Текст книги "Пирамиды Наполеона"

Автор книги: Уильям Дитрих

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 29 страниц)

Глава 9

В два часа пополудни, в самый солнцепек, французская армия начала перестраиваться в каре для битвы при пирамидах. Вернее было бы назвать то сражение битвой при Эмбабе, ближайшем городке, но высившиеся на горизонте пирамиды подарили более романтическое название донесениям Тальма. Быстро опустошив эмбабские бахчи, солдаты утолили жажду перед началом сражения. И по сей день у меня перед глазами стоит картина стройных полковых и бригадных рядов, облаченных в залитые дынным соком мундиры.

Пирамиды маячили в знойном мареве на расстоянии пятнадцати миль, но приковывали взоры своими совершенными геометрическими формами. Издалека они напоминали верхушки исполинских, закопанных в песок многогранников. Вид этих легендарных высочайших сооружений взволновал всех. Виван Денон судорожно набрасывал эскизы, пытаясь втиснуть в блокнот обширную панораму и передать приглушенное мерцание воздуха.

Представьте великолепие этого прекрасного пейзажа. На нашем левом фланге струился Нил, изрядно обмелевший перед осенним половодьем, но тем не менее поблескивающий голубизной отражающейся в его водах небесной синевы. А обрамляли его, словно сады Эдема, зеленеющие поля и роскошные финиковые пальмы. Справа от нас возвышались гряды барханов, похожие на застывшие океанские волны. И наконец, на горизонте вздымались в первозданной красоте те самые мистические сооружения, что, казалось, принадлежали к иному миру, – великие пирамиды, созданные цивилизацией, которую мы едва могли вообразить. Пирамиды! Я видел на масонских картинах их подобия, увенчанные сиянием всевидящего ока. В реальности грани выглядели гораздо более пологими, но даже сейчас они казались сотканным из дрожащего воздуха миражом.

Вдобавок к этому на плато толпились десятки тысяч выстроившихся в боевом порядке солдат, одетых в яркие мундиры, гарцующая конница мамелюков, неуклюже покачивающиеся верблюды, ревущие ослы и скачущие галопом французские офицеры, уже охрипшие от выкрикивания приказов, – в общем, я совершенно не вписывался во всю эту диковинную экзотику, сильно смахивающую на бредовый сон. Карандаш Тальма порхал по страницам блокнота, спеша зафиксировать впечатления своего хозяина. Денон бурчал себе под нос, что все мы должны позировать ему, прежде чем ринемся в бой.

– Минутку! Минутку!

Выстроившееся напротив блестящее воинство, казалось, в два-три раза превосходило нашу армию из двадцати пяти тысяч человек, покрытых грозовым фронтом пыли. Если бы мамелюкские генералы оказались более мудрыми, то, скорее всего, нам не удалось бы одолеть их. Но арабские силы были разделены могучей рекой. Их пехота, на сей раз османские солдаты из Албании, расположилась слишком далеко, чтобы быстро вступить в бой. Фатальным просчетом мамелюков было не только взаимное недоверие; они полагались лишь на собственный клан и не доверяли туркам. Свою артиллерию они также расположили слишком далеко от нашего левого фланга. Видя такую некомпетентность, французские солдаты уверились в благополучном исходе.

– Только гляньте на этих идиотов! – убежденно говорил один из ветеранов своим товарищам. – Они же ни черта не смыслят в военном деле!

На другом берегу величественно поблескивал на горизонте сам Каир, столица, вмещавшая четверть миллиона горожан, с множеством пронзающих небеса стрел минаретов. Может, именно там нас всех ждут сказочные богатства? Во рту у меня пересохло, а голова уже не вмещала невероятного обилия впечатлений.

