Текст книги "Пирамиды Наполеона"

Автор книги: Уильям Дитрих

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 29 страниц)

– А это лишь доказывает, что сокровища порой не стоят связанных с ними неприятностей.

– Открытия лучше золота, Бертолле? – спросил я, притворяясь беспечным во время всего их зловещего разговора.

– Что такое золото, как не средство для достижения некой цели? Вот мы и подошли к самому важному. Лучшие вещи в жизни нельзя оценить деньгами: познание, гармонию, любовь, красоту природы. Вот взгляните-ка, мы входим в прекрасное устье Нила в сопровождении прекрасной женщины. Вы будете новоявленным Антонием с новоявленной Клеопатрой! Чего еще можно пожелать?

Он прилег на койку, намереваясь вздремнуть.

Я глянул на Астизу, уже начавшую понимать французский язык, хотя она, казалось, с удовольствием пропускала мимо ушей нашу болтовню, предпочитая наблюдать за темными домиками проплывающей мимо Розетты. Верно, красивая женщина. Но она оставалась такой же непонятной и далекой, как египетские тайны.

– Расскажи мне о твоем предке, – повинуясь внезапному порыву, попросил я ее по-английски.

– Что?

Она тревожно посмотрела на меня, не имея никакой тяги к легкомысленной болтовне.

– Об Александре. Говорят, он тоже родился в Македонии, как и ты.

Она выглядела смущенной из-за того, что мужчина обратился к ней при посторонних, но медленно кивнула, словно признавая, что попала в общество невоспитанных грубиянов, и смиряясь с нашей бестактностью.

– Да, но предпочел стать египтянином, узнав эту великую страну.

– Он завоевал еще и Персию?

– Он прошел с триумфальными походами от Македонии до Индии, и еще при жизни люди считали его богом. Он завоевал Египет задолго до вашего французского выскочки и пересек безжалостные пески, чтобы посетить оракула Амона в оазисе Сива. Там почерпнул он магические силы, и оракул, объявив его богом, сыном Зевса и Амона, предсказал, что он будет править целым миром.

– Должно быть, он получил основательную поддержку.

– Именно восторг от этого пророчества убедил его основать великий город Александрию. По греческому обычаю он обозначил границы поселения ячменными зернами. Когда на них слетелись птичьи стаи, встревожив соратников Александра, ему предсказали, что новый город примет новых жителей и будет кормить многие земли. Но македонский полководец не нуждался в предсказаниях.

– Не нуждался?

– Он сам творил судьбы мира. Однако он умер или был убит до того, как успел совершить все задуманное, а из святилища Сива исчезли его священные символы. Так повелел Александр. Одни говорят, что его тело перевезли обратно в Македонию, а другие – что Птолемей схоронил его в тайной гробнице этой необъятной песчаной пустыни. Пусть ваш Иисус вознесся на небеса, но он, похоже, тоже исчез с лица Земли. Вероятно, Александр обладал божественной сущностью, как и сказал оракул. Подобно Осирису, занявшему свое место на небесах.

Да, простой рабыней или служанкой ее не назовешь. Откуда, черт возьми, Астиза узнала все это?

– Я слышал об Осирисе, – сказал я. – Он воскрес благодаря магии его сестры Исиды.

Впервые она взглянула на меня с подлинным интересом.

– Вы знаете, кто такая Исида?

– Божественная покровительница материнства, верно?

– Образ Исиды отразился в вашей Деве Марии.

– Вряд ли христиане порадовались бы такому сравнению.

– Странно. Ведь вся христианская вера и ее символы произошли от религии египтян. Воскрешение и загробная жизнь, божественное зачатие, троица и триединство, идея о человеческой и божественной сущности людей, жертвоприношения, даже крылья ангелов и копыта да раздвоенные хвосты демонов – все это было известно за тысячи лет до рождения вашего Иисуса. Свод ваших десяти заповедей – это, в сущности, упрощенная исповедь древнего египтянина перед кончиной, подтверждающая его безгрешность: «Я не убивал». Религия подобна дереву. Египет – ствол, а все остальные – ветви.

