Текст книги "Потерянный Ковчег Завета"

Спустя несколько недель я шел по Старому городу, запасшись лучшим в мире хумусом[10] в прославленном заведении Абу Шукри по соседству с виа Долороза. К своему удивлению, я вдруг увидел Рувима, который так несся мне навстречу, что развевалась одежда. От его ортодоксальности ничего не осталось. На нем вместо привычной одежды были блейзер и галстук от «Гермеса». Окладистая борода превратилась в нечто короткое и щетинистое, а усы исчезли.

Вид у Рувима был перепуганный. Загорелое лицо от напряжения покраснело, дышал он тяжело.

– Быстрее, – сказал он, оглядываясь через плечо. – Пойдем, выпьем где-нибудь кофе. Я тебе расскажу кое-что важное.

Я повел его в небольшое арабское кафе в Мусульманском квартале. Оно затерялось среди небольших переулочков, и там имелся второй этаж, на который вела железная винтовая лестница. Туда мало кто поднимался, кроме молоденьких парочек. Если Рувиму вдруг понадобилось безопасное уединенное место, лучшего не найти.

Я попросил два кофе с кардамоном и жестом предложил Рувиму пройти в верхнюю комнату. Он стал подниматься по лестнице, все еще задыхаясь; я последовал за ним. Место отлично подходило для разговора. Других посетителей не было. Мы уселись на низенькие надушенные диванчики, обтянутые искусно выделанной дамасской тканью. Почти сразу нам подали кофе в маленьких стеклянных чашечках.

– Шукран, – поблагодарил я официанта и попросил его никого к нам не впускать. – В чем, черт побери, дело? – спросил я Рувима. – Вид у тебя – просто ужас.

– И у тебя тоже, – заявил он. – Ты голодовку объявил – или что?

Я объяснил, что много времени провел взаперти – такое с учеными иногда случается.

Рувим понимающе улыбнулся и сказал:

– Да, ты проявил усердие… а я – дурость.

– То есть?

– Помнишь Аниса – торговца, который продал мне йеменскую рукопись про Мухаммеда?

– Прекрасно помню.

– Когда ты сообщил мне, что это подделка, я аннулировал чек. Рукопись, конечно, возвратил, но Анис был не в восторге. Беда в том, что я рассказал ему о своей цели. Ведь я был полностью убежден в подлинности документа, думал с его помощью изменить религиозное и политическое положение на Ближнем Востоке. Разумеется, я попросил Аниса помалкивать. Он отнесся с пониманием, по крайней мере сделал вид. Он, ты знаешь, мусульманин, но не слишком ревностный. Мы с ним не раз выпивали в баре гостиницы «Американская колония». А когда у нас вышла денежная размолвка, он на меня разозлился и, кажется, пустил слух, будто я собираюсь ниспровергнуть ислам. А в Израиле сейчас такое творится, что мне это все нужно как дырка в голове.

Рувим на миг отвернулся.

– Еще он явно наболтал своим друзьям-фундаменталистам, на мою беду, что я ищу Ковчег и связан с «Атерет коаним». И еще я намерен использовать силу Ковчега против палестинцев и мусульман вообще. Я ему рассказывал, как Ковчег описывается в Библии и какой он обладает мощью. Некоторые из этих людей очень суеверны и считают, что у всех евреев есть сверхъестественные способности. Пошли слухи, будто я строю заговор против ислама.

Рувим понизил голос до шепота:

– Все это привело к тому, что ко мне уже стал проявлять интерес «ХАМАС». Ты ведь знаешь – на флаге «ХАМАСа» изображена мечеть Омара. Так вот, говорят, что я, чтобы найти Ковчег, собираюсь раскопать фундамент мечети. – Он растерянно хихикнул. – Хуже и не придумаешь!

«ХАМАС» – аббревиатура названия организации «Харакат аль-мукавама аль-исламийя», то есть «Исламское движение сопротивления». Организовал его несколько лет назад шейх Ахмед Ясин во время первой интифады – восстания палестинцев против израильского господства – длившейся с 1987 по 1993 год. Цель «ХАМАСа» – уничтожение государства Израиль и замена его исламским палестинским государством на всей исторической территории Палестины. Члены «ХАМАСа» вообще евреев, мягко говоря, не жалуют, и у Рувима для опасений были серьезные причины.

