Текст книги "Потерянный Ковчег Завета"
Автор книги: Тюдор Парфитт
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)
– Когда Клара узнала о вмешательстве «ХАМАСа», – сказал Рувим, – она перепугалась. А на прошлой неделе в Тель-Авиве ей кто-то угрожал по телефону. Говорили по-еврейски с арабским акцентом. Клара даже не понимает, откуда они узнали наш номер. Она считает, что это люди из «ХАМАСа». И она мне заявила: если я не брошу затею с Ковчегом, она от меня уйдет. Клара не возражает, чтоб я занимался изучением исламских рукописей, но после угрозы «ХАМАСа» она не хочет иметь дела с Ковчегом. Она поставила меня перед выбором, и простить такое нелегко. Но если она меня бросит – я не переживу. После моей Цели, она для меня – все.
– После твоей Цели… то-то и оно, – тихо молвил я. Из головы у меня не шла Мария. – Женщины всегда хотят занимать первое место в жизни мужчины.
Рувим протестующе махнул рукой:
– Глупости все! Пойдем ко мне в номер, я тебе кое-что покажу.
В одном углу его роскошных апартаментов стояла тумба красного дерева, а на ней – сверкающий чемодан от Луи Вюиттона. Рувим открыл его – внутри штук десять книг, несколько старых номеров египетской газеты «Аль-Ахрам» и несколько карт. Рувим свалил все на стол возле стеклянных дверей и развернул карту Африки и Ближнего Востока.
Заговорил же Рувим о том, что давно уже волновало мою душу: о связях между Африкой и древним Израилем. Он говорил о путях по морю и по Нилу, о направлении ветров, о тропах в пустыне, которыми ходят контрабандисты и работорговцы. Показал мне статью из «Аль-Ахрам», где описывалось, каким образом при соответствующих климатических условиях и направлении ветра могли расступиться воды Красного моря. Я даже и не думал, что Рувим так глубоко изучил этот вопрос. Свернув карту, он пристально посмотрел на меня, и его лицо казалось изможденным. Разложенные на столе книги в ярких обложках все были про Эфиопию и весьма далеки от серьезных, мудреных еврейских и арамейских текстов, в которых Рувим копался в прошлом году.
– Сейчас полно всяких теорий, утверждающих, что Ковчег вывезли в Эфиопию. – И, с энтузиазмом указывая на стопку книг, Рувим добавил: – Тут об этом полно написано. Нужно только почитать.
Взглянув на золотые часы от Картье, Рувим зевнул и, потирая висок, сконфуженно улыбнулся. У него начинался приступ головной боли, и ему нужно было посидеть одному, в тишине и темноте, пока боль не пройдет. Предложив встретиться на следующий вечер, Рувим проводил меня до выхода из гостиницы, где ждал водитель, чтоб отвезти меня в город.
Мы обменялись рукопожатием.
– Никак не верится, что ты отрекаешься от своей страсти.
– Да, отрекаюсь! – резко ответил Рувим. – Лично я искать отказываюсь. Вот так обстоят дела. Люди, как ты понимаешь, делают в жизни то, что им по силам, а потом передают факел следующему поколению. Так я и поступаю. Передаю факел тебе.
В мою белую комнатку проник серый рассвет. Было еще очень рано, город только начинал пробуждаться. Поспать мне удалось лишь несколько часов, но я все же заставил себя – чтоб убедиться, что я опять в Египте, – подняться и посмотреть на Нил в свете восходящего солнца. С балкончика я видел великую реку и большой кусок проходящей по берегу дороги. Ярдах в двухстах от гостиницы прогуливались, погрузившись в беседу, двое: хромой человечек в черной рубашке, чем-то похожий на Дауда, и другой, повыше, в светлом костюме. Думать об этом я не стал, вернулся в постель и с удовольствием отключился.
Несколько часов спустя меня что-то разбудило. Через внутреннюю дверь я увидел Дауда, который тихонько топтался в моей гостиной, колдуя над медным подносом.
– Какого черта ты тут делаешь, негодный маленький копт, и кто тебя впустил? – вяло спросил я, пытаясь продрать глаза.
