Текст книги "Ванго. Между небом и землей"

Автор книги: Тимоте де Фомбель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

22
Ловушка

Париж, неделю спустя

Виктор Волк сидел, закрыв глаза, в металлическом кресле, привинченном к полу. Его руки и ноги были стянуты кожаными ремнями. Широкий металлический пояс не позволял двинуться с места.

Однако его лицо, довольно красивое, было спокойно и невозмутимо, почти равнодушно под слепящим вертикальным лучом света, направленным на него сверху.

Да и дышал он вполне ровно. Прожектор, висевший на тросе прямо над его головой, слегка раскачивался, отчего на лице пленника плясали мрачные тени, искажавшие его черты. Остальное пространство вокруг было погружено во тьму.

Сцена происходила в подвалах полицейского управления на набережной Орфевр.

Булар находился в темном соседнем помещении, откуда глядел сквозь стекло на арестованного. Он вернулся в Париж пять дней назад. Прочно стоя на своих коротких ногах, он макал кусок белого хлеба с маслом в чашку кофе размером с ночной горшок. Был час полдника.

Булар ждал Зефиро. Он ясно понимал, какой опасности подвергает жизнь монаха, который и так приложил немало усилий, чтобы изловить Виктора. И знал, что на набережной перед префектурой любой прохожий, любой безобидный с виду торговец мороженым может оказаться человеком Виктора Волка, который только и ждет, когда Зефиро выйдет из укрытия, чтобы опознать его и начать охоту.

Полицейские службы по просьбе Булара выделили бронированный фургон для доставки Зефиро из Марселя в Париж, но тот отклонил это предложение, сказав, что доберется своим ходом. Он не указал ни день, ни час своего приезда, обещав только, что явится до конца июля.

А июль истекал уже через несколько часов.

– Новостей от З. нет?

Булар адресовал этот вопрос своему подчиненному, который не отрывал глаз от Виктора.

– Нет, – ответил Авиньон.

– Если он не приедет, я не знаю, что сделаю.

Но вы как будто были уверены в этом господине З.?

Комиссар покачал головой.

В любом случае мы не сможем долго задерживать Виктора, – сказал он. – Если З. не приедет, чтобы опознать его, все будет кончено. Завтра его придется освободить. Слишком уж сильно на нас давят сверху.

– Да, министр опять звонил сегодня утром.

– Знаю. Они все боятся Виктора Волка.

Авиньон добавил:

– Советник министра как раз и сказал, что ему известно о некоем Гастоне Баливере, торговце бобровыми шкурками, который по ошибке был арестован на французской границе, и канадские власти требуют его освобождения как своего подданного.

Разъяренный Булар едва не подавился бутербродом.

– Никакой он не Баливер! Его зовут Виктор! И Канада ничего такого не требовала! У меня есть доказательства, что его паспорт – фальшивка. Настоящий Гастон Баливер умер двенадцать лет назад, поскользнувшись в собственной ванной. Я абсолютно уверен, что человек, который сидит там, в кресле, – Виктор Волк. И министр в этом убежден так же, как я. Но поскольку Виктор купил половину президентов мира, задарив их антверпенскими изумрудами и рубинами, они все забеспокоились. Еще бы – в будущем году они рискуют лишиться своих отпусков…

Виктор Волк, отделенный от беседующих стеклом тройной толщины, не мог слышать их разговора. Тем не менее он с легкой усмешкой глядел именно в сторону Булара, который бурно жестикулировал в темноте.

Этель сидела, чинно сложив руки на коленях, в просторном зале ожидания полицейской префектуры.

Здесь было много народу и много суматохи. Присутствие Виктора Волка в недрах этого здания обязывало к многочисленным мерам предосторожности. Люди нервничали. Посетителей принимали с большим опозданием.

Этель рассматривала собравшихся.

Ожидающие представляли собой довольно пеструю компанию: женщина с тремя детишками, адвокат, сосавший персиковую косточку, контролер метро, рыжий мужчина, который читал с затычками в ушах, чтобы не слышать шума, каменщик, зажавший в руке розовую повестку, которую он совал всем подряд, прося растолковать ему содержание, обворованные туристы, ограбленные обыватели, вдовы убитых, дряхлые старики, которые, судя по их виду, сидели тут еще с прошлого века, и, наконец, импозантный человек в строгом костюме, с чемоданчиком у ног, на котором было написано «Дератизация[40]40
  Уничтожение крыс (фр.).