И вновь главной силой мамелюков была их великолепная десятитысячная конница. Превосходные арабские лошади в богатой упряжи, шелковые наряды всадников вобрали в себя всю палитру красок, на их тюрбанах покачивались плюмажи из перьев павлинов и белых цапель, а шлемы поблескивали золотом. Оружие мамелюков было достойно музейной экспозиции, при всем великолепии отделки оно безнадежно устарело. Антикварные, инкрустированные перламутром мушкеты украшали еще и драгоценные камни. Кривые турецкие сабли, пики, копья, алебарды, булавы и кинжалы – все блестело в лучах солнца. Запасные мушкеты и пистолеты были приторочены к седлу или засунуты за пояс, и каждого мамелюкского кавалериста сопровождали два-три пеших оруженосца, тащившие дополнительное снаряжение. Во время атаки этим рабам предназначалось бросаться вперед и подавать новые ружья своим господам, не желавшим тратить время на перезарядку. Боевые кони пританцовывали и пофыркивали, выгибая шеи, словно цирковые скакуны, в нетерпении перед предстоящим действом. На протяжении пяти столетий этому воинству не могла противостоять ни одна армия.

По краям строя египтян на спинах верблюдов покачивались облаченные в белые одежды бедуины, которые пока по-волчьи кружили в отдалении, скрывая свои лица, словно бандиты. Они дожидались своего часа, планируя обрушиться на наши ряды и разжиться трофеями, когда мы будем сломлены предпоследней атакой мамелюков. Наш наемный волк, бин Садр, охотился на них, пока они охотились на нас. Его одетые во все черное головорезы прятались за ближайшими барханами и надеялись не только устроить засаду бедуинам, но и обобрать погибших мамелюков, прежде чем до них доберутся французские солдаты.

Египтяне взгромоздили маленькие пушки на спины верблюдов. Эти животные, фыркая и издавая неблагозвучные вопли, размашисто бегали куда им заблагорассудится и так плохо слушались орущих на них погонщиков, что шансы попадания из этих верблюжьих орудий в заранее намеченную цель сводились практически к нулю. Река вновь побелела от парусников мусульманского флота, отряды улюлюкающих моряков заполняли палубы фелюг. В очередной раз до нас донеслись нестройные звуки барабанов, горнов, охотничьих рожков и тамбуринов, и тогда над их походившим на огромную ярмарочную толпу воинством затрепетал лес знамен, флагов и вымпелов. Под бравурные марши французских оркестров европейская пехота деловито и быстро, благодаря долгим тренировкам на учебных плацах, заняла свои боевые позиции и, зарядив ружья, примкнула штыки. Их смертоносные острия сверкали на солнце. На полковых знаменах развевались ленты былых победоносных сражений. Над рядами пронесся командный барабанный бой.

Жара стояла просто адская, раскаленный воздух едва не обжигал легкие. Вода лишь смачивала губы и, казалось, испарялась до того, как доходила до горла. Знойный ветер дул из пустыни, и западный горизонт покрылся зловещим бурым туманом.

К этому времени большинство ученых и инженеров догнали армию – даже Монж и Бертолле сошли на берег, – но наши обязанности в предстоящей конфронтации не были пока оговорены. Но вот генерал Дюма, выглядевший на своем могучем гнедом коне еще более огромным, проскакал мимо нас, отдавая последнюю команду:

– Ослов, ученых и женщин в середину! Заходите внутрь квадратов, вы, бестолковые олухи!

Мне редко приходилось слышать более утешительные слова.

В толпе ученых, француженок и вьючной скотины мы с Тальма и Астизой проследовали в середину пехотного квадрата под командованием генерала Луи Антуана Дезе.[42]42
  Дезе Луи Шарль Антуан (1768–1800) – французский генерал, близкий друг Наполеона.


[Закрыть] Он был ровесником Наполеона, и к двадцати девяти годам наш Маленький Капрал перерос его на целый дюйм, но тем не менее Дезе считался самым талантливым офицером в армии. В отличие от иных генералов он был предан командующему, как верный пес. Невзрачный, обезображенный сабельным шрамом, он робел в женском обществе, зато выглядел счастливейшим из смертных, когда спал между колесами полевых орудий. Сейчас он построил свои дивизии в практически непробиваемые каре, со всех сторон нас окружали десятирядные солдатские шеренги, так что внутри этого квадрата мы находились под защитой небольшой крепости, сооруженной исключительно из живых людей. Зарядив винтовку, я глянул в сторону египтян, маячивших где-то в отдалении, за широкими спинами солдат в высоких шапках с кокардами и вооруженных мушкетами. Разгоряченные и взвинченные конные офицеры, пешие ученые и щебечущие женщины – все скопились на этом внутреннем пространстве. Полевые пушки стояли на каждом внешнем углу пехотных квадратов, и артиллеристы также полагались на защиту пехотинцев.

