Текст книги "Двадцать первый: Книга фантазмов"

Автор книги: Томислав Османли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

Кемаль еще раз посмотрел на мост, потом вынул записную книжку и начал писать.

– Вы знаете, кто построил мост? – спросил Хью.

– Знаю, – сказал Кемаль. – Его спроектировал архитектор Хайруддин, ученик великого зодчего Синана. Но, испугавшись суровой угрозы султана Сулеймана, известного как Сулейман Великолепный, что он прикажет казнить его, если мост рухнет, Хайруддин сбежал. Проект Хайруддина воплотил в жизнь местный строитель по имени Мемед Карагоз.

– Впечатляет, – сказал американский лейтенант.

– А вам известно, когда был построен этот мост? – спросил его собеседник.

– Нет, – ответил Хью… – А вам?

– Конечно. В 1566 году и построен он из 456 каменных блоков. Тут есть загадка для нумерологов. Четыре, пять, шесть, красивый ряд цифр, не так ли? – сказал Кемаль, снял шляпу и посмотрел собеседнику в глаза. – Теперь сотни этих блоков лежат на дне реки.

– Да, очень жаль. Мост бомбил какой-то безумный генерал. Хорват.

– При чем здесь хорват… Важно, что этот человек на гражданке был кинорежиссером. Вы об этом знали? Но вы хорошо сказали: «безумный генерал»… – заметил Кемаль, глядя пронзительным взглядом серых глаз на молодого офицера. – Иншаллах! Не все генералы таковы.

– Вы очень похожи на моего отца, – искренно сказал Хью незнакомцу, который своей величественностью и уверенностью внушал ему спокойствие, как до недавнего времени и его отец.

– Да? Знаете, у меня нет детей. Но я стал отцом нации. Поэтому меня так и назвали – Ататюрк. Но вы не принадлежите к моему народу. Я определенно не ваш отец, – прокомментировал Кемаль.

– Моего отца уже нет в живых, – сказал Хью и посмотрел на Кемаля, не понимая, откуда ему знакомо лицо собеседника.

– Мне очень жаль, я вижу, что вам его недостает, – сказал Кемаль по-военному строго, а потом с ироничной полуулыбкой добавил: – Знаете, иногда у меня тоже возникает такое чувство.

– Вы давно в Боснии и Герцеговине? – спросил Хью и протянул ему открытую пачку Camel.

– Недавно, я здесь проездом. Собираюсь в Рим, потом в Париж, – ответил Кемаль и покачал головой. – Спасибо. Я не курю, и вам не советую. Вредно для здоровья.

– Завидую. Уже год я не видел цивилизации, – сказал Хью, думая, что это совершенно невероятно, что житель Балкан, да еще и турок, читает ему лекцию о вреде курения. – Мое подразделение размещено неподалеку, в одном жутком месте.

– А чего другого тут можно ожидать, после таких разрушений? – сказал Кемаль.

– Значит, путешествуете… – Хью не понял высказывания Ататюрка.

– Еду домой. Я не спешу… езжу по миру.

– И давно?

– Мне кажется, что я добираюсь до дома уже целый век. Интересно, насколько за это время изменился свет.

– Сейчас все быстро меняется, – прокомментировал Хью ответ общей фразой, не понимая до конца смысла слов Кемаля, нелогичность которых молодой лейтенант приписал плохому владению английским языком.

– Где как, – сказал Кемаль, – где-то – да, а кое-где время будто остановилось.

– Где вы побывали до сих пор?

– Я был во многих местах. Съездил в Нагорный Карабах, потом еще раз в Палестину, в Грузию и Чечню. Проехал через Нью-Йорк. Был в Афганистане. Потом отправился в Белград, потом в Хорватию, в Баня-Луку… Уже не помню, в каком порядке.

– Что вы там искали? – осторожно спросил Эльсинор.

Кемаль молчал, глядя вдаль. Потом повернулся к собеседнику:

– Вы не поверите. Мосты. Я искал мосты, а увидел, как умирают люди и разрушаются города. Вот и сюда я приехал, чтобы увидеть мост. Этот мост, настоящий шедевр зодчества, дал городу название, имя и душу. Вон, что от него осталось – один скелет… Как сейчас следует называть этот город? Нет ничего печальнее, чем разрушенные мосты.

