Текст книги "Щенки Земли"
Автор книги: Томас Майкл Диш
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 28 страниц)
КНИГА 2[63]63
Следующие записи, отделенные друг от друга звездочками, воспроизведены здесь в том виде, в каком они появлялись в дневнике Луиса Саккетти Они расположены в том же порядке, в каком писались, однако кроме этого у нас есть только те основания для их датировки, которые содержатся в самом документе Так, первое упоминание Скиллимана (в двенадцатой заметке) наводит на мысль, что эта и последующие записи могли быть сделаны не ранее 9 августа По их манере мы могли бы также вполне обоснованно предположить, что три заключительные записи (начинающиеся со слов «Больше и больше, это именно его сады, где мы гуляем»), которые занимают большой объем этого раздела дневника, написаны в конце этого периода, как раз перед тем, как Саккетти возобновил работу на регулярной (но можем ли мы также сказать, на вразумительной?) основе; это дало бы нам 28 сентября в качестве последней даты этого «бреда» (как позднее сам автор их называет) Многое из представляемого ниже материала не является оригинальным творчеством Саккетти, но когда он сам не указывает источник – а он обычно об этом не заботится, – мы не позволяли себе делать это за него, в основном по причине большой громоздкости такого предприятия и малого интереса для любого читателя, кроме специалистов. Среди источников, к которым он обращается, мы можем назвать: Библию, Аквинского, «Каббалу», различные трактаты по алхимии, включая вторую часть «Романа о Розе», Рихарда (и Джорджа) Вагнера, Баньяна, Мильтона, Делатрамона, Рильке, Рембо и достаточное число современных английских поэтов. – Ред.
[Закрыть]
«Слишком много самоанализа. Недостаточно факторийности. Сосредоточьтесь на живых описаниях реальных вещей» Он прав, я знаю. У меня единственное оправдание – этот ад темен.
* * *
Вымя кита – или печки?
* * *
«Он слышал печальные голоса и ощущал подергивания то в одну, то в другую сторону, так что временами ему казалось, что он вот-вот будет разорван на куски или истоптан словно слякоть на улицах», – затем отрывок дальше: «…как раз когда он добрался до пасти пылающей ямы, один из злобных их оказался позади него, и неслышно подступил к нему, и нашептывал множество ужасно богохульных мыслей ему, которые, как он думал, действительно рождались в его разуме. Не хватало ему благоразумия ни заткнуть уши свои, ни понять, откуда исходят эти богохульства».
* * *
Мы настаиваем на том, что искусство искупает время; на самом деле оно его всего лишь передает.
* * *
«Чего бы Бог ни пожелал, Он делает». Кошмарная правда.
* * *
«Его жизнь приобрела тогда черты воды в стакане, где он ополаскивал кисти свои: перемешавшиеся цвета имели цвет грязи».
«Портрет П.»
* * *
Все дело в деревянной дудке, которая заставляет верить, что за ней ангел: ангел, играющий на виолончели.
* * *
Вот что Мордикей говорил о «Портрете»: «Роман бестолков, но эта непомерная бестолковость и делает его интересным. Бестолковость – не самоцель; вернее всего, я просто позволяю бестолковым пассажам быть там, где они сами желают».
И в другой раз: «Искусство должно наводить скуку. То, что для одного человека натюрморт, для другого – nature morte.[64]64
* Мертвая природа (лат.).
[Закрыть]
* * *
Не камешки скрипят под моими железными подковками – это обуглившиеся детские кости.
* * *
Не бери, не давай,
Не печалься, друг:
Время не вечно.
Спеши! Спеши!
* * *
Здесь, в аду, есть выбор только между невыносимым холодом и невыносимой жарой. «Между этими состояниями они мечутся, стеная, туда и сюда, потому что переход из одного в другое всегда кажется божественным отдохновением».
* * *
О Хаасте Скиллиман говорит: «Его рассудок так поврежден от природы, что он вряд ли в состоянии перечислить буквы в алфавитном порядке».
* * *
Вот как! Даже алфавит распался. Словно пронзительно вопившему, капризному ребенку дали развалить замок из кубиков.
Скиллимана инфантильная личность.
* * *
Притча о тыкве и мальвах
Этой весной среди его мальв проросла интеллектуальная тыква. Мальвы были красивы, но он знал, что от тыквы будет больше пользы. Она не созревала до самого октября, но мальвы к тому времени уже погибли.
