Текст книги "Взгляд Медузы"

Автор книги: Торкиль Дамхауг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)

11
Суббота, 29 сентября

Аксель проснулся в шесть часов. Он не должен был дежурить в эти выходные и мог бы спать сколько угодно. Но он чувствовал себя отдохнувшим и спустил ноги на пол. Через несколько минут он уже бежал по лесной рощице, прочь от проселочной дороги. Едва светало, смутные силуэты деревьев сливались в нечеткий абрис. Но уже было понятно, что этот осенний денек выдастся погожим.

В половине восьмого он накрыл стол для завтрака. Сидел на кухне, свежий после душа, в трусах и футболке, с кофе, апельсиновым соком, и листал газету «Афтенпостен» с конца к началу, быстро проскочил спортивные страницы, помедленнее – экономический раздел. Цены на нефть упали, и для тех, чьи деньги были вложены в нефтяные акции, новости в основном были неблагоприятными. Однако, пока на Ближнем Востоке идут войны и свирепствует террор, уровень цен не сможет упасть слишком значительно. Они вложили в нефтяной фонд кое-какие средства, но не так много, чтобы эта проблема сильно занимала Акселя. Он начал просматривать новости. На улице Русенкрантс-гате мужчине угрожали ножом; в лесопарке Нурмарка пропала женщина; цены на электричество постепенно снижаются благодаря тому количеству осадков, что обрушились на страну в начале осени.

Он услышал, как кто-то прошмыгнул в туалет, потом по коридору прошлепали босые ноги. На кухню всунулась голова Марлен.

– Ну и соня, – пожурил он ее, откладывая газету в сторону, – день-то давно начался.

Она стояла в дверях, щуря глазки, в розовенькой ночнушке с крокодилом на груди.

– Вечно ты хвастаешься тем, что так рано встаешь.

Он засмеялся:

– Будешь яйцо с булочкой или мюсли?

Марлен выпятила губку, села за стол и задумалась.

– Яйцо, – решила она.

Он намазал кусок булки тресковой икрой из тюбика, повернулся к ней и жестом фокусника извлек у нее из уха яйцо.

Дочь отпрянула, хмуро уставясь в окно; деревья за стеклом все еще окутывала серая дымка.

– Не с той ноги встала? – выдвинул он версию.

Она обернулась к нему, снисходительно вздохнула:

– Папа, у каждого есть право быть не в настроении по утрам. Полчаса, по крайней мере.

– Несомненно, – согласился он. – Это, пожалуй, относится к правам человека.

– А что было раньше – курица или яйцо? – спросила она.

– Яйцо?

– Неправильно. Бог ведь не откладывает яйца.

Аксель приоткрыл дверь в спальню Тома, удивился: сын все-таки ночевал дома. Его было едва видно в темноте; он тяжело дышал, закутавшись в одеяло и отвернувшись лицом к стене Воздух в комнате был спертый и отдавал дымом. Аксель взял со спинки стула небрежно брошенную рубашку, принюхался. Он не раз видел, как некоторые из ребят, с которыми обычно тусовался сын, сидели на полянке позади торгового центра с сигаретой, но Том утверждал, что не занимается «ничем таким». Аксель открыл окно, постоял возле постели сына, решил дать парнишке поспать еще.

А сам пока поднялся на чердак. Он и так уж слишком долго оттягивал разборку сваленных там вещей. Он разложил по кучкам спортивное снаряжение, из которого выросли дети, и одежду, которую он больше не носит. Эти костюмы и рубашки самому ему казались вполне еще приличными, но Бия забраковала как старомодныеи запрещала ему надевать. За долгие годы Армия спасения неплохо заработала на ее эстетической привередливости.

В самом дальнем углу чердака, за пустыми чемоданами и тюками с зимней одеждой, стоял старый шкафчик красного дерева. Ключ от него висел на крючке под потолком. Впервые за несколько лет он воспользовался этим ключом. На двух верхних полках были сложены те немногие вещи, которые остались у него от отца. Форменная фуражка. Воинские регалии. Два пистолета – испанский, бывший в ходу во время гражданской войны, и люгер, конфискованный у немцев, разоруженных в последние дни перед капитуляцией.

