Текст книги "Двадцать первый: Книга фантазмов"

Автор книги: Томислав Османли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

– Пока что не успел.

Кавай растерянно посмотрел на Пипана, не зная, с чего начать…

– Ну, что ты – вокруг да около… Давай, старина, говори прямо, что тебя мучит.

– Ты помнишь ту книгу Нушича про Охрид, о которой ты мне когда-то рассказал?..

– Конечно, помню. «У берегов Охридского озера»…

– …а помнишь то место, где автор пишет: «В Месокастро, в самом центре Охрида выходит наружу подземный ход, который в народе зовется Волчани…»?

Стефан Пипан без какого-либо удивления взглянул на своего друга и с серьезным выражением, которое сменило улыбку, игравшую до этого у него на лице, сказал:

– Семьдесят третья.

– Что семьдесят третья?

– Страница. Это написано на семьдесят третьей странице.

– …четвертой… – поправил его Кавай, который все это время держал книгу в руках. – Но это неважно.

– Общая часть начинается на семьдесят третьей. Там, где Нушич описывает и другие надписи на утраченных камнях, – уточнил Пипан, тем самым показывая, что он знает книгу не хуже приятеля.

– Точно! – воскликнул пораженный Кавай.

– Так о чем ты мне хотел рассказать? – оставаясь абсолютно спокойным, снова спросил Пипан.

– Я позвонил Пинтову. Спросил его, правда ли это.

– И что он сказал? Он в свое время вел там раскопки.

– Сказал, что никакого подземного хода нет. Что это выдумка писателя.

– А ты сам-то что думаешь? – в глазах Пипана загорелись озорные огоньки.

– Даже не знаю… А ты что скажешь? – спросил Кавай.

– Ерунда! – произнес Стефан Пипан.

– Значит, и ты так считаешь… – разочарованно сказал профессор Кавай.

– Ерунда то, что сказал Пинтов. Он про это понятия не имеет!

– Да? – оживился Кавай.

– Ход Волчани существует, – архитектор снял очки и наклонился над столиком, чтобы что-то шепнуть приятелю, при этом в нос ему ударил запах ячменя, добавленного в и без того жидкий кофе. – Он там, Климент, это точно.

Профессор Кавай, волнуясь, глядел в маленькие водянистые глаза своего друга.

– Откуда ты знаешь?

– Потому что я спускался туда. Я был в Волчани. Это большой туннель, своды которого выложены из обожженного кирпича, по нему даже человек высокого роста мог бы пройти, не пригибаясь, и еще осталось бы пространство у него над головой…

– Ты был там?! – воскликнул ошеломленный Климент Кавай.

– Да, был и прекрасно знаю этот ход.

– А почему же археологи о нем ничего не знают?

– Потому что они – обычные зазнайки. И потому, что ход нашел я. Не хотел ничего говорить этим хвастунам. Для них это был всего-навсего коридор. А Волчани, дорогой Климент, это нечто большее… Волчани – подземный переход…

Кавай, затаив дыхание, слушал друга, который произносил вслух его предположения и, как выяснилось чуть позже, был готов озвучить его тайные мысли.

– …переход, ведущий неизвестно куда, к чему-то другому.

– К чему? – тихо спросил Климент Кавай.

– По меньшей мере, к спасению человечества, – в запале громко прошептал архитектор Пипан. – Оттолкнемся от самой идеи строителей – соорудить туннель длиною в несколько километров, в котором человек может идти целый час быстрым шагом! Почему бы им было не сделать туннель покороче? Для меня Волчани – это строительная загадка, коридор, предназначенный неизвестно для чего… мистерия, друг мой, переход, ведущий к потусторонней действительности, наша пирамида Хеопса и проекция созвездия Сириуса, наш Критский лабиринт…

– Ты думаешь, что ход разветвляется?

– Не знаю. Я прошел недалеко. Побоялся дальше идти один. Но даже если и не разветвляется, если это просто прямой многокилометровый туннель, он ведет к какому-то выходу. Может, он у монастыря, может, в другом месте. А может, он ведет в… – тут Пипан сделал театральную паузу и снова пронзил приятеля взглядом сквозь толстые и не слишком чистые стекла очков.