– Здесь произошли страшные события, – сказал Хью. – Не знаю, насколько хорошо вам знакомы эти края…

– Они были когда-то частью моей страны, – сказал Ататюрк.

– Вы из Югославии?

– Нет. Я жил в одной великой и могучей империи. И она тоже распалась. Поднялась, понимаете ли, революция. Теперь я удивляюсь, зачем. Для чего мы делаем революции? А ведь их было так много, что даже число их нам неизвестно. Жестокие и мягкие. Кровавые и бархатные. Целый век текли реки крови для того, чтобы все ходили в бархате. Но время показало, что бархата на всех все равно не хватает. Так мы и остались раздетыми… Мы хотели начать новую жизнь, а разрушили старые мосты. Как этот, например. Теперь мы на противоположных берегах. Мы боролись, чтобы всем стало лучше. Мы хотели прогресса, а вернулись назад. Сегодня в этом мире живут воспоминаниями о мертвых людях и несуществующих странах. Удивительно! Никто ни в чем не уверен. Теперь все можно. Кто знает, что ждет нас завтра.

– Я оптимист… – проговорил лейтенант Хью Эльсинор, намереваясь прервать эту восточную тираду.

– И я был им, молодой человек, – заметил Кемаль. – И я был им.

– Поверьте, вам надо просто, хотя бы ненадолго, вернуться домой, – сказал Хью нервно. – Дома, как говорится, и стены лечат…

– Я, вообще-то, и собирался домой, а видите, где оказался. Я отправился в Восточном экспрессе в Европу и затерялся здесь. Оказывается, история – это поезд, который ездит по кругу. Думаешь, что ты едешь вперед, а возвращаешься туда, откуда выехал. А в центре этого круга Европа. Все вращается вокруг нее.

– Вам нужно разрушить все мосты в прошлое.

– Мне об этом говорить не надо, – меланхолично сказал Кемаль. – Я всю свою жизнь стремился к обновлению…

– Да, но и сегодня следует смотреть в будущее, – сказал лейтенант Эльсинор.

– Я посмотрел. Оказывается, конец девятнадцатого века был лучше, чем конец двадцатого. И начало двадцатого лучше, чем начало двадцать первого… – улыбнулся Кемаль. – Мы все будто путешествуем во времени, при этом движемся назад. Похоже, поезд истории пропустил какую-то важную стрелку. Как вы думаете, не окажется ли и этот век лучше следующего? Мне кажется, что не за горами время, когда будет снесено немало и других мостов.

– У вас очень мрачный взгляд на вещи, – прервал его Хью.

– Да? И почему же вы так считаете? – устало спросил Кемаль.

– Не знаю… Вероятно, из-за этой вашей балканской и вообще восточной склонности к патетике, – произнес Хью, для которого эта встреча была началом избавления от страхов, появившихся у него после похорон отца. – В ваших песнях постоянным рефреном звучит «Ох, ох». Человек должен мыслить позитивно. Think pinkl^[93] – как говорят у нас. Это вселяет надежду. Пробуждает мечты. Кстати, лучше всего мечтается дома.

– А здесь наоборот, говорят, что лучше мечтается вдали от дома.

– Я так не думаю.

– Я рад. И о чем же мечтаете вы?

– О доме, конечно, – рассмеялся Хью. – У меня там есть девушка. Я думаю, что скоро мы поженимся. Хочу, чтобы была семья. Я получил новую работу. Мне она нравится, хотя она будет полностью административной. После того, что я испытал здесь, мне нужно чуть больше мира и спокойствия. Буду жить в Вашингтоне, работать в Пентагоне.

Кемаль посмотрел на молодого человека. По его лицу скользнула знакомая мягкая улыбка.

– Боже, до чего вы похожи на моего отца!

