Текст книги "Потерянный Ковчег Завета"

Автор книги: Тюдор Парфитт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

Пока Манассия не стоял у них на пути, священники вполне могли счесть отдаленный островок Элефантину подходящим и безопасным местом для Ковчега. И однако же в папирусах Уилбура, которые подробно описывают жизнь островка и немало рассказали нам об иудейском храме, ничего не говорится о Ковчеге.

Из молчания мало что можно вывести. И все же трудно представить, чтобы церковь, скажем, в Восточной пустыне, которой выпало счастье иметь в своих стенах Святой Грааль, ни разу бы об этом не упомянула. Без сомнений, такая церковь называлась бы церковь Святого Грааля, а в разговоре ее называли бы «та церковь, где Святой Грааль». Туда ходили бы паломники, там устраивались бы празднества, путники рассказывали бы разные байки, а в наше время она ломилась бы от туристов.

Так или иначе, содержание папирусов косвенно подтверждает, что Ковчега там не было: среди документов имеются письма священников к иерусалимскому начальству с просьбами о позволении приносить в жертву животных и восстановить разрушенный храм. Если бы в то время Ковчег находился на острове, разве потребовалось бы местным священникам обращаться со смиренной просьбой к вышестоящим иерусалимским коллегам? Священники, в распоряжении которых имеется Ковчег, не нуждаются ни в чьих позволениях.

Я провел на острове несколько часов, пытаясь представить, как вписался бы Ковчег в жизнь еврейского военного поселения. Ближе к вечеру я вернулся в гостиницу и сидел в саду, в тени пыльных зарослей бугенвиллеи, и пробовал восстановить события. Согласно Хэнкоку, Ковчег, прежде чем попасть в Эфиопию, побывал на Элефантине. Я тщательно обдумал его версию, делая заметки в блокноте. И пришел к выводу, что по крайней мере относительно Элефантины Хэнкок, возможно, и прав, но его предположению явно не хватает доказательств. В этом убедил меня его же основной аргумент: в папирусах, мол, постоянно упоминается имя «Йхвх» – еврейская форма имени «Иегова» – «Йхвх», живущего в храме Элефантины. Хэнкок счел это подтверждением того, что Ковчег – обиталище Бога – находился в храме.

Однако я помнил – и мог подтвердить документально, – что в элефантинских папирусах имя живущего в храме Бога упоминается только один раз, и подобная фраза, которая часто встречается в Библии в контексте, не имеющем отношения к Ковчегу, никоим образом не подразумевает непременного наличия Ковчега.

В саду гостиницы «Катаракт», безнадежно глядя сквозь пальмы и переплетенные кустарники Элефантины, я вдруг подумал вот о чем. Ведь остров вовсе не такой уж отдаленный, как мне казалось. Если говорить о Каире или Иерусалиме, то от них он очень далек. На краю света. Здесь же, в Асуане, все воспринимается иначе.

Струящийся передо мной могучий Нил был раньше главной магистралью, своеобразной «дорогой жизни» одной из величайших держав Древнего мира. Элефантина (наверное, остров и название-то получил потому, что некогда тут процветала торговля слоновой костью) находилась в центре великого водного пути, в стратегической точке, и представляла собой важный торговый узел, место, где встречались Черная Африка, Средиземноморье и Ближний Восток.

Глядя на скользящие мимо фелюги, наполненные тростником, горшками, снопами сена, так легко представить, что делалось здесь в древние времена. Военная крепость, перевалочный пункт, перекресток торговых путей – Элефантина была некогда шумным, суматошным, бойким местом, полным африканских торговцев, рабов, солдат, проституток, священников, местом, не чуждым никаким веяниям тех древних времен. Торговые пути вели отсюда в самое сердце Африки, в Эфиопию, в земли Великих озер и, возможно, даже дальше на юг. На острове царило смешение народов, культур и религий. Нил – великая магистраль, ведущая в сердце Африки. И если Ковчег оказался здесь, то его относительно легко могли переправить, например, в Эфиопию или южнее.