– Ведет куда? – в нетерпении спросил профессор.

– В иное время! – торжественно прошептал Пипан.

– В лучшее время! – поддержал мысль Кавай.

– В лучшее? Это у нас-то? В это мне как-то не верится, – вдруг громко сказал Пипан, тон его голоса сильно изменился, на лице снова появилась ироничная улыбка. – Впрочем, кто знает, кто знает… Я никогда не закрывал окна и двери для необычного и непостижимого. И еще – вот что, дорогой Климент. Волчани – единственный ход у нас, но не в мире.

Профессор Кавай в изумлении поглядел на Пипана, предпочитавшего современное направление в архитектуре, а при этом углублявшегося в прошлое и изучавшего загадки древности.

– А мне, Стефан, – с трудом промолвил Кавай, – мне ты бы показал переход?

Пипан снял очки и посмотрел на него своими умными и хитрыми глазками.

– Ты – не как они, – усталое, испещренное морщинами лицо Пипана вновь оживилось. – Когда ты хочешь, чтобы мы поехали?

– Немедленно! – ответил Кавай. Напряжение наконец-то оставило его, и он радостно улыбнулся.

– Немедленно? Так скоро я не могу. Я должен сдать один материал для факультетского проекта. Давай поедем в следующий выходной, – допил кофе и, казалось, закончил на этом разговор Стефан Пипан.

– Нам долго придется искать? – не сдавался Климент.

– Нам нужно будет взять ключ и войти в один из домов около церквушки Святого Климента.

– Это значит, что…

– Не сейчас. О деталях я расскажу тебе по дороге, – сказал Пипан и наклонился, чтобы взять купленное на рынке. Весело добавил: – За кофе платишь ты.

– И за бензин, и за ночевку, и за… – продолжил Климент Кавай, охваченный энтузиазмом, всеми фибрами своей души чувствуя, что находится на пороге великого открытия, веря, что Волчани – это ход, ведущий к чему-то важному не только для него, что это путь к спасению, чего он желал своему родному городу, своей стране, ее столице, которую он больше уважал, чем любил, но прежде всего – своему народу, своему языку, который он с таким рвением, самоотверженностью и тщанием изучал всю свою жизнь, в конце концов, всем хорошим людям, разным по национальности и вере, испокон века вместе жившим на этих просторах…

– Ну, ты и замахнулся… – сказал настроенный вполне реалистично Пипан, глядя на своего восторженного товарища. – Конечно, было бы хорошо, если бы мы могли рассчитывать на поддержку этого проекта со стороны государства. Но ни одна страна, во всяком случае, здесь, на Балканах, не даст на такое исследование ни гроша.

– Это сегодня, – заметил Кавай. – Но так было и раньше в других местах. Кто финансировал Луи Пастера, когда тот искал лекарство против бешенства? Государство? А пользу от этого получило все человечество.

– Знаешь, Климент, что мне во всем этом нравится больше всего?

Кавай посмотрел на Пипана, ожидая ответа.

– …то, что все еще есть люди вроде тебя. Такие, которые ищут путь и для других, не только для себя. В моих глазах ты – редкий человек, с самого рождения приверженный высоким идеалам.

26

Роуз смотрела на дно чашки, из которой она пила чай, и снова думала о том, как с уходом Джошуа ее жизнь перевернулась с ног на голову. Джошуа умер совершенно внезапно, всего за два дня до Рош Ха-Шана, еврейского Нового года: на работе у него пошла носом кровь, он потерял сознание, упал, а когда его везли в неврологическое отделение больницы, у него полностью пропал пульс. Ей позвонили из больницы, в соответствии с инструкцией подготовили двумя вводными фразами, а потом сказали, что ее муж умер.

Роуз несколько дней не могла поверить, что его больше нет. Их дочери, Ребекке, было четыре года, и все эти дни она постоянно спрашивала: «Где папа?» Роуз придумала, что он уехал в долгое путешествие в далекое место, где должен работать, которое потом, по мере того, как малышка росла, постепенно превращалось бы в рай. У евреев понятия рая как такового не существует, но девочка знала про рай от детей в смешанном детском саду, и выдумка более-менее сработала.