Оказывается, Рувим в целях безопасности переехал вместе с Кларой на съемную квартиру в Тель-Авиве, а сегодня заехал в Иерусалим – забрать из дому кое-какие книги. Клара уже ему звонила, умоляла вернуться поскорее. Однако такой заядлый коллекционер, как Рувим, не мог упустить шанс заглянуть в антикварные лавки Христианского квартала. Когда Рувим вышел из какого-то магазина, неся под мышкой пару-тройку рукописей и книг, двое мужчин, по виду – арабов, выхватили у него книги и слегка его припугнули.

– Их интересовали книги. Они хотели проверить, что я затеваю. Думаю, я еще легко отделался.

– Вряд ли они из «ХАМАСа», – сказал я. – В противном случае, если бы «ХАМАС» что-то против тебя имел, ты бы тут не рассиживался и не смаковал бы этот дивный кофе. И вот ведь странно – я недавно услышал от одной знакомой палестинки, что про меня тоже ходят всякие слухи. Наверное, кто-то видел, как ты ко мне приходил. Ты Анису про меня не упоминал?

Рувим растерянно покачал головой и тяжело поднялся. Мы отправились к Яффским воротам, где его дожидался водитель, чтобы доставить обратно в Тель-Авив. В последнюю минуту Рувим вдруг предложил мне поехать с ним.

Иерусалим – самое мое любимое место. Правда, иногда там начинаешь испытывать клаустрофобию, и тогда лучшее противоядие – Тель-Авив. Заняться мне было нечем, да и отдохнуть не мешало – и я забрался в удобный синий пятисотый «мерседес».

Приключение в Христианском квартале, похоже, не прошло для Рувима даром: началась головная боль; из-за небольшого ранения, полученного на войне Судного дня, его часто мучают головные боли. Рувим потер висок, проглотил пригоршню таблеток и через несколько минут уже спал. А я, утопая в роскошном кожаном кресле, наслаждался видом лесов Иудеи.

Я размышлял о Ковчеге, который тысячи лет назад, во времена древних иудейских войн с местным населением, не раз возили этим путем.

Задумавшись о том, как он мог бы повлиять на теперешние военные конфликты, я тоже задремал и проснулся, только когда выключился мотор. Автомобиль стоял перед подъездом роскошного дома на улице Дизенгоф, в котором жил Рувим.

Клара ушла к друзьям, у горничной был выходной, так что мы оказались предоставлены сами себе.

Рувим принял душ и переоделся в джинсы и белую футболку.

– А как же твоя ортодоксальная одежда? – полюбопытствовал я.

– Когда в мире дела идут, как сейчас, незачем торчать, словно заноза в пальце. С моим шнобелем, – он дотронулся до носа, – и так всякий видит, что я еврей, так чего ради лишний раз напоминать всем о том, о чем Бог и так сказал? Клара уговорила меня носить что-нибудь более нейтральное, хотя бы некоторое время.

– А как твои поиски, Рувим? – мягко спросил я.

– Вот как раз о них я и хотел поговорить. Мне нужна твоя помощь. Я прочел все, что можно, и мне кое-кто помогал. Некоторый прогресс таки есть. Но теперь я понимаю: дело обстоит не так просто, как казалось поначалу. Я перестал понимать, что такое вообще этот Ковчег. Я уже и не знаю, что, собственно, ищу. С одной стороны, Ковчег, вероятно, – своего рода оружие. С другой – для него часто устраивали целые процессии с трубами и тимпанами. Ко всему прочему, он еще престол Всевышнего и его же подставка для ног. Все это, конечно, очень хорошо, но что же такое Ковчег? Тут у нас большой знак вопроса.

Мой друг казался усталым и взволнованным. В идее отыскать Ковчег он явно начал разочаровываться. Чем больше Рувим изучал этот вопрос, тем меньше понимал, о чем вообще идет речь.

Отыскать Ковчег, стало быть, нелегко. Однако при хороших капиталовложениях, не унимался Рувим, и при правильной постановке дела – вполне возможно. Он продолжал твердить о финансировании долгосрочного проекта поисков, потом снова погружался в смутную, запутанную историю Ковчега. При этом Рувим характерным жестом потирал голову; видно, его опять донимала головная боль.

