Текст книги "В те дни на Востоке"

Автор книги: Тимофей Чернов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

Солдаты ответили трехкратным «ура». А вслед за этим Воздух потрясли артиллерийские залпы. Раскатистым эхом они уносились далеко за пределы гарнизона.

В этот день солдат накормили праздничным обедом. А офицерам поднесли по стопке водки, оставленной от присланных к Первомаю подарков.

Арышев с Быковым сидели за одним столом. Илья Васильевич сиял от радости, а в душе его все трепетало:

– Победа! Сколько людей ждали ее! Только не все дожили, не все вернутся домой. Посмотреть бы сейчас, что происходит в городах, как народ торжествует!.. Одним бы глазком взглянуть, что моя Марина делает. Должно, меня вспоминает…

– Но нам, Илья Васильевич, еще рано о доме говорить, – сказал Арышев, – теперь наш черед подошел.

– Теперь‑то нам не страшно, – продолжал Быков. – Глядишь, еще с запада силенок подкинут. Все‑таки у японцев миллионная армия, говорят. Шапками ее не забросаешь. – Все учтут. Опыт у нас большой…

На западе остывали пожарища, зажженные войной, очищались от руин села и города, а воины‑победители грузились в эшелоны и спешили на восток, к границам Маньчжурии. Укрытые брезентом танки, орудия, самолеты двигались к новым позициям. Эшелоны шли днем и ночью. Из открытых вагонов и с платформ неслись песни, веселые звуки баяна. Прибыв к месту назначения, части выгружались на станциях, глухих разъездах и своим ходом двигались к границе, вливаясь в забайкальские и дальневосточные армии.

В падь Белантуй прибыла танковая бригада, которая прошла с боями от Сталинграда до Берлина. Знакомясь с воинами‑забайкальцами, танкисты пошучивали:

– Засиделись вы тут в сопках, одичали. Вот приехали вам помочь, чтобы поскорее с самураями разделаться. А то союзники еще лет пять войну протянут.

Веселее стало в гарнизоне. Каждый вечер прямо под открытым небом демонстрировались фильмы, давали концерты приезжие артисты и участники самодеятельности.

Фронтовики внесли свежую струю и в боевую подготовку солдат‑старожилов. Теперь солдаты старательнее изучали оружие, усерднее выполняли упражнения по стрельбе. Каждый сознавал, что это в бою пригодится, иначе он станет мишенью для врага.

В половине июня Миронова с Воронковым вызвали в штаб армии. В зале собрались командиры и начальники штабов частей и дивизии. Александр Иванович впервые присутствовал на таком представительном совещании, ждал от него чего‑то важного и необычного.

Совещание открыл командующий армией генерал‑лейтенант Лучинский – высокий, остролицый, со Звездой Героя на груди. Лучинский весной прибыл с запада и принял армию. Воронков знал его только по документам, поступившим из штаба.

– Товарищи офицеры и генералы! – бойко заговорил командарм. – После разгрома фашистской Германии внимание всего мира обращено на восток, где еще дымится очаг второй мировой войны. Японцы продолжают воевать с Китаем, Америкой и не отказываются от своих захватнических планов в отношении СССР. По сведениям нашей разведки, Квантунская армия сейчас насчитывает более миллиона солдат и офицеров, около пяти тысяч артиллерийских орудий, тысячу танков и столько же самолетов. В случае необходимости Япония может перебросить большие резервы со своих островов и из Центрального Китая. Как видите, силы немалые. И если учесть, что японцы в бою очень стойки, то станет ясно, какая сила потребуется, чтобы заставить их сложить оружие… Теперь посмотрим на предстоящий театр военных действий. – Лучинский предоставил слово начальнику штаба армии генерал‑майору Рогачевскому.

Взяв со стола указку, генерал подошел к большой карте, висевшей на стене, описал круг.