Вечерами, уложив дочку спать, Роуз постоянно испытывала адские муки, навалившиеся на нее после смерти Джошуа, и чувствовала полную беспомощность, которую принесло ей бесконечно длящееся одиночество. Тяжелые вечера переходили в невыносимые ночи. «И что? – подумала она одной такой бессонной ночью, – теперь все время будет так?» Она чувствовала, что нечто страшное сжимает ей горло и стискивает грудь. Были ночи, когда она выбегала наружу, учащенно дыша, пыталась найти способ снять тяжесть, которая давила на нее дома.

Родители Джошуа, которые жили в Нью-Йорке, помогали ей материально, требуя от нее только одного – чтобы она посвятила себя ребенку, но Роуз не хватало этого. Ей нужно было заняться любым делом, которое дало бы хоть какой-то смысл ее жизни. Одна подруга познакомила ее с женщиной, утверждавшей, что она вступает в контакт с покойниками, но той так и не удалось наладить контакт с Джошем. «Я не чувствую его присутствия, – сказала ей женщина-медиум. – Было у вас какое-нибудь место, куда вы любили ездить?»

– Было, на Карибах. В свадебное путешествие мы поехали в Суринам, бывшую голландскую Гвиану, наверное, самую маленькую страну на континенте. Когда мы вернулись, Джош сказал мне, что его душа осталась там. Это возможно?

– Все возможно. У душ свои законы, для них не существует никаких ограничений, ни временных, ни пространственных, – сказала женщина-медиум, а потом спросила: – А твой муж верил в духовную связь или нет?

– Кто знает. Мы с Джошем говорили о тысяче вещей, но нам и в голову не приходило говорить о вызове духов. Мы были заняты жизнью и своими молодыми телами. Мы целовались, обнимались и занимались любовью до потери сознания.

А потом его не стало.

27

Кто знает, может, Гордан Коев на самом деле желал, чтобы так вышло, и поняв, что опаздывает на вокзал, влетел в дом, крича, как заяц из «Алисы в стране чудес», что поезд вот-вот отправится, схватил заранее собранный рюкзак, стоявший у двери, поцеловал маму и, пообещав, что позвонит, как только сможет, выбежал на улицу, поймал такси и отправился на вокзал, но, несмотря на всю эту спешку, приехал минут через пятнадцать после указанного в билете времени отправления поезда. Его грела надежда, что поезд, как обычно, прибудет с опозданием и с опозданием тронется, и что его «неверное счастье», ускользавшее от него, улыбнется ему в последний раз на этом месте. Ему не хотелось откладывать отъезд на завтра, так как ситуация в стране обострялась, военные действия становились все более интенсивными, в городе проходили акции протеста, люди выражали недовольство и требовали срочного принятия мер по нормализации обстановки, так что было совершенно неизвестно, что будет с железнодорожным сообщением, да и со всем остальным…

С такими мыслями обезумевший Гордан, как уже было сказано в самом начале, ранним июльским вечером, когда только начало смеркаться, вбежал в здание вокзала. В просторном зале ожидания он увидел одного небритого типа в видавшей виды некогда темно-синей фуражке, нахлобученной на затылок, с большой плетеной веревочной сумкой, лежавшей на сиденье рядом с ним.

Едва отдышавшись, Гордан окликнул человека:

– Извините, я не опоздал?

Человек в фуражке железнодорожника не обратил на парня никакого внимания и лишь повернулся к нему боком. Гордан обвел взглядом большой пустой зал. В противоположном углу сидела женщина с книгой в руках, в старенькой, но все еще хорошо сохранившейся соломенной шляпке. На ней было аккуратно выглаженное белое платье в яркий цветочек, сшитое по моде как минимум двадцатилетней давности. Женщина в летнем платье подняла голову, посмотрела на запыхавшегося молодого человека и снова устремила взгляд в книгу со старым неровным обрезом.

– Госпожа, я прошу прощения, а что – поезд…

Женщина спокойно подняла голову и, глядя сквозь очки, коротко ответила:

– Опаздывает.

– Опаздывает? Я спрашиваю о…

– Да все, парень, опаздывают! – вдруг с противоположной стороны отозвался мелкий тип в железнодорожной фуражке.