Со странным выражением лица, двигаясь, как лунатик, Рувим вышел из комнаты и пропадал почти полчаса. Я только слышал, как он пространно что-то объяснял на иврите кому-то по телефону. Потом вернулся, неся поднос с едой: хлеб, оливки, соленая и маринованная селедка, пикули, «джибне» – козий сыр по-арабски – и хумус, который я купил у Абу-Шукри и положил Рувиму в холодильник, и бутылка голанского вина. Рувим открыл вино, налил нам обоим и, бурча, что не надо бы ему пить с паршивым необрезанным гоем, опустошил свой бокал. Несколько минут он молча ел и, казалось, обрел прежнее самообладание.

Стояла теплая, невыносимо влажная ночь. Одежда моя годилась для Иерусалима, но никак не для Тель-Авива. Я принял душ, а кожа все равно была липкой, по спине струился пот.

– Давай выйдем, снаружи хоть ветерок, – предложил Рувим и повел меня на крытую террасу, откуда виднелись огни эспланады, а за ними – темная пустота моря. – Я разговаривал с равви Гетцем из «Атерет коаним», – сообщил Рувим. – Он, правда, не утверждает, что видел Ковчег или нашел его убежище, но в глубине души верит, что Ковчег может быть спрятан в каком-нибудь тайнике под Храмовой горой. Хотя он не хуже нас знает: по всей этой территории, по крайней мере со времен римлян, постоянно ведутся раскопки. Я начинаю сомневаться, что Ковчег вообще тут. Если его спрятали здесь, то почему тамплиеры, которым никто не препятствовал, у которых были неограниченные людские ресурсы и которые много лет занимались тут поисками, ничего не нашли? А теперь все раскопки запрещены правительством. Когда в последний раз Гетц и его люди копались в основании горы, мусульмане наверху услышали шум, доносившийся снизу через резервуар; они побежали посмотреть, что случилось. Ну а какой потом поднялся переполох, ты знаешь. Туннель закрыли армированным бетоном. Теперь ни на какие раскопки в Иерусалиме меня не заманишь. Особенно после того, что я слышал о «ХАМАСе».

– Понимаю, – сочувственно кивнул я, – и в любом случае – в Иерусалиме Ковчег ищет уйма народу, они уже друг о друга спотыкаются. К тому же нет ни малейших доказательств, что он вообще там.

– Именно, – уныло согласился Рувим. – Гетц провел внизу несколько недель, пока его не обнаружили. И кроме многочисленных следов предыдущих раскопок, его люди почти ничего не нашли. Думаю, это тупик… Пару дней назад, – продолжил он, – я читал Талмуд и дошел до места в трактате «Шекалим»,[11] где говорится о священнике, который заметил, что один из камней в полу Храма формой отличается от других. Он предположил, что так помечено место, где спрятан Ковчег, и хотел поделиться наблюдением с другим священником, но тут же был поражен насмерть. Этот рассказ задел меня за живое. – Рувим рассмеялся. – Я не боюсь умереть на месте, но начинаю подумывать – а не поискать ли где-нибудь еще? Мы не так давно говорили, что Ковчег могли увезти в Египет. Может, нужно поискать там? Может, ты его поищешь?

Рувим вопросительно смотрел на меня. Я уже некоторое время только и мечтал принять более активное участие в поисках. Его одержимость захватывала и меня. Теперь, когда мы пришли к выводу, что Ковчег не в Иерусалиме, мне не терпелось поискать где-нибудь в другом месте. Мысль устроить экспедицию в Египет показалась очень заманчивой. Но, глядя на далекий берег, я размышлял – нужно ли в самом деле отправляться неведомо куда на поиски незнамо чего? Неужели я – британский гой – и вправду хочу рыскать по египетским пустыням в поисках еврейского грааля?

– Не знаю, Рувим. Отправиться на поиски Ковчега в Египет? Мне нужно сперва решить, кто я – ученый или авантюрист?..

– Одно другому не мешает, – заявил Рувим. – Многие следы ведут в Египет – это следует и из твоих же рассказов… и из других сведений. Если хорошо подумаешь, может, что-то и надумаешь.

Рувим ушел в дом, потом вернулся и аккуратно поставил на стол маленькую коробочку, обтянутую бархатом.