Еще утром я оставил сообщение в соседней гостинице, где остановился мой египетский приятель, с которым я хотел увидеться. Я пригласил его выпить со мной и теперь отправился к нему, не переставая думать о том, какими путями везли – если везли – Ковчег через Египет.

Кругом толклись люди со всех уголков земного шара. Разносчики таскали подносы с кусками папируса, наручными часами, сигаретами. Торговцы катили тележки с перламутровой рыбой из озера Насер, блестящими фруктами и овощами. За тысячу лет Асуан не слишком изменился.

Я направился прямиком в бар и, конечно, сразу заметил фигуру Мухаммеда Аль-Хавари – профессора отделения семитологии каирского университета Эйн-Шамс – в безупречном костюме и с бокалом в руке. Мухаммед – мой старый и надежный друг, и я был рад нашей встрече. После стаканчика-другого мы отправились ко мне в «Катаракт».

– Правда ведь, Мухаммед, в Асуане был иудейский храм?

– В общем, да, во всяком случае, на Элефантине.

Я объяснил, почему меня интересует иудейский храм. Аль-Хавари – специалист по семитским языкам, папиролог и весьма интересуется Египтом. Он рассказал мне, что, оказывается, в папирусах, обнаруженных в Асуане и его окрестностях, содержится немало недвусмысленных намеков на религиозный синкретизм, бытовавший на Элефантине, – смешение политеистических и монотеистических религиозных традиций, иудейских и египетских. Некоторые еврейские исследователи, видевшие иудейскую диаспору Элефантины полностью ортодоксальной, пытались этот факт заретушировать, но Мухаммед остался непоколебим. Он считает, что иудейский храм на острове на самом деле не слишком отличался от египетских храмов того времени – просто имел сильный иудейский уклон. Я тут же поинтересовался – а не мог ли этот иудейский уклон быть достаточным основанием для стражей Ковчега, чтоб перенести именно сюда их бесценное сокровище?

– Вообще-то, – заметил Мухаммед, – была еще такая египетская богиня по имени Анат, которую здесь почитали наряду с Иеговой. Только она посимпатичнее.

И он движением рук изобразил пышные женские формы.

Покопавшись у себя в портфеле, Мухаммед достал книгу и показал мне черно-белую иллюстрацию – египетский рельеф, изображающий богиню Анат. В представлении египтян это была роскошная женщина – длинноногая, со стройными бедрами, высокой грудью, богиня войны, изображаемая обычно с кинжалом.

Анат – одна из самых воинственных богинь ближневосточного пантеона.

Воскрешение ее культа стало бы для священников старого толка настоящим проклятием. Разве согласились бы священники, приверженцы старой веры, принести Ковчег в такое место? Но есть ли иное связующее звено между Ковчегом и Египтом? Мы обсуждали это с Мухаммедом. Он особого энтузиазма не проявил. Несмотря на свои обширные знания Египта и его истории, Мухаммед не знал ни о каких связях Ковчега с нильской землей, кроме сомнительной истории с фараоном Сусакимом.

Сусакима упоминал в нашей с ним беседе в Иерусалиме профессор Хаим Рабин; потом Дауд тоже цитировал известное место из Третьей книги Царств про разграбление Храма: «На пятом году царствования Ровоамова, Сусаким, царь Египетский, вышел против Иерусалима и взял сокровища дома Господня и сокровища дома царского и золотые щиты, которые взял Давид от рабов Адраазара, царя Сувского, и внес в Иерусалим. Всё взял; взял и все золотые щиты, которые сделал Соломон». Правда, нет никаких данных, что Сусаким прихватил и Ковчег.

Около семи в гостиницу вернулся Дауд. На нем все еще был его новый черный костюм, теперь усыпанный белой пылью пустыни. Мы спустились в бар и заказали пару бутылок «Стеллы». Крутя крестом гораздо более вяло, чем обычно, Дауд сообщил, что провел день со вторым мужем старшей сестры своего младшего двоюродного брата. Они ходили смотреть развалины Анба-Хадра, коптского монастыря шестого века, выстроенного в память о некоем отшельнике, который в четвертом веке был рукоположен в епископы.