Была еще коробка с кипой писем – Торстейн Гленне получил их от друзей, вместе с которыми он сидел в концлагере Грини. Он читал их все Акселю. Несколько раз и Бреде тоже, но главным образом Акселю, чтобы тот знал, что «свобода дается не даром». Вместе с письмами в коробке хранились и карты.

Летними вечерами, после того как полковник Гленне вдоволь насидится перед печкой на террасе со своим виски и своими солеными палочками, удавалось, бывало, уговорить его подняться сюда и достать из коробки эти карты, на которых были обозначены тайные маршруты и укрытия. «Этого я вам, ребята, не должен был бы показывать», – ворчал он, хотя с тех пор, как немцы капитулировали, прошло уже двадцать пять лет. – «Я могу случайно выболтать вещи, которые я жизнью поклялся никогда не выдавать». Но все же он без лишних экивоков описывал домики в приграничных краях, где они прятались после диверсий. После того как они взрывали фабрики, перерезали телефонные провода, помогали перебираться в Швецию беженцам. Это могли быть еврейские дети, раскрытые участники Сопротивления, да и просто чудаки, которые вдруг впадали в панику и спешили убраться, хотя немцы вовсе и не охотились за ними. Отец обозначал крестиками места сбора, пунктирными линиями рисовал на картах маршруты перехода границы, обводил в кружок потайные укрытия и явки. А потом Аксель и Бреде играли, будто они беженцы и проводники через границу или что они борцы Сопротивления, устраивающие смертельно опасные акции саботажа. Они останавливали «Блюхера» в Дрёбакском проливе и охотились за «Бисмарком» и «Тирпицем» в узких фьордах. Но больше всего им нравилось взрывать завод по производству тяжелой воды в Веморке. Им удавалось поджечь фитиль в самый последний момент, как раз перед тем, как Гитлеру оставалось совсем немного для создания атомной бомбы: ему не хватало только нескольких литров этой воды. Братья Гленне все ему испортили. Гитлер бушевал, он ненавидел их больше всех на свете и отправил в Норвегию самых страшных эсэсовцев, чтобы их схватить. Тогда близнецы бежали в лес и прятались в тех укрытиях, о которых рассказал им отец. Они перебегали из одного в другое, а за ними по пятам гнались патрули с собаками, так близко, что им слышны были собачий лай и отдаваемые на немецком, самом ужасном из всех языков, команды. Но если одного из них и удавалось схватить, то второй всегда ускользал, потому что оба они поклялись скорее погибнуть, чем выдать брата.

Бреде так возбуждался от этих игр, что не мог потом заснуть всю ночь. Иногда ему приходило в голову разбудить Акселя, чтобы подтвердить верность этому договору: «Ты никогда меня не выдашь. Я никогда не выдам тебя».

Даже когда они не играли, Аксель чувствовал, что он в ответе за брата, что никто другой не сможет справиться с ним. Всякий раз, как Бреде устраивал какую-нибудь каверзу, родители заводили разговор о том, что оставлять его дальше дома просто невозможно. Аксель понимал, что это пустые угрозы, просто чтобы заставить Бреде образумиться; он и помыслить не мог, что они действительно могут так поступить… Но Бреде был не в состоянии образумиться. Через неделю после того, как был застрелен Балдер, Бреде отослали прочь.

Они сидели с Марлен на диване и играли в компьютерную игру «Праздник в джунглях», когда около половины двенадцатого появилась Бия. Она остановилась в дверях гостиной, разглядывая их. Аксель все еще был в трусах и футболке, Марлен – в ночной рубашке.

– Так вот вы где!

– Не мешай, мама, не видишь разве, мы работаем?

– Ах вот оно что, теперь это так называется!

