Текст книги "Щенки Земли"

Автор книги: Томас Майкл Диш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 28 страниц)

23

Что он за личность?

Боюсь, что, задав этот вопрос, вы хотели, чтобы я начисто оставил сферу фактов. В самом деле, во всем том, что я написал о Скиллимане, преобладают не столько факты, сколько оценки – при этом не вполне беспристрастные. Мне не нравится этот человек настолько, насколько за всю мою жизнь не нравилось очень мало людей. Думаю, я мог бы сказать, что ненавижу его, если бы это не было не по-христиански и не выглядело бы невежливо.

Поэтому я просто говорю, что это дурная личность, и на этом заканчиваю.

24

Хааст отвечает: «Такое я не покупаю».

Чего же тогда вы хотите, X.X.? Я уже извел на описание этого сукина сына больше слов, чем потратил на кого бы то ни было в этом дневнике. Если вы намерены драматизировать наши стычки, то вам придется попросить Скиллимана позволить мне проводить с ним немного больше времени. Он не любит меня так же сильно, как я его. За исключением того времени, которое мы проводим вместе за обедом в столовой (где, увы, качество питания все хуже и хуже, и это грустно), нам редко удается встретиться, еще реже мы говорим друг с другом.

Может быть, вас устроит какая-нибудь моя фантазия на тему Скиллимана? Неужели так сильно поколебалась ваша вера в факт, что вы просите об этом? Вы хотите рассказик?

25

Записка от X.X.: «Валяйте». У него нет стыда. Что ж, хорошо, вот вам рассказ:

СКИЛЛИМАН,

или

Демографический взрыв,

рассказ Луи Саккетти

Несмотря на брыкание ребенка, он ухитрился запихнуть его ножки в отверстия детского автомобильного сиденья, ничего не перепутав. Это напоминало головоломку с крючками и отверстиями, какие даются шимпанзе для проверки их интеллекта.

– Слишком много всяких причиндалов, – проворчал Скиллиман.

Мина, забравшись в машину с правой стороны, помогла закрепить милашку Билла, их четвертого, заплечными ремешками. Их крест-накрест перебросили через грудь ребенка и пристегнули позади сиденья, чтобы он не мог расстегнуть их.

– Слишком много чего? – спросила она безразлично.

– Детей, – сказал он, – слишком много этих чертовых детей.

– Конечно, – сказала она. – Но это в Китае, не так ли?

Он благодарно улыбнулся своей отяжелевшей жене. С самого начала Скиллимана особенно привлекало ее неизменное непонимание всего, что бы он ни говорил. И дело не в невежестве, хотя она была удивительно невежественной. Скорее за этим крылось стремление не быть им понятой или какое-то недовольство необходимостью выхода из состояния коровьего благоденствия хотя бы на минуту. «Моя Ио», – называл он ее.

Наступит день, надеялся Скиллиман, когда она станет в точности похожа на свою мать в Дахау, когда все сугубо человеческое – разум, милосердие, красота, сила воли – полностью отделилось от нее, как если бы кто-то выдернул затычку: бессмертная фрау Куршмайер.

– Закрой дверцу, – сказал он. Она закрыла дверцу машины.

Красный «Меркурий» выкатился из гаража, и маленькое радиоустройство собственной конструкции Скиллимана включило механизм, закрывший гаражные ворота. «Мина» – так он назвал это маленькое изобретение.

Когда они выехали на автостраду, рука Мины автоматически потянулась к ручке радиоприемника.

Он поймал ее за ширококостное запястье.

– Я не хочу, чтобы работало радио, – сказал он.

Рука, отягощенная хвастливо выставляемым напоказ циркониевым кольцом, отдернулась.

– А я как раз собиралась включить радио, – сказала она мягко.

– Ты, робот, – сказал он и наклонился через переднее сиденье поцеловать ее в мягкую щеку. Она улыбнулась. После четырех лет пребывания в Америке ее английский был еще в зачаточном состоянии и она не понимала слов вроде «робот».

– У меня есть теория, – сказал он. – Суть ее в том, что нехватки не всецело связаны войной, как правительство желает заставить нас думать. Хотя война, конечно, создает отягчающие обстоятельства.

