Текст книги "В те дни на Востоке"

Автор книги: Тимофей Чернов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

Веселов вспомнил о цели своего прихода. Пододвинув табурет к топчану Арышева, вполголоса заговорил:

– Вы знаете о том, что вас вызывает Незамай?

– Да, мне уже передали.

– Целобенок накапал на вас. Это же такая ехида!

– А может, по другому вопросу? Как ты знаешь?

– Только что разговаривал со мной Незамай. Расспрашивал, часто ли я бываю у вас, что делаю. Потом у Примочкина выспрашивал, как ему подбили глаз.

«Начинается», – подумал Анатолий. Он знал, что с Незамаем придется столкнуться. Но сейчас ему казалось, что всю воду мутит Целобенок, мстит за то, что лейтенант не отпустил Примочкина. Арышев надеялся убедить Незамая, что старшина не прав, много берет на себя. Его надо поставить на место.

Арышев пришел в казарму к подъему. Построив взвод, приказал Старкову вести людей на занятия, а сам поспешил в канцелярию.

Незамай сидел за столом, опершись подбородком на руку, в пальцах дымилась большая самокрутка. Взгляд его был обращен в раскрытый устав.

– По вашему приказанию лейтенант Арышев явился!

Незамай молчал. Выждав несколько секунд, он оторвался от устава, осмотрел лейтенанта колючими прищуренными глазами, зловеще заговорил:

– Ерунда получается, голубчик: командира роты не признаем, что хотим, то и делаем. Дослужились, дошли до ручки.

Незамаю хотелось проучить Арышева за его затею со стрельбой и самовольное обращение к комбату. До сих пор он, скрепя сердце, молчал, но когда узнал, что Примочкину во время стрельбы подбили глаз, решил на этом сыграть.

– Кто тебе позволил обращаться к командиру батальона без моего разрешения? Раз я сказал, нельзя стрелять, значит все, и нечего тут самовольничать. Солдату чуть глаз не выбил. Да ты так всех людей у меня перекалечишь!

«Сейчас я тебя остужу», – подумал Арышев.

– К вашему сведению, за хорошую стрельбу взвод получил благодарность от комбата.

– Знаю. А почему не выполнил просьбу старшины – оставить Примочкина?

– Потому что солдат должен был стрелять.

– Вот и дострелялся, а упражнение не выполнил. Но ведь можно было сделать умнее. Пусть бы Примочкин оставался в распоряжении старшины. Тогда бы весь взвод у тебя выполнил задание и занял первое место в батальоне. Тебе честь и хвала. А так ты ничего от Примочкина не добьешься. Снайпер из него не получится.

– Я готовлю не снайпера, а солдата, умеющего владеть оружием. А старшина ведет себя неправильно. Я не обязан ему подчиняться.

«Упрямый козел! Ничем его не свернешь!» – И Незамай перешел на повышенный тон.

– Грамотный шибко! Мальчишка! Вчера только со школьной скамьи, пороху не нюхал, а норовит показать, что больше командира роты знает. Да ты еще соску сосал, а я уже в атаку за Родину бежал. На твоем месте надо сутками из казармы не вылезать, а ты на подъем не каждый день ходишь. И подчиненные у тебя такие же разболтанные: строем ходить не умеют, в гарнизоне стреляют.

«Давай, собирай все до кучн, – негодовал Арышев. – Пусть я мальчишка, не нюхал пороху, зато не выкручиваюсь, не пускаю пыль в глаза начальству…»

Незамай распалился. Стукнув кулаком, он прикрикнул, как кричал на солдат:

– Прекратить, разгильдяй! Чем мне указывать, лучше бы следил за своим баламутом Шумиловым. Будучи в карауле, он выкрал у тебя три боевых патрона.

– Неправда!

– Нет, голубчик, истинная правда. Час назад Шумилов сам признался мне в этом. Ему я дал трое суток ареста, а тебе – строгий выговор за халатность. Вот так. Можешь быть свободным.

Арышев вышел из канцелярии удрученный. Да, с патронами он прошляпил. Незамай оказался опытнее, раньше его вызнал все. Но зачем злорадствовать?!