* * *
«Я знал человека, который за один вечер написал семь хороших стихотворений».
«Семь за одну ночь! В это трудно поверить».
* * *
Без науки у нас не было бы этого множества устремленных ввысь стел. Она (наука) – вуаль, открывшая губы, это мир несказанный. Даже проклятый благоговеет перед ее алтарем.
* * *
Амфортова элегия становится моей собственной:
Nie zu hoffen dass je ich Könnte gesunden.[65]65
Нет, не надейся, что буду я снова здоров (нем.).
[Закрыть]
* * *
Себастьян, пораженный стрелой Времени.
* * *
Мид говорил: «Но с другой стороны, Скиллиман не так уж плох. У него, например, очень славные глаза – если вам нравятся глаза».
Эта шутка возвратила меня в свою память – времен средней школы. Бедный Барри – он буквально разваливается по кусочкам. Как если бы его тело с отвращением относилось к аутопсии.
А позднее он сказал: «Мои чувства теряют свою соприкасаемость».
* * *
Сегодня Скиллиман, в припадке запальчивости, изобрел эти вирши, названные «Земля»:
Была бы сфера много лучше,
Дай Бог моря ей вместо суши.
* * *
«Птицы странной породы, сутулые, длиннокрылые, с крючковатыми носами, стояли в трясине, неподвижно уставившись в одну сторону».
Манн.
* * *
«Это не демократия; это юмор»
Вито Баттиста.
* * *
Новая надпись для Врат Ада: «Здесь всё кончается».
* * *
Наступит день, когда в наших колледжах станут изучать Гиммлера. Последнего из великих Посвященных. Ландшафты его внутреннего мира будет дозволено обнажать только до приемлемого ужаса. (Красоты, следовательно.) Нельзя не согласиться, что стенограммы процессов о зверствах уже давно, причем многие годы, предлагаются для нашего удовольствия театрами. Красота – это не что иное, как начало…
* * *
Больше и больше, именно в Его садах мы гуляем. Кто, если бы я громко причитал тогда, кто бы услышал? Немое ниспровержение! (Кирико).
Омерзение смеялось над ангелами, над всеми нами… ужасающе. Мы, которые ждали именно этого, можем восторгаться миражом. «Ба, это выглядит подобно пожару!»
Кто ответит небу? Душа: это произошло, это происходит. Болезнь с фантазированием, расчетливостью в словах, бессловесным осмыслением. Это происходит со всей вечностью. Взывает каждый день, каждый к каждому. Губы силились использовать разум вопреки всякой деликатности: Подозрения и бесчестные клятвы – о, наибесчестнейшие! Да, утро замирает!
О, а ночи – ночи будут мучить и волновать. Вожделение позора вошло и живет в нас. Мы отгрызаем и обгладываем оконечности развращенности. Она оставляет нас, словно уносясь по ветру… но безветренно. Уносится холодом вдоль темных улиц. (Ворочаются булыжники от нестерпимой жары.) Завывая, мечутся туда и сюда по золотым тротуарам насколько видит глаз до самого поднимающегося горизонта. Мираж!
Изнутри, из джунглей артерий, отсюда стремление Духа. Очарование, самое себя погребающее под своими обломками, испускающее Дух одним мощным чиханием. Парни, ожидающие очереди умереть, жалуются на болезни. Их кровь трепещет во мне. Ущелья, из которых Дух отлетает, подобно насытившемуся кондору. Верстовые столбы этой тюрьмы-вселенной; войсковые части, бросающиеся навстречу (яростно, лицом к лицу) каждому страху, о котором Люцифер нет-нет да и нашептывает по утрам.
Грех смерти обходит сынов Давида. Надежда – болото под хмурым небом. Первозданно нетронутые острова-ночи. С шарнирными крышками камер-колодцев трясины. Ад разверзается, безрадостно, для свидетелей мора. (Шепоты: О, развратные заросли смерти!) О Мефистофель!
Лагерь смерти: тучный, непомерно набухший расцветающими бутонами. Корни питаются соком земли подготовленной по Всемогущего плану. (Только Он может.)
Бог? Бог – наш О… ец, и здесь, среди плавучих цветов принципов умственной организации. Этих птиц странной породы, существующих между поведением и воздаянием, которые стоят в трясине, выискивая что-то неправильное; их глаза слегка скошены, как на старой гравюре по дереву.
