Текст книги "Ванго. Между небом и землей"

Автор книги: Тимоте де Фомбель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

Кротиха внимательно разглядывала юношу. Если никто не откликнется на его звонки, он вполне может плюнуть и уйти, а это не входило в ее планы.

Она сползла вниз, к самому карнизу, и заглянула в окошечко часовни. Вебер, судя по всему, вошел в экстаз: его тщедушное тело, склоненное над инструментом, не двигалось, зато огромные кисти рук были распростерты, как крылья летучей мыши, а пальцы исступленно метались по клавиатуре. Прежние четыре ноты были забыты; теперь он не пропускал ни одной клавиши.

Кротиха размахнулась и забросила в окошко свой плед, наподобие невода. Он спланировал из-под потолка прямо на трубы органа, и тот издал хриплый вопль, напоминавший предсмертный рев слона. Тут-то монах и вышел из своего музыкального транса и услышал звонки. Он вскочил со скамьи и направился к двери, бормоча: «Иду, иду…»

Полы его халата волочились по каменным плитам двора.

Сквозь зарешеченное окошко входной двери он увидел незнакомого молодого человека.

– Вы заблудились, сын мой?

– Здравствуйте. Я живу при коллеже тут, рядом. Никак не могу попасть в дом: все двери уже заперты. Вы не могли бы впустить меня к себе, я переночевал бы где-нибудь в уголке.

– Где-нибудь в уголке… – повторил капуцин, покусывая губы.

Он побренчал ключами в кармане, явно не зная, как поступить.

– В обычное время я бы вам открыл…

Он боязливо оглянулся и прошептал:

– Но меня предупредили, что я должен быть осторожным, тут такое творится…

– Да я уйду пораньше утром, – сказал юноша; он говорил с русским акцентом.

– Верю вам, сын мой, но у меня приказ.

Молодой человек понурился.

– В обычное время… – снова начал Вебер.

– Я понял. Извините за беспокойство.

И юноша побрел прочь.

Но тут Раймундо Вебер окликнул его:

– Эй!

Юноша вернулся к двери.

– Что там у вас?

– Где?

– Вон в том футляре.

– Да ничего особенного. Скрипка.

Вебер торопливо сунул ключ в скважину. И отворил дверь.

– Скрипка?

Он схватил юношу за руку и пожал ее.

– Значит, вы играете? – воскликнул он.

– Да.

– Та-та-та-таааа…

Вебер стоял на тротуаре, напевая какую-то мелодию и гримасничая.

– Та-тааа…

И он вопросительно взглянул на скрипача.

– Та-та-та-таааа… Узнаёте?

– Шостакович, – сказал молодой человек.

И Вебер бросился обнимать его.

– Вы русский? – спросил он.

– Да.

– Пошли!

Кротиха увидела, как монах впустил юношу и увел его в часовню. Там он снова вскарабкался на свою скамью и заиграл мелодию.

– Вынимайте скрипку!

Они играли вместе целый час.

Это походило на деревенскую ярмарку где-нибудь в Сибири. От такой музыки даже молитвенные скамеечки, и те готовы были пуститься в пляс. Наконец Вебер, обессилев, свалился на пол и заснул прямо на педалях органа.

А Кротиха не спускала глаз с молодого скрипача.

Он уложил инструмент в футляр, убедился, что Вебер крепко спит, вытащил у него из кармана связку ключей и вышел из часовни. Подойдя к невысокому зданию во внутреннем дворе, он отпер дверь самым большим ключом и поднялся на второй этаж.

Кротиха наблюдала за ним, перебираясь с крыши на крышу.

Вскоре юноша спустился, открыл зарешеченную дверь и вышел на улицу.

Кротиха шла по пятам за молодым музыкантом. Она проводила его до самого коллежа; на следующий день точно так же проследила за ним, когда он отправился на похороны отца Жана, а позже, к вечеру, в отель «Риц».

Там она узнала, что его зовут Андрей, что он работает на некоего Бориса Петровича Антонова и, как она, разыскивает Ванго.

Кротиха возвращалась к себе на крышу очень довольная. Теперь она напала на след. Этот след назывался Андреем, студентом консерватории. Кротиха знала его голос, его адрес и имя его шефа…

В тот вечер она еще не осмелилась признаться самой себе, что этот «след», с его скрипкой, растрепанной шевелюрой, грустными глазами и красивым лицом северянина, заставляет ее сердце пускаться в бешеный галоп.

16
Мадемуазель

Эоловы острова, 1 мая 1934 г.