Окончив занятия, Арышев поспешил в землянку. Хотелось рассказать о случившемся товарищам. Но их еще не было. Анатолий присел к столу, закурил. Память удерживала брань Незамая. Взгляд его скользнул по топчану. На подушке лежало письмо, кем‑то принесенное для него. Анатолий взял конверт. В обратном адресе значилось: «Полевая почта, Тихоновой Тане».

Он раскрыл конверт, с жадностью начал читать.

«Толик, дорогой, здравствуй!

Пишу из армии, куда я так стремилась. Сейчас прохожу карантин, потом буду работать медсестрой в полковой санчасти.

Живу весело, девчата замечательные. Только к дисциплине трудновато привыкать. Особенно неприятны подъем и физзарядка. Хочется поспать, как до войны. Но ничего, на то и военная служба, чтобы привыкать ко всяким трудностям. Правда?

Могу похвастать, что участвую в художественной самодеятельности. Вчера уже выступала в концерте, исполняла сатирические куплеты со своей подругой Симой. Первый раз растерялись. Только заиграл баян, Сима запела. Глядя на нее, я тоже затянула. И вдруг обе замолчали, когда надо петь. Было много смеха, но потом все уладилось.

Толик, я часто вспоминаю нашу первую встречу в городском саду. Как я учила тебя танцевать, и ты довольно быстро усваивал мои уроки. А потом мы сидели на лавочке у нашей калитки. Ты обнял меня и поцеловал, а я почему‑то убежала… Кажется, все это было давным‑давно… Когда теперь встретимся, не представляю.

Пиши, как идет твоя служба. Собираешься ли на фронт? Целую. Таня».

Анатолий, волнуясь, сел было писать ответ и тут вспомнил, что в восемнадцать часов у комбата совещание. Вот, оказывается, почему нет Быкова с Воронковым! Не медля ни секунды, он поспешил в штаб.

Совещание уже началось. Выступал Дорохов. Он говорил страстно, подкрепляя слова энергичными жестами. Яркие блики света от висевшей под потолком керосиновой лампы метались по стенам.

– Не все еще по‑настоящему поняли, что от них требуется на сегодняшний день. Одни думают, что их напрасно держат здесь, и безрассудно рвутся на фронт. Другие считают, что война далеко и можно почивать на лаврах. И те и другие заблуждаются. Мы не можем мириться с таким отношением к служебному долгу! – Замполит сделал паузу. В добрых, доселе спокойных глазах его буйствовали огоньки. – Как мы обучаем бойцов, товарищи? Формально! Нет у нас души, творческого огонька. Как ни сделал, так и ладно. Отсюда и отношение бойцов к учебе – пассивное… На днях мне довелось присутствовать на занятиях у лейтенанта Незамая. Неудобно говорить, но это был не рассказ пропагандиста, а блуждание в потемках. Сержанты – народ грамотный, начали задавать вопросы. И пропагандист вместо толкового ответа «плел лапти».

Арышев видел, как Незамай недовольно хмурился, то застегивал, то расстегивал ремешок у своей сумки.

– Получается так потому, что человек не работает над собой, не читает регулярно газеты, не стремится сделать занятия интересными, воспитывающими. Поэтому не случайно порой смеются бойцы: «Тема занятий – провести время, а цель – дождаться обеда».

Замполит поставил в пример работу Арышева, отметил его инициативу и как результат – отличные стрельбы.

Глава одиннадцатая

Передав рапорт с просьбой о наложении взыскания на Арышева, Незамай первый день волновался, ожидая, что комбат вызовет его, поинтересуется обстоятельствами дела. Но этого не случилось. Следовательно, рапорт подписан и отослан в штаб полка.

Утром Незамай побыл на подъеме, сводил роту в столовую и, отправив на занятия в поле, пошел на квартиру к Померанцеву. Адъютант обещал ему «устроить» командировку, чтобы можно было заехать домой. Больше двух лет Незамай не был в родном селе, где жила его жена с двумя детьми. Не раз обещал им ненадолго заглянуть, да все служба не позволяла. Теперь он возлагал надежду на Померанцева, который недавно вернулся из очередной командировки в Читу…

Адъютант жил в землянке недалеко от штаба полка. Он только что встал. В брюках, сапогах и нательной рубашке сидел около стола, брился. Когда вошел Незамай, Иван протянул ему по‑свойски левую руку.

– Как жизнь, Семен Иваныч?