«Ты подлежишь наказанию на ростках бамбука, – сказал он. – Ты поступал, как велено…» Он чувствовал стук сердца, восстающего против Бога, который организовал этот лагерь. Екклесиаст.
* * *
Мое нутро истоптано, подобно слякоти на улицах. Мои конечности обезображивают и изнуряют меня. Метания туда и сюда! Вверх и вниз! «Я глотаю чудовищную дозу…»
Наводящие ужас шумы скользят, словно «рыбы». Это ад, вечные муки, где, как он думал, ему слышались размеренные свидетельства Демонов Любви: «О причине всего сущего». Он остановился, потерявшись в лабиринтах бреда, заблудился; ах! Здесь, мы существуем! Божественная Любовь не ограничивается устьем реки. Лобзания. Флаги спускаются, в неземных целях. Перестаем существовать; мягко перешагиваем, чтобы исчезнуть.
Желать? Мы будем творить золото, снадобья, проклятия. Мы будем мечтать всеми тремя оболочками мозга. О мягкая оболочка, чрево природы, прими нашу гиперглупость! (Сокрытый Камень можно найти очищающим, безмолвным, тайным трудом. Капля за каплей вливая ядовитое зелье в Анус Земли.)
Притча о солнце и луне
Король прибывает без сопровождающих лиц и проникает в паренхиму. До этого никто другой не добирался до моего нутра, кроме охранника М.П., скромного человека. Чистая мягкая оболочка омывает короля, растворяя слои натоптанного золота. Он отдает его под грибы-поганки. Входи все что угодно. Он лезет вон из шкуры. Начертано: «Я – Бог Сатурн». Эпитезис греха. Сатурн берет его и накреняет (Трюки). Все сущее – трюки. Он, раз уж Ему было дозволено, незаметно проскальзывает на подготовленную почву. О, какое падение! (Неоперившегося птенца на скалы.) Так, здесь еще и Его рыло, это – Его пара из тонкого бархата и эти невозможных размеров ноздри. Какая (разница)? Юпитер отсчитывает двадцать дней. Луна, она третья в любовном треугольнике. Влюбленно жить. (Просто «жить» грамматически неверно.) Она водит за нос двадцать дней. Внутреннее кровное родство.
«Микроолицетворение», вот причина, белая, как цветы соли. Так: Дух нисходит в тонкой белой рубахе.
За один, а не сорок дней, но иногда за сорок, хотя вряд ли. Но он, скорее всего, за сорок. Его Солнце желтое.
Тогда появляется самое красивое солнце. Полагаем (Мудрость): Halt![66]66
* Стой! (нем.)
[Закрыть]* Место, где доброта не зависит от насыщаемого влагой роста. Айзенгайм! Его окрестности освещаются более для осязания, чем слуха или перспективного видения. Виолончель! Тонкие, как волос, лучи Мира прогоняют ночь.
Начало; это то солнце, которое хранит каждое необычно настроенное тайное значение, хотя с величальными песнями год уходит за годом. Никогда не допустим спуска в стоячие пруды, где нет существования. Уничтожатели! Частью их доли в угодьях (Божьих угодьях) было «молоко», данное как выбор между неподвижностью и самопознанием. Крылатые драконы больше не будут чешуйчатоглазыми.
Печальный, печальный, он слушал.
Итак, перехожу к 3-му догмату:
Возражение 1. По-видимому (Бог) никогда не видел этих жутких зеленей. Не дает покоя свидетельство Августина, говорившего: пройди (Бог) несколько миль вместе с этим Старьевщиком, и Его «яд» не смог бы ничто уничтожить. Вопрос: А что же лучше всего делать, когда Он душит?
Возражение 2. Далее, по его доброте, сдерживающей Сомнение, один из злобных – добр. Здесь нет ни одного (но там кто-то есть), кто нашептывал бы в память негритянские песни. Причины добра. Настоящий дурак, кто говорит: «Нечистый, будь моим Б-м!» Или в «Кольце» («Золото!» – «Это то, что тебе надо?»).
Возражение 3. Далее, если бы (Бог) не был сущ для богохульства, разве нравились бы Ему эти дары (так открыто предлагаемые)? Разве проклял бы он наши места? Дело вовсе не в разложении, потому что Он – первопричина порождения одного другим. Ни одного «за»! Тело борова ничем не может быть уничтожено. Вопрос?