Ванго высадили на островке Басилуццо. Он сразу же узнал этот утес, нависший над морем между вулканом Стромболи и островом Панареа.

На рассвете он окликнул рыбаков, которые прочесывали прибрежные скалы, вылавливая на мелководье между камнями рыб и осьминогов.

Эти люди даже не спросили, что он тут делает. Просто посадили его среди корзин с уловом.

Один из них стоял на носу и пел.

Слушая их разговоры, чувствуя покачивание лодки на волнах и вдыхая запах ее просоленного дерева, Ванго наконец осознал, что вернулся на родину.

Рыбаки жили на Липари и привезли его на этот большой остров.

Там он сел на пароход, регулярно ходивший до Салины. На палубе яблоку было негде упасть. Ванго притулился за спиной какого-то человека, спавшего на своем чемодане. Вдали на горизонте медленно поднимались две вершины его острова. Ванго пробрался в трюм; здесь он был единственным пассажиром без багажа; все остальные везли огромные узлы со съестными припасами и разными скобяными товарами. Некоторые из обитателей острова собирались безвыездно жить на нем до самой осени и запасались всем этим добром впрок, на три-четыре месяца.

Судно обогнуло карьер, где добывали липарийскую пемзу. Дальше оно попало во встречное течение. Этот переход показался Ванго томительно долгим.

А ведь его островок был совсем близко, прямо за большим квадратным парусом, вяло полоскавшимся под ветром.

Ванго сидел, обхватив руками колени. Его лодыжка была обвязана легким голубым платком, с которым он никогда не расставался.

За время этого рейса он успел несколько раз мысленно проиграть сцену встречи с Мадемуазель.

Он знал, что она не станет его упрекать: просто обнимет, прильнет к его лицу влажной от слез щекой, потом отстранится, чтобы посмотреть, как он вырос, пригладит ему волосы, извинится за свой небрежный наряд, поставит на стол тарелку и стакан, скажет, что у нее «случайно» остались в теплой печке картофельная запеканка и сладкое печенье, добавит ко всему этому ласковое словечко на одном из ее любимых языков и тут же вслух укорит себя за эту вольность – ведь он уже не ребенок.

Она сделает все, чтобы не дать ему попросить прощения за долгое отсутствие, за то, что в эти пять лет он прислал ей всего четыре весточки – четыре письма без обратного адреса, состоявших всего из нескольких слов:

Мадемуазель, я постоянно думаю о вас.

У меня все в порядке.

Обнимаю.

Четыре записки, скупые, как письма с войны. Доброго здоровья, хорошего настроения.

Ванго шел по жизни, стирая за собой все следы. Другие называли это паранойей, а он – способом выжить.

В этом он походил на индейцев сиу с Великой равнины, которые тащили за собой, в пять рядов, ветви с густой листвой, чтобы замести следы.

Он надеялся защитить Мадемуазель тем, что ничего ей не рассказывал.

Благодаря этому молчанию они никогда не доберутся до нее.

Те, кто преследовал его уже пять лет.

Те, кто желал ему смерти.

Те, кого отец Жан называл его «болезнью» и кто прикончил отца Жана.

Однако на площади перед собором Парижской Богоматери все изменилось. Тысячи людей видели, как пули крошат камень вокруг него.

И Ванго хотелось закричать во весь голос: «Вот, смотрите! Смотрите! Разве я сумасшедший? Они существуют! Они здесь!»

В какой-то миг там, наверху, он даже раскинул руки, готовясь получить пулю в самое сердце, чтобы на нем остался след, вещественное доказательство, которое хирург мог бы извлечь из его тела и бросить на стол. Но тут произошло нечто невозможное. Он увидел перед собой ласточку: она медленно подлетела к нему, едва взмахивая крыльями, почти замирая в воздухе, на что не способна ни одна ласточка в мире.

Раздался выстрел, и ласточка, сраженная пулей, на миг застыла, а затем начала бессильно падать вниз, вдоль фасада собора.

А пуля, пронзив птичье тельце, изменила траекторию и только слегка оцарапала бок Ванго, вместо того чтобы разорвать ему сердце.

На Салине Ванго высадился в порту Мальфы.

Уже темнело. Местные жители ждали прибытия парохода.

Вечерний променад… Тут можно было увидеть пароходную команду, помочь сгрузить вещи, посмотреть, кто остался на борту, чтобы плыть дальше, на соседний остров, обсудить незнакомых пассажиров. Ванго убедился, что его никто не узнаёт. Влюбленные парочки сидели на молу, свесив ноги над водой. Какой-то старик перебирал рыбу в корзине.

