Текст книги "Пирамиды Наполеона"

Автор книги: Уильям Дитрих

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 29 страниц)

– Итак, в ваши руки попало одно драгоценное украшение или приспособление, не так ли?

Милостивые небеса, неужели и Смит тоже попался на этот крючок? Что же за штуковину привез из Италии несчастный задушенный капитан? Неужели и мне суждено задохнуться и упокоиться на дне какой-то реки, из-за того что я выиграл его вещицу? Может, она действительно проклята?

– Вас неверно информировали.

– Вряд ли, насколько мне известно, все хотят заполучить его.

Я вздохнул.

– И вы тоже, надо полагать.

– Напротив, я хочу убедить вас отделаться от этой вещицы. Заройте ее в землю. Схороните в тайном месте. Утопите, расплавьте, спрячьте, можете даже уничтожить, но только не показывайте никому, пока не закончится нынешняя война. Не знаю, представляют ли истории моего тюремного храмовника нечто большее, чем волшебные сказки, но любое средство, способное помочь французам одержать победу над Англией, будет угрожать общественному миропорядку. Если вы уверены, что обладаете весьма дорогостоящей вещью, то я договорюсь с адмиралтейством о выдаче вам компенсации.

– Мистер Смит…

– Сэр Сидней, если не возражаете.

Рыцарское звание он получил не в Англии, а благодаря верной службе королю Швеции, но за ним давно закрепилась репутация тщеславного и упорно стремящегося к славе человека.

– Сэр Сидней, нас с вами объединяет только язык. Я американец, а не англичанин, и к тому же в недавней войне Франция стала нашим союзником. А в нынешней войне моя страна занимает нейтральное положение, и, более того, я понятия не имею, о чем вы тут толкуете.

– Гейдж, послушайте меня. – С озабоченным видом он почти навис надо мной, похожий на хищную птицу. Выглядел англичанин весьма воинственно: прямой, широкоплечий, с мощным торсом, сходящимся к узкой талии, и мне вдруг подумалось, что кокетливые взгляды Сариллы могли относиться именно к нему. – Ваша колониальная революция была борьбой за национальную независимость. А то, что сейчас происходит во Франции, угрожает исконному порядку жизни. Боже милостивый, король обезглавлен на гильотине! Тысячи людей уничтожены! На всех французских границах ведутся войны! Души погрязли в неверии! Церковные земли отобраны, долги забыты, поместья конфискованы, чернь взялась за оружие, повсюду мятежи, анархия и тирания! У вас с Францией не больше общего, чем у Вашингтона с Робеспьером. У нас с вами общий не только язык, но и культура, и законный и справедливый политический строй. Охватившее Францию безумие способно заразить всю Европу. Все добропорядочные люди объединяются против тех, кто стремится к анархии и диктатуре.

– У меня много друзей во Франции.

– Как и у меня. Я не выношу только их тиранов. Никто не предлагает вам кого-нибудь предавать. Я надеюсь, что вы все-таки отправитесь в поход за этим молодым героем Наполеоном. Прошу вас лишь хранить эту реликвию в секрете. Сохраните медальон для себя, а не для малыша Бони,[19]19
  Презрительное прозвище Бонапарта у англичан.


[Закрыть] или Силано, или любых других искателей. Помните, что торговые дела вашей страны неизбежно будут связаны с Британской империей, не склонной губить себя революциями. Поддерживайте отношения с вашими французскими друзьями! Примите и меня в число ваших друзей, и, возможно, когда-нибудь мы поможем друг другу.

– Вы хотите, чтобы я шпионил для Англии?

– Ни в коем случае! – Явно обиженный моим вопросом, он так глянул на Стефана, словно цыгану следовало подтвердить чистоту и благородство его помыслов. – Я просто предлагаю вам свою помощь. Следуйте избранным путем, обращая внимание на все достопримечательности. Но если вас постигнет разочарование в этом наполеоновском походе и вам понадобится поддержка, свяжитесь с английским военным флотом и поделитесь путевыми заметками обычного путешественника. Я дам вам перстень с печатью, на которой вырезан единорог, мой гербовый знак. Я сообщу в адмиралтейство о его подлинности. Воспользуйтесь им как охранным пропуском.