– Сабах эльхер! Доброе утро. Завтрак твой готов, эфенди, – добродушно произнес Дауд. – Портье – копт, и когда я ему сказал, что несу завтрак для важного британского эфенди из шестого номера, он был только рад дать мне ключ. – Дауд ритмично постукивал ключом по своему золотому кресту.
Я кое-как вытащил себя из постели и сел на диван в гостиной. Через несколько минут разговора стало ясно: утром я видел на улице именно Дауда. Он тут, оказывается, с кем-то встречался. А потом решил устроить мне приятное пробуждение. Ссутулившись и поглаживая пальцем крест, Дауд рассказывал мне, как ему неловко из-за последнего нашего разговора и его поведения на пути из Города Мертвых.
– Забудь об этом, – попросил он. – День прогоняет прочь ночное слово, – есть такая арабская поговорка.
Дауд принес обычное египетское блюдо – горячий салат из бобов, под названием «фуль мдаммас»: бобы по-дамасски. Мы поглощали фуль, сидя на балконе, под жаркими лучами позднего утреннего солнца, а потом с удовольствием выпили отличного египетского кофе. Дауд был в прекрасном настроении; тихое отчаяние, которому он раньше предавался, исчезло без следа.
– Я слышал, ты обедал вчера в «Мена-Хаус», – заметил он. – Это место не для таких, как ты. Там живут только богатые туристы.
Я поленился выяснять, откуда он знает. Вечно у Дауда находятся какие-то надежные источники информации обо всем на свете. А сам подумал – если «Мена-Хаус» не для меня, то его-то приятель что там делал? Желая сменить тему, я рассказал Дауду про Наки и передал письмо с кучей вопросов по лексикографии. Дауд загадочно улыбнулся и убрал письмо в карман черной рубашки.
В тот день ближе к вечеру я попросил Дауда устроить для меня частный просмотр кое-каких экспонатов в Египетском музее древностей на площади Тахрир, неподалеку от восточного берега Нила. Я уже и раньше хотел посмотреть на предметы, которые соответствуют библейскому описанию Ковчега. Меня заинтересовало предположение Фрейда, что Моисей – египетский царевич, увлекшийся еретическим монотеизмом Эхнатона, и мне не терпелось изучить артефакты этого периода. Я читал, что некоторые ларцы и сундуки, найденные в гробнице Тутанхамона, очень напоминают более сложное из двух библейских описаний Ковчега. Быть может, экспонаты музея помогут мне лучше понять суть предмета, который я ищу.
– Теперь ты увидишь, что такое коптская цивилизация.
– Ты с ума сошел, Дауд. Помешался на своих коптах. Побойся Бога, это ведь музей египетских древностей!
– Одно и то же, эфенди, – упрямо сказал Дауд.
Для Дауда Египетский музей – великое хранилище истинного доисламского наследия Египта, наследия его народа. Здесь содержится, без сомнений, лучшее в мире собрание сокровищ эпохи фараонов.
Мы потихоньку обошли очередь измученных туристов, и нас провели в прохладное помещение с высокими потолками – кабинет одного из кураторов музея, где угостили крепким египетским кофе. Дауд немного поболтал со своим приятелем-куратором, который и повел нас по залам.
Сначала мы посмотрели замечательную коллекцию периода правления фараона Эхнатона (1364–1347 годы до нашей эры). В период Нового царства культ бога солнца Ра постепенно перешел в стойкий монотеизм Эхнатона. Ра был не только бог Солнца, он еще был богом вселенной, он был сама вселенная. Он создал себя из себя самого.
Ра представляли в виде диска Атона, солнечного диска, дающего жизнь и миру живых, и миру мертвых. Какое влияние, рассуждал я, оказал на Моисея монотеизм вероотступника Эхнатона? Если Фрейд прав и Моисей – не еврей, а египтянин, не сын рабов, подобранный египетской царевной, а египетский царевич, он и в самом деле мог получить свою веру в Единого Бога из египетских источников.
