Текст книги "В те дни на Востоке"

Автор книги: Тимофей Чернов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

По телу Померанцева разлилась приятная волна, как от доброй стопки спирта. Эта женщина тем и увлекала его, что в ней жила удивительная способность меняться. Сегодня ее ласки были не те, что вчера, завтра будут не те, что сегодня. Умела она временами становиться строгой и неприступной. И тогда никакие мольбы Померанцева не помогали. Он стелил шинель и ложился на пол. Зато потом она щедро вознаграждала его «за муки».

Так незаметно для самого себя Иван стал послушной игрушкой в ее руках. Избалованный легкими победами над женщинами, он и мысли не допускал, что с ним играют злую шутку.

– Мне тоже больше никого не надо, – он полуобернулся и обнял ее за талию.

Она освободилась от его объятий и вернулась на свое место. Взяв бутылку, налила в стаканы.

– За наше счастье, Ванечка!

Он выпил все, а Евгения, глотнув немного, отставила стакан. Закурив папиросу, откинулась на спинку стула. Ноздри ее чуть раздувались, пылало жаром лицо.

– Ваня, нам нужно отблагодарить одного человека, который обеспечивает нас вот этим напитком, – показала она на бутылку.

– Это твой дядя? А что ему надо?

– Денег он не требует. Ему нужен один документ.

– Какой?

– Бланк командировочного предписания с печатью.

– Зачем он ему?

– Это уже не наше дело. За это мы не отвечаем.

Иван вспомнил писаря, который давал ему несколько бланков. Не откажет и еще.

– Ну так в чем дело? Сделаем, только чтоб спиртное доставал.

– Все будет, Ванечка!

Было уже поздно, а начальник контрразведки дивизии майор Кириллов не уходил из своего кабинета. День принес много забот и волнений. В одном из донесений полковых уполномоченных сообщалось, что прошлой ночью группа японских нарушителей обстреляла наших пограничников. А из других источников стало известно, что на участке дивизии готовится новая переброска диверсантов.

«Не унимается капитан Ногучи, – подумал он. – Сколько истребил русских эмигрантов! Но, к сожалению, и нам еще не всех удается задерживать. Отдельные лазутчики все‑таки просачиваются».

Майору вспомнилась сопка Каменистая, где группа нарушителей перешла границу. Тогда их удалось уничтожить и выловить, но, вероятно, не всех, потому что спустя полмесяца подорвался на мине диверсант, возвращавшийся в Маньчжурию.

Кириллов встал с кресла, застегнул на все пуговицы китель и устало зашагал к выходу.

В это время кто‑то постучал в дверь. В кабинет вошел худой старичок на протезе, инвалид гражданской войны Леонтий Захаров.

– Хочу, товарищ начальник, кое‑что передать вам по секрету, – начал он, окидывая комнату взглядом.

– Пожалуйста. Я вас слушаю, – приветливо сказал Кириллов и вернулся к столу.

– Дело‑то вот какого роду, – продолжал Леонтий, теребя кепку в руках.

– Да вы присядьте, чего стоите.

Старик опустился на стул и, глядя майору в лицо, быстро заговорил:

– Сосед у меня, Федор Поликарпыч, странный какой‑то. Сколько присматриваюсь к нему, все не могу понять. Живет, холера его возьми, как до войны. Сегодня зашел к нему по делу, а он со старухой выпивает. Мне, конечно, подал. Сидим это, разговариваем. Заходит молодая женщина. Увидела меня, вроде оробела. Спрашивает: «У вас случайно молоко не продается?» Почему же, думаю, случайно, когда я не раз уже видел, как ты заходила сюда. Что‑то нечистое с этим молоком, товарищ начальник. Надо бы проследить, что это за птица.

– Давно вы живете со своим соседом?

– Да, почитай, с самой гражданской. Брат у него в Карымской. К нему он иногда ездит, кое‑что привозит, особенно выпивку, до которой большой охотник.

– Хорошо, папаша. Вы пока об этом никому ни слова, а мы постараемся все выяснить.

Майор проводил старика и вернулся в кабинет. Как‑то сразу и усталость прошла, и домой расхотелось идти. Он быстро заходил по кабинету, размышляя.