– Отягчающие?.. – повторила Мина, словно сонное эхо. Она уставилась на белые штрихи, которые всасывал в себя капот автомобиля – все быстрее и быстрее, пока отдельные черточки не превратились в одну сплошную линию не очень насыщенной белизны.

Он переключил управление на автоводителя, и машина помчалась, еще больше увеличивая скорость. Она влилась в сплошной поток третьей полосы.

– Нет, нехватки – это неминуемый результат демографического взрыва.

– Не надо огорчаться, Джимми.

– Знаешь, люди привыкли думать, что произойдет выравнивание, что кривая будет иметь S-образную форму.

– Люди, – грустно промолвила Мина. – Какие люди?

– Райсман, например, – сказал он, – но эти люди оказались не правы. Кривая идет и идет на подъем. Экспоненциально.

– О, – произнесла она. У нее появилось смутное ощущение, что он распекает ее.

– Четыреста двадцать миллионов, – сказал он, – четыреста семьдесят миллионов. Шестьсот девяносто миллионов. О, всего один шаг до семисот. Два с половиной миллиарда. Пять миллиардов. И теперь в любой день может появиться цифра «десять миллиардов». График взмывает, словно ракета Скитальца.

– Конторская работа, – подумала она вслух. – Я не хочу, чтобы он брал конторскую работу домой.

– Это трахнутая гипербола!

– Джимми, пожалуйста.

– Прости.

– Ведь с нами малютка Билл. Не думаю, что он должен слышать подобное от отца. Как бы там ни было, дорогой, тебе не следует так сильно мучиться. Я слышала по телевизору, что нехватка воды будет преодолена к следующей весне.

– И нехватка рыбы? И нехватка стали?

– Это не наша проблема, не так ли?

– Ты всегда знаешь, что сказать, чтобы утешить меня, – сказал он. Он склонился через малютку Билла, чтобы поцеловать ее еще раз. Малютка Билл заплакал.

– Не можешь ли ты сделать так, чтобы он заткнулся? – спросил он через некоторое время.

Мина принялась ворковать над своим единственным сыном (трое предыдущих были девочки: Мина, Типа и Деспина) и попыталась приласкать его молотящую, закутанную во фланель ручку. В конце концов, потеряв охоту, она сунула ему в рот желтую таблетку (транквилизатор для младенцев до двухлетнего возраста).

– Это просто Мальтус, – подвел он итог. – Мы с тобой увеличиваемся в геометрической прогрессии, тогда как наши ресурсы возрастают только в арифметической. Технология производит, что может, но животное по имени человек может производить больше.

– Ты все еще говоришь об этих детях в Китае? – спросила она.

– Значит, ты слушала?! – сказал он с удивлением в голосе.

– Ты знаешь, все, в чем они нуждаются, эго контроль за рождаемостью, такой же как у нас. Им надо научиться пользоваться противозачаточными средствами. И еще педерасты – они собираются легализовать педерастов! Я слышала об этом в новостях. Можешь ты себе это представить?

– Двадцать лет назад это могло бы быть хорошей идеей, – сказал он, – но теперь, согласно данным большого компьютера МТИ, ничто не в силах обуздать эту кривую. К две тысячи третьему году она доберется до двадцати миллиардов, и наступит ад, демографическое половодье. Время моей теории уже пришло.

Мина вздохнула:

– Расскажи мне о своей теории.

– Ну, для выполнения любого решения потребуется соблюдение двух условий. Решение должно быть соразмерно масштабу проблемы – десяти миллиардам живущих ныне людей. И оно должно проявить свою действенность сразу и повсюду. Больше нет времени на испытательные программы, вроде тех десяти тысяч австралиек, подвергнутых стерилизации. Это не позволит довести дело до конца.

– Одна девушка, с которой я вместе ходила в школу, была стерилизована. Ты знал об этом? Ильза Штраусе. Она говорила, что это ни капельки ей не повредило, и она такая довольная… понимаешь… веселится как всегда. Единственное, чего она больше не может… ну, понимаешь… больше не может кровоточить.

– Ты не хочешь выслушать мою теорию.