[Закрыть]. Смерть крысам: быстро и эффективно».

Этель бросила взгляд на стенные часы. Она в очередной раз сообщила своим «покровителям», что едет навестить тетушку на остров Сите.

После знаменательного вечера в театре Кэмероны очень изменились. Они ни единым словом не попрекнули ее за внезапное исчезновение во время антракта на «Ромео и Джульетте». Их вполне удовлетворило ее объяснение, что она неважно себя почувствовала и вышла на улицу, чтобы выпить в кафе на углу сладкого лимонада.

Услышав, что ей стало дурно, старшие Кэмероны ответили, понимающе подмигнув сыну:

– Наверное, это от волнения.

А бледный Том стоял рядом с Этель, и ему хотелось провалиться сквозь землю.

Этель записалась на прием к Булару. Она знала, что он вернулся в Париж. Дежурный полицейский подтвердил ей это.

Только что он выкрикнул чью-то фамилию. При каждом вызове рыжий человек, сидевший напротив Этель, аккуратно вытаскивал затычки из ушей, вставал, клал на стул раскрытую книгу, чтобы не потерять свое место и, одновременно, нужную страницу, и подходил к полицейскому.

– Кого вы сейчас вызвали?

– Мадам Пуаретт!

– А… Ну, это не я. Благодарю.

И он снова усаживался, затыкая уши восковыми пробками.

Мужчина с чемоданчиком дератизатора сидел рядом с Этель. И каждый раз они оба дружно посмеивались над рыжим, словно дети над клоуном.

Этот мужчина не очень-то походил на дератизатора.

Вошел еще один полицейский и стал обходить зал, разыскивая кого-то. Наконец он остановился перед соседом Этель.

– Это вы «месье-смерть-крысам»?

– Да, я.

– Вас вызовут через десять минут. Комиссар недоволен. Говорит, что сегодня неподходящий день, и кроме того, его не поставили в известность. Но лично я просто счастлив, что вы здесь.

Он нагнулся к посетителю и прошептал:

– Если б вы знали, сколько их там кишит внизу! Летом к нам всегда лезут все крысы Сены – ищут прохлады. Я сказал комиссару, что вы ему не помешаете и что я сам займусь вами.

– Прекрасно. Мне и нужно-то всего несколько минут. Мой новый препарат уничтожит всех подчистую.

Этель воспользовалась случаем, чтобы привлечь внимание полицейского.

– Вы не знаете, принимает ли комиссар Булар? Я просила передать ему, что жду здесь, но ответа не получила.

– Комиссар сейчас не у себя в кабинете. Вас вызовут.

Этель и так ждала уже целый час, если не больше. Полицейский удалился.

– Ох, лучше бы я занялась уничтожением крыс, – сказала она дератизатору. – Я вижу, это дает некоторые преимущества.

– Да, похоже, я пройду раньше вас. Вы уж меня извините.

Этот человек был очень обаятелен и отличался какой-то врожденной элегантностью. Только его руки – руки крестьянина – свидетельствовали о том, что он провел свою жизнь не в светских гостиных и что ему пришлось испробовать множество ремесел, прежде чем заняться уничтожением крыс.

Один из детишек мамаши, сидевшей в углу возле окна, начал играть с тростью какого-то старичка, подражая Чарли Чаплину, фильм которого недавно прошел во всех кинотеатрах.

– Кончай валять дурака!

И мать юного Шарло схватила его за ухо. Он выпустил трость из рук и, послушно сев рядом с матерью, уткнулся сопливым носом в ее юбку.

Сосед Этель, как и она, следил за этой сценой. Они оба были разочарованы тем, что представление закончилось.

Этель слегка подтолкнула ногой его чемоданчик.

Признайтесь откровенно, вы ведь на самом деле не дератизатор?

Мужчина засмеялся и шепнул ей так тихо, словно доверял страшную тайну: Конечно, нет, дитя мое, это маскировка… Знайте, что я – монах-отшельник и охотник за торговцами оружием!

И они оба засмеялись. Этель внимательно вгляделась в соседа.

