Текст книги "Пирамиды Наполеона"

Автор книги: Уильям Дитрих

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 29 страниц)

Хотя гипотеза о местоположении входа оказалась неверной, туннель вскоре привел арабов в узкую внутреннюю шахту внутри пирамиды, устроенную самими египтянами. Согласно измерениям Жомара, новый туннель начинался всего на четыре фута ниже оригинального входа и соединился с древним туннелем под углом в двадцать три градуса. Поднявшись по обнаруженному коридору, арабы нашли и настоящий вход, или, скорее, выход наружу, а также второй коридор, поднимавшийся в толщу пирамиды под тем же наклоном, под каким первый спускался. Такая верхняя шахта не упоминалась в древних хрониках и была заблокирована гранитными стенами, не пробиваемыми даже с помощью долота. Осознав, что найден тайный путь к сокровищам, аль-Мамум приказал своим людям пробить круговой проход вокруг этих гранитных плит в более мягких известняковых блоках. За время этой чертовски грязной и вредной работы с каменщиков сошло по семь потов. За первой гранитной плитой последовала вторая, а за ней и третья. Затратив огромные усилия, они проникли в ту верхнюю шахту, но обнаружили, что она завалена глыбами известняка. Не дрогнув, они расчистили этот ход. Наконец им удалось проникнуть внутрь, но они не обнаружили там…

– Ничего, – сказал Жомар. – И тем не менее кое-что интересное вы все-таки увидите сегодня.

Под руководством нашего географа мы произвели разведку этой архитектурной путаницы входов и пересечений, а затем спустились, чтобы взглянуть на нижнюю шахту, до которой изначально и добрались арабы. Мрак там царил полнейший.

– А почему они не проделали ступени в этом наклонном коридоре? – заинтересовался Наполеон.

– Может, им нужно было скатывать по нему какие-то вещи, – предположил Жомар. – Или эта шахта имела совсем другое назначение, например использовалась в качестве вентиляционной трубы или телескопа, направленного на определенную звезду.

– Слишком глупое назначение для огромнейшего памятника в мире, – возразил Бонапарт. – Я уверен, мы просто упускаем что-то важное.

Местные проводники несли факелы, а мы осторожно спустились примерно метров на сто, держась за боковые своды. Сводчатые стены сменились гладкой шахтой, прорубленной в известняковой породе самого плато, и вскоре туннель вывел нас в сводчатый, похожий на пещеру зал с каким-то углублением и неровным полом. Здесь как будто что-то недоделали.

– Как вы видите, этот тупиковый коридор привел в пустое помещение, – сказал Жомар. – Мы не обнаружили здесь ничего интересного.

– Тогда что мы здесь делаем? – спросил Бонапарт.

– Отсутствие очевидной цели ставит новые вопросы, не правда ли? Зачем они прокопались сюда? Но потерпите, скоро вы увидите нечто более интересное. Давайте поднимемся обратно.

Задохнувшиеся и вспотевшие, мы полезли обратно. Пыль и гуано летучих мышей перепачкали нашу одежду. Теплый и влажный воздух пирамиды был насыщен запахами плесени.

Вернувшись к месту пересечения арабского туннеля и внутренних коридоров, мы теперь вошли в поднимающийся коридор, расчищенный чертовски трудолюбивыми рабами аль-Мамума. Спуск в покинутом нами нижнем коридоре проходил под тем же углом, под каким нам пришлось подниматься в верхнем коридоре, причем в нем нельзя было даже выпрямиться. Там тоже отсутствовали ступени, и взбираться вверх было крайне неудобно. Преодолев метров шестьдесят, мы попали на очередную развилку. Вперед уходил ровный и узкий туннель, который привел нас в просторное, ничем не примечательное помещение с остроконечным сводом, каким арабы обычно отделывали покои царицы, хотя наш проводник сообщил нам: нет никаких свидетельств того, что здесь когда-то покоилась хоть одна царственная особа. Ползком преодолев этот проход, мы наконец смогли выпрямиться. В одном конце зала обнаружилась ниша, как будто для статуи или вертикально стоящего гроба, но она была пуста. Само помещение было примечательно разве что своей незатейливой простотой. Многотонные гранитные плиты выглядели совершенно невыразительно, и они были так плотно пригнаны друг к другу, что в стыки не пролез бы и листок бумаги.