– Я думала, что ты уже рассказал.

– Идея пришла мне в начале шестидесятых, когда звучала сирена Гражданской Обороны.

– Что такое сирена Гражданской Обороны? – спросила она.

– Не говори мне, что ты никогда не слыхала никаких сирен в Германии! – сказал он.

– О да, – сказала она. – Когда я была девочкой, все время. Джимми, мне кажется, ты говорил, что мы сперва остановимся у Мухаммеда?

– Ты действительно так уж сильно хочешь мороженого с сиропом?

– В этой больнице такое ужасное питание. Это моя последняя возможность.

– Ну хорошо, – сказал он. Он вернул автомобиль на медленную полосу, перевел на ручное управление и покатил к въезду на Пассейк-бульвар. Мороженица Мухаммеда притаилась в конце боковой улочки на вершине небольшого крутого пригорка. Скиллиман помнил этот магазин с детства. Он был одной из немногих вещей, которые никак не изменились за тридцать лет, хотя из-за нехваток качество мороженого нет-нет да скатывалось вниз.

– Мы возьмем с собой ребенка? – спросила она.

– Ему хорошо и здесь, – сказал Скиллиман.

– Мы не сможем побыть там подольше, – сказала она. Она со стоном выбралась из машины и положила руку на свой раздутый живот. – Он снова шевельнулся, – прошептала она.

– Теперь уже не так долго, – сказал он. – Закрой дверцу, Мина.

Мина закрыла правую дверцу. Он взглянул на ручной тормоз и на малютку Билла, который безмятежно таращился на бутафорское рулевое колесо из оранжевой пластмассы, украшавшее его детское сиденье.

– Это не долго, сосунок, – шепнул Скиллиман сыну.

Когда они входили через стеклянную дверь магазина, продавец закричал им:

– Ваша машина? Сэр, ваша машина?

– В чем дело? – Скиллиман притворился, что не понимает его.

– Ваш «меркурий»! – пронзительно завопил продавец.

Красный «меркурий» катился с пригорка – поставленный на нейтральную передачу – плавно ниспадающей кривой вниз по боковой улочке, торопясь влиться в поток движения на Пассейк-бульваре. «Додж» врезался справа в его переднюю часть и начал забираться на капот. «Корвейр», который шел следом за «доджем», свернул в сторону и сзади ударился в «меркурий», который стал складываться наподобие аккордеона.

Скиллиман, стоя снаружи холла мороженицы, сказал своей жене:

– Это более или менее то, о чем я пытался рассказать тебе.

Она спросила:

– Что?

Он ответил:

– Когда говорил о своей теории.

Конец

26

И всегда, неотвратимо, происходит возврат к этому простому факту, факту смерти. О… если бы время не было таким текучим! Тогда разум мог бы овладеть им и принудить остановиться. Ангелы обнаружились бы тогда в их непреходящем облике!

Но тогда, в самый срединный миг этого Фаустова мгновения, можно было бы овладеть болью, и я желаю только одного – ускорения времени. Но оно не идет, а мечется туда и сюда, вверх и вниз, из жара в холод, а потом наступает депрессия.

Не имею понятия, сколько дней или часов прошло с тех пор, как я наскоро набросал мою сказочку для Хааста. Пишу в лазарете, я еще очень слаб.

27

Наихудший момент наступил сразу же, как только я закончил «Скиллимана». Это был легкий припадок, и я понял, что такое истерика перед надвигающейся слепотой.

Я был уверен, что если ослепну, то покончу с собой. Что, кроме света, питает разум? Музыка, в лучшем случае, – всего лишь эстетический супчик. Я не Мильтон и не Джойс. Янгерманн как-то написал:

 
Гораздо глаз ценнее уха;
Глаз видит, пользы что от уха,
Помимо слуха.
С большим желанием я бы добавил к этому:
Если ослеп ты, то должен дать
Дело ушам:
Многое взять
Человечьим под силу умам.
 

Я слишком слаб, чтобы думать и что-то делать. Кажется, я ощущаю давление каждой мысли на извилины моего больного мозга. Возможно, трепанация черепа дала бы ответ!