– Клянусь Моисеем и Юпитером, я еще не видел такого великолепного зрелища, – пробормотал я. – Неудивительно, что Бонапарту нравится воевать.

– А представьте, что Египет ваша родина и вы видите перед собой все эти французские дивизии, – тихо ответила Астиза. – Представьте, что вы смотрите на захватчиков.

– Я надеюсь, что их вторжение благотворно скажется на жизни египтян. – Я порывисто сжал ее руку. – Ведь Египет живет в отчаянной бедности, Астиза.

Как ни странно, она не стала вырываться.

– Да, это верно.

И вновь военные музыканты заиграли «Марсельезу», ее мелодия явно укрепляла боевой дух армии. Но вот в сопровождении штабных адъютантов к нашему каре подъехал на вороной лошади сам Наполеон в украшенной плюмажем шляпе, его серые глаза сверкали стальным блеском. Чтобы лучше видеть и слышать его, я забрался на один из зарядных ящиков двухколесной тележки с боеприпасами. Мрачная ярость, вызванная известием о неверности жены, проявлялась уже разве что в чрезмерной сосредоточенности. Окинув взглядом войска, он театральным жестом указал в сторону пирамид, чьи совершенные геометрические формы расплывались в знойном мареве расплавленного воздуха.

– Солдаты Франции! – крикнул он. – Сорок веков смотрят на вас с высоты этих пирамид!

Войска встретили его слова ликующим громоподобным хором. Если между боями простые пехотинцы и ворчали на Бонапарта, то в бою они сливались с ним, как верные любовники. Он понимал солдат, их мысли, жалобы и чаяния, он знал, как можно вдохновить их, и они готовы были свернуть горы за новый знак отличия, упоминание в рапорте или перевод в элитное подразделение.

Потом наш командующий склонился к Дезе, чтобы отдать короткое распоряжение, не предназначенное для ушей всей армии, однако кое-кто из нас расслышал его:

– Никакой пощады.

По спине у меня пробежал холодок.

Мурад-бей, опять возглавлявший арабское войско, видимо, подумал, что Наполеон намерен бросить свои устрашающие каре вперед, прорвать строй арабов и, разъединив силы мамелюков, добить их по частям. Ничего не смысля в европейской тактике, этот египетский правитель обладал здравым смыслом и решил попытаться сорвать любые замыслы французов, атаковав первым. Мурад-бей вскинул копье, и мамелюкская конница с жуткими завываниями устремилась в атаку. Непобедимые на протяжении многих веков, эти воины-рабы, ставшие правящей кастой, просто не могли поверить, что технические достижения окажутся губительными для их правления. До сих пор мы еще не видели столь массированной атаки, на нас мчалось такое множество лошадей, что я буквально почувствовал, как содрогается под моим зарядным ящиком стоящая на земле тележка с боеприпасами.

Наши пехотинцы были уверены в своих силах, они уже знали, что у мамелюков нет ни боеспособной артиллерии, ни хороших стрелков для прорыва французских каре. И все же вражеское войско приближалось с неукротимостью лавины. Мы все замерли в напряжении. Земля дрожала, взметавшаяся из-под копыт песчаная пыль по грудь окутала мощный поток кавалеристов, их копья, пики и ружейные стволы напоминали колосящееся и волнующееся под ветром пшеничное поле. Стоя на тележке и наблюдая за их приближением поверх голов наших защитников, я проникся каким-то безрассудным и отчаянным воодушевлением, и хотя, судя по взглядам, Астиза и Тальма явно полагали, что у меня помутился рассудок, я здраво рассудил, что у мамелюкских стрелков практически нет шансов попасть в меня. Продолжая следить за реющими вражескими знаменами, я поднял к плечу винтовку.