– Это невозможно… – произнес Гордан.

– Что ты из себя дурака строишь, – неожиданно, словно он только того и ждал, разразился тирадой мужичок: – Ты будто не знаешь, что здесь происходит! Все может быть – может, состав обстреляли, может, бомбу подложили… А может, просто опаздывает, как всегда.

– Меня, знаете, интересует поезд…

– А меня что, по-твоему, интересует? Ты что, думаешь я тут карету на вокзале жду, что ли? – сказал человечек, но потом, смягчившись, приоткрыл свою плетеную сумку, снял сверху тряпку, из-под которой показалось несколько бутылок, и, сменив тон, спросил: – Послушай, парень, не налить ли тебе немного ракийки? Отменная, для себя гнал.

– Спасибо, я не пью, – механически произнес Гордан.

Мужичок оставил сумку в покое и заметил:

– Вот в этом и состоит ваша ошибка. Не пьете, а наркотиками балуетесь…

– Что?

– Лучше быть пьяницей, чем наркоманом, – добавил железнодорожник и счел необходимым объяснить: – Это как поговорка – «лучше биться, чем так мириться». А вообще-то, эта ракия не для угощения. Для продажи.

– А, ну, понятно, – отозвался Гордан растерянно, только чтобы хоть что-то сказать, никак не ожидая от мужичка такой словоохотливости.

Тип в фуражке железнодорожника равнодушно отвернулся и закурил дешевую сигарету, а Гордан направился к лестнице, ведущей на перрон, когда его остановил голос женщины.

– А вы куда едете, молодой человек?

– Ох, – сказал Гордан, – не близко…

– Да уж это наверняка. Если бежать, то бежать далеко! – снова неожиданно раздался за спиной Гордана громкий голос мужчины. – Все вы бежите! Скоро ни одного человека в стране не останется, кто бы мог ее защитить!

Гордан взглянул на него, но оставил эти слова без комментария и обратился к женщине:

– Могу я спросить, а куда направляетесь вы?

Вместо нее ответил нарушитель спокойствия в железнодорожной фуражке.

– К границе. Еду повидаться с сыном. Он – резервист, границу там охраняет. Если продам ракию, отвезу ему деньги. Если нет, отдам ему, пусть поделится с солдатами. А ты-то где собираешься удачу ловить?

Гордан решил и дальше вести себя учтиво, поэтому ответил, обращаясь больше к женщине:

– Еду в… Парамарибо.

– В Марибор? Там у тебя родственники или прихватил словенку какую на отдыхе?

– Не в Марибор…

– Теперь братство и единство укрепляется на базе секса…

– Парамарибо, господин. Парамарибо – так называется это место. Оно не на Балканах…

– И они теперь так говорят… – настаивал на своем мужичок в годах.

Женщина повернулась к железнодорожнику.

– Словенцы теперь нас любят.

– Очень сильно нас любят! Говорят, что их мучает ностальгия. Теперь, когда они одни. А раньше, когда мы были вместе? Тогда они были против всех. Так им и надо!

– Ну, не знаю, я их всегда уважала, – возразила дама в цветастом платье. – Они – цивилизованный народ. Организованный, культурный… Я была в Словении много раз и каждый раз убеждалась в этом снова и снова.

– Хотели самостоятельности?! Пожалуйста, вот вам самостоятельность. Хотели в Европу? Получите и ее! – раздраженно сказал мужичок и добавил: – Да что говорить – обычные конюхи!

– Мы всегда найдем, чем себя утешить, – сказала женщина.

– Если у нас дело не идет, значит, другие виноваты, – заметил Гордан, который больше не мог терпеть грубости железнодорожника.