85

Неоновые вывески магазинов и огни небоскребов размытыми пятнами отражались на влажном асфальте. Нью-Йорк и ночью полон света и шума огромного города, – думала в восхищении учительница, двигаясь в потоке людей по Бродвею. Затем она свернула на одну из улиц поменьше, которая вела к Пятой авеню, где такой толчеи уже не было. Доносившиеся из центра звуки стали глуше. Женщина шла медленно. Подняв голову, она в смятении разглядывала огромные вертикали города. На облака над небоскребами ложился матовый отблеск яркого света, который большой город отправлял во вселенную, и лишь на небольшом чистом кусочке неба едва заметно проглядывали звезды. Учительница размышляла о том, что Нью-Йорк – единственный город, в котором дела рук человеческих затмевают божественные творения, когда ее ушей коснулся теплый звук саксофона. Она посмотрела туда, откуда лилась музыка, и увидела лестницу, которая вела к открытой двери небольшого джаз-клуба, из трубы над дверью шел пар. Потом, как в ее мечтах, кто-то окликнул ее. Учительница остановилась. Звуки саксофона стали громче.

– Hello there! – услышала она позади себя мягкий голос.

Она знала, что ночью Нью-Йорк может быть опасным местом, особенно для одинокой женщины, но не испугалась. Она улыбнулась еще до того, как обернуться. А повернувшись к человеку, который с ней поздоровался, она увидела его. На нем была куртка с капюшоном, тонкий галстук и шляпа с узкими полями, которую он приподнял, открывая лоб. В уголке рта он держал сигарету и улыбался. Выпустил дым и махнул кому-то рукой. Послышались звуки мелодии «Strangers in the night».

– Parlez vous… français? – сказала она, смутившись, как школьница.

– Нет. Но я вас прекрасно понимаю, – сказал он и добавил: – Впрочем, мы всегда понимали друг друга. Вы ведь знаете, кто я, не так ли?

– Да, – сказала она.

– И знаете, что произойдет, верно?

– Я думаю… – тихо сказала она и почувствовала, что краснеет, – вы предложите мне что-нибудь выпить с вами?

– …а потом я приглашу вас танцевать, – сказал он и улыбнулся одними глазами. – Мы будем танцевать медленно и самозабвенно. Как мы еще никогда не танцевали. Дин будет петь «Everybody Loves Somebody».

– Дин… Мартин?

– Конечно, дорогая. А кто еще? Мы с ним давнишние приятели…

Учительница почувствовала, что тает от звука его голоса, а он подошел и протянул ей руку. Она перебросила сумку через плечо и робко подала свою. Ей стало не по себе – другой рукой Фрэнк Синатра обнял ее талию.

– Вам нравится эта песня? – чарующим голосом спросил Фрэнк.

Она кивнула, не говоря ни слова.

– Вы знаете, что она родилась в вашей стране… – сказал Фрэнк.

– Бывшей стране… – сказала учительница. – Да, знаю.

– Я услышал ее в Германии от одного вашего популярного певца…

– Иво Робича, – сказала она, – его шлягер назывался «Fremde in der Nacht».

– Да, Робича, – подтвердил он, – но я дал ей всемирную популярность.

«Нравится ли ему мое платье?» – думала учительница, танцуя в ночи со своим кумиром. Подол платья колыхался в такт музыке, а она сбивчиво отвечала на его вопросы. Она упрекнула себя, что думает о всяких глупостях, и отдалась мелодии и танцу. Застенчиво посмотрела на него. Он глядел на нее в упор.

– У тебя красивые глаза, – прошептал он с нежностью в голосе.

«Видны ли ему морщины вокруг них?» – подумала она и поняла, что он собирается ее поцеловать. Дрожь пробежала по ее телу. Он приблизил свои губы к ее губам, и она, замерев перед мгновением, когда, наконец, ее мечта должна была осуществиться, в полном восторге закрыла глаза. Поцелуй был, как в кино.

– Знаешь, дорогая, – осторожно сказал Синатра, – кое-кто еще хочет тебя видеть.

Она посмотрела в ту сторону, куда глядел он. Недалеко от них стоял элегантный мужчина в светло-сером костюме и шляпе в тон. На его лице играла нежная улыбка. Человек снял шляпу, чтобы она могла лучше рассмотреть его лицо, и приложил ее к груди. Глаза учительницы наполнились слезами.

– Папа… – прошептала она, отпустила руку Синатры и обратилась к отцу. – И ты здесь?

Он покачал головой.

– Я лежу дома, на холме, в общей могиле. Просто пришел поглядеть на тебя. И посмотреть, что это за Америка, в которую, как говорили, я сбежал. Теперь знаю…

– Что ты знаешь, папа? – спросила она.