28

На прикроватном столике внушительная груда записок от Хааста. Простите, X.X., но я в них еще не заглядывал. Провожу время, изучая высокий стакан с водой, разглядывая фактуру ткани постельного белья, мечтая о солнечном свете.

Ах, сладострастие выздоровления!

29

Хааст высказывает массу недовольства по поводу «Скиллимана, или Демографического взрыва». Главное – это клевета. У X.X. поистине склад ума издателя. Эти мои фантазии, за уши притянутые к некоторым неоспоримым фактам (Скиллиман женился на немецкой школьнице по имени Мина; ее мать живет в Дахау; они имеют пятерых детей), в глазах Хааста – только отягчающие мою вику обстоятельства.

(«Отягчающие?..» – повторил Хааст, словно сонное эхо.)

Вспомните, дорогой мой тюремщик, вы ведь сами напросились на этот рассказ, а моим единственным стремлением было усилить свой тезис о том, что Скиллиман – нехорошая личность. Действительно, хуже всех, кого я когда-либо знал. Он занят поисками Армагеддона. Такой безлюбовный, каков он есть, Скиллиман погрузится в самые нижние круги Дантова ада – под флегатон, ниже леса самоубийц, за кольцо колдунов, в самое сердце Антеноры.

30

Визит Хааста. Он в каком-то затруднении, которое мне не понять. Он часто обрывает разговор посередине банальной фразы и просто пялит на меня глаза, словно в наступившей тишине все окружающее становится прозрачным. Что с ним происходит? Чувство вины? Нет, такие понятия пока что не для X.X. Вероятнее всего – расстройство желудка.

(Я помню, что Эйхман говорил что-то вроде: «Всю свою жизнь я чувствовал страх, но не знаю перед чем».)

В шутку я спросил его, не пошел ли и он на добровольное инфицирование Паллидином. Хотя ответ он тоже попытался превратить в шутку, я не мог не видеть, что это предположение его задело. Чуть попозже он спросил:

– А что? Я выгляжу теперь умнее, чем прежде?

– Немножко, – согласился я. – А вам хочется стать умнее?

– Нет, – ответил он. – Определенно нет.

31

X.X. объяснил наконец, почему Эйми Баск больше не работает в лагере «Архимед». Причина, оказывается, не в том, что он ее уволил, а в том, что она сбежала!

– Не понимаю, – сокрушался он, – почему она пошла на это! Узнав, что отобрана для этой работы, она была в восторге. Ее жалованье удвоилось, расходы на жизнь покрывались помимо него!

Я попытался высказать предположение, что тюрьма вызывает у охранников такую же клаустрофобию, как и у заключенных, потому что и тех и других ограждают одни и те же решетки. Хааста это не убедило.

– Она могла выезжать в Денвер, когда бы ни пожелала. Но она никогда этого не желала. Она любила свою работу. Вот почему я не вижу в этом здравого смысла.

– Должно быть, она любила ее не так сильно, как вам кажется.

Хааст застонал:

– Безопасность! Вся работа была направлена на то, чтобы сделать это место воздухонепроницаемым, и теперь это! Бог знает, как она намерена поступить с имеющейся у нее информацией. Продаст Китаю! Понимаете ли вы, что эти ублюдки могут сотворить с такой штуковиной, как Паллидин? Вы ведь знаете, как они скрупулезны. Они не остановятся ни перед чем.

– Вы, конечно, пытаетесь ее разыскать?

– Мы испробовали все. ФБР и ЦРУ. У полиции всех штатов имеются ее приметы. Даже агентства частных детективов всех крупных городов занимаются поиском ее следов.

– Вы могли бы поместить фото Баск в газетах и показать по телевидению.

Хохот Хааста был на грани истерики.

– Никакой зацепки с самого момента исчезновения?

– Никакой! За три с половиной месяца ни единого звука. Я не знаю покоя, потерял сон. Представляете, в руках этой женщины сила, которая может погубить всю программу?

– Ну, если она воздерживается от применения этой силы в течение трех с половиной месяцев, достаточно велика вероятность, что Баск будет продолжать вести себя точно так же неопределенно долго. Эта мысль была когда-то огромным утешением для Дамокла.

