Текст книги "Кайл Соллей (СИ)"

Автор книги: Тимофей Кулабухов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)

Глава 2. Рождение/смерть

Надолго замер. Мир как-то остановился. Только ветерок беспечно нес болотную вонь и запах каких-то цветов. Чья-то смерть, даже моя, не прекращает жизнь. Ничто не останавливается. И хоть мало лет прожил от момента изготовления и много раз видел смерть, ещё ни разу не организовывал похороны.

С легким шуршанием тело сержанта завалилось набок. В растерянности глянул на Айона. Он не смотрел на меня, задумался о чем-то своем. Возможно, ему было, о чем подумать.

В молчании я шагнул к покойному командиру. Каждый шаг слегка хлюпал и это был единственный звук во вселенной.

Только постояв пару секунд над телом, я заметил, как отчаянно мигает панель тактической брони. Хорошо быть просто автоматикой. Констатируешь факт. Мигаешь до посинения, пока аккумулятор не сядет. И всё. Нет глубоких ощущений. Не кажется, что тебя обманули. Не сжимает пока ещё незнакомое мне горло. Просто мигаешь.

Неудобно подхватив внезапно потяжелевшее тело, отволок его назад в борт. Запустил свертывание медкапсулы. Когда она сложилась, на её месте обнаружилось неведомо откуда – грязь. Не отдавая себе отчета зачем, нашел щетку и убрал её, а потом вообще вычистил всю палубу. Достал флаг десанта Директории. Точно в середине, по смутно известному обряду, усадил тело. Прямо в броне, почему бы и нет. По канонам положено, чтобы взгляд покойного был обращен к восходящему солнцу. Я устроил лицом к фронтальному люку. Будем считать, что это восток. Тело сержанта казалось меньше и было неподатливым. Укрыл голову и спину флагом. Поколебавшись, положил у ног абордажный излучатель и опустевшую флягу.

Разогнулся, развернулся на месте и очутился нос к носу с Айоном, так что чуть не врезался в него.

Большой нос, несколько раз сломанный и сросшийся почти ровно, тонкий старый шрам на щеке и виске, просвет в брови – тоже от шрама. Мощный подбородок покрыт не то щетиной, не то бородой с заметной долей седины. Серо-голубые глаза, левый чуть прищуривается, смотрят пронзительно и остро. Взгляд бесцеремонно бегал по внутреннему убранству штурмборта, переключился на меня, изучил всего. Наконец Айон взглянул мне в глаза. Как-то, даже вглубь меня.

– У тебя обломок стрелы, – его мощный голос в замкнутом пространстве прозвучал как рёв. Отец указал на торчащее из груди древко.

Я рассеянно кивнул.

– Извлеку? – даже скорее утвердительно и не менее громко предложил он, и, не дожидаясь ответа, взял за деревяшку.

Хватка у него была крепкая как у дрона-ремонтника. Стрела пошла наружу, обильно выпуская из раны кровь. Было больно, но десантник неплохо терпит боль. Даже когда наконечник своими неровностями (он паскуда оказывается такой формы, что не выходит!) заскрежетал по внутренности рёбер, я не позволил себе даже поморщиться. Опыт у Айона явно был, он аккуратно развернул стрелу, царапая прямо по ребру, извлёк, заодно слегка надорвав рану. Вышло пару сгустков крови, потом кровотечение уменьшилось.

– Надо зашить. Давно не шил, со времён похода на Алье.

Он развернулся, чтобы уйти, потом внезапно снова обернулся ко мне.

– Что ты намерен делать?

Я открыл, было, рот, чтобы объяснить. Штурмборт слишком дёшев и примитивен. Не имеет собственной системы самоуничтожения, зато на ячейках аккумулятора есть такой простенький импульсник, молоточек, только квантовый, выводит их из равновесия и выпускает голую энергию. Превращает всё в шар плазмы. Температура примерно одиннадцать тысяч единиц. Но это было слишком сложно, почти для всех слов не было аналогов. Простояв с открытым ртом перед бесконечно терпеливым Айоном, я, наконец, ответил, обведя всё рукой.

– Сожгу. Всё сгорит. Корабль сгорит. Большой огонь. Даже пепла не останется. Это будет такой погребальный обряд. Похороню своего командира, как он просил. С почестями.

Айон постоял в полуоборота ко мне, лицо его погрустнело, он закивал, уже не глядя на меня, громыхнул сапогом по палубе, направляясь наружу, ничуть не смутившись конструкцией фронтального люка, как будто тысячу раз пользовался им, вышел прочь.

Поглядывая вслед уходящему, взял медпакет и поднес к ране. Тот деловито обработал рану, тонко затянул её края и закрепил полимерным гелем, потом недовольно помигал, что не может определить биологию пациента и обколоть ткани, отчего рана внутри осталась грязной. Наплевать. Мог бы вообще не лечить, только что шрам был бы больше. Даже воспаления не будет, это не ранение, а смех один. Поранился, напоровшись на сучок. Смеяться только некому.

Оглядевшись, взял из ниши ещё один излучатель, проверил заряд. По полной. Подошел к терминалу киберпилота, отцепил оттуда портативную панель управления. Покрутил, нашел службу запуска самоуничтожения. Так и застыл с панелькой и излучателем, пока в штурмборт не ввалился Айон.

Тяжелые шаги выдавали, что он с ношей. Он нес своего сына, точную копию меня, только, конечно, одетого и совершенно мертвого. Прошел мимо сержанта, чудом не зацепив тело, потом бережно положил оригинального Кайла Фернана Соллей на палубу. Любовно придержал голову. С каким-то шумом и грохотом устроился возле него, кажется, стал на колени, весь согнулся и стал что-то шептать.

Я понял, что он молится, то есть обращается к своему богу и это момент очень личный. Поэтому выбрался из борта и ещё раз оглядел поле боя.

Пожалуй, бродить голым не соответствовало местным понятиям о прекрасном, тем более сыну местного вождя. Не испытывая терзаний по поводу мародерства, всё равно колебался. Все убитые были облачены в грязные вонючие заношенный лохмотья, которые напоследок испачканы кровью и болотной грязью.

С рыжего носителя топора я снял плащ из грубой, но не сильно грязной ткани и поясной ремень. У лучника позаимствовал просторные штаны. Обувь подошла только от свежеубитого мечника большого роста, да и та была поношенной, тесной и грязной как внутри, так и снаружи. Нюхать её я побоялся, но всё равно надел прямо на голые ноги.

Вид у меня был, наверное, комичный, но, когда из борта показался Айон, его не коснулась даже тень улыбки. Он вопросительно глянул на меня, я показал ему жестом на скопление камней вдалеке как возможное укрытие.

Он отрицательно покачал головой.

– Мы заберем тело Саржа. И повозку.

Только тогда я заметил небольшую аккуратную телегу, наполовину заполненную всяким скарбом. Рядом, неизвестно зачем убитая коренастая лошадка. Сукины дети пробили её копьём, которое так и торчало из бока. Айон и прежний Кайл в сопровождении старины Саржа охотились на болотных свиней, должны были приготовить одну такую вместе с печёными овощами и съесть.

Всё это уже было в моей приобретенной памяти, как и язык, названия, имена, факты и образы. Только нужно время, чтобы обвыкнуться со всем этим.

Мы погрузили слугу в повозку. Он был грузным, таскать труп вообще неудобно, вся спина пропиталась кровью и болотной жижей, но мы бесцеремонно взвалили тело прямо на вещи, где что-то хрустнуло и потащили повозку на безопасное расстояние.

* * *

В первые долгие мгновения ничего не происходило. Хотя времени объяснить Айону не было, он как-то догадался, что надо ожидать чего-то необычного от покинутого штурмборта и неотрывно смотрел в его сторону. Пока я раздумывал, почему панель не сработала и как теперь сломать энергоячейку, но самому при этом не превратиться в поток тепла и света – корпус громко треснул, будто был сделан из бумаги и развалился на две неравные части.

Уже через мгновение я подхватил отца и по возможности аккуратно повалил на землю. Мы не просто так спрятались за камнями. Ударная волна протяжно ухнула, прижала траву, сорвала камни и обломки деревьев, повалила повозку и ударила по ушам. Надеюсь, он не оглохнет.

Через пару секунд мы встали и увидели увеличивающийся светящийся шар кислотно-фиолетового цвета. Даже с такого расстояния он давил жаром, стремительно рос, поглощая все вокруг, но теряя плотность. Радиус не меньше сотни шагов. Ручаюсь, отец не видел такого никогда в жизни. Никто в этом мире не видел. И не увидит.

Шар сделался ещё больше, застыл на пару мгновений и превратился в столь же фиолетовое пламя, которое тут же потеряло форму и протянулось щупальцами к небу.

Всё это сопровождалось отвратительным треском и гулом. Сгорало всё, что попало в шар. Любого размера, даже само болото. Горела болотная вода и камни. Впрочем, чудовищная температура будет быстро падать, плазма выдала всё что могла.

Мы стояли и смотрели, как завороженные. Минуту, другую и третью, пока мне не надоело, и я не принялся аккуратно поднимать опрокинутую ударной волной повозку и снова грузить в неё тело покойного слуги.

Потом вспомнил про излучатель, снял с предохранителя и на вытянутой вверх руке трижды без всяких слов – бахнул в утреннее небо. Салют Ха-Ашту! Прощай, командир!

Заряженный и исправный излучатель мог бы верой и правдой служить мне ещё долго. Оставить себе? Может быть, удастся придумать, как его заряжать?

Я размахнулся и нечеловеческим броском зашвырнул оружие в центр пожарища, отчего ещё раз, хотя и потише, громыхнуло. Наверняка я пожалею об этом. Но – последний приказ.

Теперь, когда любой предмет из настоящего современного мира кроме меня самого сгорел, чувство одиночества, которое до этого стучало в окна и ходило вокруг – вошло в меня как полноправный хозяин, потушило все свечи и развалилось на диване. Несмотря на то, что моё тело может терпеть абсолютный ноль, хоть и недолго, прохлада болот внезапно пробила меня ознобом.

* * *

Никакой дороги, даже тропы – не было. Мы брели и брели, тянули повозку, над головой разгорался день, ушел туман, в больших проплешинах, заполненных водой, отвратительно и самозабвенно орали местные земноводные.

Справа показалась плоскость реки, широкой и медленной. Как мне подсказывала не своя память, называлась она – Одд.

Поднявшись на возвышенность посуше, я увидел на горизонте смутные очертания замка.

Он был скорее по ту сторону реки, а по этой в нашу сторону двигалась точка. Человек, пеший или конный.

– Что мне делать? – к моему неудовольствию собственный голос прозвучал несколько жалобно.

– Присядь, – кивнул на поваленное дерево Айон.

Мои человеческие ноги способны буквально без остановки прошагать сотни лье. Но я послушно сел и уставился на отца.

– Кто ты? – он наклонился, пристально взглянул мне в глаза.

– Воин.

Он мягко улыбнулся.

– Как твоё имя?

– Нет. Имени нет. Порядковый номер. Никакого имени, кроме Кайл.

Айон вздохнул.

– Давай с другого конца. Насколько ты похож на Кайла?

Теперь уже я задумался. Не такой простой вопрос и не так легко объяснить, особенно если барона Соллей отделяет от ответа пропасть в миллиард лье. Покопавшись в глубинах приобретенной памяти, подыскал объяснение.

– Попробую объяснить. Например, болотники строят дома из глиняного кирпича. Так? Человек тоже состоит из своего рода кирпичей. Крошечных. Только их очень много. Если всю землю Соллей покрыть такими кирпичами – и то будет меньше. Это понятно?

– Нет. Но ты продолжай.

– И вот эти кирпичи у тела прежнего Кайла. И у меня. Они одинаковые. И построены ровно так же. Из того же материала. На каждом кирпичике строит подпись. Всех его предков. Моих предков. Всех, до единого, включая вас, отец. Я кровь от крови Кайл. Да, я не рождался во чреве матери. Ни матери Кайла, ни чьей-либо вообще. Но в каждой крупице себя я несу всю историю всех родов Кайла. Мне так же жарко или холодно, я ем, пью и испражняюсь, знаю и помню всё, что знал он. Настолько я похож. Никто не отличит.

Айон вздохнул.

– Ну, допустим только блаженный или пьяный вас спутает. Только его нет. А ты есть. Большинство Соллей захоронены в семейном склепе в Старой башне. Кайл – нет. Потому что я не знаю, как объяснить тебя живого и его мертвого. Скажи лучше, что ты умеешь?

– Ну, там, ходить, говорить, драться...

– Нет, нет, – он перебил мою тираду, отгородился руками как стеной и посмотрел в сторону приближающейся точки, которая приобрела очертания далекого всадника.

– Попробуем иначе. Ты умеешь зажигать огонь взглядом? Или превращать воду в яд? В вино? Вороний кал в золото? Может, воскрешать мертвых? Прямо из могил?

– Ничего такого странного я не могу.

– А может, чего-то другого странного?

– Ну, могу выдержать давление огромное или высокую температуру или могу идти без устали недели напролет. Или могу поймать стрелу в полёте. Или птицу. Могу поднять огромный груз. Я намного прочнее Кайла. Меня очень трудно убить, особенно камнями и палками. Необычного? Того, что не могут люди? Могу проникать в чужое сознание, чтобы быстро узнать что-то без слов и лжи. Называется – допрос. Лечить могу, но не особо сильно, простая передача жизненных сил. Память у меня хорошая и зрение. И слух. Другое чувст…

Айон нахмурился и отмахнулся.

– У тебя могут быть дети?

Его взгляд перестал быть добрым. На меня смотрел грозный и сильный властитель, барон Соллей Железная Рука. Иголки взгляда ловили мельчайшее движение. А я – растерялся от неожиданного вопроса.

– А прежний Кайл мог?

Айон утвердительно кивнул и ещё больше нахмурился.

– Тогда я тоже могу.

– А твои дети, они будут мне внуками?

– Ну конечно, никакой разницы. Может только чуть здоровее, чем у прежнего Кайла.

Он вздохнул и уставился в стороны замка.

– За внуков я тебе могу многое простить. Ты не обижайся, чужак, но ты подменыш. Подменыш. У нас такое есть в сказках. Но в сказках всё плохо заканчивается.

– А в жизни?

– Ещё хуже.

– Человек! Айон! – мой голос снова дрогнул, – я не просил обо всём этом. Мне оно не надо. Не нужна чужая жизнь. Я не враг Кайла или кого-то здесь. Я здесь случайно.

Я развернулся и начал поворачиваться и вставать, но он мягко удержал меня.

– Кайл мертв. Ты нет. Хочешь уйти?

– Не знаю.

– А я знаю. Оставайся.

Он замолчал. Всадник был уже отчетливо виден.

– Согласен?

Подражая его манере, молча кивнул.

– Тогда скажи, вот среди прочих твоих могучих умений, сможешь ли ты простоять на коленях без движения в церкви три дня? Не став в итоге калекой?

– Могу, только какой в этом смысл?

* * *

Какой, твою мать, смысл?!

Да, я учусь ругаться по-местному. Пока что с самим собой.

Мы бросили повозку с трупом на того конного воина, звали его Гюнтер.

Когда доковыляли по земляному валу до замка, мост был опущен, а ворота застенчиво приоткрыты. Внутри нас ждала толпа грязных вонючих оборванцев, вооруженных камнями, палками и убогими кусками железа. То есть – вооруженный гарнизон воинов – эспье, отряд замка и барона. Их положено называть в честь длинной заостренной палки – рыцарское копьё, такая примитивная тактическая единица, действующая под рукой хозяина земли. И все с большущими испуганными глазами. Молчат, смотрят на нас.

На внутренней стене, разделявшей двор замка, сравнительно далеко, несколько столь же нелепо одетых женщин, причем тоже вооруженных.

Отец не заставил их ждать, войдя и грозно сверкнув глазами, громогласно (вот это голос, слышно даже на стене, а те, кто рядом, вообще частично оглохли) рассказал длинную, попахивающую идиотизмом историю.

То есть вначале, всё было сравнительно честно. Он с сыном (со мной) и толстяком Саржем охотился на болотных свиней. Слуга кашеварил, отец воспитательно вещал, я вел себя как дегенерат. Обычный день. Внезапно налетели бандиты, вооруженные до зубов здоровяки – наемники, которых было неожиданно – тринадцать рыл.

Зачем врать про количество я не знал, но моя задача была стоять молча и делать страдальческое лицо.

Так вот. Разбойники убили Саржа, смертельно ранили меня в грудь копьем. Про лошадку отец забыл упомянуть, хотя я даже вспомнил, что её звали Черёмушка. Тем временем барон Айон Корентин Соллей стоит один, с обнаженным мечом над умирающим мной, окруженный врагами, непременно хохочущими, и взывает всем сердцем своим к Господу, хотя исход уже предрешен.

Трагическая пауза, я не подозревал, что отец такой здоровский рассказчик.

В этот драматический момент в сопровождении легких нот трубной музыки с небес неторопливо, но в то же время быстро, спускается архангел Рафаэль. Само собой, со здоровенным фиолетового свечения мечом (это отец взял не иначе чем из цвета плазмы, очень она произвела на него впечатление). И давай это местное божество носиться на своих крыльях, поднимая вихри, и рубить злодеев на части. Всех победил. Ну, троих убил Айон. А потом барон встал на одно колено над умирающим мной. Да, я всё это время истекал кровью и неистово молился. Рафаэль сорвал с умирающего меня одежды, возложил на рану свою пятерню и исцелил. На этих словах был продемонстрирован мой шрам, по местным меркам – почти заживший.

Отец всем сердцем благодарил божество, обещая вести праведную жизнь и всю дорогу хвалить Господа.

Архангел, чей голос оказался чист как горный ручей, звонок как пение молодой девицы, но властен как у полководца при дележе добычи – благословил весь баронский род, земли, людей и оружие на всю прошлое и будущее. Обещал, что все благочестивые Соллей непременно попадут в рай.

После просил уходить прочь, ибо праведный гнев его сожжет все вокруг. Уходя, Айон видел краем взгляда божественное испепеляющее пламя, конечно же, фиолетовое, но не оглядывался, потому что не знал, дозволено ли это.

После затянувшейся паузы, скорее всего отец не знал, как окончить рассказ, старший слуга – мажордом Оливер, зычно проорал, – Славься великий барон и дом его! Славься Всеотец! Враг разбит, а мы осенены божьей благодатью! Урааааа!

Молчавшая до этого толпа разом загомонила, у кого-то блеснули слезы. Напряжение спало, многие потянулись к Айону чтобы поцеловать его руку. Чувствовалось, что он это дело не любил, руки не давал, велел звать баронессу Коринн. Оливер раздавал команды, организуя вместо битвы с неизвестной угрозой – застолье. Идея явно воодушевляла.

А я получил от отца тайный знак – он ткнул меня локтем в бок, и поплелся в сторону местного религиозного здания – капеллы. В общей суматохе никто не обратил на это внимание.

Там я и провел уже три ночи. В одном позе. Делая грустное лицо, изображая молитвы. Слева от алтаря, если смотреть от входа, на коленях, руки вдоль тела, лицо повернуто вверх. Три ночи. Чтобы с пользой провести время, копался в воспоминаниях Кайла, плавая там, как рыба в потемках водорослей.

Некоторые воспоминания были яркими, я проживал их по несколько раз. Образ родных был изменчивым, молодость и старость перемешивались. В клубах памяти я бродил по замку и землям вокруг.

Вообще кругозор прежнего Кайла был мал, он ничем не интересовался и ничего не знал. Воспоминания выдавали много эпизодов мелких издевательств над слугами, ябедничества и пакостей. Каменная крошка в похлебке конюха, украденное у капеллана вино, повариха, облитая помоями со стены, запертый в нужнике воин-эспье. Можно уверенно сказать, что Кайл был говнюк. Такой шестнадцатилетний высокородный говнюк.

Ещё одно ругательство.

Отверг идею пытаться повторять его поведение. Ничего не выйдет. Потом – я есть я. Сержант велел быть свободным. Само по себе парадоксально – приказ быть свободным. Попробую. Знать бы ещё, что такое свобода.

Крики и шум где-то далеко привлекли внимание. Ночь из капеллы почти ушла, её тени прятались по углам, через окошки лез нахальный новый день. И в этом дне царствовал хаос.

Вчера вечером старый капеллан Херв, кряхтя и подволакивая ногу, ушел. Но оставил бедного мальчишку, церковного служку – стеречь, не спать, смотреть за мной. Что со мной могло произойти? Бедолага был совсем молод, лет пяти-шести. Какой-то дальний родственник старика-капеллана, присланный или вернее сосланный на попечение церковнику чтобы избавиться от лишнего рта. Маленький, испуганный, молчаливый и с огромными глазами он вызывал сострадание, что никак не сочеталось с его суровым наставником, который даже настоящим священником не был, а бывшим воином отряда барона, а его сан куплен за несколько баранов и новый дубовый стол для местного монастыря.

Мальчишка поставил возле алтаря большой стул. Сел на него, потом подогнул грязные ноги подальше от холодного каменного пола. Ухитрился свернуться костлявым калачиком и уснуть, держась за спинку стула.

За эти три дня поглазеть на меня приходили, наверное, все обитатели замка. Даже не по разу. Рано или поздно им надоедало, потому что ничего не происходило, я просто стоял на коленях чуть в стороне от алтаря, на мужской «правой», от алтаря, половине. Капеллан озадаченно следил за мной. Не удивительно, ведь именно к нему приставали с расспросами. Надо отдать ему должное, на некоторых прихожан он просто нечленораздельно рычал, другим хорошо поставленным голосом цитировал священное писание в каких-то многозначительных фразах. Вопрошавшие разочарованно кивали, соглашались и убирались прочь. Но даже ночью, когда меня гарантированно никто не видел, так и не менял позы, хотя тело уже одеревенело.

Я медленно встал, опираясь правой рукой о пол. Колени хрустнули. Потянулся, разминаясь, зашуршал разбойничьим плащом, отчего разбудил церковного служку. Тот проснулся, выпучил глаза и пискнул. Стул под ним покачнулся, мальчишка легко спрыгнул с него, чуть не упал и стал бочком-бочком пятиться к двери возле алтаря, пока не выскользнул в неё.

Больше в капелле никого не было.

Медленно побрел к выходу, толкнул скрипучую створку, вышел на свет и с удовольствием вдохнул утренний воздух. С крепостной стены на меня недовольно взирала черная ворона.

Двор замка, неправильной формы и вытянутый, был разделен на верхний, чистый двор и нижний – грязный. Церковь была в чистом. Шум происходил в грязном дворе.

Пошевелив сухим языком и откашлявшись, я спросил сидевшую на стене ворону:

– Пора ли новорожденному Кайлу выйти на свет?

Птица не удостоила меня ответом.