Текст книги "Щенки Земли"

Автор книги: Томас Майкл Диш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 28 страниц)

Крохотуля не хотела засыпать, и мы с ней коротали первые часы надвигавшейся ночи. Прислушиваясь к вечерним звукам, мы пытались угадывать голоса зверей и птиц. Часам к девяти все смолкло и земля окуталась полнейшей тишиной.

– Это странно, – вслух подумал я.

– Что странно, папа?

– Странно, что, когда умолкли сверчки, не осталось никаких звуков. Ни единого шороха. Разве провода не должны гудеть? Издавать хотя бы небольшой шум? Но они молчат. Думаю, они мертвы.

– Мертвы? – как эхо повторила Крохотуля. – Господа умерли? Теперь Динги нас съедят? Позволят они мне сперва принять ванну? Потому что когда я боюсь…

– Нет, Крохотуля, милая моя. Провода умерли, а не Господа. Господа не умрут никогда. Неужели ты забыла то, что я говорил тебе на днях о Боге?

– Но то – Бог.

– Нет никакой разницы, дорогая. Давай-ка спать. Твой папа просто подумал вслух, а мама только сделала вид, что испугалась. Ты же знаешь, что маме нравится притворяться.

– Но почему же Бог не вышел из электрических столбов, когда мама попросила?

– Может быть, этой линией не пользуются, радость моя. Возможно, она сломалась. Завтра мы пойдем вдоль нее и узнаем, в чем дело. Наверное, я неправильно понимаю, что такое шум в проводах. Видимо, это просто суеверие, а суеверными могут быть только Динги. Вероятно, Господа не смогли услышать нас из-за изоляции проводов. Как они могли нас услышать, если находятся далеко отсюда? Завтра мы найдем дорогу к замечательному питомнику, Крохотуля. Ни о чем не стоит беспокоиться.

Крохотуля уснула, но я не смог. Северный горизонт стал извергать грандиозные вспышки света. Они покрывали черноту неба яркими полосами, поглощая блеск звезд. Потом полосы распадались, меняли форму и вспыхивали снова.

Северное сияние. Северная Аврора.

Это как раз то, с чем Господам особенно нравилось играть. Они чувствовали себя дома среди электронов пояса Ван Аллена и устремлялись туда, где их поток искривлялся, чтобы коснуться земной атмосферы на ее магнитных полюсах; следовали за ними, управляя ионизацией воздуха, создавая эти столбы света и подчиняя себе их перемещения, всегда так поражавшие людей, в соответствии со сложными правилами своей невиданной геометрии. Эти беспрестанно меняющиеся узоры были высшим удовольствием Господ, и, несомненно, именно сила пояса Ван Аллена на Земле послужила первопричиной того, что их потянуло к этой планете. Они обеспокоили себя вмешательством в дела человечества только после ряда ядерных взрывов, проведенных в поясе Ван Аллена в 1960-е годы.

Этой ночью сияние было неслыханно красиво, и я понял, что Господа все еще на Земле, – они так жизнерадостны и так ярко пламенеют, чтобы их любимцы – их бедные, заблудшие, неухоженные любимцы – могли не сомневаться.

Но это было очень холодное и очень далекое пламя. Мне от него легче не стало. – Напрасен твой учтивый взгляд, – проворчал я. Жюли, которая всегда спала чутко, шевельнулась.

– Сожалею, – пробормотала она, вероятно слишком сонная, чтобы вспомнить, по какому поводу намеревалась выразить сожаление.

– Все в порядке. Мы найдем их завтра, – сказал я. – Завтра, завтра.

Жюли улыбнулась и снова погрузилась в сон.

На следующий день мы двинулись вдоль линии электропередач в северном направлении. Она шла рядом со старой асфальтовой дорогой, израненной трещинами и выбоинами, но все же более удобной для продвижения пешком, чем буйно поросшие кустарником обочины. Мы шли медленно. Я больше не мог нести и рюкзак, и Крохотулю, поэтому нам приходилось соизмерять свой шаг с ее.