– Знаешь, что случилось с беднягой? – хмуро спросил Дауд. – В восемнадцать лет он женился, но сразу после свадьбы, когда радостно несся домой, чтобы чуть ли не впервые поиметь дело с женщиной, наткнулся на похоронную процессию. Зрелище это побудило его дать обет целомудрия. Он удалился в пустыню и целиком посвятил себя жизни аскета, причем самого сурового толка: его увлек пример нашего героического друга – святого Антония Файюмского. Я, кажется, тебе рассказывал о возвышенном отречении от плотской жизни, практикуемом самыми благочестивыми коптами, которое так резко контрастирует с полной сексуальных эксцессов жизнью моего дяди.

– Дауд, – терпеливо спросил я, – зачем ты все это говоришь?

– Я подумываю последовать его примеру. Антония, в смысле. Не дяди же. Когда я был молодым – хотел стать монахом. Я чувствую, что мое призвание – иншаллах! – возвращается. Меня влечет обет безбрачия – если можно так выразиться, манит к себе.

– Похоже, у тебя солнечный удар, – потягивая пиво, заметил я.

Дауд яростно чесал голову и сквозь взметнувшиеся снежные вихри сверлил меня самым пронзительным взглядом.

– Что-то во мне призывает к монашеской жизни, – тихо проговорил он. – Какой-то доносящийся из пустыни голос шепчет мне в ухо. Голос из нашего, коптского, далекого прошлого. Некие вести, доносящиеся из древности. Знаешь, Анба-Хадра был к Эфиопии ближе всех прочих коптских монастырей, и он очень, очень старый. Тут пересекаются пути многих тайн. Говорят, здесь были тамплиеры. И Святой Грааль.

– Если, как думают некоторые, Ковчег перевозили из Египта в Эфиопию после того, как построили этот монастырь, то есть начиная с пятого или шестого века, его вполне могли везти этим путем.

– Вообще-то сегодня я говорил с одним старым и очень уважаемым человеком – как по-вашему? – пустынником… он там вроде смотрителя. Лицо все в морщинах – от старости и настоящего коптского благочестия. Ему довелось слышать – он сам мне сказал по секрету, – что Ковчег как раз этим путем и везли.

– Ты серьезно? – спросил я; у меня даже сердце заколотилось.

– Когда я это услышал – совершенно неожиданно, – я понял, что именно так все и было. По дороге в Аксум, в Эфиопию, Ковчег побывал в монастыре Дейр-эль-Анба-Хадра. Я не сомневаюсь. Просто каждой жилкой чувствую!

– Дауд, – поинтересовался я, – где, черт побери, доказательства?

Вертя крестом, Дауд очаровательно улыбнулся:

– А это я тебя надурил! Чушь все собачья! Решил тебя испытать.

Я засмеялся. Однако, нашептывала мне моя интуиция, в одном Дауд вполне может оказаться прав. Ведь нет никаких причин считать, что Ковчег находится в Египте – или что он задержался здесь надолго, или что его вообще сюда привозили. Никаких подтверждений тому нет. Как ни верти – нет настоящих доказательств. И мысленно я отбросил Египет как место, подходящее для сокрытия Ковчега. Но вероятно – только лишь вероятно! – с Эфиопией дело обстоит иначе.

В тот же вечер попозже мы сидели в гостиничном саду и пили виски. Дауд снова был серьезен.

– Иногда, эфенди, – говорил он, – нужно расслабиться и плыть по течению. Слишком умничать тоже не всегда хорошо. Нашему объективному миру свойственна простота, невинность, которую нужно понимать и принимать. У людей, обладающих интуицией, имеются такие внутренние приемники. Ты пасуешь перед трудностями. Есть одно французское стихотворение, там говорится что-то вроде «оu l’innocenсе perit c’est un crime de vivre»[34] – грешно жить там, где погибла невинность.