– Такой остроконечный свод, очевидно, нужен был, чтобы уменьшить давление толщи пирамиды на стены зала, – заметил Жомар.

Наполеон, раздраженный той грязью, в которой нам приходилось передвигаться, отрывисто приказал вывести всех обратно к развилке, чтобы подняться по верхнему коридору. Ему хотелось взглянуть еще на верхнюю усыпальницу царя.

Если первый проход, похоже, проделали для карликов, то теперь мы попали в коридор, достойный великанов. Его расширяющиеся стены уходили ввысь, формируя наклонную галерею, сводчатый потолок которой со ступенчатым карнизом достигал высоты почти тридцати футов. Тут опять-таки не было ступеней; вверх поднималась скользкая, как ледяная горка, поверхность. К счастью, проводники натянули веревки. И вновь каменная кладка поразила нас своей совершенной простотой. Высота этого прохода казалась такой же непостижимой, как карликовые размеры предыдущего.

– Неужели все это действительно построили люди?

Один из арабских проводников поднял факел и осветил потолок. Я разглядел там какие-то непонятные темные наросты, искажающие безупречную симметрию.

– Летучие мыши, – прошептал Жомар.

В сумрачной вышине встревоженно зашелестели крылья.

– Скорее поднимайтесь наверх, – скомандовал Наполеон. – Здесь нечем дышать, да и жара, как в парилке.

Факельный дым действительно был довольно едок.

Жомар, развернув свою мерную ленту, заявил, что длина этой галереи составляет около сорока семи метров, но ее назначение оставалось неясным. Когда подъем закончился, нам вновь пришлось согнуться, чтобы пройти по горизонтальному участку. В конце концов мы попали в самый большой зал, поднимавшийся на треть высоты самой пирамиды.

Погребальная камера царя представляла собой простое прямоугольное помещение, отделанное колоссальными блоками из красного гранита. И вновь его простота выглядела весьма странной. Лишенные каких-либо украшений пол и стены завершались ровным потолком. Там не оказалось ни священной книги, ни божества с птичьей головой. Лишь в дальнем конце маячил незакрытый саркофаг из черного гранита, такой же пустой, как весь зал. Размеры его составляли около семи футов в длину, три с половиной в ширину и три фута в высоту,[55]55
  210 см в длину, 105 см в ширину и 90 см в высоту.


[Закрыть] и, следовательно, он был слишком велик для того узкого последнего участка, по которому мы проползли; должно быть, его притащили сюда до завершения строительства. Наполеон, впервые проявив настоящую заинтересованность, тщательно осмотрел пустой гроб.

– Как они посмели опустошить его? – возмутился он.

– Размеры этого зала также весьма интересны, генерал, – сказал Жомар. – Я намерил тридцать четыре фута в длину и семнадцать футов в ширину. Пол этого помещения представляет двойной квадрат.

– Подумать только, – брякнул я, не сумев скрыть явной насмешки.

– Он хотел сказать, что длина зала в два раза больше его ширины, – пояснил Монж. – Пифагор и великие греческие архитекторы отмечали гармоничные размеры такого идеального прямоугольника.

– А высота зала равна половине длины его диагонали, – добавил Жомар, – что составляет девятнадцать футов. Гейдж, помогите-ка мне, и я покажу вам еще кое-что. Держите конец ленты в этом углу.

Я выполнил его поручение. Жомар протянул рулетку наискосок к середине противоположной стены, потом, велев мне оставаться в углу, отмерил замеченную им длину вдоль моей стены.

– Ну вот! – воскликнул он, и эхо разнесло по комнате его торжествующее восклицание.

Опять-таки я не выразил ожидаемого восхищения.