– А может быть, вы действительно не тот, за кого себя выдаете? – прошептала Этель. – Кто вы?

Ее собеседник явно смутился.

– Так кто вы? – повторила Этель, желая раздразнить его. – Кто же вы?

Но тот молчал.

Зефиро был настороже. Он старался не поддаваться одолевавшему его любопытству, хотя окружающая обстановка была слишком уж непривычной. Впервые за пятнадцать лет он покинул свой скалистый островок, затерянный в Средиземном море.

Напрасно он так разговорился с этой девушкой. Ему следовало быть осторожнее. От этого зависели жизни его невидимых подопечных.

Самое лучшее было бы явиться в приемную на набережной Орфевр, дом 36, в сопровождении Ванго. Будь они вдвоем, их было бы труднее засечь. Дератизатор и его подручный. Шпионы Виктора, скорее всего, искали одинокого человека.

Зефиро тщетно пытался объяснить на входе, что не может работать без помощника, – офицер службы безопасности был неумолим: помощник должен остаться на улице.

В конце концов Зефиро велел Ванго ждать поблизости, рядом с птичьим рынком, в их фургончике с надписью золотыми буквами на черном фоне – «Смерть крысам».

Зефиро был доволен, что взял парня с собой. Ванго так настаивал, что в итоге ему пришлось уступить. Только так можно было предупредить монахов об опасности в случае провала. Если Виктор захватит падре, Ванго должен немедленно распустить невидимый монастырь.

На пароходе Зефиро сказал Ванго:

– Кто знает, вдруг им удастся развязать мне язык. Трудно сказать, как долго я смогу продержаться. Возможно, в конце концов я и выдам существование Аркуды.

Вот почему, сидя в зале ожидания на набережной Орфевр, Зефиро ничего не упускал из виду.

Особенно внимательно он смотрел на чтеца с затычками в ушах. Тот внушал ему подозрение. Вполне вероятно, что чтение для него только удобный предлог, чтобы подольше оставаться в зале и следить за всем происходящим.

Что касается молодой девушки, сидевшей справа от него, он даже мысли не допускал, что она может быть приспешницей врага. Даже будучи монахом, тридцать лет хранившим верность обетам и не поддавшимся очарованию пятидесяти монашек аббатства Ла Бланш на Нуармутье, он вынужден был признать, что эта юная особа совершенно неотразима.

Вдруг он почувствовал прикосновение ее локтя.

– Мне кажется, ваша очередь, – сказала она.

Но вызвали как раз ее.

– Вот видите, дитя мое, вы пройдете первой.

Перед тем как выйти из зала, она обернулась и беззвучно, одними губами, повторила «Кто же вы?» И улыбнулась.

Зефиро не расслышал фамилии девушки, зато уловил ее имя, которое полицейский произнес по-французски: Этель.

Сначала он принял это за вопрос Est-elle?[41]41
  Имя «Этель» звучит так же, как вопрос на французском Est-elle? – «Это она?».


[Закрыть] и сказал себе: наверное, такой вопрос следует задавать, ущипнув себя за руку, всякий раз, как она входит в комнату.

– У меня очень мало времени, – объявил Булар, когда Этель села перед ним. – Я кое-кого жду, меня могут вызвать в любой момент.

Он явно нервничал.

– У нас вы были куда любезнее, комиссар, там вы вели себя как настоящий джентльмен. Начну с того, что наша горничная Мэри шлет вам самый сердечный привет.

Булар не ответил.

Он возил ногами по полу, пытаясь поудобнее пристроить их под столом.

Мэри, горничная, с которой он познакомился в Эверленде, писала ему письма по-английски. Он читал их по ночам, с лупой в руке и англо-французским словарем, и прятал за подкладку портьер, когда мать убирала его комнату.

Но отвечать ей он стеснялся.

Когда консьержка, мадам Дюссак, приносила почту, мадам Булар не отпускала ее, и они целыми часами болтали на лестничной площадке. Если среди писем попадался конверт с английским штемпелем и запахом увядшей розы, Мария-Антуанетта Булар объясняла консьержке, что ее сын состоит в переписке со Скотланд-Ярдом – цветом британской полиции.

Именно так говорил ей комиссар, чтобы объяснить поток этих писем.