– Живем хорошо, только никто не завидует, – усмехнулся Незамай, присаживаясь к столу.

Померанцев пододвинул к нему пачку папирос.

– Угощайся.

– С удовольствием. Папиросы после махры как пряник после черствого хлеба.

Незамай курил короткими затяжками, любуясь хорошо прибранной землянкой. Внимание его привлек красивый коврик над койкой, обрамленный сверху и по бокам женскими фотографиями. Незамай хорошо знал, что у Ивана чуть ли не на каждой станции знакомые.

– Новенькие есть? – сощурив глаза, показал он на коврик.

– Есть одна. Деваха – пальчики оближешь, только недоступная.

– Это для тебя‑то недоступная!

– Представь себе. Хотел через военкомат перевести ее в нашу столовку, но не удалось. Решил официально жениться. Начальник штаба поможет оформить разрешение на ее въезд.

– Значит, надумал себя закабалить? Напрасно. Где подхватил ее?

…Эта встреча произошла случайно. Померанцев ездил в Читу. На станции Карымской увидел красивую девушку, стоявшую на перроне. Подойдя к ней, он игриво заговорил:

– Вы кого‑то провожаете, если не секрет?

– К сожалению, никого, – подняв на него выразительные глаза, ответила незнакомка.

– А почему же – к сожалению?

– Потому что некого провожать, – рассмеялась девушка. «Рисуется. Некого провожать… Знаем мы вашего брата».

– А вы кого встречаете? – в свою очередь спросила она. Померанцев вздохнул.

– Представьте себе, тоже никого.

– Почему же? Разве мало девушек?

– Здесь‑то хватает, а вот там, где я служу, ваш брат на вес золота.

– Это далеко отсюда, если не секрет?

– Как вам сказать… Примерно там, куда идет вот этот поезд. А вы здешняя?

– Да. Карымчанка…

Так они проболтали до отправления поезда. Он взял ее адрес, рассчитывая в Чите выкроить свободный день, чтобы провести его здесь с Шурочкой, которая работала официанткой в столовой. Через несколько дней он вернулся в Карымскую. Зайдя в столовую, пригласил Шурочку в кино и сразу получил согласие.

Она была такой же красивой, как тогда на перроне, в черном крепдешиновом платье, лакированных туфлях. Смугловатое лицо с подвижными карими глазами казалось таким знакомым, будто он видел его много раз.

До начала сеанса они гуляли по дорожке, обсаженной молодыми тополями, потом сели на скамейку напротив цветочной клумбы. Он забавлял ее смешными историями, без конца восторгаясь ею.

– У вас здесь совсем другой мир, и вы – его украшение! А у нас – степи да сопки, вот и вся любовь. Один солдат нашего полка получил письмо от жены. Та упрекала его за то, что он редко пишет. «Наверно, женился и забыл про меня». Солдат обиделся: «Дура, на ком я здесь женюсь! Разве что на тарбагане». Та, видно, не поняла, опять пишет: «Ты хоть скажи, что это за национальность?»

Шурочка заразительно смеялась.

– Да, у нас здесь женщин больше, чем мужчин. Но веселиться нам некогда. Я, например, на работе задерживаюсь допоздна, даже в клуб редко хожу.

– А работа нравится?

Она вздернула черные брови.

– В войну ведь не по желанию, а по необходимости работают.

– Это верно, – согласился он, понимая, что разговор пошел не по тому руслу. – А если бы вам предложили работу в другом месте? Например, официанткой в офицерской столовой?

Шурочка поджала яркие губы.

– Зачем мечтать о том, что не сбудется. Это задело его самолюбие.

– Нет, серьезно, я все‑таки начальство, адъютант командира полка. Имею связи. – Он дотронулся до ее талии, но Шурочка быстро встала.

– Идемте. Скоро сеанс начнется.

«Какая недотрога. А может, только разыгрывает?»

Когда в зале погас свет, он коснулся ее руки. И ее пальцы ответили легким пожатием, но таким понятным и доверчивым, что ему стало томительно жарко от разлившегося по телу огня. Он еще ближе прильнул к ней, ощущая ее дыхание, и меньше смотрел на экран. В его воображении мелькали свои, куда более интересные, кадры.