Встретившийся нам выгоревший дорожный указатель информировал, что до Шрёдера двадцать километров. Шагая по дороге (провода над головой были, как нам казалось, надежной защитой от Дингов), мы рассчитывали добраться до питомника к раннему вечеру. То и дело попадались стоявшие поодаль от дороги брошенные фермы, а дважды дорога расширялась, и в этих местах руины лежали теснее друг к другу: когда-то здесь были поселки. Там провода разветвлялись во всех направлениях, но главная линия следовала прежним курсом – к Шрёдеру. Столбы были из сосновых бревен, окрашенных красно-коричневым креозотом, и в точности походили один на другой, пока…

Жюли заметила это, когда мы уже были недалеко от Шрёдера. Вверх и вниз по столбам разбегались тонкие серебристые линии, поблескивавшие в косых лучах солнца. При более пристальном рассмотрении они оказались вертикальными цепочками декора каких-то несложных повторяющихся конфигураций. Одна фигура представляла собой две пересекающиеся окружности, которые связывались с другими фигурами цепочек прямыми черточками:

Другая выглядела просто зигзагом.

Наиболее часто повторялся рисунок, которым обозначается батарейка в электрической схеме.

Они и в самом деле были условными обозначениями электросхем.

Весь декор выглядел слишком топорным и бессмысленным с любой точки зрения, поэтому у меня не возникло даже сомнения, что Господа не имеют к нему отношения. В этих орнаментах было что-то варварское, что-то наводившее на мысль о Дингах!

Но какой Динго посмел бы так близко подойти к святая святых Господ? Питомник, скорее всего, в нескольких сотнях метров отсюда. У меня появились дурные предчувствия относительно нашей безопасности. Не успел я осмыслить нависшую угрозу, как другая беда явилась сама собой.

– Каддлис! – пронзительно закричала Жюли. – Боги и Господа, посмотри! Электростанция!

Я подхватил на руки Крохотулю и мигом оказался рядом с Жюли.

Ажурный бетонный забор, который уже метров тридцать тянулся вдоль дороги и преграждал нам вход на территорию подстанции, теперь перестал быть препятствием, потому что в этом месте он представлял собой просто нагромождение обломков. Искривленные и перекрученные, словно ветви гигантских дубов, черными силуэтами на фоне светло-голубого предвечернего неба вырисовывались тавровые балки остова подстанции. Ее пилоны, на которых крепились провода высокого напряжения, лежали на земле подобно замертво рухнувшим Голиафам. Провода были оборваны и свисали с забора, позванивая при порывах ветра. Все было уничтожено, абсолютно все.

– Была бомбардировка, – сказал я, – но это невозможно.

– Динги? – спросила Крохотуля.

– Боюсь, что да. Но как они могли?

В этом не было смысла. Столь примитивное нападение не могло принести успеха в борьбе против Господ, если весь богатейший арсенал науки XX века потерпел неудачу. Эх, мало им было ядерных взрывов в поясе Ван Аллена. Я сомневался тогда и продолжаю сомневаться до сих пор, было ли действительно в человеческих силах уничтожить хотя бы одного из Господ.

Как оказалось возможным сражение с чем-то, не имеющим размеров, при отсутствии представлений об уравнениях, которых могли бы дать хотя бы символическое приближение к пониманию природы того, с чем сражаешься? Нет, их не победить бомбардировками второстепенных силовых подстанций то в одном, то в другом месте; не победить, даже разбомбив их все. С таким же успехом можно пытаться убить льва веником из чертополоха. Господа – это нечто гораздо большее, чем просто та или иная технология.

Из-за забора, откуда-то из хаоса искореженных механизмов, раздался стон. Женский голос повторял одно-единственное слово:

– Господа, Господа…

– Там не Динго, – сказала Жюли. – Какая-то несчастная любимица не может выбраться. Подумай, Каддлис, не означает ли это, что брошены все любимцы?

– Тсс! Такими разговорами ты только доведешь до слез Крохотулю.