«Интересно, кого принимает этот сосед? А что если «птица» с той стороны? Обидно, что из работников контрразведки никто не знает, что творится в этом доме. А вот пенсионер сообщил… Впрочем, это только его предположение. Возможно, старику показалось так после выпитой чарки. Что ж, узнаем».

В этот же вечер майор распорядился выставить наблюдение за домом Федора Поликарповича.

Глава семнадцатая

В пади таял первый выпавший снежок. Казалось, снова возвращалось быстро мелькнувшее лето. Но в бледно‑голубом небе уже бродили снеговые облака. Неуемные степные ветры становились суровыми, буйными. Все ожесточеннее и яростнее они гоняли по степи колючие клубки перекати‑поля и забивали их в низины и распадки.

Несколько дней после инспекторской поверки бойцы занимались хозяйственными делами: утепляли окна и двери казарм, чинили обмундирование.

Быков с Арышевым составляли расписание занятий на зимний период, приводили в порядок ротную документацию. На столе зазвонил телефон. Трубку взял Быков. Звонили из штаба полка, передавали, что лейтенанта Арышева вызывает командир полка.

Идя в штаб, Анатолий пытался предугадать, зачем его вызывает Миронов. Вроде ни в чем не провинился. Взвод его на инспекторской занял первое место в батальоне. Лейтенанту была объявлена благодарность в приказе по полку. Вчера комбат пошутил: «Может, вас с Быковым поменять ролями?» «Рано еще», – сказал Анатолий. Сидоров на это ничего не ответил, но Арышев догадывался, что он что‑то недоговорил.

В коридоре штаба Анатолий встретился с Померанцевым.

– Говорят, гремишь. Я тоже прогремел, только с обратной стороны, – криво усмехнулся Иван. – Слышал?

– Да, кое‑что, – ответил Анатолий.

Воронков рассказывал ему, что адъютант взял у писаря несколько бланков командировочного предписания. Тот, боясь ответственности доложил об этом Воронкову. Александр Иванович понял, где Незамай мог достать проездной документ для Примочкина. Свои соображения изложил Миронову. Подполковник был возмущен поступком Померанцева и освободил его от должности адъютанта.

– Теперь я снова Ванька‑взводный. Батя дал направление в вашу роту. Замкнулся круг: откуда вышел, туда и пришел. Ха‑ха… Кто у вас за ротного, Быков?

– Он.

– Пойду, представлюсь.

«Вот так номер! – усмехнулся Анатолий. – Пусть знает, что нечестным путем далеко не уйдешь. Где‑нибудь да споткнешься…»

Миронов радушно принял Арышева: предложил сесть, а сам встал, закинул руки за спину и прошелся взад‑вперед около стола, что‑то обдумывая.

– Вы где служили до пехотного училища? – спросил он.

– В краснознаменной дивизии полковника Федюнинского.

– У Ивана Ивановича, Героя Советского Союза? Знаком. Вместе на Халхин‑Голе воевали. Я в то время командиром батальона был в его полку. Теперь он на фронте, армией командует. Но вы‑то не участвовали в халхин‑гольских боях?

– Не успел. Я прибыл, когда уже было заключено перемирие.

– Ничего, придет и ваш черед. – Миронов подошел к своему креслу и опустился в него.

Лейтенант раздумывал, зачем полковнику понадобились такие сведения? Чего он хочет от него?

– Так вот, товарищ Арышев, – несколько строже заговорил Миронов. – По рекомендации вашего командира батальона я решил повысить вас в должности, то есть предлагаю принять роту противотанковых ружей. Что вы на это скажете?

Взгляд Арышева скользнул по погонам командира полка, затем по столу и уперся в пол.

– А с Быковым как? Разве он не достоин?

– О Быкове у нас свое мнение. Сейчас речь идет о вас.

– Но у меня еще мало опыта.

– Знаю, учитываю, но верю, что дела у вас пойдут. Трудности вас не должны страшить.

– Трудностей я не боюсь.

– Тогда за чем же дело? – Миронов встал и протянул руку. – Желаю успехов. Сегодня я направил к вам лейтенанта Померанцева, моего бывшего адъютанта. Так вы будьте с ним попринципиальней, больше загружайте его работой, не давайте никаких поблажек.

Выйдя от командира полка, Арышев встретился с Воронковым.