28

Майя поселилась в одном старом частном пансионе в центре города, в котором было с десяток тесных продолговатых комнатушек с окном в глубине – рядом с дверью в туалет и напротив входной двери. Посередине комнаты у стены стояла кровать с подушкой, лежавшей ближе к окну. Майя положила ее наоборот – ближе к дверям, потому что подумала, что, когда лежишь, уж лучше смотреть в окно, чем на дверь в туалет. Комната Майи находилась на втором этаже и выходила на небольшую улицу с несколькими посаженными в ряд деревьями, точнее – на ветвистую крону одного из них. В первое же утро девушка проснулась в своей длинной и узкой комнатушке оттого, что по ее лицу весело бегали тени этого дерева. Майя выглянула в окно и увидела, что большую часть неба над кроной с первыми пожелтевшими листьями занимают силуэты двух высоченных зданий Всемирного торгового центра. В голове у нее пронеслась мысль, что пока она здесь, ей не будет видно в окно солнца, и это ее огорчило, но она быстро утешила себя тем, что, находясь в Скопье, она аккумулировала солнца столько, что его хватит на целый год.

В пансионе был телефон-автомат, висевший на стене внизу, прямо у входной двери. Майя во второй раз бросила монетку в аппарат и набрала номер в Скопье.

– Алло! – услышала она издалека женский голос.

– Здравствуйте, тетя Станка, – проговорила Майя немного смущенно. – Извините, могу я поговорить с Горданом?

– Майя, это ты? Как ты, девочка? – услышала она голос матери Гордана и едва его узнала, он в первый раз был таким ласковым.

– Я звоню из Америки. У меня все хорошо. Дома ли Гордан? Позовите, пожалуйста. Я звоню с таксофона… У меня больше нет мелких монет.

– Гордан только что ууу… – Майя не расслышала последние слова из-за плохой связи.

– Уехал?!

– Да, милая. И он уехал. Сейчас уже, верно, в поезде на Вену…

– Скажите ему, чтобы позвонил мне, как только доберется до места… – прокричала Майя в трубку.

– Он сказал, что… – только и успела услышать Майя, как связь оборвалась.

В трубке раздались прерывистые гудки.

29

– Мы-то боремся! – орал мужичок в фуражке железнодорожника. – Всю жизнь боремся. Разве мы виноваты, что у нас столько врагов. Все, кто извне, все ополчились против нашей маленькой страны.

– А внутри, что – все за? – со своей стороны заметил Гордан, не сердясь на него, но все же решив на этом закончить бесполезный разговор. Ему захотелось выйти на перрон, откуда в здание вокзала проникал все еще жаркий июльский воздух.

Спокойный ответ привел ерепенившегося человека в недоумение. В ответ на свое вызывающее поведение он ожидал чего-то другого, спора, может, даже применения силы. Но на это не было даже намека. Из-за этого ли или потому, что его вновь охватила злоба, мужичок подлил масла в разожженный им же огонь.

– Это уже не важно, – громогласно заявил старик, ударив фуражкой по лавке, и замахал руками. – Сейчас речь идет о защите государства, будущих поколений. – Он бросил красноречивый взгляд на Гордана. – Только вот не все защищают страну. Сын мой ее обороняет, а некоторые бегут. Бегут в Европу, в Марибор. Вместо того, чтобы быть защитниками, конюхами предпочитают стать! – он привалился к сиденью, нахлобучил на глаза железнодорожную фуражку, словно желая показать, что хочет устраниться от разговора и подремать.

– Извините, юноша, – снова подала голос женщина и сделала Гордану знак не обращать внимания на задиристого гражданина. – Меня интересует, почему вы едете в… именно в то место? Как вы сказали…

– Парамарибо… – миролюбиво ответил Гордан.

– Это место… Пар… Это место, оно действительно существует, или это ваша фантазия?

Мужичок, которого звали Кирилл, убрал с лица фуражку, снова выпрямился, достал из сумки, стоявшей рядом, фляжку, отвинтил крышку и отпил крепкого напитка, причмокивая губами и втягивая в себя ракию так, что на его дряблых щеках появлялись ямки. Делая вид, что она ничего этого не замечает, женщина в цветастом платье продолжала мирно беседовать с Горданом.

– Парамарибо? Да, существует. Находится на Карибах. Город на другом континенте, а выглядит, будто он на другой планете…

– Вы и марсианами станете, черт вас подери, только бы свалить отсюда, – огорченно пробормотал старик, проводя рукой по поседевшим, торчащим в разные стороны неухоженным волосам. Держа фляжку с ракией в другой руке, он снова громко проговорил: – Алло, не хочет ли кто-нибудь глоточек?..