– А ты не знаешь разве, что игра для детей – это то же самое, что для взрослых работа?

– Ну да, ты права, наверное. А как же с папой, он-то не ребенок – во всяком случае, не совсем?

– Папа отдыхает, это только я работаю.

Бия встала позади них и некоторое время следила за тем, что происходит на экране. Потом она наклонилась и обняла их, обоих сразу, прижалась к каждому щекой – к одному левой, к другой правой. Аксель закинул руку назад и забрался Бии под халат, под которым у нее все еще ничего не было.

– Ну ты хорош! – прошептала она ему на ухо.

– Прекратите шептаться! – запротестовала Марлен.

– Я только сказала твоему отцу, что он хорош.

– Ты ему мешаешь, – пожаловалась дочь, – смотри, он сейчас из-за тебя жизнь потерял. Очень ему от этого хорошо?

Бия послушалась и ушла на кухню. Оттуда она крикнула:

– Ты газету читал, Аксель?

– По диагонали.

Она, встревоженная, вышла к ним с развернутой газетой:

– Ты видел, женщина пропала в лесопарке!

Он все еще сражался с пультом управления.

– Ты знаешь, кто она? – спросила Бия. – Хильда Паульсен, мой физиотерапевт.

Только теперь до него дошло, он поднялся с дивана и подошел к ней.

Сощурив глаза, Аксель прочел заголовок, на который показывала жена.

Он позвонил на номер дежурного в полиции. Объяснил, по какому поводу звонит. К телефону пригласили женщину, говорившую на ставангерском диалекте. К тому же голос у нее был необыкновенно громкий.

– В какое время вы встретили ее?

Аксель задумался. Он добрался до озера Бланк-ванн около половины пятого. С учетом спущенной камеры ему понадобилось что-нибудь около двадцати минут, чтобы спуститься к Уллевол-сетеру. На часы он посмотрел, только когда добрался до озера Согнс-ванн, и это было уже в четверть седьмого.

– И как она вам показалась? Я имею в виду, в каком настроении она была?

Аксель отодвинул трубку подальше от уха:

– Да ничего особенного, в хорошем настроении.

Он понял, чего от него добивается женщина из полиции, но трудно было поверить, что исчезновение было как-то связано с душевным состоянием пропавшей. Женщина была в спортивном костюме и с палками для ходьбы. Она остановилась, чтобы поговорить с ним об общем пациенте. Она думала о пожилом человеке с болями в спине, а не о самоубийстве.

12
Понедельник, 1 октября

Рита разлила кофе по чашкам.

– Она собиралась на прогулку в лесопарк, – сказала она, нарезая бисквитный тортик, испеченный дома на выходных. – А после этого ее никто не видел.

Каждую пятницу, а иногда и по понедельникам Рита приносила на обед какое-нибудь домашнее угощеньице, и уже не раз Ингер Беата заводила с Акселем разговор о том, как бы это сказать Рите, не обидев ее, что они больше не в состоянии объедаться пирогами. Аксель от души посмеялся над ее озабоченностью и предложил каждому полагаться на собственную изобретательность.

– А кто-нибудь из вас знает, кто она?

– А почему мы должны это знать? – спросила Ингер Беата, рот которой был набит салатом.

Аксель знал, что она хотела обсудить с ним ведение одного своего пациента. Но она, конечно, не захочет этого делать в присутствии студентки. Придется ему заглянуть к ней в конце рабочего дня.

– Вы оба с ней знакомы.

Ингер Беата бросила взгляд на Акселя, тот отвел глаза.

– Ну давай же, Рита, не тяни! – раздраженно сказала она.

– Хильда Паульсен, физиотерапевт из центра на Майурстюа.

– Да не может быть! – воскликнула Ингер Беата.

Рита, поглядывая то на одного, то на другую, протянула им блюдо с бисквитом.

– В полиции считают, что ее убили.

Аксель резко повернулся к ней:

– А ты откуда знаешь?