– Что никогда бы сюда не сбежал… – сказал он, растянув губы в легкой улыбке.

Неожиданно она почувствовала, что ее всасывает в себя огромный водоворот. Фрэнк выпустил ее из своих объятий и вмиг исчез. Она стала звать его. Напрасно. На глазах у испуганной учительницы улицы вместе с домами разом задвигались и, влекомые неведомой силой, понеслись прочь. Время, на мгновение остановившись, быстро потекло назад, вспять… Вдруг музыка прекратилась. Раздался грохот. Огромные непонятные глыбы с бешеной скоростью понеслись к земле. Она заметила человека в кожаной куртке цвета заката, который вне себя от страха кричал:

– Holy shit! Holy shit!^[94]

Учительница закрыла голову руками и бросилась на землю. Синатры не было. Только маячил силуэт отца – то исчезал, то снова появлялся в поднявшемся густом облаке из пыли и пепла.

86

Гордан стоял перед большим плазменным экраном, на котором шла компьютерная игра. В руках он держал пульт приставки Play Station, купленной с первой зарплаты, и увлеченно следил за масштабными боевыми действиями, разворачивавшимися на экране. Счетчик с восемью парами цифр показывал время: последние обозначали доли секунды, они менялись со скоростью воды в клепсидре, в ритме капающей воды сменяли друг друга секунды, бежали минуты, складываясь в часы, которые Гордан проводил за игрой в «стрелялки». Он быстро находил базы террористов, метко палил во все стороны, хитро менял свой арсенал на вооружение с еще большей разрушительной силой, умело забрасывал гранатами лагерь противника, успешно отражал атаки врага и всегда побеждал… Игры помогали ему хотя бы на время забыть о чувстве опустошенности, которое росло у него в груди.

Спокойная прелюдия к игре, за которой Гордан следил глазами солдата войск специального назначения, оснащенного самым современным оружием, в какой-то момент превращалась в жестокое побоище. Тогда его герой шел вперед, безжалостно уничтожая виртуального противника, поднимая на воздух целые склады взрывчатых веществ. При этом программа безошибочно подсчитывала, показывая в цифровой записи, какое убийственное и разрушительное воздействие было произведено в единицу времени и в общей сложности от одной до другой виртуальной акции. Игра все сильнее втягивала в себя Гордана. Реальную жизнь он подменял виртуальной, неподвижность тела выдуманным действием, одиночество компенсировал симуляцией общения; виртуальная реальность начала сама контролировать его. Было лишь вопросом времени, когда она завладеет им до конца.

В один прекрасный день, желая остановить игру, Гордан нажал на кнопку, но пульт управления отказался работать. Теперь программа стала руководить им. Вдруг в игре открылась какая-то дверь, и, к великому удивлению Гордана, из нее вышла Майя. Она испуганно смотрела с экрана прямо ему в глаза. Парень стал с силой давить на кнопки пульта. Никакого эффекта. Один за другим раздавались взрывы, и хладнокровный безликий убийца, переставший быть его «вторым я», уже опускал в миномет мину, которая вот-вот должна была убить Майю. Она ринулась бежать по нарисованным коридорам, но, где бы она ни пряталась, виртуальный охотник всегда находил ее. В отчаянии Гордан прикоснулся к экрану и обнаружил, что проникает внутрь него без какого-либо сопротивления. С другой стороны монитора он увидел свою руку, погруженную в электронную плазму – рука имела вид оцифрованного изображения с высоким разрешением, контрастного, в ярких цветах, со сглаженной текстурой и была похожа на искусственную. Пораженный тем, что феномен прохода в мир «зазеркалья» действительно существует, Гордан решил, что должен срочно окунуться в агрессивную виртуальность, чтобы помочь Майе.

Легко пройдя сквозь экран и оказавшись внутри игры, Гордан тут же увидел невыразительное лицо ее героя. Его недавний alterego оказался огромным супербойцом в каске, к которой были прикреплены камера и устройство ночного видения для инфракрасного обнаружения объектов в условиях низкой освещенности, у него был тусклый взгляд существа, запрограммированного не выражать никаких эмоций, но обнаруживать и уничтожать живую силу, независимо ни от чего. Вокруг Гордана – по полу, по потолку, по полутемным коридорам, которые внезапно появлялись и исчезали, по всем предметам в разных направлениях текли числа разной величины. Из цифрового материала математических комбинаций образовывались электронные текстуры. В этот момент он заметил Майю.