– А в Библии сказано иначе. Там говорилось о ложных идолах и истинном иудейском боге.

– Как же невежественны вы в своей вере! Я слышала, как вы, французы, говорите, что крест является римским символом разрушения, но какого рода символ дает верующему надежду? Истина в том, что тот крест является сочетанием орудия смерти вашего спасителя с нашим анхом, древним крестообразным символом вечной жизни. А что тут удивительного? Ведь до пришествия арабов Египет был самой христианской страной.

Клянусь духом Коттона Мазера,[38]38
  Коттон, Мазер (1663–1728), американский писатель и богослов. Идеолог и историк американского пуританства. Написанные им книги являются важным первоисточником для изучения культуры XVII века.


[Закрыть] я отшлепал бы ее за такое богохульство, если бы не был совершенно ошарашен. И дело было не в сути ее рассказа, а в небрежной самоуверенности ее тона.

– Библейские образы не могли зародиться в Египте, – гневно заявил я.

– А я-то думала, что евреи сбежали из Египта! И что Иисус в детстве также побывал здесь! Кроме того, что это вы так разгневались? По-моему, ваш генерал заверил нас, что вы уж точно не являетесь христианским воинством. Вы ведь безбожные ученые, не так ли?

– Бонапарт меняет веру, как перчатки.

– Или франкам не хочется признавать, что вера и наука имеют много общего? Исида является богиней познания, любви и терпимости.

– Значит, Исида твоя богиня.

– Исида никому не принадлежит. Я ее служанка.

– Неужели ты и правда поклоняешься какому-то древнему языческому идолу? От твоих слов моего филадельфийского пастора уже разбил бы апоплексический удар.

– Она свежее вашего секунду назад сделанного вздоха, американец, и вечна, как цикл рождения. Но я и не рассчитывала на понимание. Мне пришлось сбежать от моего каирского господина, поскольку он в итоге тоже ничего не понял и посмел осквернить древние тайны.

– Какие тайны?

– Окружающего вас мира. Священных знаков магического треугольника, квадрата четырех сфер, пентаграммы свободной воли и гексаграммы гармонии. Разве вы не читали Пифагора?

– Он учился в Египте, верно?

– Двадцать два года, до того как отправился с персидским завоевателем Камбисом[39]39
  Камбис – древнеперсидский царь из династии Ахеменидов (530–522 гг. до н. э.).


[Закрыть] в Вавилон. А потом основал в Италии свою школу. Согласно его учению, все религии и люди едины, он призывал стойко переносить страдания и говорил, что жена и муж равны в своих правах.

– Тебя устраивают его взгляды.

– Он понимал божественную суть вещей! В геометрии и пространстве заключено божественное послание. Геометрическая точка представляет Бога, линия представляет мужчину и женщину, а треугольник – совершенная фигура, представляющая дух, душу и тело.

– А квадрат?

– Четыре сферы, как я сказала. Пентаграмма отражала борьбу, гексаграмма – шесть направлений пространства, а двойной квадрат определял всемирную гармонию.

– Хочешь верь, хочешь не верь, но я слышал кое-что об этом на собраниях одного общества, члены которого называли себя Свободными Каменщиками. Они считают себя последователями учения Пифагора и говорят, что линейка символизирует точность, квадрат – незыблемость, а молоток – волю.

Она кивнула.

– Именно так. Боги сделали все ясным, и однако люди блуждают, как слепцы! Ищите истину, и мир станет вашим.

Ну, этот клочок мира во всяком случае. Мы уже давно шли по Нилу, тому удивительному водному пути, где обычно дуют южные ветры, а течение стремится на север, позволяя ходить по реке в любом направлении.

– Ты говорила, что сбежала из Каира. Так значит, ты беглая рабыня?

– Все гораздо сложнее, чем вы думаете. В египетском духовном царстве, – подчеркнула она. – Поймите сначала нашу землю, тогда, быть может, поймете и наши души.