– Разве вы не понимаете, что получилось? Мы же именно об этом говорили на вершине пирамиды! Золотое число, или золотое сечение!

Тогда я понял, что он имеет в виду. Если разделить это помещение на два квадрата, измерить диагональ одного из них и отложить эту величину по длинной стороне комнаты, то отношение этой длины к оставшейся части составит волшебное, по общепринятому мнению, число – 1,618.

– Вы подразумеваете, что в размерах этого зала, как и в самой пирамиде, отражены числа Фибоначчи? – как можно небрежнее уточнил я.

Монж вытаращил глаза.

– Числа Фибоначчи? Гейдж, я даже не предполагал, что вы так глубоко знаете математику.

– Ну что вы, просто странствия по миру многому учат нас.

– И какова же практическая польза этих размеров? – спросил Наполеон.

– Они отражают фундаментальные естественные пропорции, – рискнул заметить я.

– И они представляют основные единицы измерений, бытовавшие в древнем Египетском царстве, – добавил Жомар. – В длине и пропорциях этого сооружения, на мой взгляд, они отталкивались от старинной локтевой системы, так же как мы, к примеру, спроектировали бы музей в метрической системе.

– Интересно, – заметил наш генерал. – И все-таки такое громадное строительство… Загадка какая-то. Или это своего рода линза, подобная оптическим линзам для фокусировки света?

– Вы просто читаете мои мысли! – воскликнул Жомар. – Любая мысль здесь, любая задуманная идея, видимо, усиливается размерами этой пирамиды. Вот послушайте.

Он тихо загудел, потом затянул какой-то монотонный мотивчик. Возникло странное колдовское эхо, а вибрация воздуха достигла наших тел. Создавалось ощущение, будто эта ритмичная мелодия атаковала воздух, пронизывая все вокруг.

Наш генерал недоуменно покачал головой.

– Непонятно только, что же она фокусирует? Может быть, электрическую силу? – обратился он ко мне.

Если бы я с важным видом подтвердил его предположение, то он, наверное, похвалил бы меня. Но я лишь бессмысленно таращился на него, как идиот.

– Эта гранитная камера тоже примечательна, – вступил Жомар, заполняя неловкую паузу. – Ее внутренний объем точно равен половине внешнего объема. Судя по размерам, она вполне могла служить в качестве человеческого гроба, но я подозреваю, что ее размеры выбраны не случайно.

– Вкладывающиеся друг в друга объемы, – заметил Монж. – Сначала этот зал, затем внешний объем саркофага, дальше внутренний… что бы это могло значить? В общем, я пришел к выводу, что у нас множество самых разных гипотез, но ни одного точного подтверждения.

Я возвел глаза к потолку. Мне вдруг представилось, что на нас давят миллионы тонн известняка, угрожая в любой момент обвалиться, прекратив наше существование. На мгновение у меня возникло ощущение, что потолок начал опускаться. Но нет, я прищурился, и все вернулось на свои места.

– Оставьте меня, – внезапно приказал Бонапарт.

– Что?

– Жомар прав. Я чувствую, что здесь сосредоточена сила. Разве вы не ощущаете ее?

– Да, и я ощущаю напряжение, и в то же время мне как будто добавили энергии, – согласился я. – Несмотря на то что это гробница, в ней царит странная легкость.

– Мне нужно остаться здесь в одиночестве, – сообщил нам генерал. – Я хочу узнать, смогу ли почувствовать здесь незримое присутствие духа покойного фараона. Его тело украли, но, возможно, душа его еще обитает в этом зале. И как знать, вдруг Силано с его разговорами о магии не так уж неправ. Или мне удастся подзарядиться электрической силой Гейджа. Оставьте мне один незажженный факел. Я выйду к вам, когда буду готов.

Монж выглядел озабоченным.