Мы нашли место, где можно было перелезть разрушенную часть забора. В паре метров от пролома спиной к нам стояла на коленях женщина. Она примостилась на поперечине рухнувшего пилона, как на молитвенной скамеечке. Ее волосы, спутанные и грязные, еще хранили следы одомашненности. Она была приличествующим образом обнажена, однако все тело было в синяках, а ноги сильно расцарапаны. Оказавшись перед лицом столь патетического краха некогда видной любимицы, я впервые осознал, насколько ужасно дикой выглядела Жюли: одета вульгарнейшим образом, волосы закручены в практичный, но лишенный художественного изящества узел, да еще и скрепленный узкой полоской ткани; стройные ноги упакованы в неуклюжие резиновые сапоги. Должно быть, мы все трое походили на Дингов.

Бедная женщина прекратила причитания и повернулась к нам. Выражение ее лица прошло все стадии от любопытного удивления до неописуемого изумления.

– Отец! – произнесла она, оцепенев от ужаса.

– Роксана! – воскликнул я. – Вы ли это?

Глава шестая,
в которой я защищаю честь женщины и несу за это страшную кару

Это была она, изрядно похудевшая. Время так поработало над ее красотой, что никто, будь у него лучшие намерения в мире, не дал бы ей по ошибке восемнадцать лет, даже и двадцать восемь. Однако нос, взгляд и ум остались такими же острыми, какими были всегда. Я ничуть не сомневался, что это Роксана Пруст, урожденная Скунс.

Роксана же, наоборот, никак не могла поверить, что я не ее отец, а всего лишь маленький Белый Клык, бывший ее подопечный, который стал взрослым мужчиной.

– Но эта одежда… – настойчиво твердила она. – Уж эту-то куртку с оторванной нижней пуговицей я не могу спутать ни с какой другой. И эти сапоги с красным кантом. И неделю небритая щетина. Хоть убейте меня, ты – мой отец!

Из вежливости я снял куртку, но мне почему-то не захотелось стаскивать штаны. Вероятно, привычка носить одежду способствует развитию скромности в большей степени, чем что-либо другое, вне зависимости от происхождения. По возможности коротко я объяснил Роксане, как наш Господин доставил нас на ферму и бросил там, как нам пришлось взять в доме одежду для своего похода – одежду ее родителей, так уж получилось.

– Ты говоришь, что Плуто и твоя мать прибыли на Землю вместе с вами? – спросила Роксана, злобно хмуря свои морщинки возле глаз. – Где же они теперь?

– Я надеялся, что вы можете знать это, Роксана. Я был уверен, что Плуто нанесет вам визит. Он ведь посылал вам каждую свою новую книгу.

– Нет. Нет, должно быть, это ему не удалось. Я до последнего момента не слыхала, что вы здесь. Но какой… – в выражении ее глаз появилась нежность, как бывало и прежде, когда ей в голову приходила какая-нибудь расчетливая мысль, – восхитительный сюрприз!

В разговоре возникла новая пауза, потому что нам с Жюли не хотелось бестактно демонстрировать озабоченность только собственными проблемами, когда Роксана сама явно была в беде. Казалось, она целиком ушла в какие-то очень личные переживания.

– Вы читали «Молитвы облачению»? – спросила Жюли, чтобы нарушить тягостное молчание. – Все Лебединое озеро было уверено, что на сегодня это лучшая вещь Плуто. Говорят, от его новых обрядов совершенно невозможно оторваться.

– Начинала, но не смогла, как бы это сказать… вникнуть в суть. Я часто нахожу, что… современные писатели, по моим наблюдениям… хотя Плуто… однако… – Она потеряла нить мысли и стала с отсутствующим видом потирать свои костлявые голые бедра. Я заметил, что ее кожа покрыта маленькими темно-синими отметинами, главным образом на бедрах и ляжках. Они были слишком крохотными, чтобы быть следами побоев, но и очень уж многочисленными, чтобы оказаться случайными.

Она глубоко вздохнула, и этот вздох выразил нечто большее, чем утомление скучной жизнью в Шрёдере и даже чем утрату Господина. Это был знак невыразимой грусти с примесью непреходящей удовлетворенности.

– Животное! – прошептала она явно не для наших ушей. – Мерзкое животное!