Скучная, однообразная равнина в пригородах Александрии сменилась той пышной и разнообразной растительностью, какую я представлял себе, читая библейские истории о детстве Моисея. Ярко-зеленые ковры полей риса, пшеницы, ячменя, сахарного тростника и хлопка перемежались величественными, как колонны, финиковыми пальмами, чьи большие перистые листья согнулись под оранжевыми и алеющими плодами. Шелестели на ветру банановые и платановые рощицы. Буйволы тащили плуги, или купались в реке, подергивая своими рогатыми головами, или мычали, устроившись на папирусных подстилках. Все чаще стали появляться селения, в цветовой гамме которых преобладал шоколадный оттенок сырцового кирпича, шедшего на постройку домов, как правило, лепившихся вокруг пронзавших небеса минаретов. Мимо нас проплыли фелюги с косыми парусами, стоявшие на якоре в буроватой прибрежной воде. Повсюду на реке маячили эти парусники, чья длина могла варьироваться от двадцати до тридцати футов. Между ними проглядывали и мелкие весельные, едва вмещавшие одного человека посудины, с которых рыбаки забрасывали веревочные сети. Трудолюбивые ослы с повязками на глазах ходили по кругу, проворачивая водяные колеса, поднимавшие воду в каналы с тем же упорством, с каким это делали их далекие предки пять тысячелетий тому назад. Речной ветер разносил запахи нильской воды. Наша флотилия военных и груженных провиантом судов с гордо полощущимися на мачтах трехцветными флагами спокойно проходила вблизи берегов, не производя никакого видимого впечатления. Большинство крестьян даже не потрудились повернуть голову в нашу сторону.

В какие же диковинные края меня занесло! По нильским берегам бродили Александр и Клеопатра, арабы и мамелюки, древние фараоны, Моисей, и вот теперь сюда прибыл Бонапарт. Вся страна казалась своеобразной мусорной свалкой истории, из которой выудили и странный медальон, висевший на моей шее. Да и прошлое Астизы теперь представлялось мне гораздо более таинственным, чем я ожидал. Возможно, она расскажет мне что-то новенькое о моем медальоне?

– А что ты там наколдовала в Александрии?

Помолчав, она неохотно ответила.

– Один заговор, чтобы уберечь вас от опасностей и предостеречь вашего недруга. А второй – для пробуждения вашей мудрости.

– Ты сможешь повысить мои умственные способности?

– Вряд ли. Скорее всего, помогу вам прозреть.

Я рассмеялся, и она наконец снизошла до легкой улыбки. Если я буду слушать ее, то она станет со мной более откровенной. Она хотела, чтобы я научился уважать не только ее саму, но и ее народ.

Спустилась душная ночь, и когда наш «Олень» встал на якорь под затянутым дымкой звездным покрывалом, я подобрался поближе к спящей девушке. До меня доносился плеск волн, скрип снастей и голоса вахтенных.

– Отодвиньтесь-ка подальше, – проснувшись, прошептала она и прижалась к борту.

– Я хочу показать тебе кое-что.

– Здесь? Сейчас?

Она задавала вопросы таким же недоверчивым тоном, которым говорила мадам Дюраль, когда мы с ней обсуждали оплату моей комнаты.

– Ты ведь говорила, что в истории все ясно и понятно. Взгляни-ка на это.

Я вручил ей медальон. Он был едва различимым в тусклом свете палубного фонаря.

Астиза ощупала его пальцами и молча втянула в себя воздух.

– Откуда он у вас?

Ее глаза заинтересованно сверкнули, а губы приоткрылись.

– Я выиграл его в карты в Париже.

– У кого выиграли?

– У одного французского солдата. Есть версия, что его сделали в Египте. Он говорил, что эта штуковина принадлежала Клеопатре.

– А может, вы украли его у того солдата?

Почему она об этом спросила?

– Нет, просто обыграл его в карты. Ты сильна в религиозных вопросах. Скажи, известно ли тебе что-нибудь об этом медальоне?

Повертев его в руках, она так расправила стрелки подвесок, что они образовали латинскую букву «V», потом повертела сам диск, ощупывая пальцами его знаки.

– Трудно так сразу сказать.

Очередное разочарование.

– Ну хоть сделали-то его в Египте?

Она подняла медальон, пытаясь разглядеть его в тусклом свете.