Давай так. Начнем с самого начала. Видишь Нил? Согласно гностикам, Египет стал колыбелью цивилизации благодаря животворным свойствам этой реки. Все ценное исходит из Египта, из Африки, и даже если оно отправляется за тридевять земель, все равно возвращается под крылышко своей духовной родины. Будь уверен: Ковчег появился на свет в Египте. И – можешь не сомневаться – в какой-то момент он вернулся к своим африканским корням. Если Ковчег спрятан за пределами Израиля, то самое ближайшее подходящее место – Египет. Правда, в коптских источниках – ни в устных, ни в письменных – нет ничего, что предполагало бы пребывание Ковчега в Египте. У нас просто нет соответствующих легенд. А вот Эфиопия – дело другое.

И Дауд начал крутить цепочку, пытливо глядя на меня.

– У наших эфиопских собратьев-коптов больше преданий о Ковчеге, чем хлеба в животах. Ковчег для них и вода, и пища, и жизнь. Ты послушай. Вот почему я считаю эфиопских коптов почти такими же, как египетские, – они, конечно, намного примитивнее нас, но почти такие же. Главой эфиопской коптской церкви больше тысячи шестисот лет был патриарх Александрийский, и он назначал эфиопских епископов. Тем не менее, хотя мы принадлежим к одной и той же коптской церкви и имеем весьма схожие обычаи, легенды о Ковчеге очень популярны в Эфиопии, но напрочь отсутствуют в Египте.

Дауд бросил на меня торжествующий взгляд.

– У нас точно такой же маленький алтарь, называемый макта, – это не что иное, как небольшой деревянный ящичек, в котором находятся потир и вино для причащения.

Наш священник объяснял это так: в иудейском Ковчеге хранились Скрижали Завета – соглашения с Богом, а в нашем христианском символическом Ковчеге хранится Христова кровь – символ нашего соглашения с Богом, символ Нового Завета. Макта – прообраз так называемого Ковчега, который можно увидеть на алтарях в Эфиопии. На этом сходство и кончается. Предание о Ковчеге имеет в религии и истории Эфиопии первостепенную важность. Я назвал бы его наивным поверьем, запечатлевшимся в памяти, любимым и народом, и церковью. Дыма без огня не бывает. Раз в Эфиопии живут такие легенды – значит, там наша следующая остановка.

8

ЛЕГЕНДА О ЦАРИЦЕ САВСКОЙ

Эфиопия для меня в первую очередь – всеобщий голод. Впервые я познакомился с Эфиопией и эфиопами десять лет назад, в 1984 году. За свою жизнь я успел понять, что не всегда можно различить шорох крыльев истории. Важнейшие события происходят, когда их меньше всего ожидаешь.

Я попал тогда в Эфиопию нелегальным путем, перейдя границу Судана, чтобы встретиться с еврейскими беженцами, которые, спасаясь от голода, пробирались к суданской границе. Меня сопровождал эфиоп-христианин по имени Давит, молодой и хорошо образованный. Он показал мне пути, по которым эфиопские евреи-фалаша шли к границе. В первый день я встретил у границы десятки беженцев. Они рассказывали о том, как на них нападали, избивали или насиловали бандиты, как в них стреляли и правительственные войска, и повстанцы. Они рассказывали, как тысячи лет назад, во времена Соломона и царицы Савской, их предки пришли в Эфиопию из Израиля, неся с собой Ковчег Завета. Теперь они возвращаются в Израиль. Но без Ковчега.

На следующий день мы прошагали около пяти миль и не встретили ни одного беженца. Когда наступил вечер, над нами пролетел эфиопский военный вертолет. Давит толкнул меня на землю, под куст. Мы хорошенько спрятались, и он объяснил: «Если нас заметят – убьют. Подумают, что мы – фалаша. В Эфиопии их ненавидят. Фалаша состоят в союзе с вражескими сионистскими силами. Они буда – оборотни – и приносят несчастье. Они знают кузнечное дело – говорят, они сделали гвозди, которыми прибивали к кресту Спасителя».

Потом мы шли ночью, а спали днем под деревьями. Повстречали двоих беженцев, пробиравшихся с гор к суданской границе, но они были сильно избиты и слишком напуганы, чтобы с нами разговаривать.