Матушка Булар и консьержка почтительно разглядывали конверт, представляя себе склоненную над письменным столом, в облаке табачного дыма, гордую тень Шерлока Холмса, скрепляющего это послание своей печатью.

– Ваш сынок такой важный господин! – заключала мадам Дюссак.

Иногда на оборотной стороне конверта было нарисовано сердечко, но обе дамы расценивали это как свидетельство легендарной английской сентиментальности, и ничего более.

– У вас есть для меня новости? – спросил Булар у Этель.

– Да. С Мэри все в порядке, она…

– Я имею в виду дело Ванго Романо, – краснея, прервал ее комиссар.

– А вы? – спросила Этель. – У вас есть новости?

– Увы, немного. Полагаю, сейчас он находится очень далеко.

Булар заблуждался. Ванго еще никогда не был так близко к нему, как сегодня. Он только что забрался на крышу префектуры, и теперь их разделяли всего несколько метров.

– Только не уверяйте меня, что целый год расследования не дал никаких результатов, – вздохнула Этель.

Булар потер щеку.

– В данный момент я занимаюсь сразу несколькими очень важными делами.

– А разве девятнадцатилетний парень, убивший старика-священника накануне посвящения в сан, а затем ставший мишенью неизвестного стрелка на глазах у всего Парижа – это не серьезное дело?

– Нет, мадемуазель, вовсе нет! – взревел комиссар, вскочив со стула. – Серьезное дело заключается не в этом! Плевать я хотел на это убийство! Мне совершенно безразлично это убийство и три четверти других парижских убийств в придачу. Главная проблема, моя юная леди, состоит совсем в другом! Главная проблема – в том, чтобы узнать, откуда взялся этот парень, о котором никому ничего не известно, но который знает всех на свете!

Комиссар выкрикивал это, бегая по кабинету, размахивая руками и хлопая ладонью по мебели и папкам.

– Главная проблема – в установлении подлинной личности Ванго Романо. Вот эта тайна меня очень интересует. Эта тайна – единственная причина, почему я не бросаю дело, которое давно уже быльем поросло. Убийства… да их в нашем городе каждый день совершается столько, что хватит на тридцать шесть Буларов. Понятно вам, юная леди? На тридцать шесть Буларов! Но с такими, как Ванго Романо, я еще никогда не сталкивался.

– Я вам не юная леди, – пробормотала Этель, готовая расплакаться.

– Извините меня, я…

Булар рухнул в кресло и ударом кулака расплющил свою шляпу.

– …я слегка переутомился, – договорил он. – Я вовсе не хотел…

И комиссар взглянул на девушку. На ее ресницах дрожали радужные слезы: Этель и в самом деле плакала.

– Если бы на свете было тридцать шесть Буларов, я бы тут же выбросилась из окна, – проговорила она, громко всхлипывая.

И они оба замолчали.

Булар выдвинул ящик стола и извлек оттуда большой, идеально белый хлопчатобумажный платок. У него всегда имелся запас таких платков – матушка комиссара заботливо гладила их по воскресеньям, – для тех, кто лил слезы в его кабинете.

Сколько же их пролилось в этой комнате за сорок лет его службы! Да, работа Булара зиждилась на горестях других людей.

Иногда ему казалось, что вся его жизнь проходит в плаванье по этому безбрежному морю слез. Но самое ужасное заключалось в том, что без этих драм, этих скорбей, этих загубленных судеб существование Булара утратило бы смысл и ему осталось бы только одно – в одиночестве плавать всухую на паркете.

Этель взяла у него платок.

В этот миг послышалось что-то вроде взрыва, и дверь Булара с треском распахнулась от мощного пинка.

23
Смерть крысам

В кабинет влетел лейтенант Авиньон.

Увидев Этель, он попытался принять достойный вид. И обратился к Булару:

– Комиссар… Комиссар, он там, внизу…

– Кто «он»?

– Этот… Ну, этот… дератизатор.

Этель встрепенулась.

Булар прищурился, стараясь расшифровать это загадочное слово.

– Дератизатор?

– Тот самый… Которого вы ждете…

Авиньон пристально смотрел на комиссара. Когда же он наконец поймет, о ком речь?

