Текст книги "S-T-I-K-S: Гильгамеш. Том I (СИ)"

Автор книги: Тимофей Перваков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)

Глава 33

Ina napāš alpim pitûtu iptaṭṭer

Šū ištēn amēlu Uruqim imḫaṣū

От дыхания Быка разверзлась яма,

Сто мужей Урука в неё свалились.

Эпос о Гильгамеше – Таблица VI

Мужчины вышли из отсека ускорителя частиц и, следуя по одному из узких штреков, тихо двинулись вдоль тёмного коридора. У стены, прилегающей к техническому узлу, они обнаружили складную, крепко закреплённую на стене раскладную лестницу. Прихватив её с собой, они направились в левый штрек, пока не столкнулись с массивной бетонной преградой. Однако Горгон, вместо привычного обращения участка стены для удобного прохода в следующий кластер, прицелился к точке на высоте почти пяти метров над землёй. Одного применения дара хватило, чтобы стена стала мутным гелем, сквозь который проблёскивал мерцающий свет.

Прислонив к стене взятую заранее лестницу, Марк ловко поднялся, доставая сапёрную лопатку для извлечения биогеля. Густая, аморфная масса его стараниями быстро исчезла, и спустя мгновения перед ним открылся просторный, вытянутый зал. Слабый свет пробивался сквозь редкие технические фонари, отбрасывая тусклые отблески на металлические перегородки. Вентиляционная система перестала работать, и поэтому вокруг стойко пахло навозом, комбикормом и дыханием живых существ. Вдоль потолка тянулась центральная поддерживающая балка. Под ней раскинулась широкая площадка свинофермы, уходящая вперёд на десятки метров, где в полумраке копошилась плотная масса живых тел. Чем-то привлечённые свиньи сгрудились в центральной части комплекса.

Марк спустился обратно, его лицо было напряжённым, но голос ровным:

– Впереди ферма, животных почти не видно. Они сбились в кучу где-то вдалеке.

Горгон молча кивнул. Этот маршрут был заранее всем известен и являлся наиболее безопасным среди доступных альтернатив. Старожил расстегнул крепления на поясе, доставая страховочную верёвку. Мужчины следовали примеру: из подсумков появились канаты с карабинами на концах, один из которых защёлкнулся на страховочной системе.

Поднявшись первым, Горгон уверенно встал на металлическую балку, проверил её устойчивость и закрепил второй карабин за трубопровод, протянутый вдоль всей протяжённости потолка. Уверившись, что конструкция выдержит нагрузку, он подал сигнал остальным. Марк и Оскар осторожно поднялись вслед за ним.

Продвигаясь по опоре, они обходили встречавшиеся на пути вертикальные колонны, перебираясь между крепёжными узлами, цепляясь за элементы инженерных конструкций. Их движение было осторожным, размеренным, отточенным многократными тренировками.

По мере приближения к центру они заметили очертания баррикад. Неупорядоченные нагромождения ящиков, металлических листов, мешков с комбикормом и различным хламом образовывали защитное укрытие. За ним угадывались силуэты людей – пятеро работников свинофермы, неистово отбивавшихся от волн заражённых свиней.

Снизу раздавались глухие удары, резкие хлопки сжатого воздуха, сопровождаемые утробным клокочущим визгом. Рабочие, загнанные в импровизированный бастион, сражались из последних сил, используя то, что ещё оставалось у них в руках – пневматические забойные болты. Эти устройства, созданные для того, чтобы мгновенно лишать свиней жизни на бойне, теперь служили оружием против восставшего стада. Каждый выстрел вонзал стальной штырь в череп заражённой твари, но сотни других продолжали напирать. Силы людей иссякали, руки дрожали от усталости, плечи вздымались от судорожного дыхания. Их движения становились всё менее точными, а ритм обороны всё хаотичней.

Марк обернулся к Горгону, его взгляд был полон немого вопроса: "Окажем помощь?". Но старожил лишь покачал головой, не прерывая движения. В таких условиях бой был бы самоубийством. Столкновение с несколькими сотнями заражённых, пусть даже не обладающих особым интеллектом, означало гарантированную гибель.