Они подступали все ближе, все громче становился топот копыт, и по сравнению с пронзительными завываниями мамелюков военные кличи французов казались просто шепотом. Открытое пространство между нами стремительно сокращалось. Мы что, вовсе не собираемся стрелять? Клянусь, я уже с изумлением различил горящие глаза наших врагов, их оскаленные зубы, вздувшиеся на руках вены, и тогда терпение мое иссякло. Практически бессознательно я нажал на курок, винтовка ударила меня в плечо, а один из турецких всадников откинулся назад и исчез под копытами несущегося табуна.

Мой выстрел прозвучал как сигнал к началу обстрела. По команде Дезе первый ряд французов привычно полыхнул огневым залпом. Оглушенный на мгновение, я увидел, как развалилась сломанная волна атакующей кавалерии, рухнули на землю раненые и убитые, и упавшие лошади с отчаянным ржанием молотили копытами. Нас окутало дымное облако. Ружейные залпы очередных рядов пехоты уже следовали один за другим. Где-то в стороне грохотали пушки, со свистом кося противника крупной картечью. На врагов обрушился настоящий штормовой вал свинца и железа. Даже избежавшие огневых ранений мамелюки вылетали из седел, сталкиваясь со своими же соратниками. Яростная атака окончательно захлебнулась всего в нескольких ярдах от первого ряда французских штыков. Часть всадников упала так близко, что до них долетели горящие пыжи европейских ружей. И огоньки пламени сразу заиграли на одеждах мертвых и раненых. Перезарядив винтовку, я вновь выстрелил, уже почти наугад. Нас окутывал плотный дым.

Волна уцелевших мамелюков откатилась назад, чтобы перестроиться, а солдаты Наполеона тем временем с отработанной до автоматизма сноровкой быстро перезарядили ружья. Нескольких французов, пострадавших от вражеских выстрелов, оттащили в центр нашего квадрата, солдаты вяло передвигались, сплачивая ряды, а сержанты орали на слабаков, призывая их вспомнить о воинском долге. Каре, восстановившее исходный боевой порядок, напоминало неуязвимое мифологическое чудище, способное мгновенно отращивать новые щупальца взамен утраченных.

Мамелюки начали вторую атаку. Теперь они слегка изменили общее направление удара, и некоторым всадникам удалось подобраться совсем близко, но даже они не смогли прорвать штыковую изгородь, а лошади порой просто сбрасывали своих орущих седоков. Под свинцовым дождем тонкие шелковые и льняные одежды арабов обагрились кровью, на сей раз по скачущим мимо мамелюкам стреляли два фланговых каре. И вновь кавалерия в смятении отступила. Видимо, мамелюков начало охватывать отчаяние. Кое-кто попытался стрелять в нас издалека из мушкетов и пистолетов, но их единичные и предельно неточные выстрелы не смогли нанести серьезного урона рядам французов, хотя несколько пехотинцев со стонами и криками упали на землю. Но после очередного залпа европейцев эти противники тоже будут выбиты из седел. Вскоре нас уже окружала широкая полоса мертвых и смертельно раненных врагов, принадлежавших в основном к египетской военной аристократии. В предыдущих сражениях этого было достаточно для прекращения убийственного огня.

Несмотря на постоянно свистевшие над головой арабские пули, я чувствовал странную неуязвимость. Все происходящее казалось мне каким-то нереальным: в знойном мареве маячили колоссальные пирамиды, величественно покачивались под ветром высоченные финиковые пальмы, и их огромные перистые листья, порой сбиваемые случайными выстрелами, плавно плыли по воздуху. На фоне выгоревшего голубого неба, вздымая огромные облака пыли, носились наши растерянные противники, высматривая слабые места в построениях Бонапарта и не находя их. Расположенная за кавалерией египетская пехота, казалось, уже начала врастать в песок, с фаталистической вялостью ожидая своей гибели. Опасавшиеся мятежей мамелюки все сделали для того, чтобы местное население было плохо вооружено; в результате боеспособность этих вспомогательных войск была сведена практически к нулю.