Гордан смотрел на невротичного старика, не зная, что делать.

– Не обращайте на него внимания, – сказала ему женщина. – Меня интересует, почему вы именно туда едете? Молодежь обычно предпочитает развитые страны…

Железнодорожник тем временем снова приложился к фляжке.

– Сначала я хотел уехать в Америку… – ответил Гордан.

Старик сплюнул и сдавленным голосом проговорил:

– Конечно, в Америку. Куда тебе еще ехать?!

– …потом мои планы изменились. Хотя меня все еще влечет в Америку… – добавил Гордан и снова сделал вид, что не слышал, что сказал скандальный мужичок.

– Почему никому не приходит в голову поехать в Россию? – не удержался старик. – Страна науки и техники. Зациклились все на Америке: «Америка то, Америка сё…» И так из поколения в поколение. Вместо того, чтобы ехать на учебу, мы едем на заработки. Поэтому и докатились, дальше некуда. Один Миладинов^[11] поехал в Россию. И все.

– Двое, – поправил его Гордан.

– Что двое? – сердито спросил мужичок.

– Димитр и Константин Миладиновы, – разъяснил Гордан.

У женщины на лице появилось выражение недоумения.

– Я считал, что только Константин. Он ведь написал наше знаменитое стихотворение «Тоска по югу»…

– О, Господи! – нервно проговорила женщина, возмущенная не столько незнанием железнодорожника, сколько его назойливостью.

– Он хотел домой вернуться. Димитр же, сто процентов, хотел смыться, вот как ты сейчас… – бросил старик Гордану и сам засмеялся своей шутке, закашлялся и потянулся за ракией, чтобы прочистить горло.

Гордан смерил его осуждающим взглядом.

– Не стоит обращать на него внимание. Вы же видите, он просто нарывается на скандал… – шепнула парню женщина в цветастом летнем платье и громко сказала: – Очень интересно… Америка, вы сказали…

– Это я сказал, Америка! – упорно не сдавался мужичок.

– Так вот… – поддержал ее интерес Гордан. – Я много узнал о ней из фильмов, интернета, книг. Всю жизнь мне хотелось прогуляться по Нью-Йорку, особенно ночью.

– А, как в шлягере… – сказала женщина изменившимся голосом, будто она только что познакомилась с Горданом.

– Простите, что?

– Я имею в виду мелодию «Strangers in the night». Она была очень популярна в мое время. Мы, знаете, мечтали под эту песню. Мысленно бродили меж небоскребов Нью-Йорка… Эта картина часто появляется в моем воображении… Мимо проносятся длинные черные лимузины, желтые такси, неон отражается на мокром асфальте, откуда-то доносятся звуки саксофона. Неподалеку кто-то для души играет джаз…

– Рэп. Теперь там играют East Coasthiphop – попытался объяснить Гордан, но женщина его не слушала. Она продолжала:

– …а ты, ты стоишь и смотришь, сбитый с толку светом, льющимся с разных сторон. Купаешься в его лучах. Неоновые блики бегают по твоему лицу, а город вокруг тебя сияет огнями. Прогуливаешься по Бродвею, и вдруг кто-то тебя окликает… – она обратилась к Гордану: Как вас зовут, молодой человек?

– Гордан.

– Так вот, – продолжала она, – кто-то зовет вас: «Гордан! Гордан!» Вы оборачиваетесь. И не можете поверить своим глазам. В двух шагах от вас, с сигаретой в руке, с неподражаемой, очаровательной улыбкой стоит…

– Ба, да кто же? – неожиданно ляпнул мужик в фуражке железнодорожника.

– Фрэнк. Фрэнк Синатра, – сказала дама Гордану, не обращая внимания на старика.

– Бэд Бо, госпожа. Да Гагста. Так его называют. Он – мой любимый рэпер. Это крутая музыка. Не поймите меня превратно, но Синатра давно мертв.

– Для кого как, молодой человек, для кого как! – не сдавалась женщина. И продолжала в том же духе с мечтательной улыбкой на лице: – Впрочем, не важно… Пусть будет этот ваш… Одним словом, он стоит в дымке тумана и разогретого асфальта на освещенной улице и приглашает вас, удивленного и растерянного, выпить с ним по рюмочке в баре, тут, по соседству, на тихой улочке за углом… Так, а?