– Ну, Александр Иванович, благослови на подвиг ратный! Роту принимаю.

– Знаю уже. От души поздравляю. Теперь никто тебе не будет мешать. Больше инициативы, самостоятельности.

– Страшновато что‑то.

– Ничего. Трудно, значит возможно.

Они прошли в конец коридора, закурили. Воронков был чем‑то озадачен, курил короткими затяжками.

– Мне тоже здесь не сладко. Начальник штаба злится за то, что я доложил Миронову о нечестном поступке Померанцева. Они же друзья были. Теперь за малейшие промахи шпильки вставляет…

«Значит, Смирнов тоже хорош, – рассуждал Анатолий, возвращаясь в казарму. – С ним потруднее бороться, чем с Незамаем. Но Александр Иванович сумеет постоять за себя».

Над сопками посветлело небо. Потянул резкий ветерок. Подтаявший до обеда снежок схватило ледком, который похрустывал под ногами.

Арышев думал о своих новых обязанностях. Справится ли? Ведь теперь придется иметь дело не только с бойцами, сержантами, но и с офицерами. А тут, как на зло, направили в роту Померанцева. Как он отнесется к работе? А если начнет халтурить, обманывать? Тогда придется наступать на его «больную мозоль». А сумеет? Должен суметь!

Подойдя к казарме, лейтенант услышал звуки гармошки.

«Старков наяривает», – узнал он по залихватской игре.

На площадке, около ленкомнаты, собрались солдаты. В кругу вертелся пружинистый, как мяч, Ромка Марлин, цыган из взвода Быкова. Он так искусно работал ногами, словно отбивал на барабане четкую дробь.

– А ну‑ка, Кеша, покажи, как наши пляшут! – подзадоривали товарищи.

Шумилов прошелся по кругу простым шагом, озорно поглядывая по сторонам. Потом выбросил руки в стороны, ударил ладошками по подошвам ботинок и принялся выбивать дробь.

– Жми, Кеша! Деревня близко!

– Сыпь чаще!

Шумилов пошел вприсядку. Подперев бока руками и гордо держа голову, он менял одно коленце за другим.

Арышев увидел Быкова с Померанцевым, которые громко смеялись и хлопали в ладоши. Когда смолкла гармошка, они подошли к нему.

– С повышением, Анатолий Николаевич! – пожал руку Быков. Померанцев тоже поздравил Арышева.

– Оказывается, у тебя полный порядок. Я был неправ, когда говорил, что с такими в люди не выйдешь. Теперь я тоже возьмусь за дела. А то так докатишься до веселой жизни.

Подошел Шумилов и вручил Арышеву треугольный конверт. Анатолий узнал почерк Тани.

– Это не от той ли, с которой в училище дружил? – поинтересовался Померанцев.

– От нее.

– Не забыла еще, пишет? Ох, верить им ни на грош нельзя. Мне тоже Соня писала, а приехал… Ты не думаешь съездить к ней хотя бы на пару дней?

– Незачем. Она уже в армии служит.

– Ха‑ха‑ха! Тогда дело у тебя – швах! В армии‑то уж, будь здоров, подберут ключи.

«По себе судишь», – подумал Анатолий, уходя в канцелярию. Сев за стол, он раскрыл конверт.

«Ругает, наверное». Последнее время он долго не отвечал ей, ждал, когда все закончится с Незамаем.

Он не ошибся, Таня обижалась.

«Милый, почему ты перестал писать? Что случилось? Сильно занят? Но для письма всегда можно выкроить время. Значит, не любишь. Тогда напиши обо всем искренно и прямо. Зачем голову морочить».

«Чудачка, – усмехнулся Анатолий. – Если бы ты знала, что тут у нас заварилось, не говорила бы так. Но ничего, скоро все встанет на свое место».

«Как иногда бывает тоскливо на душе! Кругом подруги, а мне кого‑то не хватает. Хочется поделиться своими мыслями. С Симой говорю о многом, но есть и такое, о чем ей не скажешь. А вот тебе я бы сказала»…

Анатолий на мгновение представил себе ее грустное лицо, синеватые глаза, приятный с картавинкой говор. Как она могла подумать, что он не любит ее? А задержка с ответом – это еще не доказательство.

И опять продолжал читать.