– Разве что в очень древние времена. Он выглядит грубым и первобытным… Значит, из-за него и интересовался вами тот араб.

– А ты видишь все эти отверстия? Что они могут значить?

Немного подумав, Астиза откинулась на спину и протянула диск к небу.

– Видите, как интересно проходит через них свет. Очевидно, они обозначают очертания какого-то созвездия.

– Созвездия?

– Смысл жизни написан на небесах, американец. Смотрите!

Она показала на юг, на яркую звезду, только что поднявшуюся над горизонтом.

– Это Сириус. А при чем тут он?

– Это звезда Исиды, звезда нового года. Она ждет нас.

Глава 8

«Когда пересыхает колодец, мы узнаем ценность воды», – писал старина Бен Франклин. Безусловно, поход французской армии к Нилу закончился незапланированным провалом. Отряды солдат, расталкивая друг друга, устремлялись к каждому хорошему колодцу и опустошали его досуха до прибытия следующего полка. Среди упавших духом людей постоянно возникали ссоры, многие сходили с ума и сводили счеты с жизнью. Всех терзало и мучило одно новое природное явление, названное нашими учеными «миражом», при котором пустынная даль вдруг представлялась манящими озерами. Конница мчалась к ним сумасшедшим галопом и обнаруживала там лишь неизменный раскаленный песок, а на горизонте очередной сверкающий «водоем», не менее иллюзорный, чем конец радуги. Казалось, будто пустыня издевается над европейцами. Добравшиеся до Нила войска походили на стадо диких животных, они бросались в реку и напивались до того, что их начинало рвать, а товарищи вокруг них, не обращая внимания, продолжали пить все ту же воду. Легендарный Египет, таинственное место их назначения, казался таким же жестоким, как мираж. Нехватка походных фляг и обеспечения охраны колодцев были недопустимыми оплошностями, в которых штабные генералы обвинили Наполеона, но он был не тот человек, который с готовностью признает свою вину.

– Французы вечно чем-то недовольны, – проворчал он в ответ.

Однако критика задела его за живое, поскольку он понимал, что она справедлива. Во время похода по плодородной Италии вода и пища с легкостью находились повсюду, да и обмундирование соответствовало климату. Здесь же он узнал, что все надо таскать с собой, но эти уроки были болезненными. А жара сделала всех раздражительными.

Французская армия продолжила поход к Каиру, двигаясь теперь вверх по течению Нила, а египетские крестьяне исчезали при ее приближении и появлялись обратно сразу после ее прохождения, словно блуждающий туман. Женщины с детьми уводили весь домашний скот в пустыню и прятались среди барханов, выглядывая оттуда, точно животные из норок. Мужчины порой задерживались немного дольше, стараясь припрятать съестные припасы и скудную домашнюю утварь от прожорливых, как саранча, захватчиков. Но лишь только на окраине деревни появлялось трехцветное знамя, они устремлялись к реке через заросли тростника и отгребали на своих лодчонках от берега, словно пугливые утки. Мимо их домишек чередой проходили запыленные дивизии, напоминая разноцветную гусеницу. Пинком распахивая двери, солдаты обследовали дома и скотные дворы, но уходили несолоно хлебавши. Как только армия удалялась, крестьяне возвращались к своей обычной жизни, очищая дорогу от полезного в хозяйстве мусора, брошенного солдатами.

Наша небольшая флотилия двигалась по Нилу параллельно сухопутным войскам, время от времени подвозя им продовольствие и обследуя другой берег. Каждый вечер мы причаливали неподалеку от штабной палатки Наполеона, чтобы Монж, Бертолле и Тальма сделали более обстоятельные путевые заметки. Не рискуя уходить из-под солдатской защиты, они расспрашивали офицеров о том, что те видели во время дневного перехода, и пополняли свои записи новыми видами животных, птиц и названиями прибрежных деревень. Прием им оказывали, мягко говоря, далеко не теплый, поскольку сухопутные войска завидовали нашему путешествию на кораблях. Жара и мучительно досаждающие насекомые способствовали моральному разложению. Всякий раз, когда мы приставали к берегу, напряжение в офицерском составе становилось все более очевидным, поскольку большинство запасов продовольствия тащилось в хвосте флотилии или оставалось еще в доках Александрии, и ни одно из подразделений не имело нормального обеспечения. Постоянные нападки бедуинских мародеров и зловещие истории о пленении и пытках усиливали тревожное настроение войск.