– Возможно… А вы откуда знаете? – Гордан удивленно посмотрел на женщину.

– Из опыта, юноша, – улыбнулась пожилая женщина. – Это снилось и моему поколению. Я, знаете ли, учительница… Второе послевоенное поколение. В этой стране все мечтают об одном и том же. Меняются только имена звезд и места. Мое поколение бредило Гарри Джеймсом, Эстер Уильямс и Калифорнией. Вы вот грезите Нью-Йорком и этим, как его, гангстером. Я – той эпохой и Синатрой. Модель одна и та же. Ничего нового, молодой человек.

– Ничего нового, – повторил вдруг, на этот раз как-то задумчиво, тип в железнодорожной фуражке. – И мы так себе представляли… Американских гангстеров. Не только я, все в нашем квартале. Будто мы в Чикаго, ну, знаешь, в то время – Элиот Несс, сухой закон… А ты, парень, точно глотнуть ракийки не хочешь? Смотри, потом пожалеешь.

– Нет, не хочу! – наотрез отказался Гордан.

– Перестаньте же надоедать нам своими выходками! – вдруг резко одернула мужичка и женщина.

– О, и тетку прорвало! Да вы, я гляжу, спелись с эмигрантом! Поздравляю! – с ненавистью сказал ей в ответ старик. – Ну, а сон-то твой, парень, – старая сказка…

– …знаете, все было так же и раньше. Тогда в моде был Париж… – она стала говорить чуть громче, стараясь не обращать внимания на задиристого человечка. – Восточный экспресс. Поезд, курсировавший по маршруту Стамбул – Париж – Лондон и обратно…

– Алле-ретур, – влез в разговор железнодорожник. Обращаясь к Гордану, он сказал: Да всё осталось прежним. Вы похожи на нас. И никуда ты от этого не денешься. Все здесь – алле-ретур.

– Я ни на кого не похож, – накинулся на него Гордан, – даже на отца. Я на себя похож. У меня больше общего с каким-нибудь парнем из Вайоминга, чем с вами…

– Ладно, раз так, я тогда похож на Хамфри Богарта из фильма «Африканская королева».

– Видите, какие вы, – не выдержал Гордан, – как карикатуры из прошлого века.

Женщина с удивлением посмотрела на Гордана. Она никак не ожидала от него такой реакции.

– Точно! – упорный железнодорожник был явно доволен тем, что ему наконец-то удалось вывести парня из себя. – И мы водили дружбу с ханум, с революционерами, с пашами и беями. Я лично из табакерки Гоце Делчева^[12] выгреб на сигаретку, а Кемалю Ататюрку^[13] взамен старой фески новую меховую шапку продал. Тут, в Скопье, ее приобрел, у одного скорняка. Про Гоце и Кемаля ты, надеюсь, слыхал?

– И про Тито еще! – добавил раздраженно Гордан.

Такого поворота старик никак не ожидал.

– Э, нет! Про него я и слышать не хочу! – резко сказал железнодорожник после небольшой паузы.

– Про него словенцы открыли специальный веб-сайт.

– Что, что про него открыли словенцы? – переспросил скандальный тип фальцетом – со злобой и с интересом одновременно.

– Страницу в интернете, – попыталась, явно нервничая, объяснить ему женщина.

– Страницу, большое дело… Нас заставляли толстенные книги читать про этого говнюка, не то что страницу…

– Бесполезно ему объяснять, молодой человек, – сказала женщина поучительным тоном, пытаясь продолжить прерванный разговор с Горданом. – Ни у кого больше нет фантазии. А особенно у вашего поколения. Видятся вам старые сказки о мире. Разве вы не понимаете, что весь мир теперь здесь. Сегодня, в принципе, мир там, где страшнее всего.