Смит и Стефан выжидающе посмотрели на меня. Неужели они считают меня идиотом? Я ощущал выпуклую твердость медальона под стелькой ботинка.

– Во-первых, я не понимаю, о чем вы говорите, – вновь солгал я. – Во-вторых, считаю себя свободным от какого-либо союзничества, будь то Англия или Франция. Я просто ученый и нанялся наблюдать за природными явлениями, пока не разрешатся некоторые правовые вопросы, возникшие у меня в Париже. В-третьих, если бы даже в ваших словах была доля истины, то я не признал бы этого – слишком часто в последние дни приходилось мне сталкиваться с заинтересованностью, которая была для меня смертельно опасной. И в-четвертых, весь этот разговор бесполезен, поскольку даже если у меня что-то и было, то теперь ничего нет – грабители присвоили мой багаж, когда я сбежал.

«Вот так, – подумал я. – Надеюсь, теперь они успокоятся».

Смит усмехнулся.

– Молодчина! – воскликнул он, хлопая меня по плечу. – Я знал, что вы умный человек! Прекрасный монолог!

– А теперь давайте попируем, – сказал Стефан, также, очевидно, одобрив мое заявление. – Сэр Сидней, расскажите-ка мне поподробнее, что за предостережения вы получили в тюрьме. Мы, цыгане, знаем свой род с эпохи фараонов, со времен Авраама и Ноя. Многое, конечно, уже забылось, но кое-что еще помнится, и мы иногда способны предсказать будущее и помочь избежать опасностей судьбы. Вот наша Сарилла обладает даром «драбарди», по-вашему – предсказательницы, и она сможет предвидеть ваше будущее. Давайте-давайте, присаживайтесь, побеседуем о Вавилоне и Тире, Мемфисе и Иерусалиме.

Неужели все, кроме меня, помешались на Древнем мире? Я надел на палец кольцо Смита, рассудив, что такое дружеское знакомство никогда не помешает.

– Увы, чем дольше я задержусь у вас, тем большей опасности вы можете подвергнуться, – сказал Смит. – По правде говоря, у меня на хвосте сидел отряд французских драгун. Я считал необходимым переговорить с вами, но вынужден отправиться дальше, пока они еще не обнаружили этого ограбления и не заглянули сюда, узнав о моем своевременном выстреле. – Он сокрушенно покачал головой. – Если честно, то я не понимаю привлекательности оккультизма. Мой тюремщик, Бонифаций, был худшим из якобинских диктаторов, но постоянно намекал на мистические тайны. Всем хочется верить в силы магии, хотя нам, взрослым людям, вроде бы не пристало увлекаться такими глупостями. Ученые отвергают ее, но порой излишняя ученость ослепляет.

Нечто вроде этого талдычил мне и Тальма.

– Цыгане веками хранили секреты наших египетских предков, – заметил Стефан. – Однако в таких древних искусствах мы просто дети.

В общем-то цыганская связь с египтянами казалась мне сомнительной; даже то, как они сами себя называют – рома, скорее говорило о том, что наиболее вероятной для них исконной родиной была Румыния. Но тем не менее они представляли собой живописное смуглолицее сообщество, наряженное в экзотические жилеты, шали и платки, а среди их украшений то и дело мелькал анх,[20]20
  Анх (с древнеегипетского ankh – жизнь) – египетский крест с петлей или рукояткой, символизирующий жизнь. Он представляет собой синтез двух фигур: креста как символа жизни и петли – вечности. Соединенные вместе, они обозначают бессмертие. Анх также эротический символ, подразумевающий соединение мужского и женского начал. Он олицетворял союз Осириса и Исиды.


[Закрыть] египетский крест, и статуэтки собакоголового Анубиса. И даже если Клеопатра не приходилась цыганкам дальней родственницей, они определенно обладали обворожительной красотой. Видимо, они знали какие-то привораживающие заговоры. Я поразмыслил немного над этим вопросом. В конце концов, я имею отношение к миру науки.