– Ну, тот, кого вы ждете… Человек, которого вы просили…

– О Господи! – вскричал Булар, вскочив на ноги. – Бегу!

И он поспешил к двери. Этель не могла прийти в себя от изумления. Значит, загадочный дератизатор произвел впечатление не только на нее?

– Дело срочное. Простите, мадемуазель. До свидания.

Он знаком велел Авиньону проводить Этель. А сам исчез.

Выйдя на улицу, Этель прошла по набережным до Нового моста и остановилась на самой его середине, у фонарного столба. На другом берегу возвышалось здание универмага «Самаритен». Этель перебралась через балюстраду на узенький бортик, нависавший над Сеной.

Здесь она и присела.

Этель грустно смотрела на воду, струившуюся у ее ног. Вдали, возле моста Искусств, купались люди.

– Ну, рассказывай! – потребовала ожидавшая ее Кротиха.

– Да нечего рассказывать.

А на набережной Орфевр дератизатора провели в подвальную каморку, освещенную лишь скудным светом, падающим из отдушины.

Вошел Булар и закрыл за собой дверь.

Они посмотрели друг на друга.

– Спасибо, что приехали, падре Зефиро.

– Я это сделал не ради вас.

– Знаю.

– Где он?

– В конце коридора. Идите за мной.

– Погодите. Я хочу сразу все прояснить. Кто-нибудь, хоть один человек кроме вас, знает мое имя?

– Огюстен Авиньон. Я ему доверяю.

– Ну вот, один человек уже лишний.

Булар взглянул на чемоданчик с надписью «Смерть крысам» и пробормотал:

– Надеюсь, вы не собираетесь его устранить, моего Авиньона?

– Нет. Но мне больше не нужны свидетели. Никто. Здесь я для всех – только дератизатор.

– Ладно.

– Помещение, где мы будем стоять, затемнено?

– Да.

– Виктор Волк не должен знать, что я жив.

– Подозреваемого слепит луч прожектора. Никакого риска. Вся ответственность на мне.

– Нет. На мне. В моих руках жизнь десятков людей. Если меня увидят, монастырю конец.

– Вас не увидят.

– Я просто скажу: это Виктор. Затем я поставлю крест под моим свидетельством и уйду, как пришел.

– Каким образом?

– Через дверь, господин комиссар. Надеюсь, дератизаторы не часто вылетают в окно?

– Да, вы правы.

– Я хочу, чтобы все прошло безупречно. Пожалуйста, распорядитесь внести плату за дератизацию в контору «Смерть крысам» фирмы «Оруз», на Рыночной улице. На всякий случай. Наши противники знают всё, видят всё, проверяют все документы.

– Хорошо.

Зефиро схватил Булара за отворот пиджака и добавил внушительным тоном:

– Слушайте внимательно, комиссар. Монах Зефиро никогда здесь не был, понятно? Не был и не мог быть, поскольку он давно умер и погребен на берегу океана, под зелеными дубами аббатства Ла Бланш. Для большего правдоподобия этой кончины в моей могиле лежит скелет, купленный в Музее человека. Я никогда не полагаюсь на случай.

– Ясно, – ответил Булар, который только теперь начал осознавать всю серьезность положения.

Прежде он и вообразить не мог, как это сложно – быть мертвым.

Падре открыл свой чемоданчик и начал сыпать вдоль стен какой-то зловонный порошок.

– Что вы делаете?

– Травлю крыс, господин комиссар. Неужели вы ничего не поняли?

– Ах, да… ну конечно… извините.

Зефиро собрал и закрыл чемоданчик.

– Ну, пошли. Только сначала убедитесь, что в коридоре никого нет. Потом проверьте кабину, где мы будем находиться. И тогда уже приходите за мной.

Зефиро ненадолго остался один. Он тяжело дышал, вспоминая о последней встрече с Виктором Волком. Ему удавалось обманывать его на протяжении полугода. Но каждый раз, сидя в тесной клетке исповедальни, в Доломитовых Альпах или в Бретани, и ожидая своего страшного кающегося грешника, он был готов к тому, что в его сердце через решетку внезапно вонзится стрела. Каждую секунду он рисковал жизнью.

Он был уверен, что ему никогда больше не придется проделывать подобный эксперимент и что единственные жала, которые теперь ему грозят, это жала его солнечных пчел на Аркуде.