– Гордан! – крикнула она отчаянно, но и радостно. – Я тебя везде искала. Войдя в интернет, я оказалась в игре.

– Я тоже застрял в ней, – сказал он ей, счастливый от того, что снова видит ее. – Надо отсюда уходить!

Он взял ее за руку, и они побежали вместе по резко менявшему направление коридору. За ними раздавались крики супербойца-убийцы, созданного самим Горданом. Еще до недавнего времени он радовался его несокрушимой мощи, теперь же спасался от него, желая уберечь Майю и вместе с ней избежать судьбы жертвы. Пока они неслись по длинным коридорам, Гордану померещился туманный образ отца Майи. Майя, похоже, его не заметила. Кавай вдруг шевельнулся и указал Гордану на металлическую дверь. Он толкнул ее – дверь, как ни странно, оказалась не заперта. Гордан и Майя вбежали в просторное помещение, парень с силой захлопнул за собой дверь и быстро повернул задвижку…

Запыхавшись от долгого бега, они наконец остановились и, увидев деревянную скамейку, сели. Агрессивные звуки игры здесь совсем не были слышны. Гордан нежно взглянул в глаза Майи, которые компьютер изобразил светло-синими.

– Я тебя по всему свету искала, а тебя нигде нет, – сказала она, когда он поправил ей локон, который и раньше во время их свиданий падал на лоб, – а потом решила посмотреть здесь. Что ты тут делаешь? Тебе никогда не нравились такие игры.

– Когда человеку одиноко, он делает то, чего раньше не делал, – ответил Гордан. – Я начал играть. А потом игра вышла из-под контроля… Я тебя тоже искал. Ты где была?

– Э-э! Поехала в Южную Африку, потом на остров Науру, потом в Южную Америку, на Карибы, – на одном дыхании перечислила Майя. – Побывала в Гвиане, заехала на Суринам. И знаешь, побывала в Парамарибо! Ты там был?

– Нет. Я же сказал тебе, что поеду туда с тобой, – сказал он и прижал свою щеку к ее, но ничего не почувствовал, кроме электронного смога, излучаемого программой. – И как тебе там?

– Как ты мне описывал, – сказала она и попыталась поцеловать его. Но картину их соприкоснувшихся губ исказили появившиеся помехи. – Теплое море, кокосовые пальмы, авокадо, орхидеи и деревья с райскими птицами… Скажи, ты хоть немножко вспоминал обо мне?

– Все время. Я тебя искал, – сказал он, и в звуке его голоса неожиданно прозвучало металлическое эхо. – Где ты сейчас? Ты мне нужна.

Вдруг раздался взрыв и послышался скрип открывающейся тяжелой металлической двери. Снова зазвучала воинственная музыка, сопровождавшая игру.

– Прекрати играть! – закричала девушка испуганно. – Чего ты добьешься, стреляя?

– Я не играю, – воскликнул в отчаянии Гордан, – игра происходит сама по себе. Ее ведет кто-то другой.

– Кто?

– Не знаю… – сказал он, прислушиваясь к тяжелым шагам супербойца. – Я не могу ее выключить. Не могу ей сопротивляться.

– Перезагрузи ее! – отчаянно воскликнула она.

– Пробовал. Она зависла, – сказал он. – Я должен дождаться конца игры.

– Я больше не могу здесь. Я ухожу, Гордан. Встретимся в другом месте.

– Майя! Подожди! Майя!..

Но она уже исчезла. В нескольких шагах от него появилась сначала тень, а потом и силуэт виртуального преследователя. Краем глаза Гордан заметил, что тот выпустил гранату в сторону его электронного образа. Гордан попытался отскочить, чувствуя на себе его ледяной взгляд и слыша первые звуки металлического эха незавершенного взрыва, но в этот момент потоки букв и цифр замерли на месте. Игра остановилась.

Высветился окончательный счет игры – цифры, парящие в виртуальном пространстве. И тут игра сама выгрузилась. В один момент изображение свернулось во флуоресцирующую точку, коротко блеснувшую и затем исчезнувшую в кибернетической глубине потемневшего экрана.