Когда они вышли из клуба, она как бы нечаянно спросила:

– У вас там какой‑нибудь клуб есть или что?

– Клуб у нас что надо, только одного не хватает…

– Женщин, – догадалась она.

– Конечно. Помните, как в «Сильве»: «Без женщин жизни нет на свете, нет. В них радость жизни и весны расцвет»…

Они подошли к дому с палисадником, остановились у дощатой калитки.

– Вот мы и пришли, – Шурочка освободила локоть от его руки.

– Здесь живут ваши родители?

– Родителей у меня нет. Живу у тети с дядей. – Она посмотрела в темные окна, зевнула. – Спят уже. Мне тоже пора. Завтра рано на работу.

Он не привык так расставаться с девушками. Попытался обнять и поцеловать ее, но она уклонилась.

– Зачем вы это? К чему?

– Я же вас люблю.

– А меня вы спросили?

– Чудачка. Разве об этом спрашивают?

– Нет, Ваня, ми еще мало знаем друг друга. Вот когда поближе познакомимся и я вдруг окажусь в роли официантки вашей столовой… Только меня отсюда не отпустят. Я в этом почти уверена.

– Отпустят, Шурочка! Если я похлопочу, полный порядок будет!.. Теперь он выполнил свое обещание, что само по себе доставляло огромное наслаждение…

Померанцев подстриг усики, наодеколонился.

– Я смотрю, ты культурно стал жить, готовишься к встрече. А помнишь, голубчик, как строили землянку, спали в казарме.

Померанцев поморщился.

В последнее время он стал избегать Незамая. И мягкая речь, и услужливые манеры бывшего начальника – все казалось ему жалким, надоедливым. Он догадывался, что сейчас Незамай начнет просить о командировке. А кто он теперь для него? Однако, не выказывая своего пренебрежения к старому приятелю, Иван любезно спросил:

– Как там Арышев? Слышал, что у вас нелады.

– Упрямый дьявол! Все норовит по‑своему.

– Он такой.

– Ничего, я тоже не лыком шит, быстро крылья обломаю.

– Может, помощь нужна? – Померанцев надел китель, взял папиросу. – А то я гляжу, мой земляк слишком стал нос задирать.

Померанцеву хотелось чем‑нибудь насолить Арышеву, дать почувствовать, что есть чины повыше его.

– Ничего, Ваня, я и один с ним управлюсь. Лучше о другом поговорим. Как там насчет командировочки, ничего не наклевывается? – И застыл в ожидании, глядя в построжавшее лицо адъютанта.

– Пока, Семен Иваныч, подходящего ничего нет. А вот солдата послать можно. Подбери такого, чтобы домой съездил и спиртного достал.

– Примочкина можно. Он из Иркутской области, близко.

Померанцев достал из планшета бланк командировочного предписания с печатью.

– Вот заполняй и отправляй Примочкина. Только учти, если засыпется, ты меня не знаешь.

– Ясное дело.

В обеденный перерыв к Незамаю прибежал посыльный.

– Товарищ лейтенант, вас вызывает комбат.

«Неужели на занятиях был? – встревожился Незамай. – Скажу, что занемог. Меня же никто не видел у Померанцева». И с напускным болезненным видом отправился к комбату.

Уже по тому, что в штабе кроме Сидорова и Дорохова никого не было, он понял – его будут «прорабатывать». Да и по выражению их лиц чувствовал: идет гроза.

– По вашему вызову лейтенант Незамай прибыл, – нарочито вяло доложил он.

– Во‑первых, не прибыл, а явился, – обрезал капитан. – А во‑вторых, почему вы сегодня не проводили тактические занятия с ротой?

Незамай переступил с ноги на ногу, покосился на Дорохова, которого побаивался больше, чем комбата, сделал скорбное лицо.

– Не мог я, товарищ капитан… приболел.

– А что с вами?

– Что‑то затемпературил. Пришлось в постель слечь.

– В санчасть почему не обратились?

– Да я уже немного отлежался. Пройдет теперь.

– И мне не сообщили. Не знал, где вас искать. Это же непорядок!

Незамай полез в амбицию.

– Раз заболел и уже не хорош. А то, что я с подъема до отбоя торчу в казарме, никто не видит.

Но это не вызвало сочувствия у комбата.