– Думаю, надо оставить кого-то для охраны…

– Нет. – Бонапарт перелез через край черного саркофага, лег на дно и уставился в потолок. Видя наши удивленные взгляды, он слегка улыбнулся. – Здесь уютнее, чем вы думаете. Этот камень не слишком холодный, не слишком горячий. И я не слишком высокий, чему вы так удивляетесь? – Он улыбнулся своей шуточке. – Не бойтесь, я не собираюсь уснуть здесь навсегда.

Жомар встревожился.

– Об этом месте рассказывают ужасные…

– Надеюсь, никто не сомневается в моей смелости.

Геолог поклонился.

– Напротив, я потрясен ею, мой генерал.

Мы послушно удалились, факелы поочередно ныряли в провал низкого туннеля, и вскоре наш командующий остался один в темном зале. Держась за веревку, мы осторожно спустились по наклонной Большой галерее. С потолка слетела летучая мышь и направилась в нашу сторону, но араб махнул факелом, и эта слепая тварь, почувствовав ток теплого воздуха, уселась обратно. Когда мы добрались до узкой шахты, ведущей к выходу, я уже истекал потом.

– Я подожду его здесь, – сказал Жомар, – а вы все можете двигаться дальше к выходу.

Мне только этого и хотелось. Когда мы наконец выбрались из пыльных и грязных недр пирамиды, день словно расцветился тысячами солнечных дисков, слегка затуманенных слетавшими с нашей одежды облачками пыли. В горле у меня пересохло, а в голове пульсировала ноющая боль. Найдя тень на восточной стороне этой махины, мы присели отдохнуть и выпить воды. Члены экспедиции, остававшиеся снаружи, уже разбрелись по развалинам древнего храмового комплекса. Наиболее любопытные отправились к соседним пирамидам. Часть народа, соорудив небольшие навесы, уже вовсю подкрепляла свои силы земной пищей. Несколько энтузиастов карабкались к вершине пирамиды, а более ленивые соревновались в том, кто дальше забросит камень на ее грань.

Я устало вытер лоб, остро осознавая, что ни на шаг не продвинулся в разгадке тайны медальона.

– Неужели всю эту огромную гору камня возвели ради трех маленьких комнат?

– Да, бессмыслица какая-то, – согласился Монж.

– У меня такое ощущение, что мы чего-то не замечаем.

– Остается только еще поиграть с числами, как говорил Жомар. Эта пирамида может оказаться загадкой, над которой человечество будет ломать голову веками.

Математик вытащил лист бумаги и принялся за свои собственные вычисления.

* * *

Бонапарт отсутствовал не меньше часа. В конце концов, услышав призывный крик, мы пошли ему навстречу. Как и мы, он появился из темноты грязный и ослепленный солнечным светом, отряхиваясь от густой пыли. Но когда мы подошли ближе, я увидел, что он сильно побледнел, его рассеянный взгляд затравленно блуждал, как у человека, внезапно вырванного из глубокого и тяжелого сновидения.

– Что вас так задержало?

– Разве меня долго не было?

– Час по меньшей мере.

– Странно. Время пронеслось, как один миг.

– И?

– Я лежал в саркофаге, скрестив руки, как те мумии, что мы видели.

– Господи!

– Я услышал и увидел… – Он тряхнул головой, словно хотел прояснить ее. – Или мне показалось?

Он покачнулся.

Математик поддержал его за плечо.

– Так что же вы услышали и увидели?

Бонапарт прищурился.

– Я увидел картины моей жизни, то есть, по-моему, это была моя жизнь. Я даже не уверен, прошлая или будущая жизнь мне привиделась.

Я так и не понял, зачем он оглянулся вокруг – то ли ища повод уклониться от ответа, то ли желая спросить о чем-то кого-то из нас.

– А какого рода картины?

– У меня… возникло очень странное ощущение. По-моему, мне лучше не рассказывать об этом. Лучше не… – Его взгляд остановился на мне. – Где медальон? – резко спросил он.

Он застал меня врасплох.

– Потерян, разве вы не помните?

– Нет. Вы заблуждаетесь.

Его серые глаза напряженно вглядывались в меня.

– Он утонул вместе с «Ориентом», генерал.

– Нет.