– Кто это?

– Один грек.

Он оставил меня, метнув укоризненный взгляд за набросившихся на него греков. Какой прок от грехов в мире таких забот?

Как уязвимы люди, которые правят миром забот! Я помню щенячье лицо преклонных лет Эйзенхауэра, непрочность персоны Джонсона, такой с самого начала негодной, что и говорить не стоит.

Какое-то странное у меня сегодня настроение. Если не остановлюсь, то примусь сочувствовать королю Чарли! А почему бы и нет?

32

Стены несомненно мерцают!

А мое сердце обрывается.

В такие моменты мне трудно сказать, моя гениальность или моя болезнь овладевают положением.

Неизбежная модальность внутреннего видения!

33

Сейчас я чувствую себя лучше. Или лучше сказать, нахожусь ниже?

Несколько дней назад я решил создать маленький музей фактов в духе Рипли. Во время последнего перерыва на от лежку в лазарете у меня развилась страсть к газетам. Я накопил целый альбом вырезок, из которых привожу здесь несколько, выбранных наугад:

34

Если не хотите – не верьте:

Преподобный Август Джеке, в прошлом Уаттс, продолжает наслаждаться своей необычной популярностью в округе Лос-Анджелеса. Национальные телевизионные компании все еще отказывают Джексу в разрешении выступить с «Посланием к Чистой Совести», которое принесло бывшему евангелистскому священнику внезапную известность, на том основании, что оно носит «подстрекательский» характер. Их отказ не помешал большинству населения получить возможность услышать послание либо по радио, либо через местные частные телевизионные станции. Второкурсник Мэрилендского университета, который пытался поджечь дом Джекса в Биверли Хиллз стоимостью 90 000 долларов, согласился принять предложенную Джексом юридическую поддержку после визита к нему в камеру тюрьмы Лос-Анджелесского суда этого священника-негра.

35

Один факт:

«Трип-Трап» и другие известные игорные дома Лас-Вегаса объявили о своем решении прекратить игру в очко и покер, подтвердив, таким образом, слухи о беспрецедентных набегах на их столы не в пользу игорных домов. «Какой бы ни была используемая система, – заявил Уильям Батлер, владелец «Трип-Трапа», – она такова, что наши дилеры никогда больше не поднимутся до прежнего уровня. Создается впечатление, что у каждого, кто выигрывает, своя собственная система».

36

Казалось бы, странно:

Адрейнн Леверкюль, композитор «тяжелой» музыки из Восточной Германии, возвратилась в Аспен, штат Колорадо, чтобы предстать перед судом для дачи показаний по обвинениям некой ассоциации истцов, которые утверждают, что в связи с премьерой исполнения ее «Космической фуги» 30 августа этого года она непосредственно виновна в нанесении телесных повреждений, физических и ментальных. Один истец, режиссер фестиваля Ричард Сард, свидетельствовал, что во время исполнения лопнули его барабанные перепонки, что привело к полной глухоте.

37

Вопреки обстоятельствам.

Уилл Сандерс, вице-президент «Нортвест Электронике» и, по слухам, претендент на президентство, ушел из компании сразу после ее недавнего почкования. Он объявил о намерении основать собственную фирму, точный характер деятельности которой оглашать отказался. Он не отрицает предположения, опубликованные в «Уолл-стрит Джорнал», что им контролируется патент, на базе которого может быть основана новая технология кинематической голографии.

38

Этот безумный мир.

Убийца или убийцы Элмы и Кли Вэйзи еще не найдены. Полиция Миннеаполиса еще не ознакомила прессу со всеми обстоятельствами, окружающими это из ряда вон выходящее и отвратительное преступление, и есть опасение, что похвальба убийцы в его открытом письме в национальные газеты может оказаться слишком правдоподобной – покажется невозможным совершить эти убийства таким образом, как было на самом деле. Множество писателей, специализирующихся в детективной фантастике, предлагают полиции свои услуги.