– Они обречены, – едва слышно прошептала Эйка, её голос звучал прямо во внутреннем ухе Марка. – Обрати внимание на дыхание людей: поверхностное, прерывистое. Лёгкие уже начинают работать иначе. Смотри на радужку – цвет неестественно тусклый, матовый. Это нарушение пигментного обмена. Мышечный тонус снижен, но неравномерно, посмотри на мелкую дрожь в пальцах – нервная система дезорганизуется. Они уже начали обращаться.

Марк сжал челюсти. Может, она и права, но легче от этого не становилось.

Люди внизу заметили троих мужчин на балке. Крики вспыхнули мгновенно, надрывные, пронизанные мольбой.

– Эй! Помогите! Мы здесь!

– У вас оружие! Ради Бога, спуститесь!

– Мы не продержимся! Они… они не заканчиваются!

Но мужчины продолжали идти вперёд. Они не могли сделать ничего, даже если бы захотели, пути вниз не было.

Один из рабочих, до последнего отбивавшийся от свиней, вдруг замер, его пистолет для забоя выпал из ослабевших пальцев. Его зрачки давно затянула мутная пелена, взгляд потерял осмысленность. Следующее движение было инстинктивным. Он рванулся в сторону ближайшего товарища, вцепившись в его плечо зубами.

Паника охватила оставшихся. Баррикада, и без того ослабленная, не выдержала удара. Толпа свиней, напирая с нечеловеческой силой, проломила укрепления и захлестнула людей живой волной.

Марк задержал шаг, вглядываясь в ад, разыгравшийся внизу. Мужчина, который первым заметил их, был ещё жив. Он лежал, зажатый десятками тел, его губы шевелились в беззвучной мольбе. Свободная рука тянулась вверх, туда, где ещё секунду назад шагал Марк.

Он не мог спасти его.

Но мог избавить от боли.

Марк приподнял арбалет, сделал короткий вдох и плавно выдохнул. Его палец коснулся спуска. Стрела впилась мужчине в лоб, пронзив череп насквозь. Тело вздрогнуло и обмякло, теряясь в кровавом хаосе.

Марку не нужно было смотреть дальше. Он молча пошёл вперёд, догоняя Горгона и Оскара.

Случившееся не вызывало шока. Только тяжёлое, тягучее раздражение на свою беспомощность и странные, неуместные, больше похожие на попытку самоуспокоения мысли.

На протяжении десятков поколений люди выращивали этих животных, растили их на убой, отнимали детёнышей у свиноматок, держали в клетках, где не было места даже для того, чтобы развернуться. Они забивали их сотнями, день за днём, превращая в мясо и жир.

А теперь всё изменилось.

Вырвавшись на свободу, стадо в одно мгновение сменило роли. Ушедший мир бы назвал это возмездием. Логичным переворотом судьбы.

Но была ли в этом справедливость?

Нет. Разве что формальная.

Свиньи не стали мстителями. Они не были вознесены на вершину пищевой цепи. Как и все прочие, кого поглотил Стикс, они стали его рабами. Их тела, их воля, их инстинкты теперь принадлежали паразиту. И пусть люди, оказавшиеся в этом аду, сами когда-то считали себя хозяевами жизней, но их судьба от этого не была менее страшной.

Если и была здесь философия, то она была не о возмездии.

А о беспощадной случайности.

Марк подошёл к товарищам, стоявшим на конце балки. Можно было спуститься и пройти через видневшиеся впереди ворота, но рисковать лишний раз смысла не было, потому как за соседней стеной находились рабочие помещения. Надо было лишь подобраться к стене и дождаться, пока старожил полностью восстановит энергию Стикса. Бородач всегда старался держать запас полным, если для этого имелась возможность. Перецепив карабины, они двинулись по правосторонней балке, вскоре уперевшись в бетонный массив.

Горгон поднял руку, давая знак остановиться. Ниже, в отсветах мерцающего света, всё ещё бушевала резня. Груды обращённых свиней давили, визжали, пожирали остатки людей и друг друга.

Но пока людей наверху не замечали. Минуты тянулись одна за другой.

Трое затаились, сливаясь с балкой, сжимая клювы и арбалеты. Возможно, если они останутся достаточно неподвижными, заражённые так и не поднимут головы.

Прошла секунда. Другая. Третья.