«Я отвечаю на него. Нечто держало эту кисть в грязной воде. Значит, это дозволено. Однако естественная необходимость наглядно доказывает: он сам блюет на меня. (Ежедневно.) Слои тонких золотых струпьев отпадают, но Его природа не может измениться. Чего же ждать от нас? Я знаю осмос, знаю, что камера-колодец в трясине подслащивается «Изюмом символизма». Прокладывание пути внутрь меня для зонтичных уз, которые (Бог) создал. Подумать только! – западни и капканы угодны Господу. Он держит их сорок дней и сорок ночей. Я – он САМ. Эдем имели они в разумных пределах, Он волен был дать его им».
* * *
Ну, ну, вот они: ползучие побеги внутреннего превращения!
* * *
Несносное предисловие! Так он не может уничтожить все сразу! Это и есть остановка перед устремлением в небытие. Жалохвостый скорпион, как демонстрирует великий Дюрер, ничего не может уничтожить. Поэтому приходите, нежные малютки, – поплескаться снова! Сами входите в крови моей флогистон. Ах, как славно я теперь горю. Валяйте, гости дорогие! воспламеняйте все мои таланты!
Вы слышите теперь, теперь вы узнаете неразличимо крохотные жалобы самобичевателей. Я не стану попусту жечь мои лампы и расходовать масло. Уничтожение. Так удобно быть похожим на «труп».
Бледная Венера, мягкая оболочка, прими еще несколько спирохет.
Причитая, я видел Сатанофанию «Золота» – чародейство. Руда осмоса; уже и в ней подозревают какую-то магию. (Он умоляет вас быть осмотрительными.) Разветвляясь, колонна текучих богохульств восходит по его спинному мозгу, неся стремительное разложение. От этого оттока гноя не освободиться.
Но каким я становлюсь мерзким. Вши заедают меня. Свинячий Бог, Его Любовь, давая существование таким созданиям, удаляет коросту проказы. Правда: неправда. Может он «уничтожить» Его милость? Нет и нет, даже потоками рек. Но, как мы говорили выше, такие хитросплетения на навозной куче вне всякой нормы противоречат католической вере.
Тропа пилигримов вела их по «улице». Согласно псалму CXXXIV, бессмертное омерзение горит ровным пламенем. Это доктрина А…: см. его трактат «О полном уничтожении».
«Он правый. Он делает что хочет». Здесь это «ничто» является (самой личностной) причиной. Conatus[67]67
* Целеустремление (лат.).
[Закрыть] всех Его деяний.
Эта мощная система штреков, анастомоз, первичный лес первозданного существования, который мы называем Кровью Сердца. Притупляя чувствительность, он передается на все, что стремится к несуществованию; он передается, а Устрашающая картина таится где-то рядом с тем, кто рожден как ничто и обитает именно Здесь, именно Сейчас. Это млечный Дух, которому мы задаем эти вопросы. Сфинкс моргает. Его сад пробудился, но сфинкс помалкивает. И снова.
Это ненормальность, что-то вроде отсутствия тернового венца. Отсутствия предвзятости к доброте Все-Созда-теля. Это можно назвать Крепкой Водой. Мы должны отважно опуститься вниз, под лилию Господню, к «Праотцу (Фауст)». И без предвзятости к его волосатым лапам, мы перестаем быть трубчатыми с отвращением и презрением. Мы зажимаем пальцами носы.
Растительная жизнь, воды ключа, дрожание голосов, успокоение нервов. Зелень отражает самое гнусное в этом (Бога). Его сила превращает порошкообразный корень в твердый известняк. Он штопает их изогнутые клювы.
О, Кукла на веревочке болезни, уничтожить! Уничтожить все, и нас.
Куски; тенета, сходящиеся в точку знака Яда; знак Рыб. Будь Троица благословенна (Причина). Неистовство роев оживших штопоров.
В германских землях, пьян, но выпить жажду, Среди бичующих себя отважно…
Шествия кающихся в черных одеяниях, они жаждут удовлетворения ядом. Как А… говорит, потому что Бога старит приход изменений. Он рисует универсальную пустоту. Доброта? Нет, он танцует. Если было б Ему угодно, он уничтожил бы причину и движение, следствие и явление… Кающегося грешника.