– Адье, мои новые друзья. – Тальма вручил Стефану кошелек. – Это плата за безопасный проезд месье Гейджа и потерянного им талисмана до Тулона. Его не станут искать в ваших неспешно передвигающихся кибитках. Договорились?

Глянув на деньги, цыган подбросил кошелек, поймал и рассмеялся.

– За такую сумму я довезу его хоть до самого Стамбула! Хотя сделал бы то же самое бесплатно для любого беглеца.

Англичанин отвесил ему легкий поклон.

– Уверен, вы так и поступили бы, но примите все же этот дар королевской щедрости.

Путешествуя с табором, я смогу встретиться с Тальма только в Тулоне, но если подумать, то так будет безопаснее для моего приятеля, да и для меня самого. Он, конечно, будет волноваться, но таково его обычное состояние.

– Гейдж, мы с вами еще встретимся, – сказал Смит. – Не снимайте с пальца мое кольцо; лягушатники[21]21
  Презрительное название французов.


[Закрыть] не узнают его, в тюрьме я его не носил. И опять-таки, не теряйте головы, помните, как быстро порой идеализм превращается в тиранию, а освободители в диктаторов. В конечном счете вам, возможно, будет полезно вспомнить об интересах вашей родины.

И он растаял в темном лесу так же тихо, как появился, оставив ощущение встречи с невероятным привидением.

Еще встретимся? Мне даже думать об этом не хотелось. Я и не представлял, что в итоге Смит вновь войдет в мою жизнь в тысячах миль от этого французского леса. Мне просто стало гораздо спокойнее, когда беглый англичанин ушел.

– А теперь мы устроим пиршество, – повторил Стефан.

Определение «пиршество» было явным преувеличением, но от лагерных костров нам подали тушеное мясо с подливкой и толстые ломти плохо пропеченного хлеба. Среди этих странных бродяг я почувствовал себя в безопасности, разве что меня слегка удивило их радушное гостеприимство. Казалось, им не нужно от меня ничего, кроме общения. Меня заинтересовало, известно ли им на самом деле что-то важное о предмете, спрятанном в моем ботинке.

– Стефан, признаюсь, я поверил тому, что Смит говорил об этой подвеске. Но если бы такая штуковина существовала, из-за чего люди могли бы так страстно желать заполучить ее?

Он улыбнулся.

– Дело не в самой подвеске. Просто она представляет собой своеобразную путеводную нить.

– Что это значит?

Барон пожал плечами.

– Я помню лишь какие-то старые легенды. Обычно рассказывают, что на заре цивилизации древние египтяне надежно укрыли какие-то опасные тайные знания, решив, что надо дождаться тех времен, когда интеллектуальное и моральное развитие позволит людям использовать их в правильных целях, но при этом оставили к тайнику путеводную нить в виде шейного украшения. Александр Великий, по общему мнению, получил его во время своего паломничества в оазис Сива, где его перед походом в Персию провозгласили сыном Амона и Зевса. Вскоре он создал мировую империю. Как ему удалось так быстро завоевать мир? Но умер он преждевременно. То ли его настигла смертельная болезнь, то ли виновен подлый убийца. Прошел слух, что полководец Александра Птолемей увез этот талисман обратно в Египет, надеясь раскрыть тайну великой силы, но не сумел разгадать его знаков. Клеопатра, наследница рода Птолемея, взяла его с собой, сопровождая Цезаря в Рим. Цезаря также убили заговорщики! Дальнейшая история показала, что смерть поджидала всех владевших медальоном великих правителей. Короли, папы и султаны уверовали в то, что на нем лежит проклятие, а колдуны и маги считали, что он способен открыть великие тайны. Однако уже не осталось в живых тех, кто помнит, как им пользоваться. Откроет ли он путь к благоденствию или к несчастьям? Католическая церковь продолжила тщетные исследования в Иерусалиме во время крестовых походов. Рыцари-храмовники стали его хранителями и спрятали его сначала на Родосе, а потом на Мальте. Сбивают с толку и поиски Святого Грааля, поскольку совершенно непонятно, что составляет собственно предмет поисков. Столетиями этот медальон лежал всеми забытый, пока кто-то не разведал о его назначении. Так он, вероятно, и попал в Париж… а позже оказался в нашем таборе.