Он произнес это с такой убежденностью, что мы все встревожено переглянулись.

– Хотите выпить воды? – обеспокоенно спросил Монж.

Наполеон тряхнул головой, словно стряхивая наваждение.

– Больше не пойду туда.

– Но, генерал, что же вы могли увидеть? – вновь спросил математик.

– Давайте не будем говорить об этом.

У всех нас возникло чувство смутной тревоги. Я осознал, как сильно эта экспедиция зависела от ясного и энергичного ума Бонапарта, но сейчас он явно пребывал в оцепенении. Как любому человеку и лидеру, ему были присущи определенные недостатки, но его властная и сдержанная самоуверенность невольно увлекала всех нас. Он, подобно звезде и компасу, вдохновлял и направлял нашу экспедицию. Без него ничего этого не случилось бы.

Пирамида, казалось, насмешливо поглядывала на нас с высоты своей идеальной остроконечной вершины.

– Мне нужно отдохнуть, – сказал Наполеон. – Я хочу вина, а не воды. – Щелкнув пальцами, он приказал адъютанту принести флягу. И вновь повернулся ко мне. – Чем вы здесь занимаетесь?

Он что, вообще свихнулся?

– Простите?

Меня напугал его вопрос.

– Вы прибыли сюда из-за медальона и обещали объяснить назначение этой пирамиды. Потом вы заявили, что потеряли свою подвеску, и оказались неспособны выполнить другое обещание. Что я ощущал там? Это было электричество?

– Может быть, генерал, но у меня нет прибора для точного определения этой силы. Я в недоумении, как и все остальные.

– А я в недоумении от вас, американца, подозреваемого в убийстве. Вы пристроились к нашей экспедиции и повсюду шныряете, не принося никакой пользы! Я начал сомневаться в вас, Гейдж, а людям, потерявшим мое доверие, приходится здесь ой как несладко.

– Генерал Бонапарт, я всячески старался заслужить ваше доверие, как на полях сражений, так и в научных исследованиях! Какой прок от выдвижения сумасбродных предположений? Дайте мне время серьезно поработать над этими гипотезами. Идеи Жомара весьма интересны, но у меня не было времени оценить их.

– Тогда вы будете торчать здесь, в этой пустыне, пока не найдете нужные ответы.

Он взял флягу и сделал глоток вина.

– Что? Но это невозможно! Все мои книги в Каире!

– Вы вернетесь в Каир только тогда, когда сможете рассказать мне что-либо полезное об этой пирамиде. Не старые сказки, а реальные причины ее возведения и способы использования ее силы. Да, ей присуща таинственная сила, и я хочу знать, как овладеть ею.

– И я хочу этого не меньше вашего! Но как мне сделать это?

– Говорят, вы ученый. Так сделайте же открытие. Используйте медальон, который якобы потеряли.

И он удалился, гордо вскинув голову.

Наша маленькая группа, остолбенев, смотрела ему вслед.

– Что за чертовщина приключилась там с ним? – удивился Жомар.

– По-моему, в темноте его посетили галлюцинации, – сказал Монж. – Видит бог, мне не хотелось оставлять его там в одиночестве. Отвага нашего корсиканца неоспорима.

– И что он привязался ко мне? – Его враждебность расстроила меня.

– Из-за вашего пребывания в Абукире, – заметил математик. – По-моему, это поражение терзает его больше, чем ему хотелось бы. У нас нет пока приемлемых стратегических планов.

– И я должен окопаться здесь и таращиться на эту громадину, пока они не появятся?

– Да он забудет о вас через денек-другой.

– Хотя в общем-то его интерес вполне оправдан, – заметил Жомар. – Надо будет вновь перечитать древние источники. Чем больше я узнаю об этом сооружении, тем более пленительным оно мне кажется.

– И тем более бессмысленным, – проворчал я.

– Неужели, Гейдж, вы действительно так думаете? – спросил Монж. – По-моему, эта пирамида слишком совершенна, чтобы оказаться бессмысленной постройкой. В нее вложен не только огромный труд, но и огромный смысл. Проделав сейчас новые вычисления, я заметил новую интересную связь. Эта пирамида действительно своеобразная математическая головоломка.