Я глянул на запад. Раскаленный оранжевый диск полыхал на потемневшем небе. Близится грозовой фронт? Но нет, приглядевшись повнимательнее, я понял: на нас надвигаются иные тучи – тучи песка. Это была песчаная буря.

Никто, похоже, не заметил погодных изменений. С неоспоримой отвагой мамелюки вновь перестроились, взяли у слуг новые ружья и пистолеты и атаковали еще раз. Теперь они явно решили сосредоточить всю свою ярость именно на нашем центральном каре. Мы, как обычно, начали отстреливаться, и их первые ряды вновь попадали на землю, но множество уцелевших воинов из задних рядов, перескакивая через поверженных товарищей, набросились на нас до того, как мы успели перезарядить ружья. С безрассудным отчаянием они гнали своих лошадей на французские штыки.

Ощущение было такое, словно на нас надвигался мощный борт корабля. От такого бешеного натиска ряды каре изогнулись, раненые лошади падали, подминая под себя пехотинцев Бонапарта. Некоторые солдаты в панике начали отступать. Французские храбрецы из внутренних рядов ринулись вперед, чтобы укрепить дрогнувший фронт. В общем шуме и реве отчетливо слышался лязг мамелюкских сабель, копий и пистолетов, сталкивающихся с французскими штыками, и грохот стреляющих в упор мушкетов. По-прежнему возвышаясь на ящике, я опять выстрелил наугад в это мятущееся море.

Внезапно со стремительностью пушечного снаряда через пехотные ряды прорвался исполинский воин на лихом скакуне. Лошадь истекала кровью, как и ее тюрбаноголовый всадник, однако он продолжал сражаться с неистовым безумством. Пехотинцы рванулись ему наперехват, и его кривая сабля кромсала на куски стволы их мушкетов, словно они были из соломы. Обезумевшее животное, взбрыкивая копытами, металось и кружило, как дервиш,[43]43
  Дервиш – в мусульманском мире странствующий монах, с арабского переводится как «кружащийся».


[Закрыть] а его всадник казался неуязвимым для пуль. При виде этих копыт ученые бросились врассыпную, многие с криками попадали на землю. Самый опасный из всех противников, казалось, вдруг нацелился прямо на меня, замешкавшегося в своей явно гражданской одежде на тележке с боеприпасами.

Я успел лишь прицелиться, когда его лошадь, врезавшись в мой ящик, подбросила меня в воздух. Столкновение с землей было настолько болезненным, что у меня перехватило дыхание, а проклятый жеребец вновь устремился ко мне, безумно вращая глазами и молотя копытами. Почему вдруг его хозяин решил выбрать именно меня среди сотен окружавших его французских солдат?

С диким ржанием вставшая на дыбы лошадь вдруг повалилась на бок. Я заметил, что Тальма, схватив чье-то копье, умудрился проткнуть корпус животного. Свалившийся с него мамелюк шмякнулся об землю так же сильно, как я, и на мгновение замер. Не дав ему опомниться, Астиза с отчаянным криком помогла Тальма столкнуть на него тележку с боеприпасами. Колеса врезались в покалеченную лошадь, а фанатичный вояка оказался пойманным в ловушку между своим же седлом и колесным ободом. Этот мамелюк обладал бычьей силищей; но все его попытки освободиться были тщетными. Я подкрался сбоку, перепрыгнул через упавшую лошадь и, навалившись на силача, приставил томагавк к его горлу. Астиза также подскочила к нам, крича что-то по-арабски, и он вдруг замер, потрясенный то ли словами женщины, то ли ее внешностью. Истощив запасы ярости, он затих в каком-то изумленном оцепенении.

– Скажи ему, пусть сдается! – велел я Астизе.

Она что-то крикнула, мамелюк кивнул, признавая поражение, и его голова откинулась на песок. Я взял в плен первого врага! Опьяняющая радость ударила мне в голову, такого чувства я не испытывал даже в момент самого удачного расклада в висте. Клянусь Иовом, я начал понимать, что воодушевляет солдат. Жизнь после дыхания смерти наполняется потрясающим смыслом.