Меня не порадовало известие о том, что этот медальон всем несет смерть.

– А вы действительно думаете, что простому парню вроде меня мог попасть в руки такой же талисман?

– Я поручился бы в том сотней обломков Истинного креста и десятками пальцев и зубов великих святых. Кто разберет, где подлинная реликвия, а где фальшивка? Достаточно осознания того, что отдельные личности отчаянно хотят заполучить украденную, как вы сами сказали, безделушку.

– Может, Смит и прав. Допустим, она у меня есть, тогда мне лучше бы избавиться от нее. Или отдать ее вам.

– О нет, мне не надо! – Он явно встревожился. – Я не в состоянии ни воспользоваться ею, ни разгадать ее тайну. Если легенды правдивы, то этот медальон может обрести истинный смысл только в Египте, там, где его изготовили. Кроме того, человека, завладевшего им не по праву, ждет беда.

– Уж в этом я убедился, – уныло признался я. Избиение, убийство, бегство, банда грабителей… – Однако, к примеру, такой ученый, как Франклин, сказал бы, что все это иррациональная чепуха или глупые суеверия.

– Или воспользовался бы новыми научными знаниями, чтобы исследовать его.

Меня порадовало явное отсутствие жадности у Стефана, особенно учитывая, что его рассказы разворошили угли моей собственной алчности. Слишком много разных группировок хотели заполучить этот медальон или запрятать его подальше: Силано, бандиты, французская экспедиция, англичане и эта мистическая ложа египетского обряда. Все это наводило на мысль о его баснословной ценности, а значит, мне решительно нужно сохранить его до появления выгодного торгового предложения либо самому разобраться для чего, черт возьми, он предназначен. Последнее как раз подразумевало поход в Египет. А пока надо действительно держать ухо востро.

Я глянул на Сариллу.

– А могла бы ваша славная гадалка заглянуть в мое будущее?

– О, она мастерски читает по картам Таро.

Он прищелкнул пальцами, и она принесла колоду таинственных карт.

Мне приходилось прежде видеть их картинки с волнующими фигурками смерти и дьявола. Молча присев у костра, она выложила несколько карт, подумала и открыла еще пару: мечи, любовники, кубки, маг. Озадаченно размышляя над ними, Сарилла хранила молчание. Наконец она подняла одну карту.

Там был изображен глупец, или шут.

– Вот определяющая карта.

Что ж, этого следовало ожидать.

– Неужели это я?

Она кивнула.

– Вы тот, кто ищет.

– Что ты имеешь в виду?

– Карты говорят, вы узнаете, что я имею в виду, когда попадете в нужное место. Вы тот шут, который должен отыскать шута, стать мудрым, чтобы найти мудрость. Вы искатель, но сначала вам необходимо найти, что искать. Больше этого вам лучше не знать.

И она действительно ничего больше не добавила. Извечные пророческие уловки: неопределенные обещания, как в тонко составленном договоре. Я выпил еще вина.

Было уже далеко за полночь, когда мы услышали тяжелый топот лошадиных копыт.

– Французская кавалерия! – предостерегающе прошептали цыганские часовые.

Лес наполнился бряцанием оружия и хрустом ломающихся под копытами веток. Мгновенно погасли все лампы, кроме одной, и все, кроме Стефана, исчезли в кибитках. Сарилла взяла меня за руку.

– Вам надо раздеться, если вы хотите, чтобы вас приняли за цыгана, – прошептала она.

– Вы хотите меня замаскировать?

– Да.