Ванго прошелся по набережной и явственно ощутил, как он изменился. Да, он стал совсем другим. Теперь он разглядывал жителей своего острова, тогда как прежде, в детстве, старательно избегал их.

Какой-то человек тронул его за плечо.

– Ты мне не подсобишь, парень? Надо почту наверх отнести. Берем каждый по мешку?

Ванго взвалил мешок на спину.

Он узнал этого человека по имени Бонджорно: тот развозил почту, продавал билеты на пароход, торговал овощами и обувью, вставлял стекла. Словом, подменял пятерых или шестерых островитян, которые отправились попытать счастья на другом конце света.

– Обычно меня выручает один из местных, у него есть осел, – сказал Бонджорно, – но сегодня его что-то не видать. Мешки надо втащить наверх, на площадь. Я тебе заплачу пару монет.

– Да ладно, – ответил Ванго. – Мне все равно в ту сторону.

Он глядел, как ребятишки прыгают в море с утеса. Нырнув, они исчезали в темной воде. Двое людей, мужчина и женщина, бегом спускались по извилистой тропе к пристани. Они кричали во весь голос, прося подождать. Кто-то ударил в корабельный колокол, чтобы поторопить их, как будто пароход уже собрался отчалить. Девушки, сидевшие на ящиках, смеялись. Какой-то парень прыгнул в море с кормы парохода. Ванго спрашивал себя, почему он никогда не плавал вместе с другими мальчишками.

Вдруг он увидел женщину, похожую на бродяжку, которая сидела скорчившись под дощатым навесом на молу.

– Кто это?

Видать, ты не здешний, – сказал Бонджорно.

– Нет.

– А говоришь почти как наши, местные.

– Я бывал здесь когда-то давно.

Бонджорно шагал впереди Ванго.

Эта женщина… она полоумная. Все ждет своего муженька… я уж и не помню, сколько лет. Вот пристроилась тут, чтоб его встретить.

– Куда же он делся?

– Лично я думаю, что помер. Но глядеть на нее – прямо жалость берет.

Он бросил ей монету и крикнул:

– Надо есть, синьора Джузеппина!

Ванго замедлил шаг. Он узнал Джузеппину, жену Пиппо Троизи.

– Вот сидит тут и плачет, сидит и плачет, – сказал Бонджорно.

Ванго не мог оторвать от нее взгляда.

– А ты сам куда путь держишь?

– Я? – переспросил Ванго в замешательстве.

– Ну да. Тебе-то после площади куда?

– Туда, наверх, к Мадонне-дель-Терцито, на богомолье.

Это была маленькая заброшенная часовня в перешейке между горами. Ванго не придумал ничего лучшего, чтобы удовлетворить любопытство Бонджорно.

И в самом деле, тот больше не задавал вопросов, пока они не дошли до главной площади Мальфы.

Там Ванго и оставил Бонджорно с его мешками, объяснив, что хочет добраться до места, пока совсем не стемнело.

– Возьми, – сказал тот, протянув ему несколько монет.

И когда Ванго отказался, добавил:

– Бери-бери, поставишь Мадонне свечку и за меня тоже. Ты там не один будешь, нынче утром туда еще двое приезжих поднялись.

Ванго взял деньги и вышел из деревни по западной дороге. Он почти бежал. Меньше чем за час он добрался до скалы над кратером Поллары. Внизу, в сотнях метров от него, находилось заброшенное селение, где только в одном доме слабо мерцал огонек.

Тем временем в этом домике в Полларе Мадемуазель сидела в маленьком кресле, которое Ванго, когда ему было двенадцать лет, смастерил из древесины, выброшенной морем на берег; она так долго пробыла в воде, что побелела и стала твердой и гладкой, как мрамор. Кресло походило на уютное гнездышко из деревянных плашек, скрепленных веревками. В нем было очень удобно сидеть. Мадемуазель проводила все вечера в этом кресле за чтением или шитьем; бывало, что поутру она и просыпалась в нем с книгой на коленях.

Нынче вечером книга соскользнула на пол. Но Мадемуазель не спала: она сидела и смотрела, как двое незнакомцев разоряют ее жилище.

Они вошли сюда молча, удостоив хозяйку лишь мимолетной вежливой улыбкой.

Спартанская обстановка домика слегка разочаровала их. Мадемуазель словно окаменела, она не в силах была и пальцем шевельнуть. Незнакомцы прошлись по комнате и, для начала, разорвали в клочья все книги ее скудной библиотеки. Найдя стопку бумаг в картонной папке, они вытряхнули их в дорожную сумку, принесенную с собой. Туда же швырнули и сшитую руками Мадемуазель тетрадь, где вперемежку были записаны стихи и ее хозяйственные расходы.