– Это Центральная Маньчжурская равнина. Она ограждена с трех сторон цепью гор. На севере вдоль границы проходит Малый Хинган, на востоке – Восточно‑Маньчжурские горы и непроходимая уссурийская тайга с топями и горными реками. На западе равнина отгорожена хребтом Большого Хингана, который тянется с севера на юг полторы тысячи километров. Ширина его – двести‑триста километров, а вершины местами поднимаются до полутора километров над уровнем моря. На юге простираются плоскогорья с сыпучими песками.

Природные условия Маньчжурии для нас весьма неблагоприятны. Наступление будет сопряжено с невероятными трудностями. Особенно большие преграды стоят на пути войск Забайкальского фронта. Предстоит преодолеть безводную пустыню Гоби, форсировать реки, подняться на крутые каменистые перевалы Большого Хингана. Подступы к нему защищены тремя линиями укреплений: Маньчжуро‑Чжалай‑норским, Хайларским и Халун‑Аршанским. Общая протяженность Маньчжурского театра военных действий около пяти тысяч километров.

В зале стояла тишина. Воронков внимательно следил за указкой генерала, кое‑что записывал.

– Ставка Верховного командования, учтя географические особенности Маньчжурии, решила создать три фронта: Забайкальский, Первый и Второй Дальневосточные. Три фронта должны нанести сокрушительные удары с территории Монголии на восток и со стороны Приморья – на запад. Овладеть политическими и экономическими центрами Маньчжурии – Мукденом, Чанчунем, Харбином, рассечь главную группировку войск противника, окружить и пленить Квантунскую армию.

Рогачевский отошел от карты, положил указку на стол и сел. Офицеры переглядывались, качали головами, как бы говоря: «Вот это задача так задача!»

Поднялся Лучинский. Бросив быстрый взгляд на присутствующих, генерал повернулся к карте.

– Какое же время отводится для подготовки к этой грандиозной операции? На Ялтинской конференции в феврале этого года было подписано «Соглашение трех великих держав по вопросам Дальнего Востока», в котором говорилось, что Советское правительство вступает в войну с Японией через два‑три месяца после капитуляции Германии. Вероятно, этот срок будет сокращен. Поэтому мы должны быть в полной боевой готовности к половине июля. Сейчас забайкальские и дальневосточные армии переформировываются, меняют свою дислокацию. С запада ежедневно приходят десятки эшелонов. В пути еще сотни тысяч войск. Ставка Главнокомандующего войсками на Дальнем Востоке предупреждает нас: соблюдать строжайшую секретность в подготовке к операции. Передвижение войск осуществлять только в ночное время. В ближайшие дни планируются командно‑штабные и войсковые тактические учения, приближенные к боевой обстановке. Это будет наша последняя генеральная репетиция…

Уезжая в полк, Миронов с Воронковым много говорили и раздумывали над грандиозной операцией. Миронов хорошо представлял, что война будет тяжелой, потому что обе стороны готовились к ней не один год. Фактор внезапности здесь исключен. Каждая сторона на взводе. Только скомандуй, и откроется сокрушительный огонь. Конечно, техника у нас мощнее, больше боевого опыта у наших воинов. Но это еще не все. Надо разумно подходить к решению тактических задач, быстро применяться к новой обстановке. Страшили не столько укрепления врага, сколько бездорожье, пески, горы. Как подвозить воду, горючее, боеприпасы? Все это надо предвидеть, обо всем подумать.

И все‑таки теперь легче воевать с Японией, думал Миронов, нежели в сорок первом или втором, когда страна стояла насмерть, чтобы остановить фашистские полчища. Почему же японцы не выступили в те дни? Они боялись нашей силы. Поэтому предпочли воздержаться, пока немцы не возьмут Москву. Но Москва выстояла, и японцы отложили свое выступление до других времен. Отложили, но не отказались от него, хотя обстановка в мире изменилась. Теперь, считал Миронов, разгром Японии неизбежен.