Возвратившись в Судан, я застал начало израильской спасательной операции по вывозу фалаша из ужасных зловонных лагерей у границы. Об этой известной операции Моссада «Моисей» я позже написал книгу. Заключалась операция – тогда секретная – в эвакуации голодающих в лагерях эфиопских евреев на новую родину, в Израиль.

Вернувшись в Лондон, к преподавательской деятельности, я продолжал размышлять о версии Дауда – что Ковчег могли вывезти в Эфиопию.

Эфиопские легенды о Ковчеге убедили многих в том, что подлинный Ковчег все еще находится в этой малоизвестной африканской стране, для которой он во многих отношениях стал основополагающим мифом. Вполне возможно, в прошлом фалаша или другая подобная группа сыграла свою роль в истории Ковчега.

Весной 1994 года я решил вернуться в Эфиопию. После моего первого знакомства с эфиопскими евреями я написал о них довольно много. Теперь мне не терпелось побывать в местах, повлиявших на ход событий. В то же время я хотел сам посмотреть, что это за история с эфиопским Ковчегом. Рувим обрадовался – ведь я наконец последовал его совету – и стал упрашивать меня прихватить Дауда, от которого был в восхищении; после долгих раздумий я согласился.

Одна из приятных сторон путешествия – сборы: почитать про место, куда едешь, достать старую любимую холщовую сумку, починить москитную сетку, и – в моем случае – запастись особыми итальянскими блокнотами в кожаных переплетах. Генри Дэвид Торо совершенно справедливо заметил, что настоящее путешествие – не развлечение; прежде чем на него решиться, нужно испытать себя, нужно серьезно готовиться. И потому, прежде чем отправиться в Эфиопию, я сначала убедился, что полностью готов.

С Даудом мы встретились в скучноватой Аддис-Абебе – столице Эфиопии. Я прилетел прямо из Лондона. Дауд прибыл из Каира недели на две раньше и уже поездил по стране. Всего через несколько минут я понял, что в Эфиопии он стал другим человеком. Он шествовал с видом колонизатора, бросая пренебрежительные взгляды на людей и все окружающее, наподобие пожилого ностальгирующего британца, удостоившего визитом одно из бывших владений империи. Готовясь к поездке, Дауд погрузился в изучение ахмарского языка – главного языка современной Эфиопии, и когда мы встретились, он практиковался с местными жителями, вызывая всеобщее изумление.

– Теперь, эфенди, с моим-то знанием языка и чутьем на все коптское, – сказал Дауд, – я выслежу Ковчег – если он здесь. Хоть какое-то запоздалое и жалкое оправдание такой паршивой стране.

Я решил начать поиски в бывшей столице – старинном городе Гондэр в нескольких милях от озера Тана, из которого вытекает Голубой Нил. Дауда взволновала перспектива побывать в месте, сыгравшем столь важную роль в истории египетской коптской церкви, коей он так гордился. А еще его увлекла возможность поиграть в сыщика в чужой стране.

И вот мы летим в маленьком ветхом самолетике над обширным центральным плато. Эфиопия – одна из немногих стран, чья страшная нищета видна даже с воздуха. Почва истощена, на ней ничего не растет, население огромное, бедное и грязное. Пролетая над Нилом, мы попали в зону сильной турбулентности.

Перепуганный Дауд схватил меня за руку:

– Если мы здесь разобьемся, труп мой будет плыть и плыть до самого Каира.

Я заметил, что шансы доплыть до Каира – как целиком, так и частями – невелики. Нил кишит змеями, там полно бегемотов, шестиметровых крокодилов и множество самых разнообразных рыб. И если ему суждено доплыть до Каира, то только в составе одного или нескольких из этих организмов. Хотя в принципе Дауд был прав: Голубой Нил вытекает из озера Тана, а потом встречается с Белым Нилом, и дальше они текут вместе и приводят к Каиру.

В крошечном аэропорту Гондэра Дауд опять решил попрактиковаться в ахмарском: мой спутник пытался объяснить весьма изящной и элегантно одетой девице, ловившей нам такси, что он – копт, прибыл из Египта и знает и любит замечательные проявления древней египетской культуры, которые можно встретить в ее городе – нищем и неслыханно отсталом. Вращая крестом, Дауд поднял бровь – словно побитую молью – и одарил девушку надменной улыбкой.