– Что вы имеете в виду?

– Мне нужно еще проверить мою гипотезу в отношении вычислений Жомара, но я предполагаю, что если мы экстраполируем грани этой пирамиды вверх до ее исходной вершины – то есть она будет несколько выше, чем сейчас, – и сравним ее высоту с суммой длин двух ее сторон, то получим одно из самых фундаментальных чисел всей математической науки: «пи».

– «Пи»?

– Соотношение диаметра окружности и ее длины, Гейдж, во многих древних цивилизациях считалось священным. Его примерное численное значение определяется при делении двадцати двух на семь, и в итоге мы получаем три целых и бесконечную непериодическую десятичную дробь… И все-таки каждая цивилизация стремилась вычислить это число как можно точнее. Древние египтяне высчитали, что оно равно трем целым и ста шестидесяти сотым. Отношение двух сторон пирамиды к ее высоте, по-моему, практически равно этому числу.

– Уж не ради ли числа «пи» соорудили эту пирамиду?

– Вполне возможно, ее спроектировали в соответствии с установленной египтянами величиной этого числа.

– Но опять-таки – зачем?

– Тут мы вновь сталкиваемся с древними тайнами. Но разве вам не кажется важным, что в вашем медальоне был обозначен диаметр окружности? Очень жаль, что вы потеряли его. Или он еще может найтись?

Еще как кажется! Да это же настоящее открытие! Долгое время я словно блуждал в темноте. А теперь вдруг почувствовал, как будто точно знаю, к чему вел меня медальон: к этой самой пирамиде.

Глава 17

Неохотно подчинившись приказу, я поселился вместе с Жомаром и Монжем в палатке, установленной рядом со Сфинксом, чтобы помочь ученым провести дополнительные замеры пирамид. Рассчитывая на быстрое возращение, я теперь с тревогой размышлял о том, что чересчур надолго оставил Астизу с медальоном, особенно если Силано вдруг в Каире. Однако если бы я ослушался прилюдного приказа Наполеона, то меня могли попросту арестовать. Кроме того, я осознал, что впереди забрезжила разгадка тайны. Может быть, этот медальон укажет нам на какой-то тайный вход в каменную гору? А еще надо понять, какое значение имела дата 21 октября, установленная мной по утонувшему древнему календарю, хотя до того времени оставалось еще два месяца. Понятия не имею, как увязать вместе все мои догадки, но есть надежда, что наши ученые мужи подкинут мне очередную подсказку. Поэтому я послал весточку в дом Еноха о моих затруднениях с просьбой сообщить в гарем Юсуфа о задержке. По меньшей мере, добавил я, мне стало понятно, что именно следует искать.

Я не слишком расстроился из-за временного изгнания из города. Мне поднадоело сидеть, как в тюрьме, в доме Еноха, вдали от каирской суматохи, зато здесь, в пустынной тишине, вполне можно было славно отдохнуть. Рядом с нами в пустыне расположился биваком отряд солдат, чтобы защищать нас от бродячих бедуинов и мамелюков, и я еще успокаивал себя тем, что без меня Енох и Астиза будут в большей безопасности, поскольку мое отсутствие в Каире отвлечет внимание и от них. Силано, будем надеяться, все-таки поверил, что медальон покоится на дне Абукирского залива. Я не забыл про несчастного Тальма, но с поиском его убийцы и отмщением придется повременить. Короче говоря, на душе у меня совсем полегчало, когда я, по людскому обыкновению, припомнил пару пословиц о том, что нет худа без добра и что ни делается, все к лучшему.