Рассмотрим пролиферацию «Причины». Вот здесь у тебя киста гниющего спинного мозга, к которой ты можешь подойти через познание «Бога». Тогда он достанет немного грязи скрюченным пальцем из cerebrum[68]68
** Мозг (лат.).
[Закрыть] и…
1
Факты, ладно. Хааст грозится, что если я не ограничусь фактом, одним только фактом и ничем, кроме факта, то он лишит меня привилегий обеденного зала и библиотеки. От библиотеки я мог бы отказаться.
2
Отказался, причем категорически, вести дневник. Хотя дни мои сочтены, я не буду помогать тому, кто открыл этот счет.
3
Чувствую себя много хуже. Прострелы в паху и суставах. Теряю половину обедов. Рот и нос кровоточат. Глаза болят, а зрение в последние дни стало совсем мутным. Вынужден носить очки. Еще я лысею, но не уверен, что в этом можно винить только Паллидин.
Полагаю, становлюсь умнее. Однако не чувствую, что поумнел намного. Попеременно ощущаю себя тупоумным и истеричным, маньяком и депрессивным, раздраженным и хладнокровным. Я в аду. Но в кабинете доктора Баск (которым она больше не пользуется) я дал несколько замечательных представлений на разнообразных психометрических тестах.
4
Доктор Баск больше не работает в лагере «Архимед». Ее, по крайней мере, не видно. Она исчезла из поля зрения фактически с того самого вечера, когда умер Мордикей. Я просил Хааста объяснить ее исчезновение, но он дал чисто тавтологическое объяснение: она ушла, потому что она ушла.
5
Все заключенные, о которых я писал до сих пор, уже умерли. Последним умер Барри Мид, который дотянул почти до полных десяти месяцев. Его разум ни разу не подвел его, и он смеялся, представляя себя умирающим над книгой предсмертных слов знаменитых людей. Вскоре после его смерти я написал первую из трех дневниковых записей, которые так огорчили Хааста и толкнули его на самое последнее и самое настойчивое требование фактов.
6
– Что такое факт? – спросил я его.
– Факт – это то, что происходит. Способ, которым вы пользуетесь, чтобы писать – о здешних людях и о том, что вы о них думаете.
– Я думаю вовсе не о них. Нет, не об этих людях. Нет, если я могу этим помочь.
– К черту это, Саккетти, вы знаете, чего я хочу! Пишите что-нибудь такое, что я могу понять. Не эти… эти… Это, несомненно, антирелигиозно, этот ваш материал. Я не религиозный человек, но это… Вы заходите слишком далеко. Это антирелигиозно, и я не могу понять ни слова из этого. Вы опять начинаете вести точный, разумный дневник, или я умываю руки. Я умываю руки, понимаете?
– Скиллиман хочет отослать меня отсюда?
– Он хочет покончить с вами. Как с разрушительным влиянием.
– Что пользы в моем дневнике для вас? Зачем вы стремитесь удержать меня здесь? Скиллиман не может меня терпеть. Он не желает, чтобы его маленькие детки были объектами моего разрушающего влияния. Все, о чем я прошу, это кувшин вина, ломоть хлеба и книга.
Я ни в коем случае не должен был говорить это, потому что это было то же самое, что вложить в руки Хааста рычаг, с помощью которого он мог вертеть мной. Что касается деятельности моей мозговой системы в целом, то я все еще та же самая крыса, в той же самой коробке, нажимающая на ту же самую педаль.
7
Хааст изменился. С ночи великого фиаско он становился все мягче. Это сияющее мальчишество, такое характерное для престарелых американских администраторов, исчезло с его лица, оставив на нем обломки крушения стоицизма. Его походка отяжелела. Он перестал заботиться о своей одежде. Долгие часы проводит за письменным столом, уставившись в пространство. Что он видит? Без всякого сомнения, неотвратимость смерти, в которую до сих пор не верил.
8
За этот последний факт я в долгу у охранников. В эти дни они относятся ко мне как к человеку высшего класса. Они оказывают мне доверие. Так же, как Ганс в моей пьесе, Усердный хороший католик.
9
«Аушвитц» опубликована. С момента ее завершения я попеременно то считал пьесу никудышной, даже порочной, то она казалась мне настолько же превосходной, насколько очень яркой по композиции. В ней так много юмора, что я попросил у Хааста разрешения послать ее Янгерманну в «Дайл Тон». Пока шла подготовка к печати, он раскритиковал половину издания. Очень теплое письмо от него поведало мне новости об Андреа и других. Они воображали мое положение в самом дурном свете, потому что вся адресованная мне почта возвращалась из Спрингфилда со штампом «ВЫЧЕРКНУТ ИЗ СПИСКОВ». По телефону им просто сказали: «Мистера Саккетти больше нет с нами».
Опубликовано также несколько коротеньких вещиц, хотя ни одного из моих последних бредов в их числе нет, потому что дешифрующие компьютеры АН Б в ответ на эти потуги неизменно выдают: НЕОПРЕДЕЛЕННО. Хааст не одинок.
10
Святой Денис – покровитель сифилитиков и еще Парижа. Это – факт.
11
Что такое факт? Спрашиваю без всякой задней мысли. Если (10) – факт, то по той причине, что каждый согласен: Денис – святой, покровительствующий сифилитикам, – факт по общему согласию. Яблоки падают на землю, что может – чаще, чем не может, – быть продемонстрировано на опыте – факт по опыту. Однако, я думаю, факты, которых хочет от меня Хааст, ни того, ни другого сорта. Если что-то есть факт по общему согласию, мало проку в том, имею я к этому отношение или нет, тогда как факты, которые являются одновременно и подходящими для демонстрации на опыте, и новыми, представляются такой редкостью, что установления одного-единственного подобного рода факта достаточно для оправдания усилий всей жизни, потраченной на его поиск. (Не моей, однако, жизни.)
Ну, так что же нам остается? Поэзия – факты внутреннего мироощущения – это мои факты. И это именно те факты, которые предлагаю я. Твердо в них веря. Будучи неколебимо убежденным.
Что же без них останется? Ложь? Полупоэзия полуправды?
12
От Хааста пришла записка: «Самые простые ответы на простейшие вопросы, X.X.». В таком случае задавайте, пожалуйста, эти вопросы.
13
Записка от Хааста. Велит мне побольше говорить о Скиллимане. Как X.X. несомненно известно, нет такой темы, которую я стал бы избегать.
Факты, вот они. Ему немногим более пятидесяти. Он из нерасполагающих к себе кругов, имеет широкую национальную известность. Физик-ядерщик такого сорта, который либералам вроде меня нравится считать выведенным в Германии. Сорт, увы, распространившийся по всему Миру. Каких-то пять лет назад Скиллиман занимал высокий пост в Комиссии по атомной энергии. Самой примечательной его разработкой для этой организации была теория, предлагавшая создание условий необнаруживаемости ядерных испытаний, проводимых в ледяных пещерах особой конструкции. Дело было во время ядерного «моратория» того периода. Испытания были проведены, и их обнаружили в России, Китае, Франции, Израиле и (особенно постыдно) в Аргентине. Было установлено, что ледяные пещеры Скиллимана на деле увеличивали, а не маскировали эффект взрыва. Эта ошибка подхлестнула проведение серии последних, самых губительных испытаний и оставила Скиллимана без работы.
Он очень быстро снова нашел работу – в той же корпорации, где Хааст занимает пост директора отделения Исследований и Развития. Несмотря на пелену секретности, не менее плотную, чем в Ватикане, там, в верхних эшелонах, стали циркулировать слухи, касающиеся природы проводимой в лагере «Архимед» работы. Скиллиман настойчиво требовал более точных сведений, получал отказ, снова требовал и т. д. В конце концов была достигнута договоренность, что он будет посвящен в творимые у нас маленькие мерзости, но только при его согласии самому находиться в лагере. Когда он прибыл, Мид и я были единственными еще остававшимися в живых зараженными Паллидином. Как только он понял характер действия этого средства и разобрался в его эффективности, сразу же потребовал, чтобы инфицировали и его.
14
Один серьезный факт истории, который представляется уместным упомянуть в связи с этим делом.
Один ученый XIX века, Орис-Тюренн, разработал теорию, доказывающую, что шанкр и сифилис – это одна и та же болезнь и что посредством определенной техники «сифилизации» можно добиться защиты, сократить продолжительность лечения и обеспечить безопасность при повторном заражении и рецидиве болезни. После смерти Ориса-Тюренна в 1878 году было установлено, что его труп покрыт струпьями, свидетельствовавшими, что изобретенную технику «сифилизации» он испытывал на себе, вводя сифилисный гной в открытые раны.
15
Таким образом благодаря посредничеству Скиллимана, эксперимент вошел во вторую стадию. Фактически дело пошло по пути доведения до конца того, чего ждали от этого с самого начала – разнообразных исследований в Апокалипсисе, которые называют «Чистым исследованием».
Ему помогают двадцать «шестерок» (как он презрительно называет их, но настолько величественно, что даже у них, его жертв, это должно вызывать восхищение) – бывшие студенты или ассистенты, которые с великой охотой добровольно согласились на инъекцию Паллидина. Так что мы, побуждаемые чувством соперничества, должны постигнуть наивысшие взлеты гениальности – все мы, оставшиеся на том берегу Иордана. Я рад, что был отрешен от соблазна. Однако задаюсь вопросом, а смог ли бы я не поддаться?
Обозревая с вершины горы бесконечные просторы реалий золота – я даже сейчас могу слышать голос искусителя: «Все это может быть твоим».
Поэзия. Полная отставка.
16
Вот еще один факт, факт редчайшего склада.
В одной из попыток установить, действительно ли существует одна-единственная венерическая болезнь (в то время гонорею путали с сифилисом), Бенджамин Белл, исследователь из Эдинбурга, в 1793 году сделал прививки болезни своим студентам.
Более предусмотрительный, но не более порядочный человек, чем Орис-Тюренн.
17
Записка от X.X.: «Какая тут, к черту, уместность этого Орис-Тюренна?» Он также спрашивает, что означает остановка на том берегу реки Иордан.
Уместность Орис-Тюренна – и упоминания доктора Белла в качестве продолжения – в том, что мотивация подобного поведения, чисто фаустовское побуждение ухватить знание за любую цену, наверняка та же, что и у нашего доктора Скиллимана здесь, в лагере «Архимед». Фауст пожелал отречься от любой мольбы к небу; наш доктор Скиллиман, за малым исключением Небес, готов поплатиться даже еще более жизненно важным товаром – его собственной жизнью на земле. И все это с единственной целью разобраться в неком патологическом условии: в случае О-Т, сифилисе; в случае Скиллимана, гениальности.
Что касается значения реки Иордан, могу отослать вас к Второзаконию (глава 34) и Книге Иисуса Навина (глава 1).
18
О характере Скиллимана.
Он завидует известности. Об определенных лицах, которых знал, вращаясь в обществе, он не может говорить без неприкрытого проявления негодования по поводу их достижений и способностей. Имена нобелевских лауреатов приводят его в бешенство. Читая монографии в своей области знаний, он едва сдерживается при одной мысли, что существует еще кто-то, кто постиг их содержание. Чем больше он вынужден восхищаться тем, что действительно достойно, тем больше он (внутренне) скрежещет зубами. Теперь, когда Паллидин уже начал оказывать на него свое действие (прошло уже около шести недель), не трудно заметить обуревающую его радость. Его веселость сродни радости альпиниста, который проходит вехи, оставленные в самых верхних точках восхождения теми, кто штурмовал вершину до него. Можно почти воочию заметить, как он ставит галочку против имени: «Это Ван-Аллен!» Или: «Ну вот, я и прошел Гейзенберга».
19
Божий дар Скиллимана.
Волей-неволей мы живем в эпоху коллективного труда. В следующем поколении, настойчиво утверждает Скиллиман, кибернетизация продвинется настолько вперед, что в моду вернется гений-одиночка; он сможет получать достаточно большие субсидии для поддержки своей работы батальонами самопрограммирующихся компьютеров, в которых будет нуждаться.
Скиллиман не любит людей, но поскольку они ему необходимы, он с большой неохотой, наверное такой же, с какой я учился вождению автомобиля, научился ими пользоваться. Каким-то образом я понял, что он обучался своим «приемам личного общения» по какому-то психологическому трактату, поэтому, когда начинает истерично распинать одного из своих подчиненных, он говорит себе: «Теперь немного отрицательного воздействия – кнута». Точно так же, когда он предлагает вознаграждение, у него на уме мысль о прянике. Лучшим пряником, который есть в его арсенале, является просто предоставление возможности пообщаться с ним. В качестве примера, демонстрирующего расхищение наследия, он не имеет себе равных. Но главная его сила в прозорливости относительно чужих слабостей. Он так хорошо управляет своими двенадцатью марионетками потому, что очень тщательно отобрал людей, которые жаждали быть кем-нибудь маневрируе-мыми. Как любой диктатор, он знает, что в таких людях никогда нет недостатка.
20
Я, кажется, нанес X.X. более сильный удар, чем предполагал. Его самое последнее послание по внутренней почте надо понимать как признание никуда не годным всего того, что вытекает из последних трех записей дневника: «Ваш портрет Скиллимана недостаточно конкретен. Как он выглядит? Как он разговаривает? Что он за личность?»
21
Как он выглядит?
Предопределенный природой быть тощим, он растолстел назло самому себе. Однако, из-за недоразвитости конечностей, он вполне вписывается в образ толстобрюхого паука на коротких лапах. Лысея, он попусту тратит энергию на бесполезную укладку длинных боковых прядей жидких волос на своем блестящем черепе. Толстые очки увеличивают крапчатые голубые глаза. Рудиментарные ушные мочки; я частенько замечаю, что задерживаю на них взгляд, отчасти потому, что знаю, как это его раздражает. Какой-то неосновательный облик в целом, как будто его плоть – всего лишь большое количество смазки, которая вполне могла бы сползти, не причинив никакого вреда находящемуся внутри него железному Скиллиману. Очень дурной запах тела (той же самой, но прогорклой смазки). Нехороший кашель курильщика. Одинокий незаживающий прыщ под подбородком, который он называет «родинкой».
22
Как он разговаривает?
С легкой остаточной гнусавостью: Техас, модернизированный Калифорнией. Гнусавость делается сочнее, когда он разговаривает со мной. Думаю, что я олицетворяю для него великий Восточный Истеблишмент – ту пагубную политическую клику либералов, которая некогда отвергла приложение его научного метода в Гарварде и Шварцморе.
Но на самом деле вас интересует, – О чем он говорит? – не так ли? Его разговоры я мог бы подразделить на следующие категории:
A. Замечания, связанные с выражением интереса к его собственным исследованиям или исследованиям других. (Пример: «Мы должны избавиться от старых понятий точечной бомбардировки – от индивидуальных, дискретных «бомб». Сейчас мы должны сосредоточить усилия на более обобщенном понятии бомбардировки, подобной своего рода ауре. Я представляю себе это, как что-то похожее на восход солнца».)
Б. Замечания, выражающие презрение к красоте, сопровождаемое несомненно чистосердечным признанием страстного желания разрушать ее всюду, где бы она ни встретилась. (Лучшим примером этого является цитирование изречения нацистского лидера молодежи, Ганса Ио-ста, которое Скиллиман выжег на сосновой дощечке и повесил над своим письменным столом: «Как только я слышу слово «культура», я снимаю с предохранителя свой браунинг».
B. Замечания, выражающие презрение к его коллегам и знакомым. (Ранее я цитировал мнение Скиллимана о Хаасте. За глаза он критикует даже своих верноподданных «шестерок» – и в глаза, если они перешагивают черту. Однажды, когда Шипанский, молодой программист, сказал в оправдание своего промаха: «Я старался, я действительно старался», Скиллиман ответил: «Может быть, дело как раз в этом, а?» Достаточно невинная шутка, за исключением того, что в случае с Шипанским, вероятнее всего, так оно и было. В самом деле, если у Скиллимана и есть неисправимый порок, так это то, что он, подобно маркизу Саду, не в состоянии противиться стремлению причинить боль.)
Г. Замечания, выражающие самопрезрение и ненависть к плоти, его собственной или чьей-то еще, безразлично. (Пример: его шутка по поводу действия Паллидина на «Механизм сомы Руби Гольдберга». Пример получше – его пристрастие к скабрезной метафоре. Однажды он заставил смеяться до колотья в боку весь обеденный зал, притворяясь, что путает друг с другом процессы поглощения пищи и испражнения.)
Д. Замечания и понятия, являющиеся плодами деятельности дикого интеллекта широчайших возможностей. Проведи я самый скрупулезный синтаксический разбор, мне не удалось бы использовать против него все, что он говорит. (В интересах полной справедливости заключительный пример. Он пытался тщательно анализировать своеобразное очарование озер, водохранилищ и тому подобных масс неподвижной воды. Наблюдением ему удалось установить, что только там природа дает нам наглядную картину эвклидовой плоскости, простирающейся явно беспредельно. Это показывает полное подчинение законам гравитации, постоянно воздействующей на наши клеточные ткани. Убедившись в этом, он стал замечать, что великие достижения архитектуры есть понятие эвклидовой плоскости, которая взята и поставлена на ребро. Стена выглядит таким впечатляющим явлением по той простой причине, что это есть масса воды… поставленная набок.)