Ответила она на безупречном английском языке:

– Ничего египетского у нас тут нет. Кстати, вы, кажется, думаете, что говорите на ахмарском языке, но на самом деле это искаженный до неузнаваемости геэз.[35] От арабов мы не в восторге, и вообще в вашей стране вряд ли найдется что-нибудь столь же подлинное и древнее, как наша церковь.

Вот так.

Лицо у Дауда пошло характерными красными пятнами; он уже собирался устроить дискуссию на эту животрепещущую тему, но я его остановил.

– Оставь ее в покое, ненормальный ты копт! От тебя с ума сойдешь! – прошипел я, хватая его за рукав теперь уже слегка поношенного черного костюма и заталкивая в такси.

Остановились мы в гостинице «Гоа», выстроенной на ступенчатой горе, которая возвышается над церквями и замками города; гостиница эта гордится лучшим в Гондэре рестораном и небольшим бассейном. Мы уселись на террасе с прекрасным видом. За кружкой отличного местного пива и несъедобным обедом Дауд выдал мне все, что сумел узнать о многочисленных нитях, связывающих Ковчег с Эфиопией. Пользуясь щедрой поддержкой Рувима, Дауд изучал этот вопрос несколько месяцев: просматривал все, какие мог, коптские, арабские, эфиопские и португальские источники за восьмисотлетний период. Он привез толстую папку собственных систематизированных заметок и еще одну толстую папку – с копиями книжных страниц, сделанных в разных библиотеках Египта.

Согласно эфиопским источникам, когда около девятого века до нашей эры Менелик отправился назад в Эфиопию от двора своего прославленного отца – царя Соломона, сопровождающих его израильтян так взволновали расставание с Иерусалимом и близость Ковчега, что они решили его украсть, оставив вместо него копию. Это должно было случиться вскоре после помещения Ковчега в Храм. Азарии – сыну первосвященника Садока – явился посланный Господом ангел и уговорил его помочь в изготовлении копии и краже Ковчега.

Назад, в Эфиопию, Менелика и его приближенных вместе с добычей вел архангел Михаил. Обратный путь оказался гораздо легче, чем ожидалось. Согласно эфиопскому народному эпосу «Кебра Нагаст» («Слава царей»), караван – и Ковчег, и верблюды – просто плыл, поднявшись над землей на высоту локтя.

Эфиопы, сообщил мне Дауд, не одиноки в убеждении, что Ковчег остался в Эфиопии. Дауд привез с собой одно из своих сокровищ – прекрасное оксфордское издание 1895 года, книгу «Церкви и монастыри Египта». В ее основе лежит рукопись тринадцатого века из Парижской национальной библиотеки; сама книга – перевод сочинения некоего Абу Салиха, по всей вероятности, армянина-христианина, жившего в Египте, В книге есть также оригинальный арабский текст.

Книга эта – настоящий кладезь сведений о коптах, но, помимо того, в ней говорится и кое-что об Эфиопии. Среди прочего, подчеркнул Дауд, открыв страницу 105b арабского текста, речь идет и о Ковчеге. Он прочитал вслух: «У абиссинцев есть также Ковчег Завета, в котором сохраняются две каменные таблицы, на коих пальцем Господа начертаны законы, завещанные Им детям Израиля. Ковчег Завета стоит на алтаре, но алтарь не столь высок, как обыкновенно бывают алтари, – он не выше колена человеческого; Ковчег выложен золотом, на крышке его золотые кресты и пять драгоценных камней: по одному в каждом углу и один в середине. Четыре раза в году в царском дворце проводится богослужение с Ковчегом; когда Ковчег переносят в дворцовую церковь, над ним простирают покров… Ковчегу приходит поклониться множество иудеев, происходящих из колена Давидова; они белокожие, с румянцем, и волосы у них рыжего цвета».

Дауд вопросительно смотрел на меня:

– Что скажешь? Получается, к Ковчегу приходят священники.

– Увлекательная вещица, – сказал я. – Твой приятель Хэнкок об этом тоже упоминает; по его мнению, Абу Салих сам видел Ковчег.