И внезапно подал голос, молчавший до этого грызун.

Он дёрнулся, высунувшись из кармана Оскара, шерсть его встала дыбом, крошечные когти впились в ткань, а затем он рванулся вперёд. Вскочил на балку, застучал зубами, мелко затрясся, тревожно выбрасывая хвост.

Горгон мгновенно принял решение.

Он напрягся и пронзил взглядом стену. Неровная клякса полупрозрачного студня, в которую превратился участок стены, легко поддалась. Старожил отцепил трос и вошёл в стену плечом вперёд, вышибая рыхлую массу своим телом.

Остальные отомкнули карабины и прыгнули вслед за Горгоном не раздумывая. Сначала грызун. За ним Оскар с Марком.

И в этот миг позади них рухнул потолок.

Но Марк успел увидеть краем глаза то, что, казалось, на мгновение остановило его сердце.

Сквозь шторм из бетона и пыли пробилась когтистая лапа настоящей Годзиллы.

Это была исполинская конечность, чудовищная в своих пропорциях. Лапа, каждый палец которой был больше человека, рухнула сверху, смяв потолок и металлические балки, словно трухлявые осенние ветки. Покрытая разорванной бронёй, она кровоточила. Но не от приложенных для пробития крыши усилий, а от недавней битвы, последствия было видно невооружённым глазом.

Все суставы зияли разрывами, не успевшими толком ещё затянуться. Из них сочилась тёмная, густая, будто смола – жидкость. В месте локтевого сустава был вмят искорёженный дорожный знак, кое-где пластины биоброни толщиной с локоть были сорваны, а мышцы опалены до поджаренной корки, а кое-где оторваны чьей-то не менее исполинской пастью.

Сминая балку и кроша куски бетона, она загребла не меньше десятка заражённых свиней и, сжав хватку, потащила вверх под кряхтение и клёкот заражённых животных. Вероятно, этот загон являлся одной из личных кормовых баз на территории гигантского элитника и он устраивал дежурный обход, чтобы совершить очередную кровавую жатву. И его даже не смущало наличие в этих животных других паразитов.

При этом самолично не издав ни единого звука, свойственного заражённым. Ни рыка, ни рёва, ни тяжёлого топота. Этот старый элитник почти полностью скрыл своё присутствие.

Но мужчины уже летели вниз на технический уровень свинофермы – тёмный, низкий отсек с массивными трубами вентиляции, насосными станциями и резервуарами для переработки органических отходов. Запах гниения смешивался с едким аммиачным духом, а в мутной луже на полу отражались слабые отблески аварийных индикаторов.

Марк упал набок от неожиданного приземления, но биогель смягчил удар. Горгон и Оскар были тут же рядом.

Там, где они находились ещё секунду назад, последовал другой удар по касательной, и их обдало вихрем мелких обломков, но было ясно, что монстр уже навёлся. За долю секунды гигант сумел различить под землёй запах живых людей и лишь мгновение разминуло полёт троицы людей вниз и удар гигантских когтей.

Мужчины знали, как действовать в подобной ситуации. Эйка сопровождала их голосом, которой доходил до сознания даже сквозь грохот снаружи. Марк споро закусил зубами автономный сепаратор кислорода. То же самое сделали и остальные.

Горгон, пошатываясь от перенапряжения, искривил лицо в болевом пароксизме и снова применил дар на пол под ногами.

В тот же момент мощнейший проникающий удар второй лапы проломил потолок, и Оскар, в последний момент вскинув горящие глаза, применил «Возврат» на конечность чудовища.

Дар сработал.

Раздался хруст.

Перелом костей.

Лапа дёрнулась, но монстр не только не зарычал, но и не стал убирать её, просто передавливая воздействие Оскара. Дар задержал несущуюся на людей смерть лишь на мгновение, после чего лапа ударила с сокрушительной силой, окончательно обрушивая стены свинофермы.

Но этого хватило.

Мужчины рухнули вниз, утонув с головой в рыхлой субстанции.

Темнота сомкнулась, и Марк не ощущал ничего, кроме холодного биогеля, заполнившего всё вокруг.