Это напряжение выплеснулось наружу после одной на редкость дерзкой вражеской вылазки: как-то вечером несколько мамелюков умудрились устроить стрельбу из своих антикварных ружей прямо возле палатки Наполеона, вихрем пронесясь по лагерю в красочных нарядах и издевательски развевающихся на ветру плащах. Наш разъяренный генерал отправил группу драгун под командованием Круазье, молодого адъютанта, чтобы уничтожить их, но эти опытные всадники для забавы погоняли нашу конницу по дорогам, а потом унеслись в пустыню, не потеряв ни одного человека. Их непритязательные пустынные лошадки, казалось, способны проскакать почти без воды вдвое быстрее и дальше, чем тяжеловесные европейские лошади, еще не восстановившие силы после долгого морского путешествия. Командующий в страшном гневе так сильно оскорбил этого бедного адъютанта, что Круазье поклялся смыть с себя этот позор, погибнув смертью храбрых на поле боя, и обещание ему удалось-таки исполнить в том же году. Но Бонапарт продолжал бушевать.

– Можно ли победить с такими солдатами! – воскликнул он. – Придется им поучиться у бин Садра!

Тогда разъярился Дюма, осознавший, что под сомнение поставлена честь его кавалерии. Не улучшало ситуацию и то, что из-за нехватки лошадей многие его отряды шагали вместе с пехотой.

– Вы нахваливаете этого головореза и оскорбляете моих людей?

– Мне нужны надежные фланги, защищающие мой штаб от бедуинов, а не знатные щеголи, не способные догнать бандитов!

Этот тяжкий поход и завистливое недовольство офицеров изрядно утомили Бонапарта.

Дюма, однако, не испугался.

– Тогда дождитесь нормальных лошадей, а не бросайтесь без запасов воды в знойные пустыни! Во всем виновата ваша некомпетентность, и Круазье тут ни при чем!

– Вы осмеливаетесь обвинять меня? Я могу приказать расстрелять вас!

– А я могу переломать ваши хлипкие кости, до того как вы успеете…

Их спор мгновенно прервался благодаря шумному прибытию бин Садра и полудюжины его тюрбаноголовых приспешников, осадивших лошадей прямо перед разъяренными генералами. Улучив момент, Клебер утащил вспыльчивого Дюма с глаз долой, предоставив Наполеону возможность обуздать собственную ярость. Мамелюкам удалось выставить нас дураками.

– В чем дело, эфенди?

Нижняя часть лица этого араба опять-таки была скрыта.

– Я нанял вас, чтобы вы держали бедуинов и мамелюков подальше от моих войск, – резко бросил Бонапарт. – Почему вы не отгоняете их?

– Потому что вы не платите нам обещанного вознаграждения. У меня накопился кувшин свежих ушей, да только нет желающих заплатить за них звонкой монетой. Мои люди – наемники, эфенди, и они перейдут на сторону мамелюков, если эти враги пообещают быстрее заплатить им.

– Ба! Да вы боитесь этих врагов.

– Я им завидую! Их генералы платят, когда обещают!

Бонапарт нахмурился и повернулся к Бертье, начальнику штаба.

– Почему ему не заплатили?

– У людей обычно пара ушей и пара рук, – проворчал Бертье. – Возникло разногласие по поводу того, сколько наших врагов они в действительности убили.

– Вы сомневаетесь в моей честности? – вскричал араб. – Я могу привозить вам языки и половые органы!

– Ради всего святого, – простонал Дюма. – Зачем мы связались с варварами?

Наполеон и Бертье начали тихо совещаться насчет размера выплаты.