С такими мыслями в голове я поднимался по лестнице вслед за Даудом и его приятелем – к сокровищам Тутанхамона. Наки – не единственный, кто предположил некоторое сходство между предметами, обнаруженными в 1929 году в гробнице Тутанхамона британским ученым Говардом Картером, и Ковчегом Завета. Мне не терпелось в этом сходстве убедиться. Кем бы ни был исторический Моисей, он не мог не знать о культовых предметах, существовавших в период правления Тутанхамона.
Среди погребальных принадлежностей находилась небольшая выложенная золотом деревянная рака, похожая на Ковчег, как его описывает Библия, но не точно такая же. Однако принцип был тот же – дерево, покрытое тонкими листами золота. Канопа – урна для внутренностей – выглядела также, и у нее даже, кажется, имелись приспособления для переноски с помощью шестов; кроме того, я увидел небольшой и очень тяжелый алебастровый ларец с лодкой, на концах которой сидели два горных козла. Рога их образовывали некое подобие арки и наводили на мысль о херувимах на крышке Ковчега. Все эти предметы Картер обнаружил рядом с погребальной камерой, в своего рода кладовой, так называемой сокровищнице.
В сокровищнице стояло множество богато украшенных сундуков, ларцов и макетов лодок; очень многие предметы походили на Ковчег, и у некоторых имелись шесты для переноски. Один из сундуков, самый роскошный, вместе с шестами почти в точности соответствовал тому, что мы читаем в библейском описании Ковчега. Еще одна впечатляющая деталь – была тут большая позолоченная канопа, в которой находился ковчег, вырезанный из цельного куска кальцита. Внутри ковчега хранились особые сосуды в прекрасно отделанных золотых саркофагах – для хранения забальзамированных внутренних органов фараона: печени, легких, желудка, кишок.
Я смотрел на все эти предметы и видел, что многие из них похожи на Ковчег, как он описан в Библии. А самый роскошный из них напоминал более сложный из двух библейских вариантов.
Еще бросились в глаза чеканные золотые изображения двух крылатых устрашающего облика женщин – на дверях и с боков раки, напомнившие мне о двух золотых херувимах, которые, согласно Библии, сидели с обеих сторон Ковчега.
Я долго разглядывал эти удивительные предметы.
Все здесь собранное было частью религиозных воззрений древнего Ближнего Востока, где боги изображались весьма своеобразно, часто в сидячей позе и с крылатыми существами по бокам.
Дня два назад я столкнулся в Оксфорде со своим старинным приятелем, Дэвидом Хокинсом, одним из ведущих ученых в области языка и культуры древних хеттов – основателей могущественной древней державы на Ближнем Востоке. Он – мой коллега по Институту изучения Востока и Африки. За кружкой пива в «Гербе короля» Дэвид объяснил, что южнее Анатолии, в современной Турции, богов было принято изображать сидящими и с крылатыми существами по бокам. То же самое относится к Вавилону и Древнему Египту. В точности как на Ковчеге.
Принципиальное различие между Ковчегом и обычными статуями богов, которым поклоняются в странах Ближнего Востока, состоит в том, что статуи ближневосточных богов обычно большие и заметные, в то время как Бог Ковчега, Яхве, вообще невидим. Существуют изображения богов ближневосточных стран, но евреям изображать Бога запрещалось. И потому между традиционными крылатыми существами – пустота. Бог – здесь, но видеть его нельзя.
– В обстановке Древнего мира, – сказал Дэвид, – такие номера проходили с трудом. Могли подумать, что это шарлатанство.
– Возможно, – согласился я, – да и вообще подобное, наверное, действовало на нервы.
– Или наоборот, – саркастически заметил Дэвид.
Вероятнее всего, такое сложное описание строительства Ковчега в книге Исхода дается, чтобы поднять главный культовый предмет евреев на одну высоту с другими ближневосточными религиями. Глядя на саркофаг Тутанхамона, я понял, что работа тут выполнена с виртуозным мастерством и для нее даже у самых опытных мастеров потребовалось бы много-много времени. Нужны хорошо оборудованная мастерская, качественные инструменты, лучшие материалы. Ничего подобного в Синайской пустыне не было.