39

Удивительнее фантастики:

Тремя журналами мод, поместившими «Traje-de-luces» – или «Костюм из света» – Джерри Брина для мужчин и женщин на обложках своих выпусков к осенним моделям, в сущности гарантируется успех этой новинки. Костюм из света – это не что иное, как прозрачная паутина из миниатюрных фосфоресцирующих элементов, которые мерцают все время меняющимися образчиками рисунка, большей или меньшей яркости, в зависимости от движений и настроения того, на ком он надет. Определенные жесты интимного свойства могут быть запрограммированы с целью получения эффекта мгновенной «светомаскировки», во время которой одетый в этот костюм оказывается всецело зависящим от собственных прелестей. Мистер Брин в интервью, которое будет напечатано в «Vogue»[70]70
  * Мода (англ.).


[Закрыть]*, заявил о решении не покидать дома в Шайенне, штат Вайоминг, где он уже многие годы работает дизайнером западной одежды для А.У.Лайль – изготовителя Traje-de-luces.

40

Невероятно, но правда:

СМЮ продолжила свою переворачивающую все вверх ногами полосу побед, нанеся поражение Джорджии 79:14. Защитника Энтони Стресера с триумфом вынесли со стадиона, и ликующая толпа пронесла его на руках по городу. В этой четвертой игре сезона специалисты обнаружили семь новых вариаций нового сложного «ответного удара» Стресера, которые довели общий счет игр по варианту «ответного удара» в репертуаре СМЮ до 31. В последнем, четвертом периоде Коч Олдинг выставил на поле команду новичков, чтобы посыпать солью уже опасные к тому времени раны Джорджии.

41

Поверите ли:

Камнетеса уволили с работы по настоянию членов правления Тулейнского университета. Он высекал в мраморе над входом в библиотеку вот это изречение:

THE PEN IS MIGHTIER THEN THE SWORD[71]71
  * Перо могущественнее, чем меч (англ.).


[Закрыть]*

Члены правления утверждали, что камнетес преднамеренно уменьшил промежуток между вторым и третьим словами.

42

Я подвергаюсь тестированию. Лагерь «А» нашел наконец замену находящейся в бегах Баск – Роберта (Бобби) Фредгрена, психолога из промышленности блаженного калифорнийского толка. Подобно корзине августовских ягод, Бобби выглядит слепленным из чистого солнечного света. Загорелый, сияющий и безупречно юный, он представляется воплощением мечты Хааста. Будет приятно наблюдать, как этот загар будет увядать в наших стигийских апартаментах.

Но не только его красота вызывает у меня отвращение. Скорее (и много больше) дело в его манерах, чем-то средним между манерами диск-жокея и дантиста. Подобно ди-джею он bcq время улыбается и вкрадчиво трещит словами, запись за записью меняя подавляющие сильные страсти песенки о голубых небесах и сияющих, словно солнце, коврижках; как дантист, он настойчиво убеждает, даже если вы пронзительно кричите, что на самом деле вам не причиняется никакого вреда. Его бесчестные проделки могут устоять перед самыми сильными оскорблениями: это граничит с героизмом. Вот, например, обмен словами из вчерашнего:

Бобби: Сейчас, когда я скажу начинать, переворачивайте страницу и начинайте работать над задачами. Начинайте.

Я: У меня болит голова.

Бобби: Луи, вы не сотрудничаете. Я знаю, что сейчас вы блестяще справитесь с этим тестом, если приложите мозги.

Я: Но мои мозги болят! Я слаб, вы, ублюдок. Я могу не заниматься вашими проклятыми тестами, когда я так слаб. Таково правило.

Бобби: Помните, что я говорил вчера, Луи, – о приводящих к депрессии мыслях?

Я: Вы говорили, что я слаб лишь настолько, насколько думаю, что слаб.

Бобби: Ну, это более чем вероятно! Сейчас, когда я скажу начинать, переворачивайте страницу и начинайте работать над задачами. Хорошо?(С широкой вкрадчивой улыбкой с рекламы «Пепсодента».) Начинайте.

Я: Вы трахнутый.

Бобби (не отводя глаз от своего секундомера): Попытайтесь еще раз, готовы? Начинайте.