– У одной моей подруги дочка работает в «ВГ» [8]8
  «Верденс Ганг» (Verdens Gang) – «Ход вещей» (норв.), популярная центральная газета.


[Закрыть]. Они там все про это знают. В полиции думают, что, наверное, Хильда Паульсен встретила кого-то на прогулке или что кто-то караулил ее в лесу.

Она вздрогнула, и блюдо с бисквитом чуть не опрокинулось на стол.

Ближе к четырем в кабинет к Акселю зашла Мириам:

– Я закончила заполнять карточки.

Он молча продолжал работать.

– Я насчет женщины, на машину которой наехали сзади, – напомнила девушка. – Нет ли у нее хлыстовой травмы шейного отдела?

– Я посмотрю сегодня.

Она не уходила:

– Вы такой задумчивый сегодня…

Он убрал волосы со лба и только после этого поднял взгляд от бумаг и посмотрел на нее:

– Входи, садись.

Она прикрыла дверь.

– Мне жаль, если вы… – начала она, – о чем мы в среду разговаривали.

Глаза у нее были даже больше, чем ему помнилось, или, может, это она их подкрасила так удачно. Под белым халатом на ней была надета маечка. В том месте, где выпирали грудки, маечку украшали большие блестящие буквы.

– У тебя какое-то тайное послание на груди? – спросил Аксель, не удержавшись от улыбки.

Она покраснела и запахнула халат:

– Это мне подруга на день рождения подарила. У меня других стираных маек не оставалось.

– Дай-ка взглянуть, – попросил он.

Поколебавшись, она распахнула халат. Он неторопливо разглядывал витиеватую надпись.

– М-и-р-и-а-м, – прочел он вслух. – Вот сегодня у меня есть время, Мириам. Я имею в виду, зайти выпить чашечку кофе.

Сидя рядом с девушкой на заднем сиденье такси, Аксель сказал:

– Ты права, сегодня мне действительно есть о чем задуматься.

Он откинулся на мягкую спинку:

– Женщину, которую не могут найти, я встретил в тот самый день, когда она пропала. Может статься, я последний, кто видел ее в живых.

Больше он ничего не стал говорить, пока не уселся поудобнее на диване в квартире Мириам. В гостиной было выделено место для плиты и кухонных принадлежностей, а в одном углу устроена ниша, где, предположил он, стояла ее кровать.

Пока она расставляла чашки и блюдечки, Аксель рассказал о том, как встретил в лесу пропавшую женщину. Ему почему-то казалось важным передать их разговор слово в слово, как он ему запомнился. Упомянул он и о чем тогда подумал, что не каждая женщина осмелится вечером гулять по лесу в одиночку, и по завершении своей прогулки.

Мириам разлила по чашкам кофе из френч-пресса. Он пригубил. На вкус, скорее всего, «Ява» из синей упаковки.

– Вкусный кофе! А ведь я знаток по этой части.

Ее мысли явно все еще были заняты тем, что она только что услышала.

– А вот перед тем, как вы встретились, – сказала она, опустившись на стул с другой стороны стола, – вы ведь купались в озерце в дальнем уголке лесопарка и нашли шалаш из веток?

– Не знаю даже, чего это я расселся тут и разглагольствую, Мириам!

– Вы не подумайте, что мне ваши разговоры могут наскучить.

Ее действительно интересовали даже мельчайшие подробности. Ее вопросы придавали всему особую значимость, которой он сам вначале не разглядел. И он тут же представил себе, как он мог бы взять ее с собой туда. К озеру и к шалашу. Ему пришлась по вкусу мысль прогуляться по лесу вместе с ней. Аксель чуть было не предложил ей это, но удержался. Вместо этого он заговорил о том, что ждет его дома и к чему он скоро должен будет вернуться. Об уроках верховой езды и футбольных тренировках, о совместных трапезах за обеденным столом. О Марлен и о Томе, о Даниэле, который уехал учиться в Нью-Йорк, и о Бии, пишущей статьи в модный журнал, в котором раньше она работала редактором. Он рассказывал все это, чтобы снять то напряжение, которое постепенно стало ощущаться между ними; вроде бы помогло.