87

В тени балдахина, образованного крыльями палатки, разбитой на выжженной солнцем кумановской равнине, раздевшись до пропотевшей майки без рукавов, опираясь на локоть левой руки, на подстилке лениво развалился Мето. Рядом на ящике с патронами лежал его Калашников. В правой руке Мето держал штык-нож и, глядя куда-то далеко перед собой, тыкал им в открытую консервную банку и клал в рот нацепившиеся на него кусочки мяса. Медленно и рассеянно жуя, Мето, сам того не замечая, помахивал ножом в такт рэперским синкопам невротического хип-хоп хита Бэд Бо.

В этот момент из-за кустов показался низенький человек с седеющей, не бритой несколько дней щетиной, в железнодорожной фуражке. Это был Кирилл, разыскивающий сына на растянувшихся позициях. Теперь у него в руках вместо плетеной сумки была гвоздика.

Далее появился некто, похожий на моджахеда: мужчина в камуфляжной форме и черном платке с красной арабской вязью, повязанном на лоб, и с небольшим зеленым флагом с боевым призывом на нем, развевавшимся позади.

С другой стороны, прямо перед взором Мето, по пожелтевшей, выгоревшей траве, сквозь самое пекло, сопровождаемая нестройным хором сотни кузнечиков, шла женщина в черном, неся на руках девочку. С позиции за хлебным полем несколько раз подряд выстрелил снайпер. Пули сначала просвистели мимо женщины, а потом прошли сквозь нее, но ничего не произошло. Она продолжала идти с мертвым ребенком на руках.

Мето не обратил на них всех ни малейшего внимания, пока из глубины поля не появился Бэд Бо. Он подходил все ближе, в живую подхватив свою песню, пел и декламировал рэп, а когда оказался перед Мето, то поправил кепку, которая до тех пор была повернута козырьком на левую сторону, и поздоровался.

– Hey man, – с улыбкой сказал чернокожий музыкант, – where damn’s this? I wanted to go away from fucking Manhattan^[95].

– Хау ис посибл ю кам хиер?^[96] – сказал Мето на ужасном английском.

– Man, it’s been awful there, – сказал хип-хопер, мотая головой. – But where did I get? Where’s this, man? What’s all this about, damn it?^[97]

– Дис ис кумановско поле, неар Липково. Иф ю ноу^[98]… – ответил Мето.

– Have no idea!^[99] – сказал негр, добавил: – Yo! – и помахал моджахеду. Тот молча поприветствовал его, подняв руку.

В этот момент Кирилл заметил сына и подошел к нему.

– Мето, сынок! – сказал железнодорожник необычайно мягким голосом.

Мето обернулся, увидел старика и кивнул ему.

– И ты, старый, пришел? – сказал ему сын, ухмыляясь и оставаясь лежать под крылом палатки. – Садись, переведи дух… Хотя тут, знаешь, не лучшее место для отдыха.

Кирилл ласково покачал головой и сунул красную гвоздику в ствол Калашникова своего сына.

– Была у меня, сынок, и ракия для тебя, – сказал Кирилл извиняющимся тоном. – Но я ее где-то по дороге потерял.

– Да ладно тебе, старый. Ты ее одному парню отдал, – лениво сказал Мето. – Он до сих пор меня ищет. Ну, ничего… Мы иногда видимся в разных местах мира.

– Гуляешь, значит, а? – сердечно, но как будто с упреком покачал головой железнодорожник.

– Гуляю, старый, что здесь еще делать? Видишь, стрелять мы тут перестали. Говорят, что подпишут мирный договор. Теперь стреляем от скуки. И мы, и они. Некоторые не выдерживают. Пуляют себе в вену. Везде одно и то же, и у нас, и у них. Хочешь, консервами угощу?

– А тебе, сынок, какое дело до них, – Кирилл не ответил на вопрос, потому что ему нужно было сказать сыну что-то важное. – Ведь если у тебя желание такое, ты того… гуляй. Чего тебе тут делать? Так, сынок, у нас на роду написано, мы стреляем и гуляем. Главное, нет нам покоя, сидючи на одном месте. Тем более в такое время, как это. И я гулял. Где только по молодости ни бродил. А все домой возвращался. Дома, сынок, лучше всего.