– Открой, – предложил он.

Внутри лежали три увесистых алмаза.

– Вот – для первого этапа, на тот случай, если что-то понадобится. Наша войсковая касса! Это только для начала.

Я отодвинул коробочку. Мне не нужны были его деньги. И в последующие годы – мне приятно об этом вспоминать! – хоть и случались всякие непредвиденные события, но я упорно отказывался брать деньги для себя лично.

– Непрактичный ты человек, – вздохнул Рувим. – Вряд ли ты чего-нибудь добьешься, если не изменишь отношения к деньгам. Ну, раз они тебя не прельщают, попробуем по-другому.

На столе лежала стопка старых еврейских книг в кожаных переплетах. Рувим вынул из одной листок и насмешливо-официальным жестом протянул мне.

На листке было несколько строк на еврейском языке – отрывок из стихотворения Иегуды Галеви, еврейского поэта двенадцатого века, жившего в Испании:

И я пойду путем Ковчега Завета,

Пока не вкушу пыли пристанища его,

И будет она слаще меда.

Знал Рувим, чем зацепить мою кельтскую душу. Эти строки исполнены вдохновляющей красоты. И конечно, что может быть заманчивее, чем отыскать предмет, который несколько тысячелетий не перестает волновать людское воображение?

4

ГОРОД МЕРТВЫХ

– Валлах, тут и есть тайник, эфенди! Сюда спрятали Ковчег!

Я понятия не имел, о чем толкует Дауд Лабиб – мой слегка тронутый и нервозный приятель. Вот уже несколько минут я размышлял о том, что интерес к Ковчегу за последние годы изменил всю мою жизнь. Сомневаться в этом не приходится, поскольку именно благодаря Ковчегу я оказался сегодня, весной 1994 года, в Египте, в Каире, окончательно уступив просьбам Рувима выяснить побольше о предмете, за которым в мире охотятся как ни за каким другим. Все, что раньше меня от этого удерживало, было забыто.

В Египет меня привели две основные причины. Во-первых, я собирался изучить древние легенды, гласящие, что Ковчег привезли сюда задолго до разрушения первого Храма. Во-вторых, мне хотелось исследовать условия исхода евреев из египетского рабства. На прошлой неделе я стоял в тени пирамид, которые помогали возводить евреи, ходил по полям, где они собирали солому и глину для кирпичей.

Независимо от того, что такое Ковчег – а я до сих пор пребывал на этот счет в глубоком неведении, – здесь, на земле фараонов, началось его существование, во всяком случае, теоретически. Мне хотелось почувствовать, увидеть и понять причины, которые привели к его созданию. Но понимание мне пока не давалось.

На следующий день я собирался отправиться на время в Англию, назад к затворнической жизни, к библиотечным исследованиям. Однако, вернувшись в Египет, я намеревался изучить древнеегипетские предметы в Каирском музее, похожие, так или иначе, на Ковчег.

Мой низкорослый приятель шагал впереди. Глядя на него сверху вниз, я вдруг не к месту удивился: как это его на редкость маленькая головка ухитряется производить такое непропорционально большое количество перхоти – казалось, что черную синтетическую рубашку Дауда украшает горностаевый воротник.

Этим утром Дауд, желая показать свои любимые места в Каире, вытащил меня из архива, где я проводил большую часть времени. Дауд – копт, представитель коптского христианского меньшинства, живет в пригороде Каира, но родом из Кифта – города на юге Египта, сыгравшего немалую роль в истории коптов.

Слово «копт» заимствовано из греческого языка и означает всего лишь «египтянин» – об этом факте ни один копт не замедлит упомянуть. Официальный язык богослужения – коптский; он произошел от древнеегипетского. По-коптски уже никто не говорит; христианское меньшинство общается, как и мусульманское большинство, на арабском. Сами копты считают себя наследниками великой цивилизации Древнего Египта.

Сейчас Дауд с гордостью указывал на здание в стороне от пыльной дороги, по которой мы шагали.

Его темные глаза горели от возбуждения.

– Здесь спрятан Ковчег! – повторил он, делая резкий жест правой рукой.

Таких, как Дауд, я больше в Египте не встречал. Человек с блестящим образованием, ученый, работающий над докторской диссертацией, посвященной древним коптским рукописям, он назойливо выставлял свою утомительную эксцентричность, свое «я» – словно шелковый стяг.