– Ты из тех, кому люди раскрывают свою душу, Мириам. Знаешь ли ты это? Если бы ты работала в полиции, тебе наверняка пришлось бы выслушать немало признаний.

Она отвернулась и взглянула в окно:

– Так со мной было всегда. Истории, которые мне довелось услышать, продолжают жить у меня в душе. Бывает, я еще долго сижу и вспоминаю их, когда человек уже ушел от меня.

– Как же ты сможешь работать врачом? Нельзя же носить в себе все это – такого не выдержать!

Она подула на кофе и отпила глоток.

– Придется мне научиться жить с этим. Научиться возводить стену между собой и людьми. Мне кажется, у меня уже немного получается.

– Я, во всяком случае, не стану больше грузить тебя рассказами об этой истории. – Он отставил чашку в сторону и поднялся.

Он остановился возле стула, на котором она сидела. Мириам запрокинула голову. На ее лицо падал сероватый свет из чердачного окошка. Зеленоватых крапинок, которые он раньше заметил у нее в глазах, сейчас не было видно. Аксель впервые ощутил, что за ее спокойствием скрывалось и что-то иное. Пожалуй, почувствовал это сразу, когда она впервые пришла в клинику… А он не задал ей ни одного вопроса о ее жизни. Надо было постараться избежать таких разговоров, которые могли бы привести к ее превращению в нечто большее, чем юная студентка, с которой он будет общаться несколько осенних недель перед тем, как она навсегда исчезнет из его жизни. Аксель чувствовал, что снова может контролировать ситуацию, и не хотел утратить этого ощущения. Все же спросил:

– Случилось что-нибудь?

Она отвела глаза.

– Я должна признаться кое в чем, Аксель, – ответила она после минутной заминки. – Я ведь не случайно оказалась на практике в вашей клинике. Я поменялась с другим студентом. Когда вы читали нам лекции весной, я каждый день старалась поймать вас в перемену. А потом я думала о вас. И мне почему-то казалось, что и вы обо мне думаете, – такая вот глупость. Но вы меня даже не вспомнили, когда я в первый день практики пришла к вам в кабинет.

– Зачем тебе это было нужно? – спросил он.

– Мне нужно было снова с вами поговорить.

– Поговорить?

Он дотронулся до ее плеча. Мириам прильнула к нему:

– Мне кажется, я этого хотела.

Нижняя губа у нее слегка оттопыривалась. Он наклонился и поцеловал эту губку:

– А теперь мне пора.

Он поднял ее со стула. Узкие брюки плотно обтягивали ее бедра. Его рука скользнула ей под пояс. Она привстала на цыпочки и прижалась губами к его шее.

– Не надо, Мириам.

– Ну ладно, – пробормотала она, – не надо так не надо.

13

После вечерней службы отец Раймонд остался в костеле. Ему предстояло принять исповедь, и он не стал гасить свечи. В эти минуты, пока он сидел вот так, ждал и вслушивался в пространство большее, чем земное, его душу наполнял покой. Он мог в такие моменты слиться с тишиной. Звуки уличного движения едва доносились извне. Наконец отворились двери. Он тотчас же узнал фигуру, приближавшуюся к нему по центральному проходу.

– Доброго вечера! – с шутливой торжественностью вымолвил он. – Вот так сюрприз!

Молодая женщина схватила протянутую ей Руку:

– Я не отниму у вас много времени, отец Раймонд.

Он замотал головой:

– Милая Мириам, знала бы ты, как я рад тебя видеть! Ты же месяцами не показываешься.

Он проводил ее к небольшому закутку рядом с ризницей, указал рукой на скамью рядом у двери. Сам сел на стул напротив.

– Я так часто думаю о тебе, – сказал отец Раймонд. – Вот и сегодня тоже думал.