Глава двенадцатая

На первом году войны с Америкой, когда Япония одержала несколько блестящих побед, премьер‑министр Хидеки Тодзио считался мудрым политическим деятелем. Это он склонил императора начать войну на Тихом океане в декабре 1941 года. Император наделил его всей полнотой власти. Кроме премьер‑министра он был военным министром, начальником генерального штаба, министром вооружения. Ему воздавали почести, прославляли в печати.

Но в дальнейшем Япония стала терпеть одно поражение за другим. В высших флотских кругах начало зреть недовольство политикой недальновидного премьера. Тодзио авторитетно заверял, что Гитлер поможет Японии завоевать Восток России. Но разгромы немцев под Москвой, под Сталинградом и на Курской дуге вызвали в Японии удручающий резонанс. В военных кругах стали роптать, что Германия не оправдала надежд божественной империи, что война будет проиграна.

Летом 1944 года среди адмиралов возник заговор против Тодзио. Заговорщики требовали дать отставку премьеру, заключить мир с Америкой и начать войну с Советским Союзом.

Император дал согласие сформировать новое правительство. Тодзио ушел в отставку. Но у него остались соратники, которые следовали его курсом. Это были: генерал Анами, ставший военным министром, и начальник генерального штаба Умедзу. Они убедили императора не изменять военных планов.

Капитуляция Германии вызвала новые разногласия в правительстве. Несколько старейшин высшего совета предлагали нормализовать отношения с Советской Россией и продолжать войну с Америкой. Добиться мира на приемлемых для империи условиях.

Премьер‑министр барон Судзуки и адмиралы настаивали на перемирии с Америкой и Англией, чтобы двинуть затем все силы на Россию. Но военная когорта во главе с Анами и Умедзу стояла за продолжение войны до победного конца. Они предложили свою программу ведения войны. В случае оккупации американцами островов Японии перевести августейшую резиденцию и правительство в Маньчжурию под охрану Квантунской армии. В метрополии провести тотальную мобилизацию. Поскольку в империи не хватает продовольствия – уничтожить всех стариков, детей, больных и ослабленных. Вооружить весь народ и сражаться до последнего японца.

В июне состоялось совещание высшего совета по руководству войной. На нем присутствовал император, члены правительства, военные и морские чины. После долгих словопрений Хирохито внял советам старейшин. Было принято решение – направить в Москву искусного политика, чтобы улучшить отношения с Россией. Просить Советы быть посредником между Америкой и Японией. Эту миссию император возложил на своего двоюродного брата принца Коноэ, бывшего премьер‑министра. Отправка Коноэ в Москву намечалась до отъезда советских представителей на Потсдамскую конференцию. Но когда премьер Судзуки уведомил об этом советского посла в Токио, тот ответил, что японский представитель будет принят в Москве только после Потсдамской конференции.

Это был щелчок по носу чванливых японских правителей. Слишком поздно к ним пришло благоразумие.

Коноэ все‑таки ездил, в Москву, но безрезультатно. К этому времени уже была обнародована Потсдамская декларация, в которой Америка, Англия и Китай требовали от Японии прекратить войну и безоговорочно капитулировать.

Снова собрался высший совет по ведению войны. Первым выступил премьер Судзуки, семидесятидевятилетний адмирал в отставке.

– Ваше величество, – отвесил он поклон императору. – Тревога за судьбу божественной империи вынудила меня провести обследование армии и флота на предмет способности к сопротивлению. Факты свидетельствуют о том, что продолжение войны приведет страну к неминуемой катастрофе. За период военных действий на Тихом океане мы потеряли половину флота, четыре тысячи самолетов, одну треть личного состава. Армия устала воевать. В империи недостает продовольствия. По нашим сведениям, Россия перебрасывает свои войска с запада к границам Маньчжу‑Ди‑Го. Нет сомнений, что в ближайшее время она выступает. Империя не в состоянии будет вести войну на два фронта. А капитуляция даст возможность сохранить нацию от гибели…

За принятие условий Потсдамской декларации высказались морской министр и министр иностранных дел.

Диаметрально противоположную позицию заняли военный министр Анами и начальник генерального штаба Умедзу.