«Сейчас я пишу тебе, а Сима сидит у стола, обметывает каймы платочка. Ей немножко завидно, что мы переписываемся. У нее нет никого. «Да‑а, – с грустью говорит она, – как было хорошо до – войны! Оденешь, что захочешь, пойдешь, куда вздумаешь, полюбишь, кто понравится. А теперь все по‑своему перевернула война».

Ей не везет. Дружила с одним лейтенантом. Потом его перевели в другое место. Она ждала, что напишет, но он до сих пор молчит.

«Все они сейчас такие. Клянутся, что любят, а как с глаз долой, так из сердца вон. Вот и твой Толя перестал писать. Может, тоже такой».

Я отругала ее. Зачем так говорить о человеке, которого не знаешь! А на душе у меня неспокойно: вдруг ты действительно разлюбил. Извини, что такие мысли лезут мне в голову. И верю, что ты не «такой». Напиши обо всем. Жду с нетерпением».

Глава восемнадцатая

Хотя Померанцев и говорил, что по‑настоящему возьмется за работу, но в действительности большого рвения к ней не проявлял: старался окончить занятия и уйти к себе в землянку.

Приняв свой старый взвод, он в первые же дни столкнулся с Шумиловым. Началось с того, что лейтенант стал отчитывать бойцов за медленное построение.

– Разболтались! Теперь я возьмусь за вас! Шумилов не удержался от реплики:

– Давно уже беретесь, только взяться не можете! У Померанцева от злости передернулись усики.

– Разгильдяй! За пререкание – три наряда вне очереди! Вавилов с Даниловым тоже недолюбливали Померанцева, Как‑то они встали в строй со слабо затянутыми ремнями. Командир взвода высмеял их.

– Пряжки‑то на боку. Эх вы, рязанцы кособрюхие! Не зря, говорят, мешком солнышко ловили, блинами стены конопатили.

Не нравились бойцам и занятия, которые проводил Померанцев. Готовился он наспех, абы с рук сошло. Нередко оставлял за себя сержантов, а сам уходил домой.

– Снова изучаем СВТ, – смеялись солдаты.

Вскоре это дошло до Арышева. Анатолий решил проверить, так ли это. Придя однажды на занятия, он не застал Померанцева. Вместо тактической подготовки бойцы рассказывали анекдоты.

Неудобно было Арышеву выслушивать шуточки, отпускаемые в адрес офицера. Даже пришлось кое в чем защищать его. Но в душе Анатолий ругал Ивана. Прав был Миронов. Человек обленился, не хочет честно работать. Думает, что ему все с рук сойдет.

После занятий Арышев пригласил Померанцева в канцелярию, Иван зашел и, опускаясь на стул, начал рассказывать анекдот.

– Солдат пишет матери: «Получил два наряда». А та не поняла, отвечает: «Куда тебе, сынок, два. Вышли нам один».

– Перестань! – строго оборвал его Арышев. – Чем у тебя взвод сегодня занимался?

– Согласно расписанию, тактической подготовкой, – ничего не подозревая, ответил Иван.

– Это точно?

Померанцев сделал удивленную гримасу.

– Почему такое недоверие? Я могу обидеться.

– А ты был на занятиях?

В глазах Арышева Померанцев заметил недобрую усмешку. И вмиг понял – проверял.

– Ну что ты меня испытываешь? Не был я сегодня на занятиях. Сержанту поручал.

– А кто разрешил? – щеки Анатолия налились краской. Голос стал холодным. – Удивляюсь, как можно бездельничать! Время‑то какое – в любую минуту могут скомандовать: «В бой!» А ты еще и солдат своих как следует не знаешь.

Иван морщился, как от зубной боли.

– Не понимаю, стоит ли из‑за каких‑то пустяков портить дружбу. Это еще больше возмутило Арышева.

– Мы говорим не о пустяках, а о твоих недостатках в работе. Сколько раз ты уходил с занятий, оставлял взвод?

– Не считал, – раздраженно буркнул Померанцев и отвернулся. Ему неприятно было слушать нравоучения от человека, который еще вчера стоял ниже его по должности, а теперь отчитывает его, как мальчишку.

– Значит, не считаешь себя виноватым и так будешь делать впредь. Правильно я понял?

Померанцев не отвечал. Лицо его словно окаменело, только усики беспокойно шевелились.