– Идемте, путь свободен, – сказал Булар, распахнув дверь.

Зефиро взял свой чемоданчик и пошел за комиссаром. Подойдя к стеклу, он сразу увидел человека, привязанного к креслу, и почувствовал, как по его спине пробежал ледяной холод.

Он ожидал увидеть всего лишь приманку, какого-нибудь субъекта, выдающего себя за Виктора, чтобы завлечь его в ловушку.

Но это был Виктор. Он, и никто иной.

Виктор Волк решил сам послужить приманкой.

В непроницаемой тьме Огюст Булар не мог угадать реакцию падре.

– Это он? – прошептал комиссар.

Виктор, привязанный к креслу, по-прежнему зловеще улыбался.

– Это он, – ответил Зефиро.

Семь-восемь секунд они стояли не двигаясь. Как же Зефиро сожалел потом об этих секундах! Если бы он сразу отвернулся и вышел, все сложилось бы иначе.

Не успели монах и комиссар шевельнуться, как Виктор Волк напрягся всем телом, резко откинул назад голову и с нечеловеческой силой ударил ею по прожектору, почти касавшемуся его волос. Прожектор закачался, послал луч света в темноту, сперва в одну сторону, потом в другую, и его мощная лампа с безжалостной точностью фотовспышки осветила лицо Зефиро.

Этот образ монаха, ослепленного ярким светом, запечатлелся в глазах Виктора Волка.

Он замер. Из-под его волос стекала тоненькая струйка крови.

Потом губы Виктора зашевелились. И если бы в этот миг прожектор был направлен на него, по их движению можно было бы угадать слова песенки, которую пела на Монмартре Нина Бьенвеню, а за ней – и весь Париж:

 
Добро пожаловать в Париж, мой дорогой…
Приятно знать, что ты еще живой…
 

В этой песне говорилось о возвращении с войны возлюбленного, но в устах Виктора Волка она звучала смертным приговором для Зефиро.

Святой отец вскрикнул, схватил Булара за шиворот и выволок в коридор.

Прижав его к кирпичной стене, он несвязно пробормотал:

– Вы же поклялись… Вы поклялись, что я ничем не рискую.

Булар был бледен как смерть.

– Я не понимаю, что произошло. Правда, не понимаю. Авиньон же все проверил.

Зефиро отпустил ворот комиссара.

– Уезжайте, – сказал тот, еле переводя дух. – И не беспокойтесь, он у нас в руках. Теперь ему не уйти. Он будет в полной изоляции. Никто не узнает, что вы живы.

– Это вы только обещаете.

– Он до конца жизни просидит в одиночке, вы…

И тут раздался пронзительный звонок.

– Это еще что? – спросил Зефиро.

– Сигнал тревоги. Я… я уже ничего не понимаю. Наверное, кто-то без разрешения пробрался в префектуру. Сейчас они заблокируют все двери.

Вне себя от ярости, Зефиро пнул чемоданчик «Смерть крысам» и сказал Булару:

– Советую вам не упускать Виктора. Иначе вы будете расплачиваться за это всю оставшуюся жизнь.

И он бегом кинулся к выходу. Теперь это был уже не скромный работник почтенного вида, который собирался выйти через парадную дверь. Теперь он вновь стал Зефиро-нелегалом.

И должен был покинуть это здание втихую. Как крыса.

Поравнявшись с птичьим рынком, Этель и Кротиха остановились. Этель заметила черный фургончик с табличкой «Смерть крысам. Общество основано в 1872 году». Она подошла к машине, посмотрела внутрь сквозь поднятое стекло. Там никого не было.

А ей почему-то хотелось еще раз повидать человека, сидевшего в зале ожидания.

– Ты что делаешь? – спросила Кротиха.

– Да так, хотела попрощаться с одним другом.

Фургончик слегка загораживал проезд, и поставщики прицепили на его лобовое стекло целую коллекцию записок с ругательствами, за невозможностью высказать их лично водителю… Типично парижская традиция, такая же старая, как изобретение колеса.

Этель взяла одну из записок, перечеркнула текст и, слегка повеселев, трижды написала вопрос, который задала в префектуре: «Кто ты?»

И поставила внизу свое имя: Этель.