Потом, словно все, что с ней только что произошло, следовало взять в какие-то громадные скобки, она вернулась к прерванной теме разговора:

– Если хотите знать правду, в последнее время я читаю гораздо меньше, чем прежде. Даже Пруст, даже он перестал быть для меня тем, чем был прежде. Нет, даже Пруст, живительный… – И эта ее речь перешла в шепот, такой тихий, что было трудно уловить, действительно ли она произнесла «живительный» или повторила слово «животное». – А потом, конечно, еще и эта революция. Очень трудно сосредоточиться на чтении, когда вокруг тебя революция.

– О да, – подхватил я, – революция. Не расскажете ли нам о ней немного подробнее?

Рассказ Роксаны о последних событиях был не слишком четким, потому что основывался на подслушанных разговорах и не дающих никакой информации предположениях. Даже само слово революция вводило в заблуждение. Чем дальше, тем более ее отчет сопровождался таким количеством вздохов и проклятий, что подробный его пересказ выглядел бы чрезмерной погоней за правдоподобием. Поэтому я даю ниже не подправленную историю, которую поведала нам в тот вечер Роксана, а голые факты, позднее установленные судами и нашедшие отражение в газетных сообщениях.

Июль был месяцем необычайной солнечной активности. Господа в предвкушении динамичных шоу северного сияния, которые следуют за такими периодами, косяками потянулись к Земле. Многие, подобно нашему Господину, захватили с собой любимцев. Вскоре после нашего прибытия, как раз во второй половине дня, когда мы с Жюли были освобождены от Сворки, из скопления солнечных пятен вырвался протуберанец необычайной активности и выбил Господ из седла.

Все выглядело так, как если бы потребление энергии в каком-то доме неожиданно стало слишком большим. Как если бы включилось сразу все: холодильник, электрическая плита, кондиционер, утюг, тостер, кофеварка, все люстры и бра, телевизор и даже игрушечная железная дорога в цокольном этаже. Потом БЛЯМС! – ужасные искры и чертово короткое замыкание. Света нет, лампочки полопались, провода сплавились, моторы замерли. Господа, конечно, не погибли. Они сделаны из более крепкого материала, чем тостеры. Но пока они приходили в себя…

Роксана избежала наихудшего, потому что в момент катастрофы сидела на ступенях кафедрального собора. Произошла вспышка (в буквальном смысле слова, всего одна вспышка), и весь питомник – стены, полы, даже запасы пищи и спортивный инвентарь – исчез. Было ощущение, будто все это существовало как мысль в голове Бога, но Бог ушел и забыл об этом. Любимцы, парившие в стремнинах силового поля громадных просторов гимнастического зала, оказались в состоянии свободного полета в еще более необъятном пространстве. Все, кто находился на верхних этажах зданий питомника, внезапно с ускорением понеслись к земле в точном соответствии с законами свободного падения. Кому повезло, как Роксане, отделались ушибами заднего места или растяжением связок. Другие погибли.

Образовавшееся кровавое месиво было ужасным. Питомник Шрёдер – вернее, то, что от него осталось, – охватила паника. Но худшее было впереди. Динги, разобравшиеся в случившемся быстрее сбитых с толку любимцев, бросились повсюду опустошать племенные фермы и питомники. В первом мятежном порыве они были безжалостны. Щенков отбирали у матерей, чтобы воспитывать в норах Дингов; мужчин, каждого, кто пытался сопротивляться, хладнокровно резали на глазах их самок; а самих несчастных самок… А чего еще можно было ждать от Дингов?

В этом месте рассказа Роксана залилась слезами и была совершенно не в силах продолжать, соблюдая хотя бы видимость хронологической последовательности.

– О, животное! – причитала она. – Вы не можете представить, как я ненавижу его! Увидев меня той ночью, он приказал двоим подчиненным доставить меня в его палатку, а потом – это было так ужасно! Какие вещи он заставлял меня делать! Унизительно! О, я могла бы отравить его! Животное! Но у меня не было возможности. Ох, как вспомню… Если бы вы только знали… – В продолжение всей этой диатрибы руки Роксаны с еще большим остервенением растирали тощую плоть ее бедер, темных от множества этих странных булавочного размера синяков. – Помните, много лет назад я рассказывала вам о своих родителях? Как мой отец отправлялся по субботам в город и возвращался заправленным доверху? Как угощал побоями мою несчастную мать? Как я подслушивала у печной заслонки над лестницей? Как мне хотелось подглядеть! Но теперь я знаю! Потому что он – точно такой же. Еще одно животное. Порочное, невежественное, вонючее, грубое животное!