– Что молчишь?

Померанцев окинул Арышева неприязненным взглядом.

– У тебя все? – спросил он, вставая. Арышев вспыхнул.

– Нет, не все. За срыв тактических занятий объявляю выговор.

– Спасибо, землячок! – ехидно поклонился Померанцев и вышел. В сердце его кипела злоба. «Подумаешь, честняга! Мораль читает. А то я без него не знаю, как надо работать».

Вернувшись в землянку, он выпил. Когда с работы пришла Евгения, Иван уже основательно захмелел.

– Ой, ну почему меня не дождался? – обиделась она.

– Жизнь, Шурочка, заставила. – Он встал со стула. Заложив руки в карманы, прошелся по землянке.

– Опять какая‑нибудь неприятность?

– Да этот кретин, Арышев, начал свою власть показывать. Выговор влепил за то, что я рано ухожу с работы. А что, я должен ночевать в казарме? Ему не хрена делать дома, а у меня жена.

Евгения слушала, собирая на стол, и радовалась его служебным неудачам. Кажется, он зашел в тупик. Теперь его можно затянуть в свои сети.

– Вообще‑то, Ванечка, дела у тебя незавидные.

– Ты думаешь, что я больше не поднимусь?

– Трудно будет. Арышев скрутит тебя в бараний рог.

– Это мы еще посмотрим, кто кого скрутит! – Померанцев сел за стол, набулькал в стакан ей и себе, разбавил водой. – Давай выпьем по одной, на том свете нет такой.

Они чокнулись и выпили. Иван было взял гитару, но, потренькав, отложил.

– Иди ко мне, Шурочка.

Она холодно смотрела на него, казалась далекой, недосягаемой. Глубокий вырез цветного халата открывал ее высокую грудь. Он обнял ее.

Евгения не упиралась: сегодня ей нужно было ублажать его прихоти. Сегодня она должна открыться. Он посадил ее на колени, обнял.

– Только ты можешь понять и посочувствовать мне. А остальные все – гады! Как я ненавижу их! Когда‑нибудь я им…

Ей надоело слушать. Она встала и прошлась по землянке.

– Ваня, ты устал. Ложись спать.

Евгения быстро приготовила постель. Иван разделся и лег.

«С чего же начать? – раздумывала она. – А может, отложить? Вдруг он заартачится? Но другого такого случая может не быть. Сегодня он, как никогда, ожесточен и ждет сочувствия, поддержки, совета».

– Ты чего не ложишься?

– Сейчас, Ванечка…

Евгения разделась, погасила свет и, перекрестившись, нырнула под одеяло.

– Радость ты моя! Только с тобой я забываю обо всем. – Он обнял ее.

– Постой, Ваня. Я хочу поговорить с тобой.

– Потом поговорим.

– Нет, сейчас.

Он ослабил руки, повернулся на спину.

– Я много думала о твоей службе и сегодня поняла: теперь тебе не дадут ходу. Ты человек не мира сего. У тебя другие интересы в жизни. А простора тебе нет. Ты зачахнешь на своем взводе.

– Ну а что я должен делать?

– А вот слушай. Только не обижайся. Хорошо?

– Зачем же мне обижаться. Ты же мне добра желаешь.

– Верно. У тебя от меня нет секретов, я тоже от тебя не хочу ничего скрывать. Тебе нравится такая жизнь, как у нас?

– Конечно. Так в полку никто не живет.

– А кто тебе создал такое счастье?

– Ты и твой дядя.

– Ты думаешь, что дядя нас снабжает спиртом только за один бланк командировочного предписания? Дядя – это миф, который я придумала. Есть другие лица. И если ты будешь с ними иметь дело, тебя могут оценить и вознаградить.

В голове Померанцева немного рассеялся хмель. «Кто она: аферистка или…»

– Но где они… эти «лица»?

– Разумеется, не здесь.

– А где? В Маньчжурии, что ли? – Иван все еще не допускал мысли, что она – шпионка.

– А хотя бы и там.

– Кто нас с тобой там ждет? Мы же не капиталисты.

– А может, и ждут. Ты не догадываешься?

– Значит, ты… ты оттуда? – голос его дрогнул, в груди сдавило дыхание.