Кротиха смотрела, как она водворяет бумажку на прежнее место.

Наконец-то ей встретилось еще более непредсказуемое существо, чем она сама. Этель устраивала ей сюрпризы на каждом шагу. Беспокойное соседство этой шотландки дало странный результат: в сравнении с ней Кротиха чувствовала себя вполне рассудительной и благоразумной особой. Это было приятное ощущение. Теперь она считала себя самой мудрой в их маленькой команде, и это возвышало ее в собственных глазах.

Она даже поведала Этель, что у нее есть жених по имени Андре. Больше она ничего не добавила, иначе ей пришлось бы сознаться, что «жених» даже не подозревает о существовании Кротихи, что зовут его на самом деле Андрей и что он подчиняется некоему Борису Петровичу.

Девушки решили объединить усилия, чтобы найти человека, благодаря которому пересеклись их жизненные пути, – Ванго.

Лейтенант Авиньон застал шефа в состоянии истерики.

Булар шагал через двор, вне себя от гнева.

– Кто включил сигнал тревоги?

Посетителей собрали в крытой галерее для нового контроля. Никто не имел права выйти из префектуры. Даже мусорщики, выносившие кухонные отходы, тоже были задержаны. Вонь от гниющих продуктов заполонила коридоры, проникла в кабинеты. В общем, сплошная мерзость.

– Я спрашиваю, кто включил сигнал?

– Я, кобиссар, – ответил Авиньон, заткнув нос.

– Вы, Авиньон?

– В вашем кабидете кто-то был. Его видела бадбуазель Дарбон.

– Кто?

– Бадбуазель Дарбон.

– Перестаньте затыкать нос, идиот несчастный!

– Мадемуазель Дармон.

– Он украл что-нибудь?

Десять дней назад из кабинета, непонятно как, исчезло досье – впрочем, малоинтересное, – имевшее отношение к делу Ванго Романо. Оно касалось свидетеля по прозвищу Кротиха.

– Мне кажется, он ничего не взял.

– Даже Дармоншу?

– Даже ее, – ответил Авиньон, не смея улыбнуться.

– А жаль! Передайте мадемуазель Дармон, что я жду ее в кабинете.

Мадемуазель Дармон оставалось три месяца до пенсии. Она была секретаршей комиссара, который, уже сорок четыре года прекрасно обходился без ее услуг. Он никак не мог решить, чем бы ее занять. Поэтому она проводила время за разгадыванием кроссвордов, чтением дамских романов и газетной рубрики «Сердечные дела», и так все сорок четыре года плюс несколько недель.

Дармонша вплыла в кабинет на своих высоченных каблуках, с неизменным четырехэтажным шиньоном на голове, и села напротив комиссара.

– Как он выглядел? – рявкнул комиссар.

– Красавчик! – ответила она, хлопая ресницами. – И такой молоденький.

– Что еще?

– Очень хорошо воспитан.

– Он ничего вам не сделал?

– Нет, – сказала секретарша с легким сожалением.

– Каким путем он ушел?

– Вот этим.

И она указала на небольшое боковое оконце, выходившее в узкий двор-колодец, откуда свет проникал в отдушину подвала. Это было единственное окно в кабинете Булара, смотревшее на четыре стены двора, абсолютно гладкие, взяться не за что.

– У него что – была веревка? – спросил комиссар.

– Нет. Он прыгнул на противоположную стену и взобрался наверх.

Авиньон и Булар взглянули на эту стену: расстояние от окна – не меньше трех-четырех метров, от гребня до земли – пятнадцать, и поверхность скользкая, как мыло.

Авиньон прикрыл оконную створку, брезгливо морщась от зловония помойки, отравившего воздух.

– Так-так-так-так… – задумчиво приговаривал Булар.

И он переглянулся с Авиньоном. Мадемуазель Дармон вела очень бурную воображаемую жизнь. Например, однажды она рассказала, что актер Кларк Гейбл пожаловал во время аперитива в ее садик в Баньоле, чтобы сыграть партию в крокет.

Булар ходил по кабинету, проверяя свои папки. Все они лежали на месте и были в полном порядке. Он сказал помощнику медоточивым тоном:

– Значит, месье Авиньон устраивает переполох в здании из-за того, что мадемуазель Дармон назначает в моем кабинете любовные свидания юному Аполлону, который прилипает к отвесным стенам. Так, что ли?