Как я уже упоминал, в Гизе находились три большие пирамиды, все они имели внутренние туннели и одинаково пустые залы. На вершине пирамиды Хефрена еще сохранилась часть обшивки из совершенно гладких и белых известняковых плит, которые когда-то покрывали все гигантские гробницы. Должно быть, в давние времена все они блестели на солнце, как соляные кристаллы! С помощью геодезических инструментов мы вычислили, что исходная высота Великой пирамиды составляла 480 футов, то есть более чем на сто футов больше самого высокого во всей Франции островерхого Амьенского собора. Египтянам понадобилось всего 203 ряда кладки для достижения такой головокружительной высоты. Мы вычислили, что наклон ее граней равен пятидесяти одному градусу, ровно столько и было нужно, чтобы отношение высоты к половине ее периметра соответствовало как числу «пи», так и числовой последовательности Фибоначчи.

Несмотря на эти сверхъестественные совпадения, назначение пирамид по-прежнему ускользало от меня. С художественной точки зрения они были великолепны. Но их практическое применение оставалось загадкой. Здесь имелись такие гладкие блоки, что при строительстве на них невозможно было устоять, внутренние коридоры отличались крайним неудобством для человеческого продвижения, и вели они в помещения, которые, судя по всему, всегда пустовали, а математическая кодировка казалась непостижимой для всех, кроме специалистов.

Монж пришел к выводу, что, вероятнее всего, это ритуальные постройки, связанные с поклонением богам.

– Сумели бы люди, жившие пять тысяч лет назад, понять причины возведения собора Парижской Богоматери?

– На вашем месте я не стал бы выяснять этот вопрос у священников и жрецов.

– Священники устарели, а нашей новой религией стала наука. Для древних египтян религия также основывалась на научных данных, а магия порой объясняла то, чего они не могли понять. В ходе развития человечество отказалось от прошлого, в котором каждое племя или народ поклонялись своим собственным богам, и признало существование единого Бога. И все-таки по-прежнему существует много вероисповеданий, представители которых считают иноверцев еретиками. Сейчас мы имеем науку, основанную не на религии или догматах веры, но на здравом смысле и опыте, и наука сия определяется универсальным законом, а не заблуждениями какого-то народа, отцов церкви или мирских правителей. Не имеет значения, где применяются ее законы – в Китае или Германии, описываются ли они по-арабски или по-испански: наука всюду едина. Именно поэтому она всесильна, и поэтому церковь инстинктивно боялась Галилея. Но вот это величественное сооружение построил особый народ с их особыми верованиями, и мы не в силах постичь его истинные мотивы, поскольку они основывались на религиозном мистицизме, недоступном нашему пониманию. Возможно, когда-нибудь мы что-то и поймем, если нам удастся расшифровать иероглифы.

Меня вполне устроило такое предсказание – ведь, в конце концов, я был воспитанником Франклина, – хотя и удивило, почему наука при всей своей универсальности уже давно не привлекла к себе души и умы всех людей. Почему человек по-прежнему отдает предпочтение религии? Наука могущественна, но бездушна, многое разъясняет и вместе с тем замалчивает самые важные вопросы. Она объясняла то или иное явление, но не раскрывала его причин, и поэтому ее ответы не удовлетворяли людей. Наверное, люди будущего смогут понять собор Парижской Богоматери так же, как мы сейчас понимаем римские храмы. И вероятно, между поклонением и страхом очень много общего. Революционеры в их рационалистическом рвении упустили кое-что важное, на мой взгляд, и этим упущением стало сердце, а вернее, душа. Может ли наука вместить душевные переживания, может ли она дать надежду на жизнь после смерти?

Конечно, я не стал делиться с учеными такими мыслями, а просто ответил:

– А что, если все несколько проще, доктор Монж? Что, если эта пирамида является попросту надгробным памятником?

– Я думал об этом, Гейдж, и обнаружил один очаровательный парадокс. Допустим, по крайней мере в принципе, что ее возвели как гробницу. Но разве грандиозные размеры не осложняли ее существования? Чем более величественную пирамиду мы построим для сохранности мумии, тем больше внимания привлечем к месту захоронения самой мумии. И перед фараонами, очевидно, стояла дилемма, поскольку они стремились сохранить свои останки для вечной жизни.