В общей сложности Роксана рассказывала свою историю чуть ли не целый час, потому что у нее была манера пускаться в страстные обличения или в отступления, которые доставили бы удовольствие любому ценителю «Тристрама Шенди». Я же склонен к более прямой линии повествования. По правде сказать, ее отклонения начали заметно коробить меня, как только я понял из ее рассказа, что по соседству с нами рыщет масса Дингов и что Роксана живет с их главарем Бруно Шварцкопфом!

– Роксана, – сказал я, пытаясь поднять ее на ноги, – мы с Жюли намерены помочь вам бежать. Но лучше сделать это прямо сейчас. Мы теряем слишком много времени, сидя здесь и разговаривая ни о чем.

– Слишком поздно, – ответила Роксана со вздохом, в котором наряду с отказом ощущалась некоторая примесь удовлетворения. – Уже слишком поздно.

Долгая преданность такому мастеру слова, как Пруст, в конце концов нанесла урон характеру Роксаны. Рискуя забежать вперед в моем повествовании, я тем не менее должен заявить раз и навсегда: Роксана, как ни грустно сознавать, в чем-то была мазохисткой.

– Роксана, – сказал я теперь более твердым голосом, – вы обязаны идти с нами.

– Займись собственной сучкой, мистер, – послышался совсем не издалека голос, похожий на рев. С упавшим сердцем я повернулся к незвано вторгшемуся – краснолицему, кривоногому, асимметричному комку плоти в униформе цвета хаки, грязной и засаленной. Он стоял по другую сторону забора, подбоченившись, и в широкой ухмылке, какую я называю с тех пор «благонамеренной», показывал кривые гнилые зубы. Хотя ростом он был немногим более полутора метров, его грудь выглядела широкой, а руки были непропорционально толстыми. Он сжимал в мясистой ладони что-то напоминавшее стекловолоконное удилище.

– Имя – Шварцкопф, мистер. Бруно Шварцкопф, глава КРС здешних мест. Мы занимаемся репатриацией этих проклятых любимцев. Ну, старушка Роки, пойдем-ка домой. Ты ведь знакома с моими взглядами на обнюхивание чужих псов. – Он рассмеялся, как мог бы рассмеяться бык, если бы умел.

Так этот жалкий, бесформенный коротышка и есть Динго! Столько лет ужаса – и вот передо мной оказалось нечто не более страшное, чем генетический вывих. Я позволил охватившему меня гневу расцвести во всей своей красе.

– Вы Роксане не Господин, и она не пойдет с вами.

– Что за дурь ты несешь!

– Бога ради, – взмолилась Роксана, – я должна пойти с ним.

Однако ее тело не противилось моим усилиям; она не могла пошевельнуться от страха. Я поднял ее на ноги, оттолкнул себе за спину и поднял с земли топор. У меня не было сомнения, что один лишь вид топора заставит его дать тягу.

Он широко улыбнулся:

– Кто же ты, парень? Уж не чертов ли любимец? Говори!

– Динго! – крикнул я с вызовом. – Защищайтесь.

Бруно завел руку за спину и настроил аппарат, пристегнутый заплечными ремнями, который был примерно того же размера, что и наши рюкзаки. Затем полез через пролом в заборе, помахивая длинным гибким удилищем.

– Топоры! – глумливо изрек он. – Следом, как известно, будут изобретены лук и стрела.

Я шагнул ему навстречу, как только он перебрался на нашу сторону. Мой топор был наготове, и убийства, как говорится, жаждало сердце мое. Левой рукой я оперся о металлический остов рухнувшего пилона, потому что колени плоховато слушались меня. Должен сказать, что обычно я не наблюдал за собой такой слабости в подобных обстоятельствах.

Легким движением Бруно хлестнул удилищем по пилону. Произошла вспышка, и в голове у меня все пошло кругом.