– Капитуляция – это предательство! – резко говорил Умедзу. – Армия не допустит бесчестия нации. Сейчас в империи дислоцируется двухмиллионная армия и столько же войск стоит в Маньчжурии, Китае и Корее. Около миллиона находится на островах Тихого океана. Авиация насчитывает десять тысяч семьсот самолетов, морской флот – пятьсот боевых кораблей. Наконец, у нас на вооружении бомба «И». Такого средства массового уничтожения нет ни у одного государства. Все это позволит нам вести войну еще не менее двух‑трех лет. Русские войска, измотанные войной с Германией, не смогут сокрушить мощь отборной Квантунской армии. Надо учитывать также, что наши позиции прикрыты тремя надежными линиями укреплений. Трудные условия театра военных действий подорвут моральный двух русских. Война примет затяжной характер. Через два‑три месяца наступление их будет остановлено. Квантунская армия перейдет в контрнаступление и поставит Россию на колени. Мы исполним божественное предназначение империи – хакко ити у.

Наступила пауза. Все замерли, посматривая на императора, который сидел за столом, склонив голову. Хирохито пребывал в глубоком раздумье. Холеное бледно‑желтое лицо его казалось окаменевшим. Только чуть‑чуть вздрагивали черные усики. Никто не знал, какие мысли витали в его божественной голове. Может, в эти мгновения он советовался с богиней Аматерасу. А уж она‑то знает, что ждет божественную империю эры сёва[10].

Наконец, Хирохито поднял голову и торжественно повелел:

– Империя будет продолжать войну, как бы ни было тяжко моим верноподданным.

Судзуки судорожно затрясся всем телом. По его морщинистым щекам покатились слезы.

Анами и Умедзу торжествовали: то, что не удалось осуществить генералу Тодзио, сделают они.

На другой день премьер Судзуки заявил корреспондентам, что Япония отклоняет Потсдамскую декларацию и будет продолжать войну.

В штаб Квантунской армии был передан приказ военного министра: оперативный план «Кан‑Току‑Эн» остается в силе. Все войска перевести на предбоевые рубежи. Пересмотреть также позиции артиллерии, полевые аэродромы, места сосредоточения танков. Привести в боевую готовность бактериологическое оружие «Отряда 731» и его филиалов.

Отклонение Потсдамской декларации японским правительством Семенов считал исключительно разумным решением. Иначе зачем было готовиться столько лет к предстоящей войне с Россией. Только выжившие из ума старцы могли предложить императору пойти на такую унизительную капитуляцию. Но нашлись мудрые мужи, которые предостерегли государя от неверного шага. Умедзу – вот кто оказался дальновидным и до конца последовательным борцом за сохранение могущества Японии.

Атаман знал этого волевого, решительного генерала, фанатически преданного военным идеалам империи. Не раз встречался с ним, когда он был командующим Квантунской армией. Если бы Умедзу, а не Судзуки поставить премьер‑министром и наделить такой властью, какую в свое время имел генерал Тодзио!.. Впрочем, будущее покажет. А сейчас надо готовиться к решительной схватке. Теперь уж нет сомнений – не Россия, так Япония начнет войну. Так сказал ему начальник Харбинской военной миссии Акикуса, который вызывал его к себе. Он поручил атаману проверить боеготовность русских войск армии Маньчжоу‑Го. И вот он, Семенов, едет на станцию Сунгари‑II, где стоит кавалерийский полк. Около станции – железнодорожный мост через Сунгари, а по соседству, в Лошагоу, военный городок с красными казармами.

Городок когда‑то был построен русскими для охраны моста от набегов хунхузов. С приходом японцев в Маньчжурию здесь дислоцировался японский гарнизон. Затем был сформирован отряд из русской эмигрантской молодежи, которым командовал полковник Асано. Японцы называли отряд Асано‑бутай. Позже, когда в Маньчжоу‑Го была введена воинская повинность для русской молодежи, Асано‑бутай вырос до полка. В это время им командовал полковник Смирнов, бывший офицер генерального штаба царской армии.