И почему сказано, что делать Ковчег нужно непременно из акации? Дерево в этих сундуках полностью покрыто золотом. Оно – материал второстепенный. Какое же из двух библейских описаний Ковчега точнее? Во Второзаконии, где Ковчег предстает перед нами во всей простоте и безыскусности, или в Исходе, где Ковчег изукрашен так, чтоб походить на другие вместилища ближневосточных богов? Я бормотал про себя отрывок из Второзакония, где от первого лица Моисей повествует о том, как он спустился с горы и разбил первые скрижали в гневе оттого, что евреи поклонялись золотому тельцу. Это описание я считаю «упрощенным вариантом» Ковчега.
«В то время сказал мне Господь: вытеши себе две скрижали каменные, подобные первым, и взойди ко Мне на гору, и сделай себе деревянный ковчег; и Я напишу на скрижалях те слова, которые были на прежних скрижалях, которые ты разбил; и положи их в ковчег. И сделал я ковчег из дерева ситтим, и вытесал две каменные скрижали, как прежние, и пошел на гору; и две сии скрижали были в руках моих».[25]
Глядя на сказочно прекрасный ларец Тутанхамона, я испытал озарение: Ковчег был не такой. Ковчег походил на что-то вроде Нгома – простой, грубо сработанный в пустыне из подручных материалов. И назначение у него явно тоже было другое.
– Что ты там бормочешь, эфенди? – спросил Дауд.
– Пытаюсь вспомнить одну цитату. Так, ничего особенного. Смотрю вот на ларцы.
– Очень похожи на Ковчег Завета, правда? – Дауд говорил с какой-то недоброй улыбкой, и мне стало неприятно.
– Точно не могу сказать. Насколько я припоминаю, они немножко похожи на одно из библейских описаний Ковчега, – сдержанно заметил я.
– Это вроде как простая и сложная модели, – заявил Дауд. – Одна очень эффектная – золото, херувимы, а другая – простой деревянный ящик.
– А как вдова поживает? – спросил я в надежде изменить тему разговора.
Дауд словно не слышал и, почесывая голову, продолжил:
– У египтян, разумеется, были изделия, похожие на более сложную модель, и священники, несущие культовые предметы на шестах, – картина весьма характерная.
Он глянул на часы и заметил, что нам пора идти. Когда мы проходили по огромным залам, Дауд продолжил:
– Если поедешь в Луксор, на колоннаде тамошнего храма увидишь рельефы, рассказывающие историю важного древнеегипетского праздника, называемого «праздник Опет». Рельеф этот выполнили во время правления Тутанхамона и по его велению. То есть всего за несколько десятилетий до исхода евреев из Египта. Праздник Опет включал и церемонию, во время которой жрецы перед ликующей толпой несли на шестах ковчеги. В те времена жрецы то и дело таскали на шестах ковчеги. Куда ни ткнись. Грязных еврейских рабов старались, конечно, держать подальше от благословенных священных мест, но видеть подобные предметы они могли постоянно.
Ковчеги праздника Опет напоминают деревянные, возможно, покрытые золотом челны.
Дауда прямо-таки распирало от гордости за достижения его предков. Он рассказал мне о невероятной находке, сделанной два года назад, – четырнадцать кораблей, датируемые периодом Первой Династии (2950–2775 годы до нашей эры). Эти корабли возрастом почти пять тысяч лет откопали в пустыне, в восьми милях от Нила. Они, видимо, предназначались для загробной жизни первого правителя Египта по имени Аха. Сохранились и деревянные каркасы, и палубы, и плетеные ремни, с помощью которых соединялись планки, и даже стебли тростника, которыми забивали пазы. Похожие лодки для загробной жизни обнаружили и в пирамиде Хеопса в Гизе.
– Первые в мире настоящие лодки построили копты, – самодовольно заключил Дауд.
Моя же первая мысль была: раз уж эти деревянные лодки просуществовали пять тысяч лет, то предположение, что Ковчег Завета просуществовал в таких же условиях какие-то жалкие три тысячи лет, уже не кажется совершенно фантастичным.
Хоть мне и хотелось увести разговор подальше от Ковчега, удержаться я не смог и задал Дауду последний вопрос:
– А ты сам – ты считаешь, что ковчеги в луксорском храме имеют такую же форму, как Ковчег Моисея? Думаешь, упоминаемый в Библии деревянный ящик тоже был макетом лодки?