Евгения молчала. И он понял, что она «оттуда». Сразу вспомнилось, как она однажды перекрестилась, садясь за стол. Он тогда посмеялся над ней. А она сказала, что это привычка осталась у нее с детства. Затем во сне она с кем‑то разговаривала, назвала какое‑то японское имя. Он поверил, что ей тогда приснился нелепый сон.

– Но как ты сюда попала? – Он откинул одеяло, сел. В землянке стало невыносимо душно, не хватало воздуха.

– Это, Ванечка, длинная история. Потом узнаешь. А сейчас я хочу, чтобы ты был моим единомышленником. Если вздумаешь сообщить в контрразведку, то знай, что в провокации японцев на границе есть и твое и мое участие, что секретная инструкция, которую ты держал в планшете, и бланк командировочного предписания переданы одному человеку.

– Какому! – Иван обхватил руками голову. – Если об этом узнает командование, меня завтра же посадят.

– Ваня, возьми себя в руки, будь мужчиной! Никто тебя не тронет, потому что инструкция и бланк будут возвращены.

– Но как я себя буду чувствовать после этого?

– Наивный человек! Все его бьют, а он терпит. А ради чего? Что хорошего в твоей жизни? Кто ты сейчас? Проштрафившийся офицер, Ванька‑взводный. А что тебя ожидает? Прозябание на задворках в младших чинах. И это в лучшем случае. А в худшем – необдуманный поступок и штрафная рота.

«Необдуманный поступок», – повторил про себя Иван. В самом деле, почему он всегда нелепо поступал? Среднюю школу не закончил, из музыкального училища был отчислен. Благо, в армии ему удалось получить офицерское звание, стать адъютантом. Чего еще надо? Но он хотел больше взять от жизни. Начал злоупотреблять служебным положением, связался с этой женщиной. И вот оказался на краю пропасти.

– А между тем есть другой путь, который приведет к счастью, – ворковала Евгения. – Пусть тебя не смущают временные неудачи немцев на фронте. Войне еще не видно конца. Будут приливы и отливы. Как заверяют компетентные лица, немцы готовятся к новому наступлению. И вот тогда вместо «второго фронта» на Западе откроется «второй фронт» на Востоке. Квантунская армия давно ждет приказа.

Померанцев совсем отрезвел. Его стала пробирать дрожь, в висках стучало. Нет, «другой путь» его не привлекал. Предателем он не будет. Может, ей лучше остаться у нас.

– А если тебе покончить с японской разведкой и жить здесь?

– Это не так‑то просто… К тому же я не привыкла к вашей жизни. Идея равенства и братства меня нисколько не прельщает. Я – обожательница всевластного капитала. Думаю, что и твои бабушка и мать преклонялись перед этим кумиром. А потом… я никогда не прощу большевикам убийства матери и отца. Отец тогда жил в Чите, был офицером.

«Какая вражина! Ей не нравится наша жизнь. Она не простит нам убийство матери и отца. Тогда и с тобой будет другой разговор. Меня тоже не прельщают твои сказки».

– Подай закурить, – сказал он.

Евгения встала, принесла папиросу ему и закурила сама. Руки ее дрожали, грудь часто вздымалась, и вся она была возбужденная, решительная, властная.

– Ты не представляешь, какое счастье нас ждет впереди! Если мы выполним задание, нам разрешат вернуться в Харбин. Это прекрасный город. В нем живет почти половина русских. Японцы не тревожат эмигрантов, а китайцы – это вечные прислужники иностранцев. В Харбине живет мой дядя, имеет винный завод и магазины. Мечтал ли ты когда‑нибудь о такой жизни?!..

В эту ночь Померанцев не уснул. Утром, не побрившись, отправился на работу. В больной голове его, как в небе тучи, плыли мрачные думы. Он не замечал красот зимнего солнечного утра, не слышал солдатских песен, доносившихся из гарнизона. Их заглушали слова Евгении: «Войне еще не видно конца. Что привлекательного в твоей жизни? Харбин – это прекрасный город. Там живет мой дядя. Мечтал ли ты о такой жизни?»

Еще вчера он жил беззаботно, душу его не терзал страх. Теперь же потерял покой, лишился радостей.