И осознал вдруг, что то же самое было и накануне, и утром, когда он пришел в свои покои. Он думал о ней, вставляя ключ от двери в замочную скважину. Он думал о ней потому, что она явилась ему во сне, увиденном этой ночью. Но этого он не сказал, просто спросил, как идут дела с учебой. Мириам отвечала как-то рассеянно, и это удивило его, потому что обычно она подробно рассказывала о том, чем занималась.

Он положил ногу на ногу и откинулся назад, разглядывая ее. Именно ее лицо – вот что больше всего завораживало его в ней. Видеть перед собой красивое лицо – это всегда действовало на него позитивно. Как хорошее вино или как изящно изложенный текст. Но в лице Мириам было нечто большее. Оно наводило его на мысль, к которой он и так часто возвращался.

Ее высказал один философ, который, как ни странно, был родом из ее страны [9]9
  Имеется в виду Эммануэль Левинас (1906–1995) – французский философ еврейского происхождения, родом из Литвы.


[Закрыть]и на изучение трудов которого отец Раймонд потратил годы своей жизни. «Его печать в лице Другого».

– Я встретила одного человека, – сказала Мириам.

Он довольствовался тем, что пару раз кивнул, и потянул паузу ровно столько, чтобы ей не осталось ничего иного, как продолжить.

– Одного мужчину.

Это он и так понял. Он начал легонько раскачиваться взад и вперед на стуле, как если бы старался прогнать все прочие мысли, что могли занимать и отвлекать его.

– Ты это так сказала, словно сама не рада.

Разом куда-то улетучилось дурное настроение, что не давало ему покоя весь вечер, напротив, он чувствовал, как внутри ширится и растет некая тихая радость. Девушке было трудно. Она пришла к нему. Некоторое время тому назад она уже приходила к нему, чтобы поговорить о мужчине. Она тогда хотела порвать с тем человеком, но ей было его жалко, и она чувствовала, что не в состоянии причинить ему еще большую боль.

– А давно ты повстречала его… этого, нового? – осторожно поинтересовался отец Раймонд.

– Сегодня как раз будет неделя.

Он открыл рот, чтобы сказать что-нибудь.

– Я знаю, может показаться, что мы совсем мало знакомы, – поторопилась она добавить, – но кажется, будто я знала его всегда. Не знаю, как это объяснить.

– Ну же, ты так хорошо умеешь все объяснять, – подбодрил ее пастор.

Она долго смотрела на него.

– Мы не сможем продолжать встречаться… Он старше меня на семнадцать лет.

– Вот как.

– Он женат, и у него трое детей. Вот и рассказала. Если вы теперь прогоните меня, я это пойму.

Губы отца Раймонда тронула улыбка.

– Не думал, что ты такого плохого обо мне мнения.

Она рассказала много чего еще. И все же у него возникло ощущение, что чего-то она недоговаривает. Что-то мучило ее: она казалась даже напуганной, но он не стал на нее давить. Когда она замолчала, он спросил:

– Может ли человек обрести счастье вместе с другим человеком, если это счастье будет построено на разрушенной жизни других людей?

– Думаю, что нет, святой отец.

Он кашлянул:

– Как далеко зашли ваши отношения?

– Мы с ним немножко пообщались еще до каникул, когда он читал у нас лекции. Я думала о нем все лето. Я думала, что если мне удастся снова с ним встретиться, то эти мысли отпустят меня, но стало только хуже.

– Так, значит, вы с ним не… – начал пастор. – Он тебя ни к чему не принуждает?

– Это все я затеяла, – решительно ответила она. – Я это заранее спланировала.

Отец Раймонд был с ней знаком все те шесть лет, что она жила в Осло. С тех самых пор, как она пришла к нему сюда в первый раз, его влекло к ней, но так, что он мог это разрешить себе. Эта слабость служила своего рода напоминанием, окошком в ту жизнь, которую когда-то вел и он; отказавшись от страсти, которая терзала его в прошлой жизни, он обрел ее снова, но в иной плоскости, где ее держало в узде не принуждение, но радость.