– Не видел, – возразил мне Дауд; у него засверкали глаза. – Скорее всего сам он не видел. Наверняка он вообще не бывал в Эфиопии. По всей вероятности, Абу Салих получил все эти сведения от эфиопских коптов, прибывших в Каир во время неких гнусных событий в тринадцатом веке, когда убрали Микаела, чертова афериста, который был митрополитом Эфиопии. Есть, кстати, арабские записи того времени об истории патриархов Александрийской церкви, и там говорится об этом чертовом Микаеле, но, что характерно, Ковчег там не упоминается. В любом случае большая часть сведений, сообщаемых Абу Салихом о Ковчеге, вряд ли соответствует действительности. Эфиопов, которые напичкали его всякой чушью, подавляло величие египетской коптской цивилизации, вот они слегка и приврали, чтоб им полегчало. Их вполне можно понять.

Официант принес нам еще пива; Дауд глянул на него с такой неприязнью, словно бедняга лично повинен в том, что почти тысячу лет назад его соотечественники нагородили кучу хвастливого вранья.

Абу Салих, рассказал мне Дауд, современник одного из величайших негусов Эфиопии – святого Лалибелы, и в эфиопском жизнеописании этого святого Ковчег не упоминается. Его житие было написано лет двести спустя, но и в многочисленных коптских хрониках, описывающих эфиопских епископов и митрополитов, нет ничего о Ковчеге. Невозможно представить, чтобы эфиопы, владея Ковчегом Завета или хотя бы думая, будто владеют, ни разу бы о нем не упомянули. В коптских источниках есть особое упоминание в 1322 году о церкви Девы Марии Сионской в Аксуме, но опять же ни слова о Ковчеге. Есть еще некий арабский текст шестнадцатого века, в котором критикуется история царицы Савской и Ковчега. Получается, все свидетельства о связи Ковчега с Эфиопией весьма расплывчаты и противоречивы.

Описание Ковчега, приводимое Абу Салихом, и, более того, описание его могущества особого отклика у меня не вызвали. Я считал, что настоящий Ковчег – грубо срубленный Моисеем ящик из дерева акации, а не сложное произведение мастера Веселеила. В любом случае описывающие Ковчег библейские тексты появились через сотни лет после его изготовления, когда Ковчег был уже в Храме.

Мне казалось очевидным, что описание Ковчега – с золотыми украшениями, херувимами – составлено гораздо позже, с целью придать Ковчегу дополнительное величие, соответствующее величию Храма и не уступающее обычным представлениям о богах на Ближнем Востоке. А в тексте Абу Салиха Ковчег – нечто совсем другое. Он не имеет почти ничего общего ни с изысканным изделием Веселеила, описанным в Исходе, ни с простым деревянным ящиком, который, согласно Второзаконию, изготовил Моисей.

Откинувшись на спинку стула, я вздохнул:

– Привозили его сюда или нет, но то, что описывает Абу Салих, напоминает украшенную крестами христианскую святыню. Вряд ли оно имеет отношение к настоящему Ковчегу. И пользуются им совсем иначе. На нем – прямо на крышке – проводят службу; а с библейским Ковчегом так никогда не обращались. Настоящий Ковчег, как известно, извергнул бы огонь, дым и страшный гром. К нему нельзя было прикасаться. Честно говоря, не вижу, какая польза нашему поиску от этого алтаря.

– Эфиопский алтарь – попросту искаженный вариант алтаря египетского, – заметил Дауд, презрительно сморщив нос. – С Ковчегом он не имеет ничего общего. И то, что описано у Абу Салиха, – тоже. Скорее всего священники таскали его прямо на плечах.

Он оживленно покрутил крестом и продолжал:

– Носили его не на шестах, у него и колец для переноски не было. И Престола Господня не было, и херувимов тоже. «Ковчег» по-эфиопски – «табот», это слово используется еще и для обозначения деревянных, каменных или мраморных досок, символизирующих Скрижали Завета, – такие можно встретить в любой эфиопской церкви или молельне фалаша; они происходят от более древних и важных в культурном отношении египетских коптских макта. То, что описано у Абу Салиха, – это манбара табот, род переносного алтаря, который до сих пор встречается в Эфиопии. Я такой видел в Аддис-Абебе, в Институте изучения Эфиопии. Речь именно о нем. Можно только гадать, был ли и вправду во времена Абу Салиха в Аксуме манбара табот.