Быстро разоружив араба, я позаимствовал офицерский пистолет, чтобы прекратить страдания лошади. Других прорвавшихся всадников, как я заметил, французские пехотинцы неизменно оглушали и сбрасывали на землю. Исключением оказался один молодой храбрец, который, зарубив пару человек, сам получил пулю, но все же вспрыгнул на лошадь и, перескочив через первые ряды, умчался прочь, распевая что-то в отчаянном торжестве. Оценив дьявольскую отвагу этих воинов, Наполеон заметил, что с горсткой мамелюков он мог бы сокрушить мир. В конце концов он наймет выживших мамелюков для своей личной охраны.

И все-таки бегство того воина было редким случаем, большинство врагов просто не смогли прорваться через нашу людскую стену. Их лошади гибли, натыкаясь на ряды штыков. Наконец остатки уцелевшей конницы начали беспорядочное отступление, но преследовавшая их французская картечь еще многих выбила из седла. Египтяне мужественно сопротивлялись этому массовому убийству. Потери европейцев исчислялись десятками, а мамелюков – тысячами. Плато покрылось ковром мертвых тел.

– Обыщите-ка его, – сказала Астиза, когда мы справились с нашим пленником. – Обычно они берут с собой в сражение все богатства, не желая расставаться с ними даже в случае смертельного исхода.

Действительно, мой пленник оказался напичканным сокровищами. Сбив набок его кашемировый тюрбан, я обнаружил богато расшитую золотом тюбетейку. Еще больше золота скрывалось в опоясывающем его талию кушаке, инкрустированные перламутром пистолеты посверкивали вставками из драгоценных камней, а оправленная в золото рукоятка сабли с клинком из темной дамасской стали была вырезана из носорожьего рога. Буквально за считанные секунды я стал богачом, впрочем, такое же богатство привалило почти всей армии. Впоследствии французы подсчитают, что в среднем каждый побежденный мамелюк принес им пятнадцать тысяч франков. Люди пировали за счет мертвых.

– О боже, да кто же он такой? – удивился я.

Она взяла его руку, глянула на кольца и помолчала.

– Сын Гора, – наконец пробормотала Астиза.

На его пальце поблескивало кольцо с таким же символом, как на ее амулете. И это был не исламский символ.

Он резко отдернул руку.

– Это вам не нужно, – внезапно буркнул он по-английски.

– Так ты говоришь по-нашему? – еще больше удивился я.

– Я вел дела с европейскими купцами. Мне рассказывали кое-что о вас, англичанин в зеленом сюртуке. Что, интересно, англичанин делает среди франков?

– Я американец. Антуан – француз, Астиза – египетская гречанка.

Он осознал сказанное.

– А я мамелюк. – Он лежал на спине, глядя в небо. – Так значит, война и судьба свела нас всех вместе.

– Как тебя зовут?

– Ашраф эль-Дин, лейтенант Мурад-бея.

– А что значит «сын Гора»? – спросил я Астизу.

– Служитель древних богов. Этот человек не принадлежит к кавказскому клану типичных мамелюков. Он представитель одного из здешних древних родов, не так ли?

– Нил течет в моих жилах. Я потомок Птолемеев. Но меня принял в ряды мамелюков сам Мурад-бей.

– Тех самых Птолемеев? Ты хочешь сказать, что происходишь из рода Клеопатры? – уточнил я.

– И полководцев Александра и Цезаря, – гордо заявил он.

– Мамелюки презирают подневольных египтян, – пояснила Астиза, – однако иногда набирают воинов из древних знатных родов.

Все это показалось странным совпадением. Почему именно на меня напал редкостный мамелюк, который верит в языческих богов и говорит по-английски?

– Не сбежишь ли ты, если мы освободим тебя?

– Я ваш пленник, взятый в сражении, – сказал Ашраф, – и мой долг сдаться на милость победителя.

Я освободил его. Он не спешил подниматься с земли.

– С твоим имечком язык сломаешь, – сказал я. – Лучше я буду звать тебя Ашем.