– Торчать в казарме с подъема до отбоя не обязательно, а вот людьми руководить надо. У вас же каждый взводный командир действует по своему усмотрению. А почему? Потому что в роте не чувствуется командир, единоначальник.

Сидоров взял со стола листок с рапортом Незамая.

– Что, у вас Арышев отказался от дежурства по столовой?

– Пытался, но я его заставил.

– А может, вы его толкнули на это, чтобы найти повод для взыскания? Он же должен был отдыхать после наряда. Это что же – есть?!

– Да какая там месть, товарищ капитан. Просто я не придал этому сурьезного значения.

Сидоров бросил на стол листок.

– Возьмите свой рапорт и больше не занимайтесь этим. Незамай подхватил листок и тут же порвал.

– А как у вас с политзанятиями? – спросил Дорохов. – Почему вчера не были у меня на семинаре?

Незамай думал, что гроза прошла, но просчитался.

– Я поручил их проводить Воронкову. У него же высшее образование.

На крутом лбу замполита сдвинулись складки.

– Значит, решили все взвалить на одного, а самому ничего не делать?;

– Я считал, это для пользы дела.

– «Для пользы». Нисколько над собой не работаете. А Воронкова, к вашему сведению, переводят в штаб полка.

– Как же взвод его без командира останется?

– Сами будете заниматься, – строго сказал Сидоров.

– Есть, заниматься! – козырнул Незамай и уже хотел повернуться, когда услышал:

– А за то, что не проводили занятий с ротой, объявляю выговор. Предупреждаю, если не измените свой стиль в работе, буду ставить вопрос об освобождении от занимаемой должности.

– Товарищ капитан, даю обещание, что этого больше не повторится.

Незамай тешил себя надеждой, что через год, полтора его повысят в звании, а может, и в должности. Тогда после войны могут оставить в кадрах, и он будет жить ни о чем не думая. Теперь испугался, как бы не отстранили от занимаемой должности, что повлечет за собой демобилизацию, и ему тогда придется возвратиться в свое село.

До войны Незамай работал в колхозе заведующим конным двором. Когда началась война с белофиннами, был призван в армию, участвовал в боях. Во время штурма Выборга был убит командир стрелкового взвода. Отделенный командир Семен Незамай поднял взвод и повел в атаку. За успешную операцию многих представили к награде. Незамаю было присвоено звание младшего лейтенанта запаса.

После финской войны он вернулся в колхоз и стал бригадиром полеводческой бригады. Трудно сказать, как бы сложилась его судьба в мирной жизни, но тут грянула Отечественная. Незамая снова призвали. На этот раз направили на курсы переподготовки комсостава запаса. Больших способностей к военному искусству он не показал, но, учитывая боевые заслуги и старание, его рекомендовали использовать командиром взвода, а при надобности и роты. Более года он командовал взводом. Затем ему присвоили звание лейтенанта и направили с повышением в формирующийся полк Миронова.

На новой должности дела хотя и со скрипом, но все‑таки шли. С Воронковым и Быковым он как‑то ладил, считался с их возрастом и опытом. Но с Арышевым все пошло наперекосяк. И самым обидным для Незамая было то, что командование защищает не ротного, а взводного командира, предлагает ему изменить «стиль работы». А как это сделать? Поддерживать инициативу, радоваться успехам других было не в характере Незамая. Душа его принимает только то, что льстит ей. Поэтому исправлять свои недостатки он не думал, а искал способ избавиться от того, кто выступал против этих недостатков. Узнав о том, что Арышев подавал рапорт об обжаловании его приказания, Незамай взбеленился. Вот что привело Сидорова на занятия в поле! Вот кто нагадил ему! Теперь он жаждал чем‑нибудь скомпрометировать Арышева и избавиться от него. Но чем? Как?

Вечером он отправился к Померанцеву. Иван – парень ушлый, что‑нибудь придумает.

Выслушав его, Померанцев рассмеялся.

– Наконец‑то, Семен Иваныч! Я же давно предлагал помощь, а ты все отказывался.

– Не думал, что он такой упорный! Хоть кол ему на голове теши, а он свое. И кто его воспитал так!

– Попробуем перевоспитать. Есть у меня один вариант – дипломатическим путем урегулировать ваш конфликт.

– Давай, Ванюша, а то мне несдобровать.