В общем-то в этом был известный смысл. И лучше все-таки Сарилла, чем тюрьма. Держа за руку, она скрытно отвела меня в вардо, так они называли свои кибитки, ее гибкие пальцы помогли мне сбросить грязную одежду. Она и сама не замедлила раздеться, ее фигура поблескивала в тусклом свете. Ну и денек! Я лежу в кибитке, прижавшись к ее теплому шелковистому телу, слушая, как Стефан тихо беседует о чем-то с кавалерийским лейтенантом. До меня донеслись слова: «Сидней Смит», за ними последовали раскатистые проклятия, после чего с угрожающим стуком начали распахиваться двери кибиток. Когда дошел черед до нас, мы с притворной сонливостью глянули на непрошеных гостей, а Сарилла позволила одеялу соскользнуть со своей обнаженной груди. Уж поверьте мне, они долго не могли отвести взглядов, но, разумеется, не от меня.

Позже, когда драгуны ускакали, я выслушал ее дальнейшие предложения. Довлело надо мной проклятие или нет, но путешествие в Тулон явно обернулось к лучшему.

– Покажи-ка мне, как это делается в Египте, – прошептал я цыганке.

Глава 5

Спустя месяц, 19 мая 1798 года, я стоял на квартердеке французского флагмана «Ориент» со ста двадцатью пушками на борту, почти бок о бок с самым честолюбивым человеком Европы. Все вместе, включая командный состав армии и ученое собрание, мы созерцали, как мимо нас великолепным строем проследовало сто восемьдесят морских судов. Египетская экспедиция началась.

Средиземноморская синева побелела от парусов, корабли кренились под свежим ветром, и палубы еще блестели после шторма, который, как мы надеялись, задержит выход в море знаменитой британской эскадры. Когда флот вышел из тулонской гавани, пенные барашки, словно белозубые улыбки, украсили корабельные носы. На верхних палубах самых больших кораблей собрались военные оркестры, медные инструменты поблескивали на солнце, и музыканты состязались между собой в шумовом сопровождении парада, вовсю наигрывая французские марши и патриотические мелодии. Пушки городской крепости взорвались салютным залпом, им вторил не менее громкоголосый хор тридцатичетырехтысячного войска, погруженных на корабли солдат и моряков, разражавшихся бурными приветствиями при проходе мимо флагмана Бонапарта. Он выпустил бюллетень, обещавший каждому участнику похода достаточно трофеев для покупки шести акров земли.

Это было только самое начало. Менее значительные конвои из Генуи, корсиканского Аяччо, родного городка Бонапарта, и итальянской Чивитавеккьи вскоре добавят свои силы к французскому корпусу для вторжения в Египет. Когда мы пришли на Мальту, там оказалось в сумме около четырехсот кораблей и пятидесяти пяти тысяч воинов, к которым прилагались тысячи лошадей, сотни повозок и полевых пушек, более трех сотен опытных прачек, нанятых также и для укрепления боевого духа армии, и множество провезенных контрабандой жен и любовниц. Для офицеров в трюмы загрузили в общей сложности четыре тысячи бутылок вина, к которым прибавилось восемьсот бутылок отборного вина из личных погребов Жозефа Бонапарта, присланных для обеспечения пиров его брата. А сам командующий не преминул погрузить на борт шикарную городскую карету, намереваясь со всем великолепием отметить прибытие в Каир.

– Мы же французская армия, а не английская, – заявил он своему штабу. – Нам даже в походах живется лучше, чем им в замках.

Пройдет не так много времени, и это его замечание будет вспоминаться с горечью.

В Тулон я прибыл после долгого блуждания в тихоходных цыганских повозках. Это была приятная передышка. Славные потомки «египетских жрецов» научили меня простым карточным фокусам, пояснили значения карт Таро и поведали множество историй о пещерах с сокровищами и о могущественных храмах. Никто из них, разумеется, сроду не бывал в Египте и даже не задумывался, есть ли хоть крупица правды в их байках, но сочинение увлекательных историй являлось одним из главных талантов и источников дохода цыганского племени. Я видел, что они предсказывали самую радужную судьбу как молочницам и садовникам, так и полицейским. Они крали то, что не могли заработать с помощью своей богатой фантазии, и спокойно обходились без того, что не могли украсть. Следование вместе с табором до Тулона оказалось гораздо более приятным завершением моего бегства из Парижа, чем в почтовой карете, хотя я и осознавал, что мое исчезновение и задержка встревожат Антуана Тальма. И хотя мне удалось отлично отдохнуть от масонских теорий этого журналиста, я с сожалением расстался с пылкой Сариллой.