– Я согласен.

И все это удачно приобретенное богатство может испариться, если мне не удастся порадовать коллег, разгадав тайну медальона. Астиза со своим языческим амулетом уже навела меня на некоторые важные мысли, и этому парню тоже могло быть что-то известно. Поскольку вокруг царило радостное оживление и все солдаты увлеклись финальным этапом сражения, я вытащил медальон из-под рубашки и покачал им перед носом пленника. Тальма в изумлении вытаращил глаза.

– Я тоже не простой воин, сын Гора, – сказал я, – и пришел в Египет, чтобы понять смысл этой подвески. Ты знаешь что-нибудь о ней?

Он удивленно прищурился.

– Нет. Но знаю более сведущих людей.

– Кто в Каире сможет объяснить ее назначение? Кто знает древних египетских богов и историю вашего народа?

Он глянул на Астизу. Она кивнула ему, и они залопотали по-арабски. Наконец она повернулась ко мне.

– За вашей тенью, Итан Гейдж, следует больше богов, чем вы можете представить. Вам повезло взять в плен воина, который утверждает, что знает одного легендарного человека, выбравшего себе давно затерянное в веках имя.

– Кто же он?

– Мудрый Енох, также известный как Гермес Трисмегист, Гермес трижды величайший, божественный летописец, мастер искусств и наук.

– Вот это да, кто бы мог подумать!

Енохом звали и одного из персонажей Ветхого Завета, отца Мафусаила. Долговечная семейка. Из моих масонских воспоминаний также всплыла приписываемая Еноху апокрифическая книга, источник вечной мудрости. Она была утрачена в стародавние времена. Я пристально глянул на кровожадного пленника.

– И он знает этого мудреца?

Астиза кивнула, пока наш пленник продолжал разглядывать медальон.

– Енох, – сказала она, – его брат.

* * *

Неожиданно все пришло в движение. Каре перестроились в колонны, и мы направились к египетским укреплениям Эмбабы, буквально карабкаясь по грудам трупов. Я связал Ашрафу руки за спиной снятым с его же пояса золотистым шнуром. На макушке его обритой головы торчал традиционный для мусульман клочок волос, за который, согласно преданию, пророк Мухаммед ухватит мамелюков при их последнем вздохе, чтобы вознести в рай. Обшитая золотом тюбетейка переместилась теперь ко мне за пояс, а Астиза тащила бесценную саблю. Если я и винил себя за то, что выставил голову моего поверженного врага на открытое солнце, то совесть моя быстро успокоилась тем, что все вокруг уже потемнело от пыли. Свет этого июльского дня как-то по вечернему померк, хотя было всего четыре часа.

Проходя по растерзанным останкам на поле битвы, я получил более ясное представление о том, что там произошло. Основные удары мамелюкской кавалерии сдерживали два каре под командованием Дезе и Жана Луи Ренье,[44]44
  Ренье, Жан-Луи(1771–1814) – граф, французский генерал. В армии с 1792 г.


[Закрыть] а другие дивизии упорно продвигались вперед. Одно подразделение прорвало линию вражеской защиты на берегу Нила и начало с тыла обстреливать из пушек египетскую пехоту. Еще два атаковали непосредственно укрепления Эмбабы, чтобы покончить с размещенной там египетской артиллерией. Отряды уцелевшей мамелюкской конницы разделились, одни искали спасения в этом укрепленном городке, а другие поскакали вслед за Мурад-беем в западную пустыню. Их последние всадники уже исчезли из виду. Битва превратилась в паническое бегство, сопровождавшееся массовой бойней.

Воодушевленные первыми победами французы быстро захватили брустверы Эмбабы, арабская пехота начала беспорядочное отступление. Обратившихся в бегство турецких солдат продолжали преследовать артиллерийским огнем, вынуждая искать спасения в водах Нила. При малейшем промедлении со стороны французов сам командующий тотчас отдавал приказ возобновить обстрел. Так проявилась сегодня мрачная ярость Наполеона. По меньшей мере тысячу охваченных паникой мамелюков наряду с пехотой загнали в реку, где вес собственных драгоценностей быстро утащил их на дно. Все пытавшиеся оказать сопротивление были убиты. Сражение закончилось апофеозом первобытной жестокости. Я заметил, что после этой кровавой резни вид у некоторых французов был такой, словно они искупались в бочке с красным вином.