43

Бобби живет в Санта-Монике и имеет двух детей, мальчика и девочку. Он активист местного масштаба и содержит контору заведующего кассой окружной организации демократической партии. Политически он считает себя «скорее либералом, чем наоборот». У него есть соображения о настоящей войне (он чувствует, что нам следовало бы принять предложение русских договориться о прекращении бактериологических боевых действий, по крайней мере, в «так называемых нейтральных странах». Но он думает, что отказники «заходят слишком далеко»).

У него отличные зубы.

Он настоящий прототип Соннлича из моей пьесы. Иногда у меня возникает тревожное ощущение, что я так мастерски написал этого вкрадчивого монстра, что он воплотился в живое существо.

44

Бобби – модель молодого администратора, и он верит в бригадную работу – придумал тесты для своих одаренных свинок, которые необходимо проходить тандемом. Сегодня у меня был первый опыт этой бригадной умственной цепочки. Должен признаться, что радовался этому самым бесхитростным образом, тогда как Бобби был совершенно вне себя от удовольствия играть роль конферансье в телевизионно-зубоскальном шоу. Когда одному из нас приходилось отвечать на малоприятный вопрос, он подбадривал: «Это потрясающе, Луи! Вы отвечаете абсолютно потрясающе! Ну, не потрясающе ли это, любезные зрители?»

Бедный Шипанский, с которым я обручен в этом деянии, вовсе не рад нашим играм. «Он думает, я что? – жаловался он мне. – Цирковая обезьянка?»

Прозвище Шипанского среди «шестерок» – Чита. Его облик вызывает ощущение неблагоприятного для него сходства с шимпанзе.

45

Второй раунд тестов с Шипанским. Прошлой ночью, когда писал (44), я поймал себя на мысли, что очень хочу участвовать в этом зубоскальном шоу. Почему? И почему, когда мой разум оживает значительно полнее во время занятий другими делами (я начинаю разработку планов создания настоящего музея фактов в заброшенном театре Джорджа; я пишу несколько интересных стихотворений на немецком; я скрупулезно продумываю вычурные аргументы против Леви-Стросса), почему я должен торчать здесь целый час каждый день, тратя время на принудительную игру?

Ответ прост: я одинок. Перерыв в работе – это то единственное время, когда я могу поговорить с другими подопытными.

46

Сегодня между раундами я спросил Шипанского, какого рода работой он занимается со Скиллиманом. Тот ответил с какой-то сугубо технологической двусмысленностью в том смысле, будто полагает, что это покоробило бы меня. Я ловко вернул подачу, и вскоре секреты стали бить из Шипанского ключом.

Собрав их воедино, я понял, что Скиллиман направил свое внимание на возможность создания геологической бомбы, чего-то порядка того, что произошло в Моголе, но значительно в более грандиозном масштабе. Он хочет дать жизнь подъему из недр земли новых горных цепей. Фаустово стремление всегда направлено к головокружительным высотам.

После нескольких спокойных подходов, во время которых удалось собрать воедино побеги этого эдельвейса, по-прежнему осторожно, я коснулся возможного скрытого морального смысла подобных исследований. Каждый ли только что окончивший учебное заведение студент имеет несомненное право быть посвященным в тайны катаклизма? Шипанский замер, почти впав в кататонию.

Силясь исправить свою ошибку, я попытался вовлечь в разговор Бобби, напомнив ему о его чувствах, поведанных мне ранее, в отношении бактериологической войны. Не будет ли, высказал я предположение, геологическая война еще хуже, еще более безответственной? Бобби не взялся бы сказать – это не его область знаний. В любом случае мы в лагере «А» имеем дело только с чистыми исследованиями. Вопросы морали связаны с приложением знаний, а не со знаниями самими по себе. И еще бальзам в том же роде. Однако Шипанский не подавал признаков таяния. Я прикоснулся не к той кнопке, это несомненно.

На сегодня тесты закончились. Когда Шипанский вышел из кабинета, Бобби позволил себе быть настолько мстительным, насколько это доступно его теплой натуре.

– Так поступать ужасно, – раздражался он, – вы сделали этого бедного мальчика совершенно подавленным.

– Нет, не я.

– Вы.