Тулонский порт, переполненный солдатами, моряками, военными поставщиками, трактирщиками и проститутками, сильно смахивал на сумасшедший дом, занятый суетливыми дорожными сборами. Узнаваемы были и знаменитые ученые в их высоких головных уборах; заинтересованные и настороженные, они неуклюже выступали в своих еще жестких от новизны ботинках. Блестящие и важные, как павлины, офицеры щеголяли в роскошных мундирах, а простые солдаты весело и увлеченно обсуждали будущую экспедицию, о цели которой никто из них не имел понятия. Мой зеленый сюртук был таким поношенным и грязным, что я практически не выделялся в толпе, но предпочел побыстрее взойти на борт «Ориента», чтобы оказаться наконец вне досягаемости для бандитов, антикваров, жандармов, фонарщиков и всех прочих типов, имевших желание навредить мне. Именно на борту я и воссоединился с Тальма.

– Я уже испугался, что мне предстоит без дружеской поддержки встретить все опасности этого восточного похода! – воскликнул он. – Бертолле тоже расстроился! Mon dieu,[22]22
  Боже мой (фр.).


[Закрыть] что с тобой случилось?

– К сожалению, я никак не мог послать тебе весточку. Оказалось, что разумнее всего продолжить путь, не привлекая внимания. Я понимал, конечно, что ты будешь волноваться.

Он обнял меня.

– Где медальон? – жарко прошептал он мне на ухо.

На сей раз я повел себя более осмотрительно.

– В надежном месте, приятель. В очень надежном месте.

Он глянул на подарок Сиднея Смита.

– А что это у тебя на пальце? Новое кольцо?

– Да, цыгане подарили.

Мы с Тальма вкратце рассказали о наших приключениях. Он сказал, что после моего бегства от кареты оставшиеся в живых бандиты в страхе разбежались. Тут прибыл кавалерийский отряд, гнавшийся за каким-то другим беглым преступником. В темноте царила полная неразбериха – и эти всадники поскакали в лес. Однако драгуны помогли кучерам убрать с дороги бревно, и наша путешествующая компания в результате добралась до гостиницы. Тальма решил подождать меня денек, до следующей почтовой кареты, на тот случай, если мне удастся выбраться из леса. Но я так и не вернулся, и он поехал в Тулон, опасаясь, что меня убили.

– Цыгане! – вдруг воскликнул он, удивленно взглянув на меня. – Да у тебя просто талант влипать во всякие неприятности, Итан Гейдж! Но как же лихо ты застрелил того бандита. Я сначала перепугался, а потом изумился и даже обрадовался!

– Он же едва не убил тебя.

– Повезло тебе, ты же учился у краснокожих индейцев.

– В путешествиях мне доводилось сталкиваться с разными людьми, Антуан, и я научился протягивать одну руку для приветствия, а в другой держать оружие. – Помолчав, я спросил: – А что, он умер?

– Его оттащили куда-то, истекающего кровью.

Что ж, какие только неожиданности не поджидают человека в ночной темноте.

– А правду говорят, что все цыгане – мерзавцы? – спросил Тальма.

– Ни в коей мере, если, конечно, присматривать за своими карманами. Они спасли мне жизнь. А их острые приправы пробуждают чувства, удовлетворяемые их женщинами. Это бездомные, безработные и свободные как ветер люди.

– Похоже, ты нашел братьев по духу! Даже странно, что ты вернулся!

– Они считают себя потомками египетских жрецов. У них ходят легенды об одном утерянном медальоне, якобы открывающем путь к какой-то древней тайне.