Я уже сидел на земле. И сквозь туман полуобморока с трудом разглядел над собой темнозубую ухмылку Бруно. Схватив топор, я в бешенстве замахнулся, но мое оружие впустую звякнуло по пилону.

Он снова стегнул удилищем. Удар пришелся по левому колену, отозвавшись болью во всем теле. С моих губ сорвался крик.

– Полезная штуковина, а, Джек? Особенно для кровообращения. Если интересуешься механикой, сделать ее – пара пустяков. Это шест погонщика. Вообще-то такие применяют для крупного рогатого скота, но на более мелких животных они срабатывают даже лучше.

Он хлестнул еще раз, прочертив линию боли по моей шее. Я снова завопил – сдержать крик не было сил.

– Удилище – моя идея. Оно удобнее пик.

Он поигрывал кончиком своего оружия на моей правой руке. Каждый клочок остававшегося у меня сознания сосредоточился именно здесь. Я сжимал топорище, пока боль от сжатия не пересилила вспышки боли, на части разрывавшей все мое тело, – пока сознание не оставило меня.

Очнувшись (через несколько секунд? или минут? не знаю), я услыхал истерический смех Роксаны. Бруно разделался с ней. Зазвенел голос Жюли – такой высокий, что я едва узнал его:

– Не подходи! – А потом еще резче: – Не подходи к моей дочери!

Раздалось шипение разлетавшихся искр, и послышался вопль Крохотули.

– Белый Клык! – закричала Жюли. – О, Господство, Белый Клык!

Она звала меня моим именем! Ей был нужен не Каддлис, не Прометей, а Белый Клык!

Я вскочил на ноги; топор был теперь просто продолжением моей руки. Я чувствовал, как никогда прежде, даже будучи на Сворке, заново возродившуюся и вполне осознанную, абсолютную уверенность в себе. Мое тело было живым пламенем. Банзай!

Бруно перестал мучить Крохотулю и сгорбился над Жюли. Он услыхал, как я приближался по обломкам, и повернулся как раз в тот момент, когда топор уже опускался на него. Сокрушительный удар рассек его грудную клетку.

У меня не было намерения проливать кровь. Я не мог на это осмелиться. Мне лишь хотелось вдребезги разнести силовой блок, укрепленный у него за спиной.

Из раны на груди Бруно хлестал жуткий поток крови, густой и пьянящий. Топор, который я все еще держал в руке, был в крови. Все это было ужасно. Никогда прежде я не видел истекающего кровью подобным образом. Это было в тысячу раз хуже того, что я когда-то сделал с Плуто или Святым Бернаром.

Это было ужасно! Кровь.

Содрогаясь от начавшейся рвоты, я рухнул рядом с Бруно. Последнее, что я помню, – залитое слезами лицо Роксаны, бросившейся к падавшему телу Динго.

– В эти дни оп/БЛЯМС/асности и п/БЛЯМС/отенциалъной возможности…

Как только диктор произносил «п», из репродуктора вырывалось ужасно трескучее /БЛЯМС/!

Толпа ревела.

Со связанными руками и ногами я извивался на заднем сиденье, стараясь устроиться так, чтобы лучше видеть.

Мы ехали по городской улице со скоростью не более восьми километров в час сквозь такое скопление Дингов, что мне сразу же захотелось снова потерять сознание, – от них исходил ужасный запах.

– Да, п/БЛЯМС/отенциалъная возможность! Еще одна надежда на п/БЛЯМС/обеду Войск Самоиндукции! Само п/БЛЯМС/ровидение п/БЛЯМС/редоп/БЛЯМС/ределяет ее и…

Голос диктора, который доносился из металлического рупора, установленного на капоте джипа, потонул в нараставшем звучании гимна, подхваченного роем окружавших нас Дингов; он понесся дальше по маршруту нашего парадного выезда, вырываясь из новых глоток и становясь все сильнее:

 
Диод! Триод!
Верховный Катод!
Сотней ампер дай заряды сердцам!
Нашими омами свет дай домам!
Ярким накалом твоих мощных ламп!
Пока мы поем эту оду
Победе,
Наставник ты веры народа
В победу!
Гайдар в нашей трудной дороге
К победе!
Ура!
 