Семенов недолюбливал этого эрудированного в военных делах штабиста за его «либерализм» в отношениях к подчиненным и даже к Советской России. Конечно, Смирнов не восторгался большевиками, но и не злопыхал, как он, Семенов. Полковник обладал здравым рассудком. Атаману думалось, не окажись Смирнов здесь, он непременно стал бы служить Советам.

В военный городок Семенов прибыл под вечер, когда занятия в полку закончились. Около казарм сидели русские парни, пели с присвистом и лихо отплясывали под звуки балалаек. Атаману хотелось подойти к ним, побалагурить, как раньше с казаками. Но Смирнов повел его к себе на квартиру. Невысокий, с поседевшими висками и здоровым румянцем на щеках полковник выглядел моложе своих пятидесяти лет и прельщал душевной теплотой. Атаман несколько смягчил свое холодное отношение к нему. За ужином, выпив по рюмке чуринской, Семенов спросил:

– Как вы смотрите, Яков Яковлевич, на решение Японии по поводу Потсдамской декларации?

Смирнов не сразу ответил. К атаману он, как и многие эмигранты, питал неприязнь, считал его солдафоном, недостойным носить генеральский мундир. Вызывало отвращение и его пресмыкательство перед высокопоставленными японцами. Поэтому высказывать свои думы Смирнову не хотелось. Он ответил общими фразами:

– Шаг, безусловно, смелый. Сдаваться на милость победителя – не в характере японцев.

– Вот именно! – тряхнул заплывшим подбородком Семенов. – Сдаваться, когда силами не померились, негоже. Это хорошо понял генерал Умедзу и убедил императора бороться до конца.

«Убедить‑то он смог, – подумал Смирнов, – а вот сумеет ли победить».

– Как у ваших кавалеристов настроение? – Семенов откинулся на спинку стула, глубоко запрятав под мшистыми бровями настороженные глаза.

– Готовы, Григорий Михайлович, хоть сейчас скрестить свои сабли с врагом. Ждем приказа.

– Вот и отлично. Теперь недолго ждать осталось. Бог даст, скоро ступим на родную землю. А то уж вся душа изныла по России. – Он покашлял, помотал головой, усмехаясь. – Кто бы мог подумать, что голодранцы столько лет продержатся у власти!

– Мало того, что удержались, еще и немцев разбили, – заметил Смирнов.

Лицо Семенова перекосилось от саркастической усмешки.

– Это уж, Яков Яковлевич, не заслуга Советской власти. Россия испокон веков била немцев. А вот с Японией ей не совладать. Куропаткин вон какую армию положил в Маньчжурии и без толку…

Утром атаман встал рано. Выйдя на улицу, он услышал сигнал побудки. Кавалеристы выбегали из казарм. Слышались команды унтер‑офицеров. Семенов по старой привычке сделал несколько приседаний и задохнулся: покалывало сердце, ныла раненая нога. Ушло прежнее здоровье. Бодрую выправку сменила сутулость, сковала полнота. В этом году он много пережил. Весной похоронил молодую жену. Одиночество угнетало его, но от очередной женитьбы воздержался. Вот уж когда с Россией решится вопрос, тогда видно будет. А пока он вольный казак.

После завтрака, побрившись и надев генеральский мундир, Семенов со Смирновым отправились в штаб полка. Утро было солнечное. Кавалеристы скакали на лошадях через барьеры. Увидев начальство, солдаты первого эскадрона выстроились около своих лошадей. В японских фуражечках с маленькими козырьками, с саблями на боку, они дружно гаркнули в ответ на приветствие атамана. Все были рослые, статные. Родились здесь. О России имели представление только по рассказам отцов.

Семенов приблизился к вихрастому парню, эскадронному запевале Феде Репину.

– Откуда родом, молодец?

– Из поселка Оненорского, ваше превосходительство!

– Кто у вас поселковый атаман?