– Возможно. Это, правда, немного странно. Я знаю, что в иврите есть два слова, и оба на английский переводятся как «ковчег». Слово «арон» – так ведь? – и слово «тева». «Арон» – Ковчег Завета, а «тева» – Ноев ковчег, и еще корзинка, в которой нашли рядом с коптской церковью младенца Моисея. Дело в том, что по-гречески эти слова звучат одинаково – «кивотос». Легко запутаться. То есть, выходит, в древнем предании речь могла идти и о лодке.
– Немножко притянуто за уши, – сказал я. – Нести перед войсками, шагающими через пустыню, лодку – смысла тут никакого.
– Ты прав, эфенди. Смысла нет, во всяком случае, для нас. А для них, может, и был, только нам, к сожалению, неизвестно, как у них работали головы. По-арабски это слово звучит как «табут» – таким же словом обозначается и корзина, в которой нашли Моисея, – в мусульманском варианте ковчег тоже представляет собой деревянный ящик. Вполне вероятно, что иудейский Ковчег Завета был как раз ящиком или сундуком – вроде тех замысловатых ларцов из сокровищницы Тутанхамона.
– Может быть, – нехотя ответил я. – Во всяком случае, ларцы Тутанхамона поразительно похожи на более сложное из двух библейских описаний Ковчега.
– Это наводит на мысль, – заключил Дауд, который, казалось, готов был бесконечно говорить о Ковчеге. – Раз ларцы в сокровищнице, несмотря на прошедшие три тысячи лет, прекрасно сохранились, то и Ковчег тоже мог сохраниться.
При этих словах что-то промелькнуло в худом неровном лице Дауда, послышался в его голосе какой-то дразнящий мотив, и я заподозрил, что он знает о моих делах куда больше, чем говорит, и куда больше, чем мне бы хотелось.
– Притянуто за уши, – пробормотал я, ускоряя шаг и смешиваясь с бурлящей вечерней толпой. Мне хотелось побыстрее закончить разговор. Но Дауд тут же меня догнал. Хромота никогда не мешала ему делать спринтерские рывки. Он крепко ухватил меня за руку, повернул к себе и посмотрел в глаза.
– Думаю, нам нужно поговорить.
Увертываясь от машин, мы пробирались через шум, вонь и пыль центральной части города, которая тянется от площадей Тахрир и Рамсес до вокзала Атаба. На улице Аль-Алфи Дауд нырнул в какой-то переулок, и мы вошли в небольшой отель, явно знававший лучшие дни.
Мне приходилось слышать, что в «Виндзоре» неплохо посидеть и выпить, но сам я тут не бывал. И все же место было странно знакомым.
Бар «Баррель Лонж», куда Дауд провел меня по тускло освещенному коридору, оказался не так уж безнадежен. «Виндзор» строили как купальню для египетской королевской семьи, и потому тут не обошлось без некоторой кричащей роскоши. Позже здесь устроили британский офицерский клуб. Непринужденная атмосфера клуба сохранилась и по сей день. Сейчас тут сидело с полдюжины египтян, которые пили виски и пиво и говорили сразу на трех-четырех языках. Я взял нам «Стеллы», и мы сели за столик в углу.
Закурив вонючую египетскую сигарету, Дауд отхлебнул пива и послал мне пронзительный взгляд.
– Думаю, этот бар для нашего разговора подойдет ничуть не хуже любого другого, вероломный сын Альбиона, – сказал он с совершенно дурацкой улыбкой.
– Ты о чем? Кого ты назвал вероломным, ты, продажный маленький копт? И что особенного в этом баре? Какой такой разговор? – Я нервно осматривался.
– Знаешь, эфенди, фильм «В поисках пропавшего Ковчега» частично снимался здесь. Наш приятель Индиана Джонс спал под этой самой крышей. И выпивал за этим самым столиком. Похвалялся своими похождениями и плел небылицы, сидя вот на этом самом облезлом стуле. Я подумал, что разговор у нас сегодня получится очень, очень интересный. Поговорим о том, как ты ищешь самое главное еврейское оружие – Ковчег Завета… мой вероломный мистер британский Индиана Джонс.