Хотя Жюли тоже была на заднем сиденье, вооруженный Динго между нами отбивал всякое желание разговаривать, то и дело тыча нас прикладом своего карабина. Я взглядом задал ей более всего беспокоивший меня вопрос: что с Крохотулей? Но Жюли только страдальчески пожала в ответ плечами и отрицательно покачала головой.

– Куда мы едем? – спросил я конвоира. В ответ он снова ударил меня прикладом под ребро. – Где мы сейчас? – Видимо, приклад тоже не имел об этом понятия. Я погрузился в философическое молчание.

По окончании исполнения гимна громкоговоритель возобновил свою патриотическую какофонию:

– Но мы должны ухватиться за эту п/БЛЯМС/отенциальную возможность! П/БЛЯМС/отоки крови и п/БЛЯМС/ота, тяжкий труд и слезы – только такой п/БЛЯМС/латы история требует от нас…

Какая-то женщина выскочила из бесновавшейся толпы, сквозь которую джип пробивал себе дорогу, словно бульдозер. Она швырнула мне в лицо букет цветов и бросилась к машине. Вцепившись в нее что было сил, женщина стала целовать меня, выкрикивая между поцелуями:

– Покажи им кузькину мать, парень!

Люди в хаки оттащили ее, но она продолжала вопить:

– Задай им перца!

Меня не обманывало ощущение, что, знай она мое истинное лицо – если бы догадалась, что расточала восторги любимцу, – ее отношение ко мне было бы менее дружественным, хотя скорее всего не менее демонстративным. К счастью, сидевший за рулем джипа майор этих так называемых Войск Самоиндукции предусмотрительно завернул меня в свою шинель, которая обеспечивала почти такую же надежную защиту, как и невозможность быть узнанным.

Наш парадный выезд завершился на временном аэродроме – прежде это был городской парк, – где в конце покрытой гравием взлетно-посадочной полосы разогревал двигатели «форд»-трехмоторник. Когда джип подкатил к самолету, мы увидели носилки, которые затаскивали в кабину под наблюдением озлобленной Роксаны.

– Ты, животное! – завопила она, перекрикивая икающее завывание двигателей, едва заметив меня.

Бруно погрузили на борт, а следом за ним под дулом карабина ввели в кабину и нас. Роксана тут же продолжила начатую тему в еще более красноречивых выражениях:

– Убийца! Бандит с топором! Изверг! Иуда! Теперь им известен ваш номер, молодой человек! Они позаботятся о тебе! Как мне хотелось разделаться с тобой собственноручно. Но я сделала, что смогла, – я сказала им, кто ты такой; сказала, кто твой отец. Теннисон Уайт! Видел бы ты их лица! Теперь они сделают с тобой то же, что сделали с ним – и с его памятником. Ха!

Водитель джипа стал вытаскивать ее из самолета.

– Пришлите мне его ухо, офицер. И ее тоже. И кости – я смелю из них муку и испеку хлеб!

Когда мы оказались как бы в безопасности на борту самолета и входную дверь закрыли, конвоир заверил нас, что нам нечего опасаться ужасных угроз Роксаны:

– Из того, что она наговорила, вы можете сделать неправильный вывод о нашей нецивилизованности. Самое худшее, что вам грозит, – казнь через повешение. Перед зданием суда в Сент-Поле у нас есть виселица, на которой можно повесить сразу пятерых. Христос Всемогущий, вы ее обязательно увидите! Честное слово, вам не следует верить вздору этой женщины о том, что мы режем людей на куски. Так ни с кем не поступают… больше.

– Скажите, пожалуйста, – спросил я его (потому что мне показалось, что теперь настроение у него получше, чем было в джипе), – где моя дочь?

– Маленькая девочка? Заботу о ней взяла на себя эта леди. Она попросила назначить ее приемной матерью, так что теперь малютка…

– Крохотулю! Этой людоедке? Нет! – Жюли стала рваться из своих пут, а самолет уже начал выруливать на взлетную полосу. – Остановите эту машину. Я должна забрать свою дочь!