– Я никогда не забуду, как вы мне помогли в тот раз! – воскликнула она. – Ведь именно разговоры с вами придали мне сил, чтобы вырваться из тех отношений. Иначе они разрушили бы меня.

– Я только и сделал, что помог тебе соткать из отдельных нитей цельное полотно, – уточнил он. Ему не хотелось сейчас бередить этого; гораздо важнее было дело, ради которого она пришла к нему сейчас и что пожелала рассказать ему. И он вынужден был признать: его подстегивало и собственное любопытство. – Так на сколько далеко зашли… ваши отношения? Я говорю о тех, что начались недавно.

– Ничего такогоу нас с ним не было. Он поцеловал меня и ушел.

Отец Раймонд склонился к ней:

– Я хотел бы, чтобы ты, прежде чем уйти отсюда, задумалась над двумя вопросами. Во-первых, чего он от тебя ожидает?

Но Мириам не могла или не хотела ответить на этот вопрос, и он попросил ее рассказать, что она знает об этом человеке. Потом он подвел итог сказанному ею:

– Ты нарисовала образ привлекательного мужчины, симпатичного и успешного, который много хорошего делает для других людей. У него есть жена, и дети, и брат-близнец, которого он много лет не видел. Пусть мой вопрос пока остается без ответа, Мириам, но не забывай о нем. Однако мой второй вопрос гораздо важнее. Чего ты ждешь от него?

– Я хотела бы быть вместе с ним, – ответила она не задумываясь, – во всех отношениях.

Отец Раймонд опустил глаза. Она продолжала:

– Только разум твердит, что это неправильно. А все остальное во мне желает этого. Я все потеряю и останусь ни с чем. И когда я думаю об этом, я чувствую облегчение… Но он никогда не оставит свою семью ради меня. Он не такой.

– А тебе не приходила в голову мысль, что именно это и является причиной твоего желания быть с ним вместе? Потому что он не свободен завязывать отношения с женщинами. Может быть, это попытка справиться с чем-то дурным, чем-то тяжелым, Мириам?

Казалось, она раздумывает над тем, о чем он спросил, но не находит ответа. Отцу Раймонду было известно о том горе, которое она носила на сердце с юных лет. Но он достиг пределов того, что был в состоянии понять. «Я познал человека лучше, чем женщину или мужчину», – снова подумал он.

– Я понимаю, каково тебе сейчас, Мириам. Может быть, моя помощь понадобится тебе и на этот раз.

На вопрос, с ответом на который она так замешкалась, имелся однозначный ответ. Она знала, как ей следовало поступить, но она пришла сюда не для того, чтобы услышать это. Ему казалось, что в ней он узнаёт многое из того, что ему самому довелось выстрадать в жизни. И все же она была лучше приспособлена для мирской жизни, чем он когда-то. Она была сильнее и лучше подготовлена к ее перипетиям. Или он неправильно оценил ее? Было ли то, благодаря чему она так сильно привязывалась к другим людям и почему она так сильно притягивала других людей к себе, только во благо? Ему казалось, что он так ясно представляет себе ее. Но и она тоже соткана и из света, и из тени. Вполне вероятно, что тень глубже, чем он представляет себе. Что там есть что-то, о чем он не желает знать.

Ему и раньше встречались люди, носящие в себе бездну скорби, он видел, как эта скорбь поглощала этих людей, подобно страсти. И как они, возможно и не желая этого, умели превращать других людей в таких же рабов своей страсти.

Он взял с нее обещание прийти снова. Большего ему не удалось добиться. Теперь для него было вполне очевидно, что она боится. Меньше всего пастору хотелось бы оттолкнуть ее от себя, выказав осуждение. Когда он стоял возле алтаря и смотрел вслед девушке, удаляющейся по центральному проходу, ему вдруг вспомнилось, в каком виде она приснилась ему вчерашней ночью. Он резко повернулся и ушел в ризницу.