– Вот где его спрятали! – ревел Дауд, показывая на вывеску, гласившую, что здесь находится синагога Бен Эзра.

Мне никогда не доводилось слышать о какой-либо связи между Ковчегом и этой синагогой. Синагогу Бен Эзра знают во всем мире – здесь, в одном из старых хранилищ, обнаружили самое важное в мире собрание средневековых документов. Мне хотелось узнать, что в документах Каирской генизы говорится о Ковчеге – и говорится ли вообще. Заниматься этим я планировал не здесь и не сейчас, ведь документы еще в девятнадцатом веке развезли по библиотекам западных университетов. Насколько я знал, нет никаких оснований предполагать, что Ковчег спрятан здесь.

– О чем ты, маленький нервный копт? С чего ты заговорил про Ковчег? Это место никогда в связи с ним не упоминалось.

На самом деле Дауд меня слегка заинтриговал. Я не упоминал ему о своем интересе к Ковчегу. Мы с ним близкие друзья и всегда друг другу доверяли, но как-то раз по пьяному делу он похвалился, что работает в Мубахат аль-Давла (Главном управлении расследований в области государственной безопасности), и с тех пор, прежде чем ему о чем-нибудь рассказать, я сначала хорошо подумаю. В Египте, полном политических и религиозных распрей, Ковчег не та вещь, о которой можно трубить в обществе таких, как Дауд.

Откуда же он узнал о моем увлечении? Спина у меня вдруг сделалась неприятно липкой. Я вопросительно смотрел на приятеля.

– Ну ты знаешь, я-ахи:[12] корзина – в ней лежал Моисей в тростниках. Тростниковая корзина.

И он стал цитировать наизусть – монотонно напевая и делая рукой волнообразные движения, словно размахивая кадильницей:

– «Тогда фараон всему народу своему повелел, говоря: всякого новорожденного сына бросайте в реку, а всякую дочь оставляйте в живых. Некто из племени Левиина пошел и взял себе жену из того же племени. Жена зачала и родила сына и, видя, что он очень красив, скрывала его три месяца; но не могши долее скрывать его, взяла корзинку из тростника и осмолила ее асфальтом и смолою и, положив в нее младенца, поставила в тростнике у берега реки».[13]

В еврейских текстах Библии обычная корзина, в которой мать спрятала Моисея, обозначается словом «тева», но переводят его как «ковчег». Я облегченно вздохнул. Дауду неизвестно об истинной причине моего пребывания в Египте. Конечно, мне знакомо древнее предание о том, как Моисея из колена Левиина оставили где-то в этих местах, в тростниках, положив в плавучую корзину, наподобие миниатюрной плетеной лодки. Тростники – это стебли папируса, который больше пяти тысяч лет назад использовали для изготовления бумаги и которого до сих пор полно на берегах Нила.

Закончив цитировать, мой приятель перекрестился, поклонился и что-то пробормотал себе под нос. Повернув ко мне рябое костлявое лицо, Дауд улыбнулся и потрогал висевший у него поверх рубашки большой золотой крест.

Перекрестился он как-то театрально, небрежно, словно какой-нибудь распущенный итальянский прелат. И я, как какой-нибудь распущенный итальянский прелат, не придал его жесту никакого значения.

Дауд начал разочаровываться в религии, когда учился в американском теологическом колледже. К тому времени как Дауд получил степень магистра в каком-то английском университете, он потерял веру окончательно. Он любил цитировать Габриэля Гарсия Маркеса: «Неверие устойчивей веры, потому что его поддерживает разум». Итак, Дауд больше не верил в Бога, но гордился замечательным знанием Библии; он помнил наизусть огромные куски и мог цитировать их на коптском, арабском и английском. По причинам, которые я не сразу понял, мой приятель всегда носил черные священнические рубашки и большой золотой крест на металлической цепочке.

Несмотря на чрезмерную эксцентричность, в одном Дауд точно соответствовал египетским обычаям – он был противником всего, что предпринимало государство израильтян (название «Израиль» он не употреблял и упрямо называл его «сборище сионистов»); враждебность его распространялась на всех евреев современности, за исключением Эйнштейна и братьев Маркс.[14]