– Я подумал также и о другой дилемме, – ответил я. – Фараон надеется, что его покой не потревожат во веки веков. А идеальным преступлением является необнаруженное преступление. Если вы захотели ограбить могилу господина, то лучше всего сделать это перед самым ее закрытием, поскольку потом уже кражи никто не обнаружит! Если это гробница, то полагаться усопший фараон мог только на преданность тех, кто закрывал ее. Кому мог доверять фараон?

– И вновь мы сталкиваемся с недоказуемыми гипотезами! – засмеялся Монж.

Мысленно я припомнил все, что сумел узнать о медальоне. Разделенный диаметром круг, возможно, указывает на важность числа «пи». В верхней половине изображено созвездие, включающее древнюю Полярную звезду. Внизу символический рисунок воды. Странные насечки, образующие что-то вроде треугольника или пирамиды. Допустим, вода означала Нил, а грубо намеченный треугольник – Великую пирамиду, но почему треугольник выполнен так нечетко? Енох говорил, что подвеска выглядит незавершенной, но что является ее завершением? Жезл Мина из какого-то давно затерянного храма? Это казалось шуткой. Я попытался думать как Франклин, но мне ли сравниться с ним? Сегодня он мог трудиться над доказательством электрической природы молнии, а назавтра предложить план объединения колоний. Может, эти пирамиды притягивали молнии и преобразовывали их в электрическую силу? Может, структура этой пирамиды подобна лейденской банке? С тех пор как мы прибыли в Египет, я не слышал ни одного громового раската и не видел ни капли дождя.

Монж уехал, чтобы вместе с Бонапартом присутствовать на церемонии открытия нового Египетского института. В его стенах ученые трудились над самыми разными проектами, начиная от изобретения новых способов получения алкоголя и выпечки хлеба с использованием стеблей подсолнечника, поскольку в Египте не хватало нормального топлива, и заканчивая составлением каталогов живой природы Египта. Конте оборудовал мастерскую для восстановления утраченного оборудования, к примеру, печатных станков, пропавших в сражении при Абукире. Он был из тех умельцев, которые могут смастерить все, что угодно. А мы с Жомаром продолжали торчать в прекрасной золотой пустыне, трудолюбиво разматывая мерные ленты, разгребая обломки камней и замеряя углы с помощью геодезических приборов. Три дня и три ночи провели мы, глядя на звездное вращение над вершинами пирамид и споря о том, для чего все-таки они предназначались.

Наутро четвертого дня, утомленный нашей скрупулезной работой и недоказательными предположениями, я отправился к берегу, откуда открывался шикарный вид на раскинувшийся за рекой Каир. Там моим глазам предстало любопытное зрелище. Конте уже, очевидно, произвел достаточное количество водорода для наполнения воздушного шара. Этот шелковый баллон имел на вид футов сорок в диаметре, и его верхнюю половину покрывала сетка с тянущимися вниз веревками для поддержки плетеной корзины. Шар парил на привязи в сотне футов над землей, собрав вокруг маленькую толпу зрителей. Я взглянул на них в оптическую трубу Жомара. Все зеваки оказались европейцами.

До сих пор арабы демонстрировали весьма сдержанное удивление техническими достижениями Запада. Они, похоже, рассматривали нашу победу как временное явление, а нас самих считали хитрыми неверными, овладевшими механическими трюками и легкомысленно забывшими о душе. По моей просьбе Конте уже давно изготовил особый фрикционный генератор для накопления электричества, такое устройство Франклин называл батареей, и наши ученые пригласили меня устроить легкое шоковое представление влиятельным каирским муллам. Эти египтяне храбро соединили руки, и, когда я ударил первого из них зарядом из моей лейденской банки, все они начали дергаться по очереди по мере прохождения тока через их цепочку, а выражение ужаса на их благообразных лицах вызвало хохот европейцев. Но, пережив первое потрясение, арабы выглядели скорее удивленными, чем испуганными. Видимо, сочли электричество дешевым фокусом, годным только для потехи публики.