Бин Садр раздраженно оглядел нашу компанию и вдруг увидел меня. Готов поклясться, что этот араб таращился на цепь на моей шее. Я также помрачнел, подозревая, что именно он подбросил змею ко мне в кровать. Потом его взгляд, переместившись на Астизу, полыхнул откровенной ненавистью. Девушка осталась невозмутимой. Действительно ли он был тем фонарщиком, который пытался выдать меня жандармам в Париже? Или я стал жертвой страха и игры воображения? В сущности, мне не удалось тогда, во Франции, толком разглядеть того человека.

– Все в порядке, – наконец сказал наш командующий. – Мы заплатим вам за проделанную работу. И удвоим оплату вашим людям после взятия Каира. А пока держите бедуинов подальше от нас.

Араб поклонился.

– Больше вас не потревожат эти шакалы, эфенди. Я вырву им глаза и заставлю самих проглотить их. Кастрирую их, как быков. Привяжу их кишки к лошадиным хвостам и буду гонять жеребцов по пустыне.

– Ладно, ладно. Распустите такие слухи.

Он отвернулся от араба, его негодование иссякло. Но выглядел он смущенным из-за своей яростной вспышки, и я заметил, что он мысленно корит себя за несдержанность. Бонапарт делал много ошибок, но редко повторял их.

Бин Садр, однако, еще не считал встречу законченной.

– Эфенди, наши лошади быстры, но ружья устарели. Может, вы снабдите нас также несколькими новыми ружьями?

Он показал на укороченные облегченные винтовки карабинеров Дюма.

– Как бы не так, – пробасил могучий кавалерист.

– Новые? – повторил Бонапарт. – У нас нет ничего лишнего.

– А как насчет того стрелка с его длинноствольной винтовкой? – Теперь араб показал на меня. – Я помню, как отлично он стрелял под стенами Александрии. Отдайте его мне, и мы вместе отправим в ад всех досаждающих вам дьяволов.

– Американца?

– Да, он умеет стрелять по бегущим жертвам.

Эта идея понравилась Наполеону, искавшему какого-то развлечения.

– Как вы на это смотрите, Гейдж? Хотите отправиться в путешествие с пустынным шейхом?

«С моим неудавшимся убийцей», – подумал я, но не сказал этого. Если я и хотел бы пообщаться с бин Садром, так только ради того, чтобы удавить его, предварительно допросив.

– Меня пригласили в поход как ученого, а не как снайпера, мой генерал. Мое место на корабле.

– Подальше от опасности? – с издевкой спросил бин Садр.

– Но в пределах дальности полета пули. Приходите при случае на речной берег, и вы увидите, как близко я могу оказаться, чтобы убить вас, фонарщик.

– Фонарщик? – удивился Наполеон.

– Ваш американец явно перегрелся, – сказал араб. – Ладно, торчите на своем корабле, считая себя в безопасности, думаю, вскоре вы найдете более полезное применение для своей винтовки. Может даже, вы еще пожалеете, что отказались от предложения Ахмеда бин Садра.

После этого, взяв у Бертье мешок денег, он взлетел на лошадь и ускакал.

От резкого движения ткань, прикрывавшая его лицо, слегка сместилась, и я мельком увидел его щеку. Там под сухой припаркой краснел воспаленный нарыв, и мне вспомнилось, что Астиза проколола именно эту щеку восковой фигурки.

* * *

Мы были уже на полпути к Каиру, когда стало известно, что мамелюкский правитель по имени Мурад-бей собрал войско, чтобы остановить наше продвижение. Бонапарт решил перехватить инициативу. И вот по его приказу вечером 12 июля французы отправились в неожиданный ночной поход к Шубра-Хиту, очередному городку, раскинувшемуся на берегу Нила. Появление французской армии на рассвете застало врасплох наспех собранное многотысячное воинство египтян, десятую часть которого составляла отборная кавалерия мамелюков, но большинство было неорганизованной толпой феллахов – египетских крестьян, вооруженных в основном дубинками. В смятении они беспорядочно кружили по берегу, видя, как французы выстраиваются боевым порядком, и мне вдруг подумалось, что эта толпа готова отступить без боя. Потом какой-то призыв заметно укрепил дух обороняющихся – видимо, энергично размахивающие руками командиры призвали их защитить родные нильские просторы – и они все-таки изготовились к сражению.