«И надо было связаться с такой тварью! Эх, голова ты моя бесшабашная! Что же делать? Может, все‑таки сообщить о ней в контрразведку?» Ночью у него было твердое намерение, а теперь обуял страх. Представилось, как контрразведчик, угрюмый человек в очках, начнет кричать: «Как ты мог потерять чувство ответственности, привезти в полк неизвестную женщину и выдать ей военные секреты!» А что скажет Миронов, снявший его с должности адъютанта?.. Нет, теперь мне не будет пощады, как пособнику шпионки.

Озабоченный и удрученный, он медленно брел в казарму.

– Привет, Ваня!

Померанцев узнал офицера из своего батальона.

– Что хмурый? С женой, что ли, поссорился? А она у тебя краля та еще!

На что намекал товарищ, Померанцев не понимал. Уж не догадывается ли он, кто она такая?

Около казармы Померанцев увидел того самого угрюмого человека, которого недолюбливал. Он о чем‑то беседовал с комбатом.

«Что его так рано подняло? Уж не за мной ли явился?»

На лбу Ивана выступил холодный пот. Он было хотел обойти начальство стороной, но контрразведчик увидел его и улыбнулся. В другое время Померанцев непременно бы подошел к нему, поболтал о чем‑нибудь. Но сейчас он только вскинул руку и так четко пропечатал шаг, словно перед ним был не старший лейтенант, а генерал.

Арышев тоже как‑то необычно говорил с ним, подозрительно заглядывая ему в глаза, будто хотел уличить его в чем‑то.

Когда Померанцев построил взвод для занятий, подошел посыльный, передал, что после обеда лейтенанта вызывают в штаб батальона. Сердце Ивана снова ныло. Ему казалось, что все уже знают, кто его жена, и молчат лишь до поры до времени.

В обед он узнал, что его назначили дежурным по части. На душе немного полегчало, но мысли о том, что ему дальше делать, не оставляли его. Он прекрасно сознавал, что не сегодня‑завтра Евгению могут разоблачить и тогда ему конец. Вспомнилось новое задание, о котором говорила она. «Ванечка, нам нужно достать карту оборонительных рубежей полка. Если сумеем, нам разрешат вернуться в Харбин».

Нет, шпионом он не станет. Пусть она на это не рассчитывает, никакие харбинские соблазны его не прельстят. Теперь он готов перенести все лишения, связанные с понижением в должности, лишь бы избавиться от шпионки‑жены. В контрразведку он побоялся сообщить. Решил сам разделаться с ней. Но как?

В думах и тревогах проходили дни.

Иван заметно изменился: реже стал бриться, мало смеялся и шутил.

Товарищи иронизировали:

– Был холостой – славился красотой, женился – быстро изменился.

Но Померанцеву было не до красоты. По ночам он долго лежал с открытыми глазами, все искал выход из создавшегося положения. Почему‑то из головы не выходило любимое стихотворение Евгении «Следопыт». Особенно одна строфа:

…Тебя броня спасает от измены, Талантливый и смелый следопыт.

Ты не свои, чужие вскроешь вены. Убьешь, пока не будешь сам убит!..

Тогда он говорил, что эта идея ему не подходит: убивать – не его удел. Теперь видел в этом крупицу жизненной мудрости. Он убьет Евгению, уничтожит врага и очистит себя.

Только вот как это скрыть? Сразу же возьмутся за него, мужа ее. Допустим, он скажет, что произошло это на почве ревности. Но тут не избежать уголовного дела. Нужно было найти такие обстоятельства, при которых бы его не уличили. Но как их найти? Если бы можно было с кем‑то поговорить! Но все нужно решать самому.

Евгения не надоедала ему расспросами. «Пусть перемучается, потом наладится». Ей казалось, что он «привыкает», раз не решился донести в контрразведку. Это ее радовало. И потому не торопила его с выполнением задания. К тому же знала, что сделать это ему будет нелегко, так как со штабом он теперь не связан. Даже Смирнов стал отворачиваться от него, не говоря о других штабных офицерах. В данном случае, ей самой лучше подкатиться к начальнику штаба. На спиртное он слаб да и перед женскими чарами не устоит.

Начальник штаба обычно питался на квартире, но иногда заходил в офицерскую столовую. За ширмой, отделяющей угол от общего зала, обедали командир полка, его заместитель и начальник штаба.