Дауд смотрел на меня очень серьезно; в лице был лишь слабый намек на весьма недобрую усмешку.
Он явно что-то вынюхал, и я решил признаться. Отхлебнув ледяного пива, я холодно посмотрел на Дауда и как можно равнодушнее спросил:
– Как ты узнал?
– А, так это правда! – Лицо моего собеседника выразило живейшее удовлетворение. – Как я узнал? Очень просто. Мне на днях позвонил твой друг Дониях, чтобы свести меня с Рувимом, попросил меня помочь Рувиму в поисках древних арабских и коптских рукописей. Я к нему зашел. Он только перед тем приехал в Каир. А сегодня утром я с ним случайно столкнулся, и тогда-то он мне и рассказал о твоем интересе к Ковчегу.
– Рувим? – переспросил я.
– Голландский коллекционер. Сам знаешь. Ты с ним обедал в «Мена-Хаус».
– Ах, так, значит, Рувим тебе сказал, – пробормотал я. – Это правда. Говоря ученым языком, я питаю к этой теме растущий интерес. «История идей» и всякое такое…
– Рувим очень необычный, – прервал меня Дауд. – Не думал, что евреи такие. Помнишь странную басню Кафки, где мышка вот-вот попадет в мышеловку, а сзади догоняет кошка, и мышка жалуется: «Ах, мир становится теснее с каждым днем». Жизнь у Рувима была тяжелая, а теперь его любимый народ в тяжелом положении. И что же он делает? Заставляет мир расширяться! Никогда не встречал подобных людей. Он рассказал мне о своей цели – отыскать какой-нибудь древний документ, который примирил бы евреев и арабов. Идея замечательная. Она увлекла меня, как ученого. Рувим умеет мечтать. Единственное, чего я не понимаю, – почему он так одержим? Сумасшествие какое-то. Только и говорит о своей миссии.
– Ему, наверное, кажется, что когда он был маленьким, он сильно подводил своего отца. Рувим всю жизнь пытается загладить вину: в пятилетнем возрасте он не хотел учить иврит и ходить в синагогу. В конечном-то итоге мы все равно делаем то, чего ждали от нас родители. Я часто подумываю, что моя собственная привязанность к Израилю и евреям была запрограммирована еще в детстве.
Дауд нервно потирал пальцем крест.
– Да, а вот мой отец хотел, чтобы я стал священником. Но я ему уступать не собираюсь, единственная моя цель – получить докторскую степень. И что еще здорово в Рувиме – он обожает все коптское. Я ему сообщил о коллекции Наг-Хамади, и ему не терпится ее увидеть. Просил меня помочь. Он еврей, я знаю, возможно, даже израильский, но какая разница? Платит он просто неслыханно. Неслыханно щедро, я хочу сказать. Валлах! Понимаешь, что это означает? Я смогу жениться! Иншаллах! Все, с вдовой теперь покончено!
Чтобы отметить такое событие, я взял еще два пива.
– За будущее без вдов! – провозгласил я, поднимая стакан.
Дауд криво улыбнулся, показывая черные зубы:
– Послушай, деньги – это хорошо. Но не в них дело. Тебе этого не понять, а вот я по-настоящему верю, что он собирается примирить враждующие народы.
– Да ладно. Брось. Ты евреев ненавидишь и не дашь за их страну и гроша. Тебя, кроме твоих дурацких гностических Евангелий, ничего не интересует.
– Неправда, эфенди. – Дауд попытался изобразить обиду. – Я теперь вижу: и долбаная эта Америка и Европа наплевали на христиан Ближнего Востока. Рувим меня убедил, что и для коптской христианской церкви в Египте, и для ливанской маронитской церкви, и для ассирийцев Ирака, и для христиан Судана, и вообще для всех на Ближнем Востоке лучшие союзники – евреи.
И Дауд закурил другую вонючую сигарету.
В его речи я узнал любимые фразы Рувима и даже его интонации. Дауд, мрачно заключил я, уже готов.
– А он знает, что ты прелюбодействуешь с блудницами в склепах, и вообще что ты – дешевый полицейский информатор и притом работаешь на египетскую разведку?