– С Примочкиным говорил?

– Говорил. Рад без ума. Предложил ему написать докладную с просьбой отпустить на недельку домой, так как, мол, при смерти мать. Потом докладная попадет ко мне. Подержу денька два и объявлю, что командир полка удовлетворил просьбу. Тогда и отпущу.

– Правильно, Семен Иваныч!

– И все же страшновато. Как бы не пронюхал Арышев.

– Не бойся, не свят дух же он.

Глава двенадцатая

В офицерской столовой появилась новая официантка. В черном крепдешиновом платье, облегавшем стройную фигуру, с подкрашенными губами, девушка пленила многих офицеров. Это была Евгения Пенязева – Шурочка, невеста адъютанта. Померанцев цвел от гордости.

– Как, нравится? – спрашивал он товарищей. – Моя жена. Особенно не терпелось ему похвастаться своим счастьем перед Арышевым. Во время обеда он сел с ним за один стол. Когда официантка подошла, Иван что‑то шепнул ей. Та понимающе кивнула и удалилась.

– Ты что, знаком с ней? – спросил Анатолий.

– Больше, чем знаком, – улыбнулся Иван, довольный тем, что Арышев обратил на это внимание.

– Когда же ты успел?

– Службу надо знать. Ха‑ха‑ха.

Арышеву не нравился этот хвастливый смех. Было обидно за девушку. Почему она так быстро доверилась мало известному ей человеку?

– Ты это серьезно или ради шутки?

– Кажется, серьезно.

– Может, только кажется?

– Знаешь, земляк, до сих пор мне просто не везло. Я не встречал такую, которая бы тронула до глубины. А в этой нашел все: душу, ум, красоту.

– Ну, если так, живи и больше не рыпайся.

– Посмотрим. В противном случае я ничего не теряю… В общем, решено и подписано. Приходи сегодня. Маленький свадебный вечерою собираю. Лишних никого не будет.

У Арышева не лежало сердце к Померанцеву. Он решил отказаться.

– Извини, но я не могу сегодня. К столу, подошла официантка.

– Шурочка, твоя помощь нужна, – сказал ей Иван. – Приглашаю друга к нам на вечер, а он отказывается.

– Это правда? – взгляд ее черных, чуть прищуренных глаз смутил Анатолия.

– Вы знаете, у меня сегодня собрание.

– Ничего не знаем, вы должны быть у нас и никаких разговоров.

– Ну, хорошо, постараюсь быть.

Вечером Арышев пошел к Померанцеву. В передней его встретила Шурочка, провела в большую комнату, где накрывался стол. Там уже сидели гости. Капитан Пильник со своей располневшей супругой и начальник штаба полка Смирнов с такой же, как и сам, худощавой женой.

Арышев неловко почувствовал себя в присутствии начальства. Но Смирнов оказался компанейским человеком. Узнав, что Арышев – земляк Померанцева, он почему‑то сожалел, что не слышал об этом раньше.

Вскоре пришли Померанцев с Незамаем. Они принесли какие‑то продукты. Незамай по‑дружески пожал руку каждому из гостей.

– Ас тобой, голубчик, мы уже виделись, – панибратски сказал он Арышеву.

«Зачем его черт принес сюда!» – злился Анатолий. Но, вспомнив, как однажды Иван расхваливал Незамая, догадался, что они друзья, и опять почувствовал себя неловко.

Между тем стол накрыли. Померанцев пригласил гостей занять места. Перед мужчинами стояли стаканы, наполовину заполненные водкой, а перед женщинами – рюмки.

Померанцев посовещался о чем‑то с Шурочкой, взял стакан и поднялся с места.)

– Дорогие друзья, от всей души просим вас выпить за наше супружеское счастье.

Все встали. Глухо звякнули сведенные стаканы.

– Как хозяин, так и гости, – сказал Иван и залпом выпил. Анатолий медленно тянул. Водка захватывала дух, обжигала горло.

– Пить до дна, не оставлять зла, – приговаривал Иван.

Как обычно, после первых стопок люди оживились, шумно заговорили.

Арышев сидел рядом с Незамаем, который рассуждал, посматривая на Померанцева.

– Счастливый человек! Вот с кого, голубчик, надо пример брать! Этот далеко пойдет.

