться от непогоды в надёжном убежище! Аника приказала рабам принести угощения, и вскоре у стола замелькали мужчины и женщины с блюдами тушёного мяса, хлеба, рыбы и ягод. Я, как и прежде, различал происходящее словно сквозь плывущую дымку. Тьма за окнами рассеялась, и ветер улёгся.

В дверь постучали. На пороге стояли промокшие насквозь Эдеко, Онегез и Скилла. Они направились к нам, стряхивая на ходу крупные капли, но явно были довольны, что их лошади остались целы, а дьяволы и ведьмы исчезли вместе с громом и молниями.

– Ты не хочешь поздороваться со мной, Эдеко? – с вызовом обратилась к нему Аника.

– Ты ведь знаешь, Аника, что животным нужны пастбища.

Было очевидно, что его и хозяйку дома связывали какие-то сложные отношения, но мы не знали, в чём было дело. Эдеко повернулся к нам.

– Я уже говорил, что ваши палатки никуда не годятся. Лучше научитесь ставить юрты.

– Что-то я не видела, как ты сам их ставишь, – упрекнула его Аника.

Он пропустил её слова мимо ушей.

– Если лошади вырвались и разбежались в панике, мы можем пройти много миль, но всё равно их поймаем, – без какой-либо необходимости пояснил он. По всей видимости, его смутил тот факт, что мы разошлись в разные стороны во время ливня. Эдеко сел, не глядя на нас.

Максимин наклонился к нему и полюбопытствовал:

– Откуда у неё такая власть?

Я перевёл вопрос.

– Её уважают в память о покойном муже, – пробормотал Эдеко.

– А кто был её мужем?

– Бледа.

Максимина удивили его слова, да и я впервые услышал это имя.

– Бледа был братом Аттилы, – с важным видом проговорил Эдеко. – Несколько лет они правили вместе, а потом Аттила убил его. Должно быть, она одна из его вдов.

Меня заинтересовали слова Эдеко, и я переспросил:

– Он убил своего брата?

– Так было нужно, – буркнул гунн.

– Но её оставили в живых?

– Она просто родственница и никому не угрожает. Аттила подарил ей это селение. А если бы не подарил, кровная месть продолжалась бы до сих пор. Так что её селение – коносс.

Ещё одно неведомое мне слово.

– А что такое коносс?

– Это плата за кровный долг. Человека, пойманного при краже скота, могут убить или отпустить, если он или его родственники готовы отдать коносс, заплатив владельцу скота. Жизнь можно выкупить, заменив её стоимость разными товарами. Или обменять одну жизнь на другую. Аттила и Бледа больше не могли вместе править, и все знали, что кто-то из них должен был умереть. Аттила убил Бледу и заплатил коносс его жёнам.

Я осмотрелся по сторонам. Хижина показалась мне слишком скромной платой за жизнь мужа, бывшего короля гуннов.

– Могущественный правитель вроде Аттилы сам решает, каким будет коносс – щедрым или скромным, – лукаво заметил Бигилас.

– А беспомощная женщина вроде меня сама решает, какой дар она согласна принять, чтобы сохранить мир, – откликнулась Аника, несомненно слышавшая наш негромкий разговор. Я уловил в её голосе грусть, но она быстро успокоилась и добавила: – Я предлагаю свой кров любым путешественникам здесь, в степи. А наши женщины охотно согреют вас перед сном.

Что это значило?

В ответ до нас донеслись лёгкие шаги и тихий, ласковый смех. Мы обернулись. В комнату проскользнула дюжина хорошеньких молодых женщин, закутанных в покрывала, укрывшие их от вновь зарядившего дождя. Глаза женщин ярко блестели, а под затейливо расшитыми платьями угадывались соблазнительные формы. Я обратил внимание на их башмачки из мягкой оленьей кожи, слегка влажные от мокрой травы. Девушки хихикали, робко поглядывая на нас. Их тонкие запястья украшали изящные золотые кольца, а кружева изгибались на холмиках груди. Я растерялся от нахлынувших чувств. Прошла не одна неделя с тех пор, как я видел молодых женщин, и после долгого воздержания девушки просто очаровали меня.

А вот Максимина это зрелище скорее напугало.

– В какой Гадес[34]34
  Гадес – второе имя бога подземного царства Аида; является синонимом ада.


[Закрыть] мы попали и что это, чёрт возьми, такое? – спросил он переводчика.

– Мы не в Гадесе, сенатор, а в настоящем раю, – радостно отозвался Бигилас. – У гуннов и других кочевников есть обычай предлагать гостям своих женщин.

– Предлагать? Вы хотите сказать, для секса?

– Так поступают язычники.

Отнюдь не расстроенный печальной историей Аники, Эдеко воспользовался представленной возможностью: он схватил пухленькую хихикающую девицу и утащил её из комнаты. Скилла выбрал златокудрую красотку, без сомнения, дочь пленников или рабов, а Онегез указал на рыжеволосую. Я не мог оторвать глаз от жгучей брюнетки со сверкающими кольцами на пальцах, но перенервничал от возбуждения. Разумеется, отец посвятил меня в таинства плотской любви, познакомив с константинопольскими куртизанками, но мой опыт был достаточно ограничен. К тому же я вырос в благочестивом христианском городе со строгими нравами и не представлял себе, каково лежать в постели с девушкой иной веры и культуры.

– Конечно нет, – заявил Максимин и повернулся к Анике.

– Передайте ей нашу благодарность, но мы христиане, а не язычники, и у нас иные обычаи.

– Но, сенатор, – взмолился Бигилас, – это их обычай.

– Мы произведём лучшее впечатление на Аттилу, если будем вести себя со стоическим достоинством, подобно нашим римским предкам. Нам незачем копировать варваров. Ты так не думаешь, Ионас?

Я затаил дыхание.

– Но мы же не хотим их обижать.

– Скажите ей, что в нашем мире у мужчин одна жена, а не несколько. Мы уважаем наших женщин и ни с кем ими не делимся, – продолжал настаивать Максимин. – Эти девушки очень милы, они просто очаровательны, но мне будет куда удобнее спать одному.

– А если речь идёт не о дипломатах... – простонал Рустиций.

– Они только выиграют, последовав их примеру, – жёстко отрезал сенатор.

* * *

Сопровождавшие нас гунны проснулись на рассвете. В отличие от нас все они выглядели довольными, а их женщины хихикали, подавая нам завтрак. Мы вновь тронулись в путь, и нам сказали, что до Аттилы можно доехать за два дня.

Скилла подъехал ко мне и поинтересовался:

– Ты не взял женщину на ночь?

– Максимин запретил нам, – вздохнул я.

– Он не любит женщин?

– Я не знаю.

– Почему он не разрешил тебе спать с женщиной?

– В нашем мире у мужчин одна жена, и они хранят ей верность.

– А ты женат?

– Нет. Женщина, за которой я ухаживал, отвергла меня.

– Она царапается?

– Ну, вроде этого.

– Знаешь, девушки, которых не выбрали, были очень обижены.

У меня разболелась голова от выпитого на ночь камона.

– Ты прав, Скилла, девушки были одна лучше другой. Я просто подчинился приказу.

Он покачал головой.

– Глава вашей миссии глуп. Зачем хранить семя взаперти, что в этом хорошего? Так недолго и ослабеть, а потом начнутся разные беды.