– Да, я ему рассказал, – беззаботно признался Дауд. – То есть про мою работу. Ему это сильно понравилось. Я ведь знаю, что он тоже на кого-то работает. Надеюсь, и мне от их паршивого Моссада перепадет шекель-другой. – Он хихикнул и завертел своим крестом, как пропеллером.
– Но, Дауд, – повторил я, – ты ведь ненавидишь и евреев, и Израиль. На этом поприще ты уже проявил себя дальше некуда. Вечно твердишь о сионистской угрозе.
– Все так, я-ахи, верно говоришь. Я всю жизнь только и делал, что ненавидел евреев – за некоторыми достойными исключениями. А Рувим помог мне понять, что и мусульмане, и евреи, и христиане – все одинаковы. Разница, конечно, есть, но он прав: она ничтожна. Валлах! Каждая из трех великих религий – один из углов треугольника. А в центре, там, где религии пересекаются, треугольник закрашен наиболее густо. Эта тень – наш общий голос. «Изучив тьму и свет по их общему голосу, мы заключаем, что две противоположности едины».
Просто невероятно – Рувим смог обратить Дауда – поистине выдающегося антисиониста – в пламенного сторонника союза между евреями и ближневосточными христианами, поборника мирного сосуществования разных народов и религий. И еще – невероятно, чтобы Рувим сообщил Дауду, пьянице и жалкому полицейскому информатору, о моем интересе к Ковчегу, не поговорив прежде со мной. Я же упоминал Рувиму о предупреждении Любы, что из-за поисков Ковчега у меня будут неприятности с палестинскими экстремистами. А ведь мусульманскую общину в Египте предупредить недолго. Однако теперь было не время выяснять его мотивы.
– Мои научные интересы – это мое личное дело. Я не в восторге от того, что их обсуждают на каждом углу Каира. Рувим просил тебя заняться какими-то делами, связанными с Ковчегом? – спросил я.
– В основном он просил искать для него рукописи. А еще он сказал, что я мог бы тебе помочь, если потребуется. Рувим вроде как считает, что ты в Египте как раз ищешь Ковчег. Беспокоиться тебе нечего – я в египетскую разведку не сообщу. Ну если уж это будет для них очень лакомый кусочек и они хорошо за него отстегнут… А разве есть причина искать Ковчег где-то здесь?
– Коли уж ты спросил, скажу: нет даже особых причин предполагать, что он вообще сохранился, не говоря уж о том, что он в Египте. В том-то и беда. Есть лишь краткое упоминание о Ковчеге в Третьей книге Царств, согласно которой перед вавилонским вторжением его могли увезти в Египет.
– Ну да, как в кино про Индиану Джонса, – заметил Дауд все с той же дурацкой ухмылкой. – Там его хотел найти Гитлер, чтобы покорить весь мир. Упоминание в Третьей книге Царств ближе к исторической правде.
Дауд откинул со лба прядь иссиня-черных волос, взметнув, как обычно, снежный буранчик перхоти, и опять завертел крестом. Демонически скалясь, произнес нараспев:
– «На пятом году царствования Ровоамова, Сусаким, царь Египетский, вышел против Иерусалима и взял сокровища дома Господня и сокровища дома царского и золотые щиты, которые взял Давид от рабов Адраазара, царя Сувского, и внес в Иерусалим. Всё взял; взял и все золотые щиты, которые сделал Соломон».[26]
– Браво, – нехотя сказал я. – То самое место. Фараон, видимо, не разграбил Иерусалим: от него откупились сокровищами Храма. Вполне возможно, что Ковчег увезли как раз тогда. В то же время никаких доказательств нет. Если бы в царствование Ровоама Ковчег отдали египтянам, то это вызвало бы бесконечные стенания, оплакивание и скрежет зубовный. Были бы особые дни траура, посвященные столь трагическому событию. Однако ничего такого нет.
– Вероятно, именем «Сусаким» израильтяне называли египетского фараона Шешонка, – заметил Дауд. – Шешонк Первый – основатель двадцать второй династии. Известно, что он вел успешные боевые действия в Палестине и на Синайском полуострове. Правда, ни в каких египетских источниках о захвате Ковчега не упоминается. А ведь если бы они захватили нечто столь значительное, то непременно бы запечатлели это на одной из стен в Луксоре.