Потом они разбили несколько тарелок. И, словно вдоволь не натешившись, начали колотить по голубым фаянсовым плиткам, покрывавшим стены. Плитки не падали, они только покрывались тончайшей паутиной трещин, оставаясь на месте. Комната превратилась в какой-то головокружительный калейдоскоп.

Все это мужчины делали не произнося ни слова, как будто выполняли сложную работу, требующую предельной сосредоточенности. Чтобы оружие их не стесняло, они положили его на стол. Это были два автоматических пистолета Токарева – ТТ-33 – и дробовик весом не меньше шести-семи килограммов.

Когда они вошли, Мадемуазель не выказала никакого удивления.

Она сказала им по-русски, что ждала этого все последние пятнадцать лет.

Ванго спускался бегом по горной дороге в кромешной тьме. В эти минуты он чувствовал только одно: неуемную радость возвращения к любимым местам, к родному дому, к женщине, ставшей для него матерью, к этому бегу во мраке майской ночи после пятилетнего изгнания. Обо всем остальном он забыл.

Он срезал дорогу, повернув налево. Теперь он ясно видел белесоватую крышу домика, а подойдя ближе, и горевшую лампу на окне. Значит, она там.

Ванго не хотел пугать Мадемуазель. Он собирался сперва постучать, назваться. И поэтому отправился в обход. Оливковое деревце, встретившееся ему на пути, звонко зашелестело листвой, словно почувствовало его приближение.

Он прикоснулся к стволу ладонью, потом приник к нему лбом.

В крошечных окошках дома двигались, мелькали какие-то тени. Значит, она не спит.

Мадемуазель.

Скольким же он ей обязан! Мадемуазель, сама по себе, была для него целым миром. Казалось, ей ведомы все тайны бытия, но она посвящала его в них незаметно, по одной, как перебирают по зернышку четки. Вот так же это оливковое деревце теряло листья круглый год, но никто не замечал, что ему не хватает хотя бы одного.

Когда Ванго долго грустил, она утешала его фразами вроде: «Каждой печали свой день». У нее были собственные мудрые изречения.

Перед тем как выйти из-под древесного шатра, он помедлил еще несколько секунд.

А тем временем сзади к нему подкрадывалась огромная тень. Можно подумать, что Ванго нарочно позволял ей приблизиться. Но нет, он просто ничего не замечал вокруг, так ему хотелось продлить сладкий миг ожидания, возле своего деревца.

Наконец Ванго шагнул к дому, и в тот же миг чья-то рука грубо зажала ему рот, а самого его обхватили и приподняли с земли. Впервые за многие годы Ванго на минуту по-настоящему расслабился. Впервые утратил бдительность.

Но и этого короткого мгновения оказалось достаточно.

Мадемуазель увидела, как мужчины бросились к оружию. Она тоже услышала шум во дворе. Наверняка там караулил их сообщник. Один из мужчин вышел, но тотчас вернулся и кивнул другому в знак того, что все спокойно. И они снова взялись за свою адскую работу. Мадемуазель закрыла глаза.

А похититель куда-то нес Ванго в темноте. Он стиснул его с такой невероятной силой, что Ванго даже не пробовал сопротивляться.

Внезапно его опустили наземь. Он очутился в каком-то логове с полом, вымощенным плитками пемзы. Огонь, горевший в маленьком очаге, освещал это убогое жилище. Ванго выпрямился и увидел нацеленное на него ружье.

– Не двигайся!

Человек говорил на сицилийском наречии.

– Тебе с ними все одно не совладать.

И тут Ванго узнал Мацетту.

У них больше оружия, чем у всех карабинеров на всех островах до самого Милаццо.

Мацетта был прав. Дробовик с разрывными патронами, лежавший на столе Мадемуазель, вот уже двадцать пять лет считался самым грозным орудием убийства при охоте на слонов. А один из громил, могучего телосложения, был вооружен, кроме двух «Токаревых», прекрасным английским автоматом, висевшим у него на шее, как крестильный медальон.

Ванго встал на ноги.

– Садись! – приказал Мацетта. – И не пробуй удрать, не то я тебе колено прострелю. Не хочу, чтобы они тебя загребли.

Увидев, как незнакомцы входят в дом, Мацетта собрался было взять его приступом. Но в окно он увидел их арсенал. Он хорошо знал силу оружия. За свою жизнь он не боялся, он уже давно жил не для себя. Он боялся за Мадемуазель. И предпочел остаться в живых, чтобы защитить ее.