Анатолий неторопливо закусывал, вслушиваясь в разговоры.

Смирнов рассказывал о наших успехах на фронте, делал прогнозы относительно конца войны и даже пытался представить, каким будет величайшим праздник победы над злейшим врагом человечества – германским фашизмом.

– Только вот кто доживет до тех светлых дней? – грустно вздохнула супруга капитана Пильняка. – Уж нас‑то здесь японцы сразу прихлопнут.

Мужчины принялись бурно убеждать ее в силе наших неисчислимых резервов. Но тут вмешался Померанцев и быстро разрешил спор.

– Товарищи! Еще выпьем по одной – на том свете нет такой. Там едва ли поднесут, так что лучше выпьем тут.

Эта прибаутка рассмешила всех. Женщины закричали:

– Горько! Горько!

Иван, ожидавший такого сигнала, наклонил голову невесты и, нисколько не смущаясь, поцеловал ее, как целовал других.

– Теперь сладко! – выкрикнул Незамай. И снова все выпили.

У Арышева горело лицо, ощущался шумок в голове, но рассудок не терялся. Он, посматривая на Шурочку, думал: «Смог бы я полюбить такую?» И чем больше наблюдал за ней, тем сильнее разочаровывался. Что‑то лукавое, надменное угадывалось в ней. «Глаз радует, а сердце не волнует».

Капитан Пильняк затянул «Бежал бродяга с Сахалина». Пели все, только Арышев не очень усердствовал, а Шурочка едва шевелила губами, была грустна, задумчива. Вот она, ее свадьба: без фаты, без священника, без обручальных колец. Разве в Харбине она сидела бы за этим столом, довольствовалась бы такими закусками и пила мужицкое зелье?

Померанцев взял гитару, заиграл фокстрот. Женщины пошли танцевать, увлекая за собой мужчин. Шурочка по‑прежнему пребывала в своих мыслях.

Иван заметил ее тоскующий вид, кивнул Арышеву – мол, действуй.

Анатолий пригласил, но чувствовал, что Шурочке не хотелось танцевать, да и тесно было.

– А ну‑ка, русскую, плясовую! – вдруг крикнул скучавший за столом Незамай. И как только Померанцев заиграл «Подгорную», он вскочил и петухом понесся по кругу, напевая:

Сербирби, конфеты ела,

Сербирби, из баночки.

Сербирби, избаловалась

Хуже хулиганочки…

Из мешковатого увальня он превратился в прыткого юнца: так лихо отплясывал, что под ногами прогибались половицы, а с раскрасневшегося лица катился пот. Запыхавшись, он, наконец, рухнул на стул.

– Товарищи, вашему вниманию предлагается лирическая песня «Черные ресницы, черные глаза» в исполнении Александры Петровны, – объявил Померанцев.

Все захлопали.

Шурочка запела не громко, но проникновенно:

Ты стояла долго молча на вокзале.

На глаза нависла крупная слеза.

Видно, в путь далекий друга провожали

Черные ресницы, черные глаза…

Все замерли. Незамай слушал, широко раскрыв глаза, точно впервые видел Шурочку. А та, казалось, никого не замечала, пела с таким упоением, будто в самом деле стояла на перроне и прощалась с любимым, уезжавшим на фронт. Только когда дошла до слов «О таких в народе песни сочиняют», почему‑то так холодно взглянула на Померанцева, что Анатолий на миг уловил ее сокровенные мысли: не любит. Теперь она представлялась ему сильной, одаренной натурой. Не понимал только, что связывало ее с этим легкомысленным человеком.

Померанцев пригласил Арышева на улицу покурить. Были уже сумерки, обдувало прохладным ветерком. Угостив Анатолия папиросой, Иван заговорил по‑приятельски.

– Слушай, Толик, чего ты хорохоришься, будоражишь всех. Если тебе хочется на роту, я помогу. Начальник штаба всегда прислушивается к моим советам. А отбивать у старика хлеб просто некрасиво.

«Отбивать хлеб у Незамая», – догадался Анатолий.

– Мне кажется, говорить о таких вещах сегодня не время.

– Почему? Вот именно сегодня я и хочу разобраться во всем.