– Попов, ваше превосходительство!

– Как служба? Есть жалобы?

– Никак нет!

– Воевать не боитесь? Красные собираются напасть на нас.

– Пусть попробуют – как капусту порубаем!

– Молодец! – похлопал его по плечу Семенов и подошел к другому.

Высокий, жилистый, с казацкими усами кавалерист из поселка Чёльского немного растерялся: вместо «ваше превосходительство отрапортовал: «ваше благородие». Смирнов поправил его.

– Что окончил, братец? – спросил атаман.

– Начальную школу, ваше высочество! Семенов неловко улыбнулся.

– Ну, братец, я еще пока не высочество…

Большинство парней было из станиц и поселков, родители которых пришли из Забайкалья в гражданскую войну. Имели начальное образование, но жили зажиточно. К Советской власти питали ненависть.

Когда Семенов закончил смотр эскадрона, кавалеристы продолжили занятия. На сытых, конях, с обнаженными саблями, они преодолевали препятствия и рубили чучела красноармейцев с раскрашенными звездами на касках. Искусным рубакой оказался Федя Репин, который снес несколько голов. За усердную службу атаман объявил ему благодарность.

Если бы не отсутствовал на занятиях командир эскадрона капитан Камацу, то Федя вряд ли получил бы такое поощрение. Камацу не любил кавалериста за его вольный язык. Докладывая капитану, Федя иногда вставлял какие‑нибудь каламбуры на русском языке, а потом уже заканчивал по‑японски, что происшествий никаких нет. Товарищи разражались смехом. Не раз за этот смех капитан охаживал Федю кожаным хлыстом. Зато вечерами, когда в казарме не было начальства, Репин распевал под балалайку такие частушки, за которые не отделался бы одним хлыстом.

Спустя несколько дней Семенов поехал в предгорье Хингана, где жили русские. Нужно было проверить боеготовность поселковых атаманов. Грунтовая дорога проходила по всхолмленной местности. На взгорьях зеленели густые заросли орешника. В широких долинах люди подвозили на лошадях копны, метали высокие стога. В густом знойном воздухе ощущались ароматы высохших полевых трав.

В полдень, когда июльское солнце стояло в зените, машина подкатила к поселку Оненорскому, что раскинулся в излучине речки То‑чин. Лет двадцать назад здесь было несколько утлых китайских фанз. Теперь насчитывалось дворов сто пятьдесят. Дома большие, крестовые, с резными наличниками. За домами – просторные дворы, заставленные телегами, плугами, боронами. На улицах, поросших ромашками, бродили куры, гуси, лежали у заборов откормленные свиньи.

Семенову вспомнилась родная забайкальская станица Дурулгуевская, большой родительский дом. Кто‑то чужой теперь живет в нем. Своих родственников он забрал с собой в Маньчжурию. И хотя никого из близких не осталось в станице, все‑таки атаману хотелось посмотреть, что с ней стало при Советах…

Богато обжились на чужбине русские. У некоторых по пять коров, до десятка лошадей. Такие не управлялись с хозяйством своими силами, держали наемных работников. Власти Маньчжоу‑Го поощряли зажиточных крестьян, видели в них экономическую опору империи.

Жили в поселке и японцы. Это сотрудники военной миссии и охранники бензинового и продовольственного складов.

Машина остановилась около дома поселкового атамана Попова. У тесовых ворот на лавочке сидела худенькая старушка, что‑то вязала. Семенов подошел к ней.

– Батюшки! Никак Григорий Михалыч? – всплеснула руками старушка и проворно вскочила с лавки. – Вы что же, в гости к нам припожаловали?

– Нет, по делам приехал. А что, Петра Павловича дома нет?

– Нету, батюшка, на сеноуборке все. Нешто в такой день кого захватишь дома… Да вы проходите в избу. Я вас холодным молочком угощу. Отдохните с дороги, а вечерком и атаман приедет.