С борта стоявшего на якоре «Оленя» мне открывался отличный вид. Как только солнце позолотило восточный горизонт, французский военный оркестр грянул «Марсельезу», и ее мелодия долетела до нас над водами Нила. При звуках «Марсельезы» сердца французов, как обычно, затрепетали, вдохновляя их на подвиги. Все солдаты сразу подтянулись и с поразительной готовностью сплотили ряды ощетинившихся штыками квадратов, над которыми развевались на ветру полковые знамена. Такое построение требовало большой предварительной подготовки, но главной сложностью было сохранить порядок во время атаки, когда внешней шеренге солдат приходится полагаться только на поддержку стоящих сзади товарищей. Естественный инстинкт побуждает порой отступить, угрожая разрушить все построение, или, уклонившись от боя, бросить оружие и начать оттаскивать назад раненых. Поэтому задние ряды укомплектовывались сержантами и самыми крепкими ветеранами, чтобы удержать впереди стоящих солдат от трусливого малодушия. Однако хорошо натренированный и сплоченный квадрат являлся практически неприступным. Кавалерия мамелюков накручивала круги, пытаясь найти в нем слабое звено, но так и не смогла, такое французское построение явно сбивало врага с толку. Очевидно, эта битва должна была стать очередной демонстрацией превосходства огневой европейской мощи над средневековой арабской храбростью. В спокойном ожидании мы потягивали чай из египетский мяты, наблюдая, как розовая заря на горизонте сменяется утренней синевой.

Вскоре до нас донеслись предупреждающие крики, и из-за речной излучины выше по течению появились парусники. Мамелюкская кавалерия разразилась торжествующими воплями. Встревоженные, мы собрались на палубе. По Нилу из Каира подходила армада египетских речных судов, их треугольные паруса полоскались на ветру, словно множество выстиранных простыней. На каждой мачте развевались мамелюкские и мусульманские флаги, и со стороны заполненных солдатами и пушками кораблей доносился страшный шум, издаваемый трубами, барабанами и горнами. Уж не по такому ли случаю лукаво намекал на более полезное применение для моей винтовки бин Садр? Откуда он мог знать? Вражеская стратегия была очевидна. Они хотели уничтожить нашу маленькую флотилию и атаковать армию Бонапарта с фланга, со стороны реки.

Выплеснув за борт остатки чая, я проверил заряд винтовки, осознавая, что мы оказались в речной ловушке. В конце концов, я не мог оставаться простым зрителем.

Капитан Перре отрывисто приказал поднять якоря, а моряки нашей маленькой флотилии бросились к пушкам. Тальма вооружился одним из своих блокнотов. Монж и Бертолле, ухватившись за снасти, забрались на планшир и с интересом поглядывали на вражеские парусники, словно это была спортивная регата. В течение нескольких минут две флотилии сближались с величавой медлительностью, как грациозно скользящие лебеди. Потом раздался глухой удар, на носу флагманского корабля мамелюков распустился дымный цветок, и что-то, просвистев мимо нас в воздухе, бухнулось в реку за кормой, взметнув вверх фонтан зеленоватой нильской воды.

– Неужели нельзя было сначала провести переговоры? – спросил я небрежно, но мой голос, к сожалению, прозвучал неуверенно.

Точно в ответ мне первый ряд всей египетской флотилии дал залп из своих носовых пушек. Река словно вздыбилась, и поднявшиеся вокруг фонтаны брызг окутали нас влажным теплым туманом. Один снаряд разнес в щепки корму канонерской лодки справа от нас. Над водой поднялся страшный шум. Со странным гудением над нами пронеслось круглое пушечное ядро, и дырки, образовавшиеся в наших парусах, очень напоминали раскрытые от удивления рты.

– По-моему, время переговоров закончилось, – сдавленно сказал Тальма, скорчившись около штурвала и строча что-то одним из новых карандашей Конте. – Это будет потрясающая сводка.

Его дрожащие пальцы выдавали сильное волнение.