– Ну конечно, это сразу объясняет интерес к нему ложи египетского обряда! Сам Калиостро пытался противостоять традиционному течению современного масонства. Наверное, Силано считает, что с помощью этой реликвии их ложа получит весомые преимущества. Но чтобы решиться на откровенный разбой! Должно быть, тот секрет действительно очень важен.

– А что слышно о Силано? Разве он не знаком с Бонапартом?

– До нас дошли сведения, что он отбыл в Италию – возможно, в поисках новых сведений о твоем выигрыше. Бертолле рассказал об этом медальоне нашему генералу, весьма заинтересовав его, но Бонапарт также назвал масонов глупцами, увлеченными детскими сказками. Хотя с ним не согласны его же братья Жозеф, Люсьен, Жером и Луи, поскольку все они стали членами нашего братства. Наполеон сказал, что хотел бы побеседовать с тобой как о Луизиане, так и о твоем выборе драгоценностей, но, по-моему, он просто пытается сейчас подольститься к американцам. Он высоко ценит твои связи с Франклином. Видно, надеется, что в свое время ты поможешь ему наладить отношения с Соединенными Штатами.

Обществу знаменитых ученых, загрузившихся на флагманский корабль, Тальма представил меня как знаменитого беглеца. Мы входили в состав комиссии из ста шестидесяти семи мирных профессионалов, которых Бонапарт пригласил участвовать в его экспедиции. В ее состав входили девятнадцать инженеров, шестнадцать картографов, два художника, один поэт, один востоковед и великолепная плеяда математиков, химиков, антикваров, астрономов, геологов и зоологов. Я вновь встретился с Бертолле, который сформировал большую часть этой научной команды, и должным образом был представлен нашему генералу. Мое гражданство, близость к знаменитому Франклину и история спасения от грабителей произвели сильное впечатление на молодого завоевателя.

– Электричество! – воскликнул Бонапарт. – Представляете, как было бы здорово, если бы мы сумели овладеть силой грозовых разрядов, исследованных вашим наставником?

А на меня произвело впечатление то, что Наполеону удалось стать командующим такой грандиозной экспедиции. Самый знаменитый генерал Европы оказался тощим, низкорослым и обескураживающе молодым мужчиной. Лишь четверо из тридцати одного командира его штаба были моложе Бонапарта, стоявшего на пороге тридцатилетия. Вдобавок, поскольку критерии англичан и французов отличались, английские пропагандисты явно преувеличивали недостаток его роста – на мой взгляд, как раз рост у него был вполне приемлемый, пять фунтов шесть дюймов, – но на его субтильной фигуре сапоги действительно казались чересчур высокими, а шпага едва не волочилась по земле. Парижские насмешницы окрестили его Котом в сапогах, и он навсегда запомнил обидное прозвище. Египет превратит этого молодого солдата в того Наполеона, который будет штурмовать мир, но пока на палубе «Ориента» стоял еще другой Наполеон; он выглядел гораздо более человечным, более порывистым и мятущимся, чем более поздний несгибаемый титан. Историки творят кумиров, но современники видят живого человека. В сущности, стремительное возвышение Наполеона во время революции вызвало не только удивление, но и досаду, и кое-кто из его старших соратников втайне желал ему провала. Однако самоуверенность Бонапарта соперничала с его громадным тщеславием.

А почему нет? Именно здесь, в Тулоне, благодаря смелой пушечной атаке он выгнал из города англичан и роялистов и вырос от капитана артиллерии до бригадного генерала. Он пережил террор и краткое тюремное заключение, женился на Жозефине, честолюбивой вдове недавно гильотинированного генерала Богарне, помог подавить массовый контрреволюционный мятеж в Париже, а в итальянском походе, приняв руководство оборванной и едва ли не босоногой армией, одержал ряд потрясающих побед над австрийцами. Его воины с восторгом говорили о нем, как о Цезаре, и Директорию весьма радовала дань, поставляемая им в оскудевшую казну. Наполеон стремился превзойти Александра, а его гражданским начальникам хотелось направить его неугомонные честолюбивые замыслы за пределы Франции. Египет прекрасно подходил по всем статьям.