– Отпустите меня, я хочу пойти туда.

– Нет. Рано или поздно они уйдут. Ей они ничего не сделают. Думаю, они искали тебя.

Вдруг возле логова Мацетты раздался топот. Кто-то ходил рядом, с хрустом приминая сухую траву. Ванго затаил дыхание.

– Кто это? – прошептал он.

Мацетта приложил палец к губам.

Да, кто-то действительно шумно дышал в паре метров от ямы, а то и ближе.

– Кто это? – снова спросил Ванго.

Мацетта медленно покачал своей медвежьей головой.

– Это мой осел, – сказал он наконец. – Предупреждает, что они уходят.

Осел Тезоро просунул морду внутрь; на шее у него висел тяжелый кожаный хомут в медных заклепках. Мацетта погладил его между ушами.

Они выждали еще несколько долгих минут, затем Мацетта вышел. Ванго так и не двинулся с места.

Вернувшись, Мацетта сел рядом с ним.

– Ушли.

– А Мадемуазель?

– Они еще долго будут здесь ошиваться. Тебе нужно уходить.

– А Мадемуазель?

– Она стоит возле дома. С ней все в порядке.

– Я хочу с ней поговорить.

– Они следят. Поговоришь с ней – считай, что она мертва.

Ванго провел рукой по лицу.

– Боже мой, – простонал он.

– Уходи.

Мацетта отложил свое охотничье ружье. Странное дело: Ванго впервые разговаривал с ним.

– А как же Мадемуазель? Вы позаботитесь о ней?

– Она не примет от меня помощи. Но я знаю кое-кого, кто придет…

– Сделайте для нее все необходимое, я вас умоляю.

Ванго выбрался из ямы и пополз через заросли кустарника.

Когда дом Мадемуазель остался далеко позади, он побежал к берегу и спустился вниз по скале. Там он столкнул на воду какую-то лодку, лежавшую на гальке, и направил ее в открытое море.

В два часа ночи доктор Базилио услышал стук в дверь.

Ему давно были знакомы эти мужские крики перед его домом. По опыту, они всегда на несколько часов опережали крики жен, собравшихся рожать, или младенцев, благополучно появившихся на свет.

– Мужчине тоже надо когда-нибудь да покричать, он имеет полное право…

Доктор бормотал эти слова спросонья, натягивая брюки. Потом он взял свою врачебную сумку и отворил дверь.

Но за ней он увидел совсем не то, что ожидал.

Перед ним стоял запыхавшийся Мацетта.

– Тут такое…

Увидев глаза Мацетты, доктор понял: произошло что-то страшное.

– Мадемуазель?

И он побежал следом за Мацеттой в темноту.

Аркуда, на следующий день

Зефиро не был создан для встреч после разлуки.

Он обладал талантом прощаний, умел раздавать проникновенные благословения, заключать в объятия людей перед дальними странствиями. Но, встречая вернувшихся, падре был не способен обнять, поклониться или протянуть руку. В большинстве случаев он проделывал все это одновременно, что приводило к плачевным недоразумениям.

Зефиро понятия не имел, о чем нужно говорить в первые минуты встречи и как вообще следует относиться к чьему-то долгому, загадочному отсутствию, разделявшему моменты расставания и встречи.

Время разлуки было для него чем-то вроде ледяной завесы.

Увидев перед собой Ванго, он прежде всего неуверенно пробормотал, что теперь у него волосы стали длинней, чем прежде, потом отважился заговорить о погоде и предложил ему стакан воды.

И наконец выдал весьма оригинальное приветствие:

– У меня теперь новые кролики.

Ванго стоял перед ним, на пороге невидимого монастыря, в изодранной одежде, с воспаленными глазами, падая от усталости и умирая от голода.

Но он не забыл привычек Зефиро. Он пошел за ним следом.

И только по дороге к крольчатнику ледяная завеса растаяла. Когда Ванго протянул ему дрожащей рукой серого кролика, которого он изловил по просьбе Зефиро, тот отстранил зверька и крепко прижал к груди голову юноши. Пять лет… пять лет пролетело.

– Долго же тебя не было.

Ванго хотел поднять голову, но Зефиро удерживал ее, чтобы мальчик не увидел его слез.

– Ведь вы же сами отослали меня! – простонал Ванго.

– На год! Я дал тебе один год до возвращения…

Ванго наконец взглянул на него.

– У меня были трудности, падре.