«Отдохнуть не мешает», – подумал Семенов и пошел в дом за старушкой. Сняв мундир, он умылся из старого медного рукомойника, перекрестился перед иконами в углу и стал рассматривать фотографии в деревянных резных рамках. На снимках красовались молодые бравые казаки, когда‑то служившие в царской армии, а теперь выброшенные революционной волной на чужбину. Семенов насупился и отвернулся.

– Ну вот, батюшка, и молочко. Только что из погреба. Угощайтесь.

Семенов сел за стол. Старушка налила из желтой кринки в бокал густого ароматного молока, нарезала ломти пшеничного калача.

Давно атаман не довольствовался такой здоровой деревенской пищей и не мог насытиться, пока не опорожнил кринку. Потом прилег в горнице на пуховую перину и проспал до возвращения Попова.

Поселковый атаман обрадовался приезду высокого гостя. Когда‑то в гражданскую войну урядник Попов был на хорошем счету у Семенова. Потом по его указанию стал поселковым атаманом. Года три назад генерал приезжал сюда, знакомился с подготовкой резервистов. Видно, и теперь с этим приехал.

В честь высокого гостя был обильно накрыт стол. Хозяйка нажарила свежей поросятины, поставила четверть самогона.

Семенов мало пил. Был хмур, молчалив. С неудовольствием слушал Попова, который рассказывал о делах сельчан, что они сейчас днюют и ночуют в поле. Не нравилось Семенову, что казаки слишком много пекутся о своем хозяйстве и забывают о защите империи.

Чувствуя мрачное настроение атамана, Попов сменил разговор.

– А у вас что нового, Григорий Михалыч? Слышали мы, что Россия покончила с Германией, а что дальше собирается делать, не ведаем. У нас тут глухомань, поздно новости приходят.

Семенов отложил вилку, зловеще пробасил:

– Вижу, что отгородились ото всего и забыли о войне. Япония вон истекает кровью, а вам до этого и дела нет. Может, скоро все ваше село вверх дном полетит! Красные готовятся начать войну, перебрасывают с запада войска.

– Неужели нападут? После такой‑то войны у них, поди, и войск мало осталось.

– Это мы так думаем, а у них и для нас хватит сил. И если будете дремать, то и сюда, чего доброго, придут.

– А что же японцы думают? Надо упредить красных!

– Японцы‑то готовы, а вот как вы, не знаю. Сколько можете выставить сабель?

Попов быстро заморгал. Щекастое загорелое лицо его застыло в немой задумчивости.

– Ну‑у, этак не меньше тысячи сабель.

Губы Семенова сомкнулись, сощурились глубоко посаженные глаза.

– А как люди обучены? Давно проходили переподготовку?

– Весной две недели обучались, а летом не было занятий, врать не буду.

– Давай на утро собирай гвардию своего села. Посмотрим, как люди готовы воевать.

Попов вызвал радиста и приказал передать по местному радиоузлу, чтобы к восьми утра все резервисты собрались на площади у церкви.

Семенов не напрасно тревожился за подготовку запасников. Первым изъяном был недружный сбор. Шел десятый час, а сельчане все подъезжали и подъезжали на своих конях. Наконец, Попов выстроил всех, начал перекличку.

– Лошманов!

– В поле ночует.

– Колмогоров!

– В город уехал.

– Татаринов!

– У ево баба рожает.

Семенова душила злоба. Он беспокойно расхаживал перед строем, заложив руки за спину. Такой расхлябанности он еще не видел. «Не войско, а сброд какой‑то!» Из двухсот – шестьдесят не явилось.

Атаман совсем расстроился.

– Где же ваша былая слава, казаки забайкальские? Неужто иссяк ваш боевой дух и ослабли руки? Или вы решили ждать, когда красные подойдут сюда и перебьют вас, как слепых котят?!

– Неправда, ваше превосходительство! Мы будем драться! – закричали бывалые казаки.

Уезжая, Семенов приказал Попову посвятить занятиям целую неделю. Совершить глубокий рейд за Хинган в район Трехречья.