Каким героем он выглядел тогда, задолго до его дворцовых, венценосных дней! Небрежно падающие на лоб пряди волос обрамляли узкое лицо с римским носом, классической формы поджатыми губами и заметной ямочкой на подбородке, и все это озарялось взглядом темно-серых лучистых глаз. Понимая людскую жажду славы и приключений, он обладал талантом общения с воинами и выглядел всегда именно так, как по общим представлениям должен выглядеть герой: отличная выправка, высоко поднятая голова, взгляд, устремленный в неведомую даль. Он принадлежал к тому типу людей, чье поведение, наряду со словами, вселяет уверенность во всех предпринимаемых действиях.

На меня также произвело впечатление и то, что он возвысился благодаря своим личным достоинствам, а не родовитому происхождению – это как раз совпадало с американскими идеалами. В сущности, он был таким же переселенцем, как мы, – не вполне француз, приехавший с Корсики в казармы французского военного училища. В юности его честолюбивые стремления не простирались дальше независимости родного острова. Во всех дисциплинах, кроме математики, он числился заурядным курсантом, был неловок в общении, склонен к уединению, не стремился обзавестись влиятельными наставниками или покровителями, а окончание учебы совпало с ошеломляющим революционным переворотом. Его острый ум, подавляемый жесткими правилами военного училища, вырвался на свободу, обнаружив необходимую для осаждаемой Франции живость и изобретательность. Когда в критической ситуации проявились его военные таланты, бесследно исчезло предубеждение, с которым зачастую сталкивался этот неотесанный островитянин из третьесортной знати. Неуверенность в себе и терзания юношеского возраста слетели с него, словно неказистый плащ, и ему удалось стать обаятельным мужчиной, избавившись от неуклюжих манер. Вряд ли Наполеон проникся идеалами революции, скорее, его устраивало то, что она выводила на прямую дорогу к власти способных людей и не ограничивала честолюбивых замыслов. Конечно, консерваторы, подобные Сиднею Смиту, не могли понять, что именно это роднит американскую и французскую революции. Бонапарт достиг власти исключительно благодаря собственным способностям.

Однако взаимоотношения Наполеона с людьми выглядели на редкость странно. Он обладал неоспоримым обаянием, и его поступки и проявления характера всегда были практически оправданны – нерешительность, отстраненность, подозрительность, напряжение – словно он, как актер, исполнял заданную роль. Энергия исходила от него, словно жар от взмыленной лошади, а его взгляд порой соперничал с яркостью зажженного канделябра. Он умело манипулировал людьми, используя тактику кнута и пряника, – множество раз мне довелось испытать на себе его неотразимое влияние. Но он мог мгновенно переключить все свое внимание на кого-то другого, и тогда вам вдруг казалось, что солнце скрылось за грозовой тучей, а порой, находясь в заполненном людьми зале, мог вообще замкнуться в себе и так же пристально, как только что взирал на вас, уставиться в пол печальными глазами, полностью погрузившись в мир собственных мыслей. Одна парижанка, описывая это отрешенное выражение лица, сравнила его с пугающей встречей на темной аллее. При себе он частенько таскал потрепанный экземпляр гётевских «Страданий юного Вертера», романа о самоубийственной и безнадежной любви, перечитанного им не менее шести раз. Мне предстояло увидеть, как разыграются его мрачные страсти в битве у пирамид, принеся с собой и триумф, и ужас.

Лишь после восьми часов морского парада мимо флагмана прошел последний корабль с неизменно развевающимся на мачте триколором. Перед нами выстроилось множество кораблей: сорок два фрегата и сотни транспортных судов. Солнце уже клонилось к закату, когда наш флагман наконец двинулся в путь, словно мать-утка за своим выводком. Французский флот растянулся по морю на две квадратные мили, большие военные корабли сбавили скорость, чтобы малые торговые суда смогли догнать их. Когда к нам присоединились другие конвои, то наш флот, растянувшийся уже на четыре квадратные мили, потащился вперед со скоростью трех узлов в час.