– Успокойтесь, – сказал я, похлопав его по спине. – Вы всегда смотрите на темную сторону вещей.

– Я знаю, – сказал он уныло. – Я пытаюсь смотреть иначе, но иногда не могу совершенно ничего с собой поделать.

47

Шипанский подошел к моему ломящемуся от яств столу во время ленча:

– Если вы не возражаете?..

Какое самоуничижение! Будто если бы я возражал, он нажал бы клавишу стирания своего слишком крутого поведения.

– Конечно нет, Шипанский. В последние дни я предпочитаю компанию. Вы, новенькие, не такие стадные, как предыдущая отара ягнят. – Это не было лишь вежливостью. За едой я часто чувствую себя самим собой. Сегодня здесь находились еще три «шестерки» кроме Шипанского, но они держались сами по себе, бормоча какие-то цифры, своим пиццам откровения.

– Вы, должно быть, не чувствуете ко мне ничего, кроме презрения, – начал Ш., с несчастным видом бултыхая ложку в холодном шпинатовом супе. – Должно быть, вы думаете, что я безмозглый.

– После тех тестов, что мы проходим вместе? Вероятнее всего, нет.

– О, тесты! Меня всегда прилично делали на тестах, так что это не то, что я имею в виду. Но люди с образованием такого рода, как ваше… студенты-искусствоведы… они думают, что если кто-то изучает какую-нибудь науку, у него нет… – Он отодвигал взболтанный суп в сторону, делая дриблинг концом ложки.

– Души?

Он кивнул, не отводя глаз от супа.

– Но это неправда. У нас такие же чувства, как у любого другого. Только, может быть, мы не показываем их так открыто. С вашим багажом легко говорить о совести и… вещах, ей подобных. Никто даже не собирается предлагать вам 25 000 долларов в год по окончании учебного заведения.

– Что касается подобных вещей, я знаю множество бывших однокашников, будь то поэты или художники, зарабатывающих вдвое больше на рекламе или телевидении. Это одна из форм проституции для любого в наши дни. Если не подвернется ничего другого, можно стать профсоюзным лидером.

– М-м. Что это вы едите? – спросил он, показывая на мою тарелку.

– Trade braisée au Pupillin.[72]72
  * Жареная форель с глазками (франц.).


[Закрыть]

Он дал знак официанту в черной униформе:

– Немного этого для меня тоже.

– Я слабо представляю себе, что вас соблазнили именно деньги, – сказал я, наливая ему немного шабли.

– Я не пью. Полагаю, нет, в действительности дело было не в деньгах.

– Что было предметом вашей специализации в школе, Шипанский? Биофизика, да? Не привлекает ли вас с какой-нибудь точки зрения предмет сам по себе?

Он проглотил полстакана вина, от которого только что отказался:

– Более, чем что-либо другое, да! Мне это нравится больше всего на свете. Иногда я не понимаю. Я искренне не понимаю, почему каждый не чувствует так же, как я. Иногда это чувство так сильно, что я… я не могу…

– У меня точно такое же чувство, но к поэзии. Ко всем искусствам, но более всего к поэзии.

– А люди?

– Люди идут следующими.

– Даже ваша жена, если дойдет до этого?

– Даже я сам. Если дойдет до этого. И вас все еще удивляет, что я набрался мужества ополчиться на вас из-за морали, чувствуя так, как я чувствую, как мы с вами чувствуем.

– Да.

– Именно потому, что я говорю как раз об этом – о чувствах. Этика касается только того, кто действительно что-то делает. Соблазн и действие – две разные вещи.

– Тогда не греховно ли искусство? Или наука?

– Любая непреодолимая любовь, меньшая, чем любовь самого Господа Бога, греховна. Дантов ад заполнен – выше Диза – теми, кто любил соответствующие их местам вещи и как раз поэтому слишком глубоко заглотнул приманку.

Шипанский залился румянцем:

– Не уверен, что вы сможете простить меня, мистер Саккетти, за то, что я скажу, но я не верю в Бога.

– И я больше не верю. Но было время, когда я верил без колебаний, поэтому вы тоже должны прощать меня, когда Он прокрадывается в мои метафоры.