– А моряки у них, похоже, гораздо более меткие, чем пушкари из Александрии, – с оттенком восхищения заметил Монж, спрыгивая на палубу.

Он выглядел таким спокойным, словно созерцал демонстрацию пушечных выстрелов на испытательном полигоне литейного цеха.

– Турки наняли греческих моряков! – воскликнула Астиза, узнав мундиры своих соотечественников. – Они обслуживают каирского бея. Да уж, сейчас начнется настоящий бой!

Канониры Перре начали отстреливаться, но встречное течение мешало им сделать точный бортовой залп, и мы явно проигрывали. Наши моряки упорно ловили ветер парусами, чтобы избежать слишком быстрого сближения с вражескими кораблями, однако расстояние между судами неуклонно сокращалось. Я глянул на берег. Начало этой речной канонады, очевидно, послужило сигналом для сухопутных мамелюков. Размахивая копьями, они атаковали заставы французских штыков, врезаясь на полном скаку в свистящий град французских снарядов. Волны стремительно несущихся лошадей разбивались о незыблемые стены каре, словно о скалистый берег.

Вдруг раздался оглушительный грохот, и мы с Астизой рухнули на палубу, сцепившись в неловком объятии. В иных обстоятельствах я насладился бы этим моментом неожиданной близости, но сейчас он был вызван попаданием пушечного ядра в корпус нашего судна. Когда мы откатились друг от друга, мне стало дурно. Пронесшись над верхней палубой, снаряд разнес на куски двух наших канониров, залив кровью всю носовую часть корабля. Осколками ранило еще нескольких человек, включая Перре, в результате наш огонь стал еще более вялым, а арабские пушки, казалось, наоборот оживились.

– Журналист! – заорал капитан. – Хватит марать бумагу, держи штурвал!

Тальма побелел.

– Я?

– Мне нужно перевязать плечо и встать к пушке! Наш взволнованный и испуганный хроникер бросился выполнять приказ.

– А куда рулить?

– На вражеские корабли.

– Эй, Клод Луи, – окликнул Бертолле наш математик Монж, пробираясь к одной из осиротевших пушек. – Не пора ли нам показать, что и от научных знаний бывает прок? Гейдж, что ты вцепился в свою винтовку, стреляй же, если хочешь выжить!

О господи, похоже, этот почтенный пятидесятилетний ученый вознамерился лично выиграть баталию! Но, вняв его увещеваниям, я наконец выстрелил, и один из вражеских матросов свалился за борт. Все вокруг окутал густой пороховой дым, суда арабов маячили впереди, как призрачные видения. Скоро ли мы столкнемся с ними и нас порежут на куски кривыми турецкими саблями? В этом тумане я мельком увидел, что Астиза подтаскивает к ученым ящик с боеприпасами. Очевидно, инстинкт самосохранения победил ее восхищение греческими моряками. Бертолле сам заряжал орудие, а Монж наводил на цель.

– Огонь!

Пушка полыхнула пламенем. Монж вспрыгнул на бушприт, поднялся на носки, оценивая точность попадания, и разочарованно слез обратно. Выстрел не достиг цели.

– Не спеши, Клод Луи, – проворчал он. – Надо точно рассчитать расстояние, иначе мы будем попусту тратить порох и ядра. – Он обернулся к Астизе и отрывисто крикнул: – Прочисти пушку и заряжай!

Я вновь, тщательно прицелившись, выстрелил из винтовки. На сей раз свалился как подкошенный один мамелюкский капитан. В ответ вокруг меня зажужжали пули. Обливаясь холодным потом, я перезарядил ружье.

– Тальма, черт тебя побери, держи четкий курс! – оглянувшись, крикнул Монж.

Журналист неуверенно вцепился в рулевое колесо. Турецкий флот неумолимо приближался, и вражеские моряки столпились на носу, готовясь к абордажу.

Наши ученые канониры, взяв за ориентир береговые точки, чертили себе спокойно какие-то пересекающиеся линии, видимо решив точно вычислить расстояние до флагманского корабля турков. Нас поливали фонтаны взорванной ядрами воды. Обломки корабельной оснастки с треском падали на палубу.