Дауд открыл свою папку с копиями документов и показал более позднее описание табота, сделанное в начале шестнадцатого века Франсиско Альваресом, капелланом первого португальского посольства в Эфиопии.

– Он пишет, что церковь, где, как говорят, хранится Ковчег, «называется церковь Девы Марии Сионской… потому что табот ее привезен из Сиона. Говорят, что в этой стране есть обычай давать церкви имя по таботу, ибо на нем написано имя святого покровителя. Говорят также, что табот, который находится в той церкви, прислали туда апостолы с Сионской горы». Здесь нет никаких упоминаний о Ковчеге. Предмет, о котором говорится, несомненно, христианская святыня.

С пренебрежительным видом Дауд выдернул из папки следующий листок. На нем было изображение текста, написанного лет сто спустя иезуитом Мануэлем де Алмейдой.

– Он описывает небольшую шкатулку, отдаленно напоминающую Ковчег. А посмотри, что в ней нашли! – У Дауда зазвенел голос. – Там оказался идол – фигурка женщины с очень большой грудью. Большой грудью! Очень большой! – верещал он.

Дауд говорил без остановки. Он вынул из папки следующую страницу. В пожелтевшей ксерокопии говорилось о португальце по имени Балтазар Теллез, который в 1663 году довольно едко заметил, что эфиопы «добавили славы своей церкви в Аксуме или Акзуме, заявив, будто тамошний Ковчег или табот – тот самый Ковчег из Ветхого Завета, который стоял в Храме Соломона и который Господь чудесным образом перенес в Эфиопию. Желая придать важность своему Ковчегу, абиссинцы прячут его и держат взаперти и не показывают даже своим царям. Называют его Величие Сиона, или, как они произносят – Сеона, и по этой самой причине церковь, посвященная Деве Марии, где они держат столь драгоценную для них реликвию, называется церковь Девы Марии Сионской».

– Чушь, от начала до конца. Очевидно, по мнению Теллеза, они все выдумали. Попала к ним симпатичная шкатулочка, ну они и старались извлечь из нее все, что можно. В эту чушь до последнего времени никто и не верил. Тут полно всяких историй. Но все они христианские. Да еще перепутанные. Одному Богу ведомо, о чем там вообще речь. Великий шотландский исследователь Джеймс Брюс, который приезжал сюда в восемнадцатом веке, с явным негодованием отверг предположение, будто Ковчег находится здесь. Здесь, полагал он, мог храниться какой-нибудь священный камень, но даже и его должны были уничтожить в шестнадцатом веке мусульмане из войска Ахмеда Грагна. В любом случае дерево в Аксуме не сохраняется. Тут редко найдешь предмет, которому больше чем несколько веков. Но что еще хуже – кроме как у Абу Салиха, который и сам-то ничего не видел, о Ковчеге больше ни в каких действительно древних текстах не упоминается.

– Однако утверждение Хэнкока о том, что Ковчег находится в Аксуме, в часовне при церкви Святой Девы Марии Сионской, опровергнуть нелегко, – сказал я. – Тем более его никто никогда не видел, кроме хранителей-священников.

– Я как раз там и побывал, пока ты еще сидел в Лондоне.

– Где «там»?

– Ходил посмотреть церковь Святой Девы Марии Сионской. Рувим настаивал, чтобы я туда сходил и проверил истинность рассказа Хэнкока. И я пошел, одевшись, как одеваются коптские священники в Египте. Поговорил со священниками на их родном языке. Им очень понравился мой ахмарский и еще больше – геэз. Жаль только, что показать мне Ковчег эти темные люди так и не захотели. Бред какой-то… нет, просто позорище! – не показать настоящему копту, настоящему египетскому копту, коптскому священнику – разрази их гром! – священный коптский предмет.