– Я знаю, старый. Перед Рождеством, после Рождества, где бы ни был – приезжай домой. Так ведь? – улыбнулся Мето. – Только дома тесно. Мала стала наша державочка…

– А ты знаешь, что в мире есть еще стран тридцать поменьше, чем наша? – заметил как бы вскользь железнодорожник.

– Нет меньше страны, чем наша, старый. Посмотри: если всю собрать, в улиточью раковину запихнуть можно.

– Есть, сынок, поверь! – сказал Кирилл, убежденно глядя ему в глаза. – Про нашу страну хоть кто-то слышал. А про те – никто. Вот, ты слышал, например, про Антигуа и Барбуду, про Барбадос, а? Слышал? А про Доминикану, Сент-Китс, Гренаду, Гренадины, Сент-Люси? Про Сан-Томе и Принсипи слышал? Про Сейшелы, Мальдивы, Папау, Карибати, сынок, про Тувалу, Тонга и Науру, хоть раз слышал? Давай, скажи…

– Ты их выдумал, старый, – засмеялся Мето. – Загадки загадываешь, посмеяться надо мной вздумал.

– Нет, сынок. Они существуют. На самом деле. Маленькие, а существуют. Честное слово. Мне один мужик сказал. Он в газете читал. И все, говорит, одна другой краше. Вот, говорит, взять, к примеру, Науру. Науру, чтоб ты знал, говорит, это рай на земле. Вот так, маленькое государство, а рай. Может, думаешь, и его нет? Там молодым, таким вот, как ты, когда они женятся, государство сразу дом дает. Детей за границу учиться посылает. В той стране все бесплатно, и доктора, и образование, а зарплаты до неба. Вот так! Там люди знают, зачем живут. Там, говорят, если покрышка у машины лопнет, никто ее не клеит. Идет и сразу новую машину покупает.

– Старый, ты случайно по дороге не набрался?

– Я ракию уже много лет даже не нюхал, клянусь, чтоб мне вот этаким стать, – сказал Кирилл, показывая изогнутый указательный палец. – Ну, разве что рюмку-другую выпиваю и все.

– Дожил, а ума не нажил. Начал тут нам коммунистические сказки рассказывать.

– Я тебе правду говорю, сынок. У нас есть шанс. Знаешь, почему они в этих малых странах такие богатые. Торгуют, сынок. И знаешь, чем? Никогда не догадаешься. Птичий помет продают, как самое лучшее удобрение, по всему миру. Видишь, как оно бывает, до чего умные люди додумались.

– Как же мы-то не догадались! Вот бы и нам привалило. Здесь этого добра хватает, все миллиардерами станем. Некоторым это и сейчас удается. На обыкновенном дерьме деньги делают, – сказал Мето и вдруг закричал: – Хватит врать, старый! Иди ты со своими сказками к черту… или в свою Науру.

– Науру существует. Как Парамарибо. Ты слышал про Парамарибо?

– А то! Парамарибо – это хит, даже здесь. Мы, когда ширнемся, все едем. В основном туда. В Парамарибо. Сидим, наслаждаемся, за бабами бегаем в Парамарибо, купаемся в чистом море, загораем. А потом, хочешь – не хочешь, возвращаемся сюда, где нет воды и где, когда не стреляют, только кузнечиков слышно. Хватит, старый, брось ты эти россказни.

Кирилл посмотрел на него, ничего не сказал, медленно встал, повернулся и ушел.

Мето достал шприц и иглу. Чуть подальше человек в камуфляже насыпал белого порошка себе на голую руку. Развеселившись от ритма рэпа, Бэд Бо вытряс из пузырька на ладонь таблетки.

Человек в камуфляже вдохнул с руки кокаин, резко отдернул голову, испустил отчаянный крик и дал длинную очередь из автомата в воздух. За ним развевался зеленый флаг. В это время другие кололись в вену. Бэд Бо игриво хлопнул себе по ладони, таблетка подпрыгнула и попала в уже ждущий ее рот. Он продолжал читать рэп и танцевать. Небо над позициями розовело. Зелень приобретала фиолетовый оттенок. Облака начали зеленеть. Все становилось инвертированным, как на негативе.

88

Деян Коев сидел в своей лавке и размышлял о шансах заключения долговременного перемирия с повстанцами, когда радио сообщило о новом нападении на военный конвой, в котором погибли девять резервистов регулярной армии. «Вот тебе и перемирие», – сказал он.