Из землянки вышел Незамай. Пошатываясь, он подошел к Померанцеву. Тот взял его тяжелую руку и хотел соединить с рукой Арышева. Но Анатолий сунул руку в карман.

– Что, голубчик, не хочешь со мной знаться? – загудел Незамай.

Но Померанцев оборвал его.

– Подожди ты, Семен Иваныч, мы сами разберемся. – И снова обратился к Арышеву. – Ну почему вас мир не берет? Может, ты, Семен, придираешься к нему? А может, ты, – кивнул он на Анатолия, – подбиваешь под него клинки?

«Вот, оказывается, для чего ты пригласил меня! Помирить с Незамаем, чтобы я ни во что не вмешивался. Ничего не выйдет!»

– Знаешь что, Ваня, если будешь об этом говорить, я сейчас же уйду, здесь не совещание.

– Ну и мотай отсюда! – полез было с кулаками Незамай.

Но Померанцев скрутил ему руки и втолкнул в дверь. Потом подошел к Арышеву, положил руку ему на плечо.

– Толик, хочу поговорить с тобой, как со своим корешом. Неужели не поймем друг друга?

– В этом деле – нет.

Померанцев понял, что говорить бесполезно. Может, еще подпоить?

– Что ж, забудем этот разговор. Идем, посидим еще.

– Нет, я пойду. Извини. Благодарю за компанию.

«Сволочь! – выругался про себя Померанцев. – Я еще тебе устрою».

Глава тринадцатая

Шурочка оказалась очень заботливой женой. Она готовила вкусные блюда, доставала для Померанцева папиросы. А однажды привезла со станции две бутылки спирта.

Нетрудно представить, как это радовало его, вызывало у него восторг. Значит, он не ошибся в своем выборе. Это чувство подогревалось самолюбием: товарищи с завистью посматривали на него, когда он приходил с женой в клуб, просили у него разрешения потанцевать с ней. И он все больше и больше влюблялся в свою избранницу, открывая в ней все новые и новые достоинства.

В свободное от работы время Шурочка любила порассуждать о политике, об исходе войны. Но Померанцев обычно уклонялся от таких бесед, говорил, что это ему уже осточертело.

– Нет, Ваня, ты же адъютант командира полка, должен быть на голову выше своих офицеров. Давай вместе читать газеты. Это расширит твой кругозор.

– Ты случайно политруком не работала?

– До этого у меня еще нос не дорос. Просто я не люблю примитивных.

– Ну, хорошо, хорошо, убедила.

Померанцев стал носить в землянку свежие газеты. Лежа на койке, он блаженно слушал, как Шурочка читала ему о событиях в стране и за рубежом.

Сегодня она сообщила, что наши союзники вступили в Рим, что итальянцы изгнали своего дуче Муссолини.

– Значит, у Гитлера остался один партнер – японский микада. Порядок!

– Ваня, как ты думаешь, японцы тронут нас?

– Пусть попробуют. Граница у нас надежно укреплена. Да и войск тут хватает – в каждой пади полк стоит.

Евгения закрыла глаза, покачала головой.

– Как я боюсь войны! Проклятые самураи! Они убили на Хасане отца. Теперь я ненавижу их!

– Зато Хасан и Халхин‑Гол им надолго запомнились. Видно, поэтому и не лезут больше.

– Ну а с нашей стороны… мы не объявим им войну? Что‑то поговаривают проучить коварного соседа, рассчитаться за все пакости, которые они нам причинили. Как ты, веришь этому?

– Болтают! У нас же мирная политика: нас не тронут, мы не тронем.

– А если китайцам вздумаем помочь? Они же воюют с японцами.

– Сначала надо с Гитлером разделаться. Снова пришел приказ подготовить маршевую роту для отправки на фронт.

– Значит, и тебе еще придется с немцами воевать?

– Обойдутся без нас. Здесь тоже надо войска держать, иначе самураи полезут… Завтра будем проводить штабные учения. На три дня выедем в район границы.

– А что будете делать?

– Воевать по карте: наносить расположение сил противника и наших на карту, условно вступать в бой, принимать решения. Надо мне еще подготовить карту, склеить отдельные листы.

Он достал из планшета несколько листов и разложил на столе.

– А мне можно посмотреть? Это не секретно?

– Вообще‑то секретно, но муж и жена – одна сатана. Только ты все равно не поймешь.