Но когда мы поднялись в воздух, даже Жюли поняла тщетность дальнейшего протеста.

Через окна правого борта было видно заходившее солнце. Стало ясно, что мы летим на юг. Вероятнее всего, такой крохотный самолет покрывает без заправки не более нескольких сотен километров. Мне были известны важнейшие питомники в этом направлении – Анока, Сен-Клу и т.д., – но я никогда не интересовался географией поселений Дингов. Однако конвоир называл один город – Сент-Пол.

– Что нас ожидает в Сент-Поле? – спросил я. – Нас там освободят? Или посадят в темницу?

Конвоир рассмеялся, но не счел нужным разъяснять причину своего веселья.

– Будут меня судить? Я требую суда равных мне! Я невиновен. Жюли может засвидетельствовать это. Я не имел намерения…

Словно в укор мне, конвоир пошел в переднюю часть небольшой кабины взглянуть на Бруно. Я стал таращиться в окно на работавший пропеллер и молился, чтобы какой-нибудь Господин помог ему получше управляться с этой простой работой.

Конвоира позвали посовещаться с пилотом, а я попытался утешить Жюли пустыми заверениями. Мы уже почти успокоились, когда странное поведение самолета (откуда в воздухе взяться ухабам?) отвлекло наше внимание от тревожных мыслей о будущем и заставило сосредоточить его на текущем моменте. Конвоир вернулся и сообщил, что левый пропеллер вышел из строя, но правый продолжает работать. Самолет терял высоту (мне было непонятно, откуда они это знали, – ведь в наступившей за бортом тьме невозможно было судить о расстоянии до земли). Мне пришлось помогать сбрасывать в открытый конвоиром люк разные сложные металлические штуковины. Нам сказали, что самолет снова набрал высоту, но он продолжал издавать тяжелые вздохи и скрежетать. Конвоир надел на нас парашюты и показал, как они работают. После прыжка надо сосчитать до десяти, дернуть за маленькое кольцо и подождать, пока не увидишь, что парашют раскрылся.

– Вам приходилось это делать? – спросил я конвоира, вглядываясь вместе с ним через открытый люк в черноту ночи под нами.

– Да, однажды. Это было нелегкое дело.

– Но парашют раскрылся? Он всегда раскрывается?

– Да. Опасность не в том, что он не раскроется. Страшнее приземляться. Легко можно сломать ногу, а если попадете в нехороший воздушный поток…

– Пока, Жюли Дарлинг! – крикнул я. – Жди меня. Я спасу тебя, как только смогу.

И я стал падать. Самолета надо мной не было, я только слышал удаляющийся гул. Звезды исчезли. Я падал сквозь облако. Досчитав до пяти, я не смог продолжать, поэтому потянул за кольцо. Парашют раскрылся, ремень на груди натянулся и дернул меня вверх. Пару минут я ничего не мог делать, лишь лениво вертелся то в одну, то в другую сторону в переплетении стропов и сожалел о своей безрассудной отваге. Мне было известно лишь то, что я один в воздушном океане!

Приземлившись, я ударился копчиком обо что-то весьма твердое и подвернул лодыжку. Все вокруг меня вспыхнуло потоками включившегося света, раздались громкие голоса, отдававшие противоречивые приказы.

– Прекрасное приземление, сэр. Я бы сказал, изу-ми-тель-ное приземление. Надеюсь, вы в полном порядке? – На обратившемся ко мне мужчине была такая же, как у меня, шинель. У него были седые усы а-ля Франц-Иосиф, он опирался на богато украшенную резную трость. Я никогда не видел такого морщинистого лица, если не считать репродукции картин Рембрандта.

– В полном, благодарю вас, – ответил я. – С кем имею честь?

Он церемонно отсалютовал:

– Капитан Фрэнгл, сэр. Начальник здешней тиары раскаяния, сэр.

– Тиары раскаяния?

– Ну, мы так называем это место. Что такое теперь слова? Так много новых, что я стал забывать то одно, то другое. Репатриационный центр – вот что это! Для чертовых любимцев, вы ведь знаете.