Деян вспомнил теорию, о которой ему рассказывал Гордан. Из нее следовало, что время при определенных обстоятельствах может начать двигаться с перебоями, подчиняясь неким непонятным законам. Инженер-механик Деян Коев никогда до этого не придавал энергии внефизического значения. Теперь же он все чаще слышал о явлениях, которые были вне рамок повседневной логики, во всяком случае, такой, какой она была до недавнего времени. После падения башен-близнецов в Америке СМИ сообщали о чудесных спасениях и о судьбоносной игре случая. Об аномалиях говорили везде, в том числе покупатели в его лавке, как о явлениях, которые стали будничными событиями новой эпохи.

В тот момент в магазине зазвонил телефон. Это была Станка.

– Мне звонил Гордан. Он уезжает из Австрии.

– Ну, что ж, – сказал Деян Коев, – пусть уезжает, ему виднее…

– Ты обедать придешь? – спросила она, почувствовав в голосе мужа отсутствующий тон.

– Обедай без меня. Я еще побуду в магазине, – спокойно сказал он и повесил трубку, а в его голове уже появились новые мысли.

Он никогда не верил, что взмах крыльев бабочки на одном конце мира может вызвать ураган на другом, хотя наука уже всерьез рассматривала такую возможность. «Черт побери, – выругался про себя Коев, – раньше бабочки украшали жизнь и садились нам на волосы, когда мы занимались любовью в парках. Теперь они служат причиной бедствий».

Тогда же он подумал, что для него в жизни ничего не изменится. Ни ценности, в которые он верит, ни воспоминания, к примеру, о лучших днях его профессиональной карьеры, когда он работал на машиностроительном заводе, ни мечта снова поехать со Станкой на Лазурный берег, как когда они были юношей и девушкой. Они отправились туда на фиате-1300 его отца, частью накопив, а частью заняв какие-то деньги у родственников, и с красными югославскими паспортами, действительными по всему миру, путешествовали по Лазурному берегу и целый месяц нежились на средиземноморском солнце, жили в кемпинге в палатке и до изнеможения занимались любовью на пляже возле Антиба… Нет, ничего не изменится, ничего. Прежней останется и роль бабочек в любви – не только его, но и будущих поколений… «Только в страхе перед Апокалипсисом рабская жизнь может восприниматься как Божий дар», – подумалось Деяну Коеву, бывшему инженеру, уволенному с работы из-за банкротства предприятия, в настоящее время владельцу продуктового магазинчика.

89

Эта же мысль промелькнула в голове Фионы Фицпатрик, только с разницей в шесть часовых поясов, когда она, не замечая ничего вокруг себя, пила крепчайший ирландский виски в баре в Бостоне. Фиона Фицпатрик не имела ни малейшего представления, что в этот момент она является частью феномена синхронности, что этот момент составил равенство из одинаковых элементов с одним таким же обычным человеком из далекой страны, о которой она вряд ли даже слышала.

«Как же велико отчаяние тех, кто во имя Бога решил убить себя, как будто их жизнь не стоит и гроша! Как же велики их гнев и ненависть, раз они готовы вместе с собой унести в могилу десятки, тысячи других жизней! Что общего между смертью одних и вечной жизнью других? Какое отношение имеет ложное спасение одного идиота, управлявшего самолетом, в котором были Роуз и Ребекка, к искуплению грехов, кем-то совершенных против его народа и культуры? Как связано насилие со спасением, проклятый мусульманский ублюдок?!» – лихорадочно размышляла Фиона Фицпатрик. Ее темные ирландские глаза метали молнии, а лоб морщился от боли, у нее не хватало сил упрекнуть себя в богохульстве и шовинизме, за которые она не раскаивалась, хотя до этого ужасного события и потери Роуз и ее дочери порой весьма воинственно защищала все существующие меньшинства. Но теперь она была на другой стороне. Ее больше не интересовало то, что происходит в какой-то гребаной части мира, ей стало наплевать на двойной гнет, который ощущали палестинские женщины, какое ей дело до прав женщин, задыхающихся под своими платками в Иране или под черной паранджой, из-под которой не видны даже глаза, в проклятом Афганистане.