Проверкой боеготовности резервистов занимался и генерал Власьевский, начальник Бюро российских эмигрантов. Он побывал в нескольких станицах Трехречья, где жили забайкальские казаки, и остался доволен их рвением скрестить свои сабли с красными.

Власьевского сопровождал генерал Бакшеев, начальник Захинганского Бюро российских эмигрантов. Оба они когда‑то были сподвижниками Семенова. Первый возглавлял личную канцелярию атамана при штабе «Особого маньчжурского отряда», второй являлся заместителем Семенова. Власьевский – коренастый, краснощекий – казался богатырем в сравнении с Бакшеевым, плюгавым старикашкой с высохшим монгольским лицом и хромой ногой. Несмотря на свои семьдесят два года, он еще бодро держался, не терял надежду на возвращение в Забайкалье. В 1936 году Бакшеев сколотил небольшой отряд «Союз казаков». Теперь отряд вырос до кавдивизии.

Резиденция Бакшеева находилась в Хайларе, где проживало несколько тысяч эмигрантов. Японцы держали в этом городе большой гарнизон. Через Хайлар пролегали дороги из Забайкалья и Монголии к перевалам Большого Хингана. Поэтому японцы создали здесь мощный укрепрайон. В сопках перед городом были возведены железобетонные сооружения с замаскированными амбразурами, из которых они могли вести артиллерийский обстрел в радиусе десяти‑пятнадцати километров. В подземные сооружения была подведена узкоколейка для подвоза боеприпасов и продовольствия. Хайларский укрепрайон строился много лет. Японцы согнали сюда десятки тысяч невольников‑китайцев. Держали их в лагерях, а по окончании «жертвенных» работ расстреляли.

В Хайларе находился филиал «Отряда 731», который занимался разведением бактерий чумы, холеры, сибирской язвы. В 1941 году японцы проводили эксперименты. Они заражали сибирской язвой реку Дер бул (приток Аргуни), а также овец, лошадей. Все это в случае войны собирались использовать. А вот сотню тарбаганов, зараженных чумными блохами, они запустили на советскую территорию. Среди местных жителей, охотников за тарбаганами, возникли вспышки чумы. Командование пограничных частей вынуждено было принять решительные меры по вылавливанию и уничтожению всех тарбаганов в этом районе.

– Хайлар – это крепость, неприступная для врага, – говорил Бакшеев Власьевскому. – Мне только не понятно, Лев Филиппович, почему японцы отводят свои войска с границы на запасные позиции.

– Это – тактический маневр. В случае нападения советские выбросят тысячи снарядов на пустые места, а японцы перейдут в контрнаступление.

– Неужели до осени советские передислоцируют всю свою армию и начнут войну?

Власьевский отрицательно мотнул головой.

– Я не верю в это. На переброску большой армии с запада на восток потребуется по меньшей мере полгода. К этому времени наступит зима и советские не решатся выступить.

Глава тринадцатая

Жаркий и суматошный был июль. В полку проводились бесконечные тревоги, которые сопровождались выходом из гарнизона и тактическими учениями.

Последние учения продолжались около недели. В них участвовали все рода войск армии. Полк, в котором служил Арышев, был и в наступлении, и в обороне, и на марше. Занятия разыгрывались, как в настоящем бою. Кроме артподготовки применялся танковый прорыв, наносился бомбовый удар авиации. Командарм Лучинский дал высокую оценку подготовке воинов, сказал, что теперь нам не страшен никакой враг.

Арышеву мало удалось записать интересных моментов из тактических учений – так редко выдавались свободные минуты. Сегодня рота заступила в наряд. Анатолий рано вернулся в свою землянку и не вставал из‑за стола до вечера, пока не пришел Веселов.

– Слышали, что к нам приехали артисты? – с ходу заговорил сержант.

Арышев отложил ручку, встал с табурета. – Какие артисты?

– Московского гастрольно‑концертного объединения. Я уже взял билет для вас.

– Спасибо, но я настроился работать допоздна.