Улучив момент, когда Смирнов был один, Евгения поставила блюда на стол и немного задержалась.

– Как жизнь молодая? – заговорил капитан, оглядывая Евгению.

– Хорошего ничего нет, Сергей Иванович, – грустно вздохнула она.

– Почему же? Разве Ваня разлюбил тебя?

– Молчаливый какой‑то, злой стал после того, как сняли его с должности адъютанта. Неинтересно даже жить с таким.

– Вроде на него не похоже, он же весельчак.

– Был, да весь вышел.

«Значит, счастья у Ивана нет, – сделал вывод Смирнов. – Это любопытно».

– Пришли бы как‑нибудь, посидели за рюмочкой, подняли бы дух у Вани.

– Хорошо. Как‑нибудь загляну.

Смирнову понравился такой откровенный разговор. А приглашение Евгении он понял по‑своему. Видно, она симпатизирует ему. Это он чувствовал и по ее глазам, и по интонации голоса. Жену он не любил. Разве можно сравнить сухостойное дерево с зеленой березкой!

В другой раз он сам поинтересовался, «как настроение у Вани». И опять Евгения жаловалась, не складываются, де, семейные отношения с Иваном. В конце, как бы в шутку, сказала: «Хоть бы вы его в командировку куда‑нибудь направили, чтоб немного проветрился».

Смирнов это понял, как желание встретиться с ним наедине. И стал подыскивать случай, куда бы командировать Померанцева. Через несколько дней из штаба дивизии поступила телефонограмма: «Направить на заставу для усиления охраны границы взвод с офицером, а прежний отозвать». Смирнов немедленно передал в первый батальон: командировать взвод Померанцева.

Узнав об этом, Иван не огорчился, догадывался, что начальник штаба мстит ему за то, что он, Померанцев, не оправдал его доверия. Видимо, Миронов выговорил ему, и Смирнов решил подальше сплавить Ивана, разлучить с молодой женой. Вот уж поистине – не было счастья, да несчастье поможет!

В распоряжении Померанцева остался день. Вечером он должен выехать из полка. Наступила пора оборвать нить, связывающую его с Евгенией. Готовя взвод к отъезду, Иван обдумывал и свой план. Он сидел в ленкомнате и спешно вычерчивал на листе какие‑то топографические знаки, наносил огневые позиции, линии обороны. Вечером он должен вернуться в землянку с картой, которую от него требовала Евгения. Карта, разумеется, липовая, но она все равно не узнает. Зато заставит ее поверить в то, что он «согласился» сотрудничать. И тогда она будет доверяться ему, а то стали совсем чужие.

Вечером Иван вернулся в землянку необыкновенно веселым.

– Ну, Женечка, полный порядок! Копия карты обороны полка в наших руках. Считай, что задание выполнено.

– Как ты сумел? – изумилась она.

– У меня же писарь в секретной части – свой парень. Попросил ненадолго карту… Тот выдал, и я ее быстро скопировал. Вот, смотри, высота Каменистая. От нее тянутся отроги вдоль границы. Здесь проходит первый оборонительный рубеж. Затем идет второй, и в двух‑трех километрах – третий. Красным карандашом нанесены огневые средства.

– Молодец! Дай поцелую, – ликовала Евгения. Потом достала бутылку, немного плеснула себе, а ему побольше.

– Пей за свое благоразумие и наше сотрудничество.

Щеки у неё зарумянились, заблестели глаза. Она расхаживала по комнате, глубоко затягиваясь папироской, и вслух мечтала:

– Очутиться бы сейчас в Харбине, в ресторане «Модерн», послушать джаз, потанцевать! А в кафедральном соборе, ты не можешь себе представить, какой дивный хор! Поет тенором дьякон Сенечка – душа замирает. Это все, что осталось от поруганной России…

Померанцев делал вид, что внимательно слушает, а сам думал о том, как выманить ее из гарнизона.

– Значит, Харбин – чудесный город, – заговорил он. – Но для нас пока далекий. Я бы сейчас хотел очутиться в дивизионном клубе на концерте столичных артистов.

– А что, идея не дурна, – подхватила Евгения, вспомнив старика Поликарповича. Можно заглянуть к нему, доложить шефу о задании, которое выполнил новый агент, завербованный ею. – А лошадь ты не достанешь?