Галопируя по полю боя, наш генерал сверкал грозным взглядом.

– Никакой пощады! Уничтожим их сейчас, иначе потом дорого заплатим за милосердие!

Миновав Эмбабу, мы быстро проделали последние несколько миль до Каира, сказочного города минаретов и куполов, раскинувшегося на другом берегу Нила. Вторая часть армии мамелюков следовала параллельно нам по каирскому берегу реки, с такой яростью проклиная наш боевой порядок, словно слова могли разить вернее пуль. Мы были вне досягаемости друг для друга. Когда они поравнялись с флотилией фелюг, стоявшей у каирских причалов, отряды смельчаков погрузились на корабли, намереваясь пересечь реку и атаковать нас.

Но они слишком долго думали. Эмбаба уже превратилась в своеобразный склеп. Мурад-бей давно сбежал в пустыню. Импровизированная мамелюкская армада плыла к берегу, вдоль которого двигалась французская пехота, и эта водная атака выглядела даже более смехотворно, чем наскоки мусульманской кавалерии. Их суда шли под градом пуль. Хуже того, все это сражение поглотила наступающая стена песка и пыли, точно кто-то из богов – Иисус, Аллах или Гор – решил своей волей закончить это безобразие. Египетская флотилия запуталась в сетях ветра.

Путь на запад им преградила стена мощного урагана. Казалось, что началось настоящее солнечное затмение, вокруг резко потемнело. Западный склон неба почернел от надвигающейся песчаной бури, и ее коричневый туман окутал замершие в своей величавой простоте гигантские пирамиды. Вот с этой стихией и столкнулись отважные отряды Ибрагим-бея, их перегруженные корабли все больше кренились в усиливающемся ветре, Нил вспенился белыми барашками волн, а длинные ряды пропыленной французской пехоты, рассредоточившись по берегу, принимали ее удары на свои спины. Упорядоченными залпами французы упорно вели обстрел вражеских судов. Египтяне, извергая проклятия и стоны, падали за борт.

Песчаная буря завоевывала новые высоты, взметая столбы песка с бесконечных барханов. Уже скрылись из виду и отступающие по западному берегу арабы, и пирамиды, и даже Наполеон со всем его штабом. Похоже, близился конец света.

– Ложитесь! – крикнул нам Ашраф.

Он, Астиза, Тальма и я сгрудились на земле все вместе, прикрывая рты и носы полами одежды.

Свистевший ветер сбивал с ног, словно несущаяся ломовая лошадь, а налетевший следом раскаленный песок жалил с яростью пчелиного роя. Очень несладко пришлось французам, они съежились, пытаясь подставить буре лишь спину, но гораздо сильнее досталось мамелюкам, метавшимся по волнам на неустойчивых суденышках. Мрачная завеса скрыла из виду все поле боя. Мы четверо, держась друг за друга, дрожали и молились разным богам, припомнив наконец, что существуют в этом мире силы, превосходящие наши собственные. Мы едва не задохнулись от песка, терзавшего наши легкие, и минуты казались нам часами. Но вот ветер начал затихать и ослабел практически так же быстро, как усилился. Песок улегся мягкими волнами, и воздух очистился.

Медленно поднимались из своих наносных песчаных могил тысячи французских солдат, вроде как воскресших, но совершенно мрачных и изрядно побуревших. Все они были безмолвны, ошеломлены и перепуганы. А наверху уже невинно сияло голубое небо. Окровавленным сердцем алело на западе дневное светило.

Мы глянули на реку в сторону Каира. Флотилия была сметена ураганом. Все стремившиеся напасть на нас мамелюки утонули, а их корабли потерпели крушение у восточного берега. Все они были опрокинуты. Разносились лишь причитания выживших, и Астиза перевела их нам: