Текст книги "Ванго. Между небом и землей"
Автор книги: Тимоте де Фомбель
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)
26
Сплетни Вельзевула
Аркуда, 20 сентября 1935 г.
Однажды в Бразилии, пролетая над джунглями, сбегающими к морю в районе Рио-де-Жанейро, цеппелин пронесся над верхушками деревьев так низко, что Ванго ухитрился захватить с собой на борт одну из обезьянок с бакенбардами, пока остальные в недоумении глазели на него.
Обезьянка, поднятая за хвост в это серое облако, была озадачена: куда она попала? Она спряталась среди кастрюль повара Отто и на несколько часов стала любимицей экипажа и пассажиров.
На обратном пути, снова летя над Рио, Ванго выпустил ее на волю прямо в гущу лиан на горе, возвышавшейся над бухтой и похожей на сахарную голову.
Марко, брат-кухарь из невидимого монастыря, был точной копией этой обезьянки. Он вприпрыжку передвигался от одной плиты к другой с притворным испугом в глазах, за которым скрывалась недюжинная хитрость.
Было одиннадцать часов утра.
Марко разговаривал с Ванго в монастырской кухне.
Фартук брата Марко был сшит из той же клеенки, что лежала на столиках в траттории его отца в Мантуе. Он носил нечто вроде балетных туфель розового цвета, удобных для беготни по кухне. Его пальцы хранили следы разных специй и приправ. Закатывая рукава рясы, он скреплял их, вместо прищепок, чайными ложками, согнутыми вдвое.
И наконец, на лбу у него красовались очки, давно отслужившие свой срок, обмотанные веревочкой и липкой лентой, ломанные-переломанные и кое-как починенные – в общем, такие же никудышные, как велосипед, который тщится выиграть гонку «Тур де Франс» с дойной коровой на багажнике.
– Значит, Зефиро не встретился с тобой на Аустерлицком вокзале? – спросил он Ванго, изумленно тараща глаза.
Марко никогда не разговаривал с пустыми руками.
На сей раз, несмотря на важность момента, он разминал рыбину.
– Зефиро там был, – сказал Ванго.
– Так где же он? Где?
В его голосе звучала тревога. С тех пор как Зефиро уехал, за невидимый монастырь отвечал брат Марко. И ему не терпелось сдать полномочия своему патрону.
– Куда он отправился? – повторил Марко.
Бедная рыбина провела в его руках ужасные четверть часа.
Ванго вернулся в монастырь. Он оставил Мадемуазель дома, в Полларе. Она потеряла сознание, не успев закончить свой рассказ о последней ночи. Он перенес ее на кровать.
Очнувшись, она умоляла Ванго дать ей передышку, обещая все рассказать завтра.
– Прошу тебя, Ванго, милый… Я расскажу всё, что знаю.
– А мой отец? Скажи мне хотя бы это… Его тоже?..
Опустив мокрые от слез веки, она кивнула, Ванго долго лежал, уткнувшись лбом в подушку, прежде чем смог встать. Теперь он знал.
Прошлое наконец распахнуло перед ним свои двери. Оттуда пришло к нему и горе, и облегчение. Уж лучше горе, чем неизвестность.
Теперь Ванго яснее представлял себе, как очутился здесь.
Ему осталось узнать главное: как проходили его дни и годы до этого. Как жили его родители перед той штормовой ночью? Откуда они приехали? Куда направлялись? Мадемуазель должна была это знать.
Она ничего не рассказала ему о трех бандитах – об этих людях, которые, несомненно, были родом с архипелага. Что они выиграли, совершив преступление? С тех пор прошло семнадцать лет. Может, они уже умерли. А может, и нет.
Не замышлять мести для врагов своих.
Отныне это правило устава ничего не значило для Ванго.
В смятении он покинул Поллару, пообещав Мадемуазель вернуться на следующую ночь. Ему нужно было принести ужасную новость в невидимый монастырь.
– Я скажу вам всю правду, брат Марко. Я видел Зефиро на Аустерлицком вокзале, но мы уехали с него врозь.
– Почему? – спросил Марко, открывая дверцу дровяной печи. – Зачем совершать такую глупость?
Огромная корзина только что собранных трав наполняла кухню пряными ароматами.
Брат Марко взял рыбину в свои маленькие ручки, похожие на лапки макаки.
Ванго заметил, что брат-кухарь всегда смотрел живности в глаза, прежде чем отправить ее в печь. Это была тайная дань уважения всем младшим братьям по разуму – в чешуе, в шерсти или перьях, – чьи тушки он разделывал искусно и быстро.
– Произошла очень странная вещь, – продолжал Ванго.
– Передай мне соль.
Ванго молча подал соль. Встретившись с ним взглядом, Марко закричал:
– В чем дело? Я знаю: ты считаешь, что я пересаливаю! Ну и что? Я не какой-нибудь кулинарный гений, я готовлю для простых людей!
Марко уже не мог сохранять спокойствие. Ванго ответил:
– Я ничего такого не говорю, брат Марко.
– Значит, слишком громко думаешь! Где падре? Где он?
И Марко подкинул в огонь два полена, в пику Ванго, который всегда настаивал, что меч-рыбу надо томить на тихом огне.
– Я не знаю, – сказал Ванго. – Когда я посмотрел на Зефиро… он меня не узнал.
Брат-кухарь вскрикнул.
Он обжегся.
– Что ты сказал?
– Зефиро… Зефиро меня не узнал.
Марко побледнел.
– Боже мой…
А в нескольких сотнях метров от монастыря брат Маллиган смотрел вдаль и не верил своим глазам.
Сегодня, как и каждое воскресенье, Джон Маллиган был Южным кардиналом.
На Аркуде было целых четыре кардинала. На этом посту монахи сменяли друг друга. Они по очереди носили красную кардинальскую шапочку. В их обязанности входило наблюдение за четырьмя сторонами света – Севером, Югом, Востоком и Западом. У каждого был свой день недели, и каждый с нетерпением ждал момента, когда он окажется наедине с необъятным морским простором. Были среди монахов кардиналы-мечтатели, были мистики, были сони. А Маллиган был кардиналом-рыбаком, любителем посидеть с удочкой на берегу.
Едва занялся рассвет, как Джон Маллиган занял свой пост, устроившись на скале с требником на коленях и зажав ногами удилище. Распевая псалмы, он каждые тридцать секунд прерывался, чтобы взглянуть на море и перетащить поплавок на новое место.
Вдруг он ясно увидел черную точку, которая на большой скорости двигалась вдоль острова, оставляя за собой пышную белую борозду.
Взглянув в свой бинокль, он не смог сдержать восклицания.
Это был катер с тремя кокпитами[42]42
Кокпит (англ. cockpit) – открытое помещение на палубе для рулевого и пассажиров на яхтах, катерах.
[Закрыть] и мощным подвесным мотором, как у скоростных лодок «Хакер-Крафт», которые он видел в Новой Англии, на пляжах Кейп-Кода или Нантакета, где отдыхали Аль Капоне и его мафиози.
Моторка летела стрелой, едва касаясь воды, оставляя за собой идеально ровный шлейф пены.
В Европе такие катера можно было встретить только в Венецианской лагуне или на больших озерах Швейцарии и Ломбардии. В них на кожаных диванчиках всегда сидели дамы с развевающимися на ветру волосами и господа с безукоризненными проборами, в белых брюках и трикотажных безрукавках.
Но четверо мужчин на этом катере никак не походили на богатых яхтсменов. Каждый из них был вооружен пистолетом Томпсона с дисковым магазином – брат Маллиган хорошо знал это оружие, навидавшись его в гардеробных своих чикагских прихожан во времена Сухого закона[43]43
«Сухой закон» в США – национальный запрет на продажу, производство и транспортировку алкоголя, который действовал с 1920 по 1933 гг. Многие мафиози занимались контрабандой, защищая свои интересы посредством грубого насилия.
[Закрыть].
К тому же у всех четверых были такие свирепые физиономии, что одним своим видом они могли обратить в бегство самых отъявленных головорезов Аль Капоне.
Убедившись, что катер, не сбавляя хода, прошел мимо Аркуды, обогнул длинный остров Филикуди и направился в сторону Салины и вулкана Поллары, отец Маллиган перестал беспокоиться.
Как-то, с месяц назад, он видел в море кашалота, а совсем давно, посреди ночи, – проплывающий в небе дирижабль.
И Джон Маллиган вернулся к своему требнику и поплавку.
Через час после этого, во время заутрени, брат Марко обратился к собравшимся перед ним монахам.
Нужно было объяснить всем, что отца Зефиро на некоторое время задержали во Франции. Марко прибег к доводам, типичным для начальника вокзала. То есть говорил об опоздании поезда по не зависящим от него причинам, о досадных неисправностях… Словом, напускал туману.
Это объявление было встречено гулом разочарования.
– Падре вернется к нам сразу, как только сможет. Он думает о вас. И по-братски всех обнимает.
При этих словах Марко протирал треснувшие стекла своих очков. Очки слегка запотели. Он бросил взгляд на Ванго. Монах был еще не готов признать, что их падре, возможно, никого не узнаёт в лицо, что он сошел с ума и отправился гулять по свету.
Затем Марко укрылся в келье Зефиро и попросил оставить его одного. Прислонившись к стене, он медленно снял очки.
Брат Марко не находил в себе сил принять эту новую миссию. Его взгляд блуждал по комнате. Три книги. Тюфяк. Вот и все, что осталось от Зефиро. Как они будут теперь обходиться без него?
Взгляд Марко упал на язык большого монастырского колокола, висевший на крюке. Сам колокол находился в нише, вырубленной в скале над часовней, а язык от него, этот бронзовый предмет в форме капли, оставался в келье аббата. Трогать его не дозволялось.
Каждый день, от заутрени до вечерни, монахи раскачивали немой колокол, чтобы не привлекать внимание жителей соседних островов.
Марко прикоснулся к бронзовому языку, ставшему символом этой невидимой обители.
«Тридцать монахов…» – думал он.
Он чувствовал, что его плечи не выдержат такой ноши.
Он вспомнил, как однажды ночью во время шторма Зефиро на несколько часов доверил ему язык колокола. В тот вечер Марко получил известие о смерти своей младшей сестры Джулии, которую он не видел десять лет. Он даже не смог бы появиться на похоронах. Там, в Мантуе, родные Марко считали его пропавшим без вести.
Вот тогда-то, в шторм, Зефиро и пришел проведать брата-кухаря.
Он протянул ему бронзовое било.
– Иди. Бей в колокол. Чтобы тебя было слышно в твоем городе.
Все монахи знали: отец Зефиро принял это решение из-за бури, которая ревела так сильно, что заглушала звон колоколов, и из-за того горя, которое постигло одного из их братьев.
В ту ночь Марко сам прицепил язык к огромному колоколу. И все два часа, среди сверкающих молний и порывов ревущего ветра, он неистово звонил, повиснув на веревке и с каждым взлетом отрываясь на два-три метра от земли. Колокол звонил для него.
Та ночь навеки врезалась в память.
Марко снова надел очки. Ему не хватало Зефиро, как родного отца, но он должен был постараться совершить невозможное – стать на время многодетным отцом именно тогда, когда он ощутил свое сиротство. Он покинул келью и отправился на кухню.
Выйдя из часовни после объявления Марко, Ванго вместе с Пиппо Троизи пошел проведать крольчатник.
По дороге Пиппо жаловался на жизнь.
На время отсутствия Зефиро Пиппо поручили ухаживать за кроликами. Это было истинное мучение. Он, который все эти годы терпеть их не мог, сейчас нес ответственность за садок с восемью десятками зверьков. Пиппо худел на глазах. Ночью ему снились кошмары, как астматику, который вдруг очутился в курятнике.
– Чертовы грызуны, – проворчал он, открывая первую клетку. – Опять приплод! Почему мне не доверили пасеку? Я ведь не боюсь пчел!
Ванго помог ему вытащить из клетки новорожденных и положил их в траву.
Два крольчонка попытались взобраться на Пиппо по его брюкам.
– Похоже, они вас любят, – с улыбкой сказал Ванго.
Пиппо пробурчал что-то неразборчивое, пытаясь отцепить кролика от своей ляжки.
Ванго был прав… Это была горячая любовь.
Кролики издалека чуяли приближение Пиппо Троизи. Они попискивали не переставая и прыгали на него, как только он подходил близко. Крупные самцы дрались друг с другом, пытаясь пробиться к предмету своего обожания. Доходило даже до жестоких схваток. Кролики висели на нем гроздьями. Самые маленькие крольчата принимали Пиппо за мать и с жаром терлись о его лодыжки.
Пинки ни к чему не приводили – зверьки обожали его!
Пиппо снова запер клетки, и они оба спустились с пригорка, чтобы забрать ведра с водой, оставленные у камня.
Первым делом Пиппо вымыл руки.
Ванго не спускал с него глаз. Он чувствовал, что настал подходящий момент.
И спросил нарочито безразличным тоном:
– Пиппо, вы ведь были там, когда меня, трехлетнего, нашли в Мальфе, на Скарио?
Пиппо встал.
– Меня там не было, малыш… Я всего лишь нашел тебя.
Он гордо выпятил подбородок и вытер пальцы о рукав. О кроликах он уже забыл.
– Я, Пиппо Троизи, – повторил он, ударив себя в грудь. – Сперва я нашел твою няню. И рассказал другим. А чуть позже в скалах обнаружили тебя.
Ванго кивнул.
С того дня, как он вернулся на Аркуду, его не оставляло желание расспросить Пиппо.
Прежде чем отправиться обратно к Мадемуазель, Ванго хотел побольше разузнать о себе.
– Я до сих пор не понимаю, откуда ты взялся, – тихо сказал Пиппо. – Но все это время, что мы здесь живем, я знаю, что ты явился ко мне с неба. Прямо и непосредственно оттуда. Клянусь, что больше мне ничего не известно.
Но Ванго настаивал:
– Может, на острове что-то произошло – до этого или сразу после? Вы тогда ничего не заметили?
– Ничего.
– Пожалуйста, постарайтесь вспомнить.
– А что, по-твоему, должно было произойти?
– Что-нибудь, не знаю.
– Например?
– Что-нибудь необычное… несчастный случай…
– Нашествие кроликов? – пошутил Пиппо.
– Я все думал…
– Не знаю, я же сказал. Я ничего не знаю. Понятно?
Это было сказано таким резким тоном, что прозвучало неискренне. Они подошли к монастырской ограде.
Пиппо снова занялся своим делом: плеснул на пол крольчатника воды и начал его мыть.
– В то время в моей жизни вообще мало чего происходило, – сказал он, стараясь загладить свою грубость.
Они водворили в клетку новорожденных крольчат вместе с крольчихой. Пиппо осыпал бранью сначала одного ни в чем не повинного зверька, который лизал ему пальцы, потом другого, затаившегося у него в кармане в надежде, что его не заметят. В углу клетки он рассыпал принесенные с кухни очистки. Уже собравшись уходить, Пиппо вдруг замер и сказал, как бы размышляя вслух:
– Разве вот что… Кажется, это случилось в ту самую осень, когда умер Бартоломео.
– Кто это?
– Когда тебя нашли…
– Кто умер?
– Бартоломео. У парня в Санта-Марине была чудесная жена и три маленькие дочки. Его застрелили. Мне жена что-то об этом рассказывала.
Эта фраза сорвалась у него с языка нечаянно. Он осенил себя крестным знамением, словно произнес имя Вельзевула. Этот суеверный жест повторялся всякий раз, как он поминал жену.
– Что же она говорила?
– Да много чего.
И он снова перекрестился.
– О ком она только не болтала…
И Пиппо направился к монастырю.
– Но что она говорила о Бартоломео?
– Говорила, что он совершил дурное дело.
Пиппо колебался, решая, стоит ли вытаскивать на свет давнишние сплетни. Это могло накликать беду.
– Расскажите мне.
Пиппо вздохнул.
– Дурное дело, да еще вместе с бандой… А один из сообщников, должно быть, убил Бартоломео, чтобы зацапать его долю.
Ванго прикрыл рукой глаза от солнца, чтобы оно не мешало ему видеть друга.
– Значит, с бандой?
– Да, с бандой. Их было трое. Я уж и не помню, как звали остальных. Они хотели бежать за границу, а денег не было. Может, они ограбили бакалейную лавку. Во всяком случае, вряд ли они много заполучили…
– Они покинули остров?
– Бедняга Бартоломео погиб, но второй сразу же уехал в Америку. Прямо и непосредственно. Его имени я не знаю… А третий остался – ну, с этим верзилой ты знаком.
– Кто это?
– Похожий на зверя, здоровенный такой – да ты знаешь…
– Кто?
– Тот верзила, что уступил вам свой дом.
– Что?! – воскликнул Ванго, не веря своим ушам.
– Верзила с ослом.
– Мацетта?
– Ну да, Мацетта.
Ванго замер. Пиппо Троизи внимательно смотрел на него.
– Дай мне свое ружье, – коротко сказал Ванго.
27
Месть
Салина, кратер Поллары, на следующую ночь
Ванго прятался в кустах земляничника, прижимая ружье к груди. Он сидел метрах в пятидесяти от логова Мацетты. Даже осел не учуял его появления. Стояла кромешная темень, на небе ни луны, ни облаков. И ветра тоже не было.
В эту последнюю летнюю ночь время как будто остановилось.
Ванго не хотел идти к Мадемуазель, чтобы она подтвердила ему слова Пиппо. Он увидится с ней позже.
Она знала все, что произошло – от начала и до конца, – но не произнесла ни единого имени и потому не отвечает за то, что он сейчас совершит.
Это его собственная жизнь. Его месть.
Он даже не стыдился этого слова – месть.
Его учили, что надо подставить левую щеку, если тебя ударили по правой. Но здесь речь шла не о пощечине. А о двух невинных сердцах, изрешеченных пулями.
Это был вопрос жизни и смерти. Чисто механический выбор. Ванго был уверен, что это убийство поможет ему вдохнуть в своих родителей хоть искорку жизни.
А потом останется только найти главного злодея.
Мацетта.
Он присутствовал в самых ранних его воспоминаниях.
То силуэтом на гребне скалы, то тенью в своей берлоге, то чудищем, похожим на застывший поток лавы, в нескольких шагах от их дома. За долгие годы они не обменялись ни единым словом. Но Ванго знал, что каждый день их жизни в Полларе проходил под присмотром Мацетты.
Золотая монета, которая появлялась в новолуние и кормила их целый месяц, была его подарком. Шпалеры, чудом восстановленные после разрушительных бурь, были делом его рук. Как и скорпион, убитый в нескольких сантиметрах от лица пятилетнего Ванго, спавшего после обеда под фиговым деревом. Как и единственные виноградники на острове, не пораженные вредными насекомыми. Так же, как свежая соломка в продранной шляпе, которую Мадемуазель забывала как-нибудь вечером на дворе, а поутру находила подновленной. Все это совершалось словно по волшебству кем-то невидимым. Монета, скорпион, шпалеры, подновленная шляпа и многое другое… Ангелы-хранители не оставляют следов.
Но Ванго всегда видел за ними тень Мацетты.
А через три минуты он будет целиться в него из ружья.
Пригибаясь, Ванго дошел до каменной ограды, скрывавшей вход в логово, где Мацетта прожил почти двадцать лет. Он заметил, что там горит лампа. Старик, должно быть, перевел осла к себе, как он делал зимой.
– Выходи, Мацетта!
Ванго не хотел застать его врасплох.
– Это я, Ванго. Выходи, Мацетта!
Он уловил какое-то шевеление в полутьме.
– Я знаю, что ты здесь. Выходи. И все остальное про тебя я тоже знаю. А теперь вылезай.
Прошло несколько минут.
Из пещеры по-прежнему доносились странные звуки: царапанье по полу и вздохи.
– Я знаю, что ты сделал, Мацетта.
Ванго решил спуститься. Он подошел ко входу, наклонился и посмотрел вниз.
Первое, что он увидел, был труп осла. Его широкий кожаный хомут был черным от крови. А потом он увидел Мацетту, который лежал, раскинув руки и уткнувшись лицом в круп животного. Он был в агонии. Ванго бросился вниз и склонился над умирающим.
– Ма-а… зе…
Старик что-то бормотал.
– Она… Ма… зель…
Ванго наклонился ниже, прижал ухо к его губам.
– Ма-ад… зель.
Ванго бросился наверх с ружьем в руках.
Мадемуазель!
Он помчался к дому.
Колючки впивались ему в ноги, но он не чувствовал боли.
Ванго подбежал к дому со стороны невзрачного западного фасада с двумя окнами. Первое принадлежало большой комнате. Ни минуты не колеблясь, он зарядил ружье и прыгнул внутрь, разбив головой стекло. Упал на плиточный пол, вскочил на ноги и развернулся, держа ружье наготове.
Тишина и пустота ужаснули его.
Ночник возле очага мерцал совсем слабо. Непременная чашка на столе была раздавлена, разбита в пыль и напоминала горстку снега.
Ванго вбежал в спальню. Никого.
Он закричал:
– Мадемуазель!
Потом вышел на террасу, в ночной мрак.
– Мадемуазель!
Из глубины кратера ему ответило эхо. Он обыскал второй домик, стоявший за оливковым деревом. И бегом вернулся к Мацетте, который еще дышал.
Ванго приставил ружейное дуло к голове умирающего.
– Где она?
– И… че… тве…
Мацетта шевельнул рукой, прижал большой палец к ладони, чтобы показать цифру «четыре».
– Четверо? – спросил Ванго. – Их было четверо?
Глаза Мацетты из последних сил говорили «да».
– Они убили ее?
– Нет.
– Увезли?
Мацетта кивнул, и по его телу прошла предсмертная судорога. Началось удушье.
Он протянул руку и ухватился за ослиный хомут. Ванго отцепил его пальцы от кожаного ярма.
– Куда? Куда они ее увезли?
На этот раз Мацетта только пошевелил губами. Ванго отвел ружье в сторону, прижался ухом к его рту и заставил повторить сказанное три раза.
«Мой осел». Умирающий ясно выговорил: «Мой осел».
Миг спустя Мацетта умер у Ванго на коленях. Ванго разрыдался.
За несколько часов до этого, когда было еще светло, брат Джон Маллиган уже собрался снять свою шапочку Южного кардинала, как вдруг увидел катер, несущийся в обратном направлении. Но на сей раз, взглянув в подзорную трубу, он увидел женщину, которая стояла на корме и беспрестанно оборачивалась в сторону Салины. Рассмотрев женщину, ее седые волосы, облепившие лицо, и наставленные на нее оружейные стволы, он понял: дело неладно.
Еще до рассвета Ванго выкопал на вершине горы две глубокие могилы.
В первой он похоронил Мацетту, во второй – осла.
Ему не удалось снять с осла хомут. Пришлось закопать его как есть.
Сверху он выложил цветами дикого укропа два креста.
Ванго долго сидел на скале перед холмиками свежевскопанной земли. Он знал, что Мацетта умер, защищая Мадемуазель.
Однако ненависть Ванго от этого не утихла.
Просто он почувствовал невольное уважение к телу покойника, то странное уважение, которое люди во все времена испытывали к человеческому существу, при условии, что оно уже бездыханно.
Когда-то давно, в семинарии кармелитов, отец Жан говорил Ванго: «Если бы за всю историю человечества нашлась хоть одна страна, где живых почитали бы так же, как чтят мертвых, до чего же прекрасно было бы жить в таком краю!»
На заре Ванго вошел в дом Мадемуазель.
В свете утренних лучей он осмотрел все помещения, ища следы, которые должны были оставить похитители. Но ничего не нашел. Поодаль, в логове Мацетты, отсутствовали даже пули, которые убили осла и его хозяина. Здесь поработали профессионалы.
Ванго запер дом, как будто уезжал на каникулы. Замок поддался не сразу: Мадемуазель никогда им не пользовалась. Он спрятал ключ в дупле оливкового дерева и погладил ветки с их налитыми плодами.
И тут его взгляд упал на голубой шелковый комок, застрявший в корнях дерева. Он поднял его. И узнал в нем свой детский платок. Голубой платок, который все видел, но ничего не рассказывал, кроме историй о загадочных королевствах.
Ванго увидел на ткани звездочку. Она была вышита сверху над заглавной буквой «В». Еще вчера ее не было. Работа казалась незаконченной. Пятый луч звездочки был вышит не до конца. На шелке еще висела длинная нитка шафранного цвета.
Мадемуазель хотела запечатлеть на шелке воспоминание о матери Ванго, о Нелл.
Ее работу прервало появление четырех мужчин. Платок упал наземь, между узловатыми корнями оливы.
Ванго взобрался наверх по извилистой тропинке и пошел другой дорогой, через заброшенные виноградники Мальфы. На горизонте вставал дымящий вулкан Стромболи, за ним – остров Панареа, силуэт Филикуди, а еще дальше, на вершине огромной скалы, невидимо присутствовал его монастырь. Но туда он сейчас не собирался.
Он подоспел в порт к тому времени, когда рыбаки возвращаются с уловом. Незаметно проскользнув между рыболовными сетками, висевшими кругом, зеваками и моряками, он подошел прямо к маленькому сарайчику из проржавевшего кровельного железа.
Ванго постучал по железному листу, как стучат в дверь.
Женщина в лохмотьях занималась тем, что крошила яичную скорлупу.
– С ней суп будет погуще, – объяснила она. – Уж я-то знаю. Зубам найдется что пожевать.
– Вы – синьора Джузеппина?
– Синьора Пиппо Троизи, – поправила она.
– Я когда-то знал вашего мужа. Он был хороший человек.
– Это правда.
Она произнесла это с глубокой нежностью. И спросила:
– А с вами мы знакомы?
– Нет, – поспешно ответил Ванго, чтобы пресечь дальнейшие вопросы. – Я только что прибыл сюда и отплываю следующим рейсом.
– Значит, через четыре минуты! – сказала Джузеппина, знавшая наизусть расписание всех кораблей, которые могли вернуть ей любимого мужа.
Ванго молчал, и она уточнила:
– Через три минуты сорок пять секунд.
На шее у нее висели красивые часы-кулон, подаренные доктором.
– Я хотел поговорить с вами об одной очень давней истории.
– Ну, тогда вам нужна именно я.
– Почему?
– Мне интересны только давние истории.
– Вы, наверное, помните начало осени 1918-го.
– Да, – сказала женщина. – В том году было несколько ужасных штормов.
– И в том же году убили одного человека.
– Бартоломео Вьяджи, 29 лет. Три дочки. В живых осталась одна. И его жена тоже умерла, почти сразу после него.
– Печально.
– Да, печально, когда люди умирают.
– Говорят, вы что-то знаете о Бартоломео.
– Говорят? Кто тебе это сказал?
Глаза Джузеппины заблестели. Она рассказывала об этом только одному человеку.
– Я хочу знать, кто его убил, – сказал Ванго.
– Кто тебе говорил об этом?
– Ответьте на мой вопрос, пожалуйста.
Она пристально посмотрела на Ванго.
– Я тебе отвечу. Его убил не Мацетта, пусть даже он был замешан в этом деле. Это сделал тот, третий.
– Его зовут?..
– Кто тебе говорил обо мне? Кажется, я тебя знаю…
– Назовите мне имя третьего.
– Его звали Кафарелло, Джованни Кафарелло. Он уехал в Америку, в Нью-Йорк. Бросил своего отца – тот жил в распадке между горами. Бедняга умер прошлой весной в полном одиночестве, ему было сто лет.
Джованни Кафарелло. Это имя навеки врезалось в память Ванго.
Он посмотрел на женщину, которая пристально вглядывалась в него. Поблагодарил ее.
– Не уезжай, – попросила она. – Скажи мне, кто ты. Скажи, что ты видел Пиппо Троизи и что видел недавно.
Ванго зашагал прочь. Пароход уже причалил. На набережной бурлила толпа. Джузеппина упала перед ним на колени, как перед статуей Девы Марии, и громко взмолилась:
– Прошу тебя, скажи, Пиппо жив? Я тебя узнала. Я знаю, как тебя зовут. Ты – Ванго!
Ванго остановился, вернулся назад и тихо сказал ей:
– Он жив.
Из ее глаз брызнули слезы радости.
Ванго прыгнул на палубу.
Человек, стоявший рядом с Джузеппиной, помог ей встать на ноги.
– Держитесь за меня, Пина. Успокойтесь…
Он только что сошел с парохода, прибывшего с острова Липари.
Он улыбался.
Сегодня понедельник. Какое счастье! Самый прекрасный день недели! Доктор принарядился и повязал красный галстук. Он даже пританцовывал.
Сегодня доктор Базилио обедал у Мадемуазель.
Он спросил:
– Скажите, Пина… Что-то случилось?
– Пиппо жив, – сказала она.
Врач ответил грустной улыбкой. Эта женщина, Пина Троизи, была единственным человеком, которого он понимал до конца. Они оба избрали для себя недостижимую любовь. Она любила пропавшего. Он любил неизвестную.
– Кто вам сказал, что ваш муж жив?
– Ванго, тот маленький дикарь из Поллары.
– Где он? – встрепенувшись, спросил доктор.
– Уплыл.
Добряк Базилио бросился к пирсу из черного камня.
Но пароход был уже далеко.
Он увидел на палубе Ванго. А Ванго увидел его.
Оба замерли.
Позже доктор обнаружил, что дверь в доме Мадемуазель заперта.
Надежда испарилась безвозвратно.