Я его уверенности не разделял. Нельзя же просто так отмахнуться от гипотезы, что Ковчег – что бы он собой ни представлял – увезли в Египет задолго до вавилонского вторжения.
Вечером, перед тем как пойти прогуляться, я позвонил Наки в Оксфорд. В первую же минуту разговора мне стало ясно, что он ничего скрывать не намерен и действовал из самых лучших побуждений. Ведь его любимый девиз: «Свяжи воедино!» Он любил сводить вместе людей, которые ему нравились или казались интересными. Меня и Рувима, Рувима и Дауда. Наки часто так поступал. Если у него имелась скрытая цель, то мне о ней неизвестно. Я знал, что между Рувимом и Наки уже много лет существует какая-то особая связь, но давным-давно оставил попытки узнать подробности. Я нисколько не сомневался, что Наки хорошо ко мне относится. Сейчас он попросил меня передать привет Рувиму, с которым я сегодня собирался поужинать, и повторил свое предупреждение: «Не поддавайся на его уговоры!»
Обед у нас с Рувимом вышел крайне изысканный, в одной из отделанных мрамором современных гостиниц на нильском берегу. Рувим в тот вечер был просто образец светской общительности. Однако он меня сильно огорчил; я понимал, что мои отношения с египетскими друзьями-учеными испорчены.
– За каким чертом ты впутал Дауда? Он мой хороший приятель, и мы давно знакомы – очень давно. Я знаю, что он полоумный, да еще и пьяница. И интересуется только деньгами.
– Думаю, ты сам убедишься – он хороший товарищ и способный помощник, – деловито заявил Рувим. – Он умеет работать сразу в нескольких направлениях и здраво относиться к финансовым вопросам. Умеет – в отличие от тебя – ценить деньги. И тебя может кое-чему научить. Знаешь, почему он хромает?
– Не знаю, – фыркнул я. – Никогда не спрашивал. Не мое дело.
– Дауд заработал хромоту там же, где я – головную боль. Его ранили во время войны Судного дня. Мы сражались в одном и том же месте в одно и то же время. По разные стороны, конечно. Такие события сближают. – Рувим немного помолчал, потом веско произнес: – У меня есть некоторый опыт. И я знаю, что прав. Соглашение, которое мы с ним заключили, изменит всю его жизнь и, вероятно, поможет изменить жизни многих людей.
Рувим рассказал подробно о своем разговоре с Даудом и о его обещании отдавать свободное от работы над диссертацией время поискам древних мусульманских рукописей. Рувим говорил очень убедительно. Что ж, по крайней мере Дауд – человек энергичный, он энтузиаст и превосходно знает все, связанное с Египтом.
Рувим пригласил меня поговорить о Ковчеге. Он боялся, что ему недолго осталось, и хотел привыкнуть к этой мысли. Головные боли участились и стали сильнее. Месяц-два назад Рувим прошел обследование в лондонской клинике и получил не слишком обнадеживающие результаты. В подробности он не вдавался, но ему предстояло серьезно решать вопрос со своим здоровьем. И это его последняя поездка без Клары. Он ей пообещал. Возьмусь ли я за поиски? Рувим сверлил меня острыми, как буравчики, глазами.
– Время настало, – произнес он, – и драгоценная награда близка. Награда не только нам, но и всему Ближнему Востоку. Больше года я работал без устали, действовал как частное лицо, на собственные деньги. Знаешь, что я сделал? Нанял в Израиле с десяток аспирантов на полгода. Они должны были изучить все иудейские тексты – из Библии, Мишны,[27] труды раввинов и каббалистов – и искать намеки на то, что Ковчег сохранился. Они ничего не нашли. И теперь я с уверенностью говорю: в еврейских исторических текстах нет ничего, что помогло бы нам отыскать Ковчег. Я прочел все, что этим ребятам удалось разыскать. Я в тупике. Думаю, я для этого не гожусь. Нужен кто-то с настоящим еврейским носом.