– Мир – не тут, а в другом месте, – резко возразил Гордан. – Здесь только их телевидение. Они хотят смотреть про нас в новостях. А я не хочу, чтобы на меня смотрели на CNN или ВВС, будто я зверь какой из африканского сафари. Я хочу жить своей жизнью. И не желаю быть статистом в их новостях. А от таких, как вы, меня просто тошнит. Старые дураки, только языком чесать можете…

– Не хочет он, видите ли! А кто тебя спрашивает! – взвился мужичок. – Так этот свет устроен. Как цирк. Одни, как мы, укрощают медведей, рысей и волков, а другие на это пялятся, щелкают семечки и смеются над нами.

– Нет, я не могу с этим согласиться, – подала голос женщина. – Как они могут смеяться, когда у кого-то беда. Как говорится, и к ним во двор может медведь ввалиться.

– Именно это сейчас и происходит! – воскликнул железнодорожник. – А разве нет?

– Пока еще нет, – резко возразила она. – А если к ним ввалится, то и нам мало не покажется. Вот попомните мои слова.

Старик молча посмотрел на женщину. Гордан встал и надел обе лямки рюкзака на одно плечо.

– Не приведи бог… – снова отозвался вредный старик. – Им хуже станет, да и мы, прошу прощения, окажемся в глубокой заднице.

Гордан, наконец, решительным шагом направился к лестнице, ведущей на железнодорожную платформу.

– Невежа! – услышал Гордан за своей спиной голос женщины в цветастом платье и вышел на раскаленный перрон.

30

Роуз буквально впитывала в себя каждое слово женщины-медиума. Ее поглощенность спиритическим сеансом и мелкие капли пота, выступившие на лбу, убедили Роуз, что она знает свое дело и занимается им, вкладывая в него всю душу…

– Я не чувствую его присутствия, он просто отказывается появляться, – сказала наконец женщина-медиум.

– Как это, не чувствуете? – пролепетала Роуз.

– Вот так, его нет. Не хочет появляться. Нет контакта. Как будто ушел и не повесил трубку… – сказала женщина и, увидев отчаянное выражение на лице Роуз, добавила: – Ох, дорогая, я знаю, тебе тяжело, но может быть лучше, чтобы все так и осталось.

Роуз всегда скептически относилась к рассказам об общении с покойниками, но после смерти Джоша она изменилась. Она стала думать, что не может быть, чтобы его больше не существовало. Чтобы он исчез и растворился в небытии… Она вспомнила истории, которые в детстве слышала от взрослых, что душа не умирает и что с ней можно общаться несмотря на то, что ортодоксальный иудаизм, как и все монотеистические религии, смотрит на спиритизм с презрением. Она спросила раввина, где находятся души умерших. Он сказал, что они собираются в нижнем мире, который называется Шеол. Согласно Книге Иова, там ко всем покойникам, праведным и неправедным, относятся одинаково, а в Торе утверждается, что там нет ни действия, ни мнения, ни понимания, ни мудрости. И несмотря на власть Бога над всей вселенной и даже над миром мертвых, мертвые не могут общаться с ним и не могут молиться… Роуз ужаснуло это разъяснение. Возможно, там все так и есть, но Роуз начала мучать мысль, что, может быть, все-таки не совсем так. Что, если Джош пытается докричаться до нее? Что, если он хочет увидеть и услышать ее?

Бессонными ночами она думала, что все бы отдала за возможность вступить в контакт с Джошем несмотря на то, что она понимала – их встреча никогда не будет такой, какие у них были когда-то, и каких жаждало ее тело. «Наверное, это любовь, – думала она, уложив малышку спать, – … а может, это просто жалость к себе». Она собиралась с силами, вздыхала и пыталась прочитать что-нибудь интересное. Тогда-то, впервые столкнувшись с одиночеством, Роуз и решила посетить женщину-медиума, а когда той не удалось войти в контакт с совершенно замолчавшим Джошуа, она почувствовала, что начинает на него злиться. Мысль, что он ушел таким молодым, которая раньше вызывала у нее ужасную тоску, сжимала горло и грудь и наполняла глаза слезами, стала медленно превращаться в мысль, что он просто оставил Ребекку, да и ее, такую молодую; что там, где он сейчас находится, он, скорее всего, ничего не чувствует, в отличие от нее, для которой его уход стал страшным испытанием, причинявшим ей почти физическую боль.