– Я просто подумал…

– Вон отсюда! – взревел комиссар. – Вон, сию же минуту!

Авиньон и секретарша уже собирались выйти из комнаты, когда Булар буркнул вслед:

– Мадемуазель, если ваш воздушный гимнаст напишет вам, когда вы будете сидеть на пенсии в своем Баньоле, потрудитесь сообщить мне об этом.

Секретарша остановилась.

– Ой, я совсем забыла: он же оставил кое-что для вас.

Она сунула руку в вырез платья и неохотно вынула оттуда сложенный в восемь раз листочек.

– Он просил вам передать вот это письмо.

Булар ринулся к ней и развернул листок.

Под текстом стояла подпись: «Ванго Романо».

Ванго почти не помял свою одежду.

Он только что сбежал из Дворца правосудия по крышам и спустился вниз по стене часовни Сент-Шапель.

Один из молодых судейских видел, как он скользнул за его окном, сверху вниз, а его коллега даже удостоился легкого жеста Ванго, выражавшего извинение за беспокойство.

Устыдившись того, что они страдают галлюцинациями, ни тот ни другой никому не признались в увиденном.

Ванго вышел с птичьего рынка через минуту после того, как Этель свернула за угол.

В том идеальном мире, где сбываются мечты, некая благосклонная воля могла бы чуточку задержать одного из героев и поторопить другого, чтобы они очутились в одно и то же время в одном и том же месте, например возле машины с табличкой «Смерть крысам», и чтобы при этом вдали звучала музыка, а на тротуаре лежал солнечный луч.

Но нужно ли, даже в идеальном мире, распоряжаться этими двумя жизнями, обращаясь с ними, как с шашками, которые двигают по доске взад-вперед, единственно ради удовольствия лицезреть сцену встречи в замедленном режиме?!

Итак, Ванго сел в машину один.

Вообще, события разворачивались не так, как было задумано. Ванго солгал отцу Зефиро. Еще на Эоловых островах он составил свой тайный план. Он хотел поговорить наконец с Буларом, рассказать ему все, что знал, и навести на другие следы, не только на собственные. В присутствии Зефиро он ничего не боялся. Он был уверен, что комиссар Булар выслушает его.

Однако в префектуру его не пропустили. Он не стал спорить и забрался наверх по фасадам и крышам.

Но Булара и Зефиро не было в кабинете.

Пришлось ему оставить торопливо нацарапанное письмецо секретарше, которая сперва строила ему глазки, а уж потом начала вопить, зовя на помощь.

Ванго отъехал от тротуара.

Зефиро приказал ему не ждать, если дело обернется скверно. В этом случае они должны были встретиться позже, на вокзале.

На лобовом стекле машины болтался клочок бумаги. Ванго вышел, снял его, потом сел на место и, не выключая урчащего мотора, пробежал глазами записку.

У него что-то взорвалось в груди, как будто там лопнули, один за другим, все шестнадцать водородных баллонов «Графа Цеппелина».

Ванго мог бесконечно читать и перечитывать эти три вопроса и имя внизу. Эти слова обещали изменить его судьбу. Это имя жило в нем с тех пор, как ему исполнилось четырнадцать лет. У этих слов и этого имени был один шанс на миллиард оказаться на этом клочке бумаги, в этом месте и в это время.

Кто ты?

Кто ты?

Кто ты?

Этель.

Той же ночью на свалке в Сент-Эскобий, на краю Парижа, мусорщик в вязаной шапке подвез свою тележку к горе отбросов и опрокинул ее. Один из рабочих подгреб содержимое вилами к остальной куче.

– Вы нынче последний, – сказал он старику мусорщику.

– Да нас четыре часа продержали в полиции. Заперли все двери и никого не выпускали. Я так и не понял, что там у них стряслось. Теперь пойду спать.

Рабочий помог ему установить тележку в ряд с другими.

– Пока.

– Пока.

И на свалке снова все затихло.

Слышалась только возня крыс.

Миг спустя зловонная масса зашевелилась. Из отбросов вылез человек, встряхнулся, пнул попавшуюся под ноги крысу и провел рукой по засаленному лицу.