Только сейчас Марк вспомнил, что нужно дышать. Стиснул зубами сепаратор. Вдохнул. Но это потребовало существенных усилий. Всё же, хоть гель и состоял преимущественно из воздуха, его плотность была немного выше, чем у воды.

Крупные обломки накрывали их сверху, закупоривая людей в "бутылке" с вязким полимером.

Метр. Два. Четыре.

Они тонули всё глубже и глубже.

И спустя несколько секунд внизу, в полной темноте, ноги Марка, наконец, упёрлись в твёрдую поверхность. Видимо, он достиг дна колодца, созданного даром старожила. Но лютый грохот проникал даже на такую глубину. Кажется, чудовище было в ярости, не в силах найти людей, только что бывших перед ним как на ладони, и поэтому упорно разгребало завалы.

Марк судорожно сглотнул, ощущая, как в груди разгорается паника. Каждый нерв его тела полыхал жаром, но что мог он сделать? Они были отрезаны от мира, заперты в этом крошечном аду, погребённом под толщей обломков без воздуха, зрения и возможности повлиять на ситуацию. Ужас сжал его грудь, когда он осознал, что потолок свинофермы не просто обрушился, а был разрушен чудовищем, которого он едва мог представить. Существа, что было способно разнести всё вокруг – весь этот кластер, и соседние кластеры, превратив всё сущее в бесформенные груды, существа, для которого нет ни преград, ни противодействий. И если чудовище решит продолжить свою разрушительную работу, то вполне сумеет откопать их и эти мысли терзали грудь, не давая разуму покоя.

– Как выбраться? – Эта мысль стала едва ли не маниакальной, повторяясь в голове, как эхо в пустом тоннеле. Он с каждым разом всё сильнее ощущал, как страх сжимает его грудную клетку, как паника подтачивает его мысли. Каждая попытка найти выход становилась всё более абсурдной, ведь все возможные пути вели в тупик, а дышать становилось всё сложнее.

И тут он вспомнил о Горгоне. О биогеле.

Старожил, когда-то объяснял, как устроена эта субстанция. Время существования геля было ограничено. Он говорил, что биогель испарялся через несколько часов, что уже хоть немного обнадёживало.

В конце концов, выбора не было. Они не могли сражаться с этим чудовищем, не могли выбраться. Единственное, что оставалось – это ждать. Ждать, пока биогель начнёт испаряться и даст возможность нормально двигать конечностями.

Марк с усилием вдохнул через сепаратор кислорода. Сначала его дыхание было резким, едва контролируемым. Однако он сосредоточился на процессе, стал делать более продолжительные вдохи. В какой-то момент его дыхание вошло в размеренный ритм, и вдохи перестали требовать сверхусилий.

Сердце, которое ещё несколько минут назад грохотало в груди, теперь стало биться более размеренно и спокойно. Организм переключился на режим экономии, и даже ужас, который сжимал его разум, стал казаться чем-то отдалённым, почти нереальным. А может быть, это было компенсаторной реакцией на стресс, и теперь он чувствует последствия переживаний близости к смерти?

Окончательно успокоившись, Марк незаметно для себя упустил момент, где заканчиваются его мысли и начинается сон. Он не знал, сколько времени прошло, но усталость и напряжение стали такими тяжёлыми, что они поглотили всё. Мысли спутались.

Он пытался бороться с собой, но это было бесполезно. Его разум отключился, поглощённый навалившейся не то дремотой, не то недостатком воздуха.

Глава 34

Utullu ša šanêka ipṭuru

Ki purridāt nērtim pīka išannû!

Драгоценен твой сон, хоть много в нём страха:

Как мушиные крылья, ещё трепещут твои губы!

Эпос о Гильгамеше – Таблица VII

Марк не знал, сколько прошло времени. Минуты? Часы?

Он очнулся, когда его голова уже полностью освободилась от удушающих оков биополимера. Плотная, ещё влажная масса сползла с его лица, обнажая кожу, и он тут же выплюнул изо рта автономный сепаратор кислорода.

Первый вдох был резким, судорожным, полной грудью. Воздух обжёг лёгкие своей сухостью, но при этом оказался неожиданно насыщенным кислородом. Голову тут же закружило – слишком чистая, слишком концентрированная смесь, словно он вырвался из разреженного вакуума в стерильную кислородную капсулу.

Но это было лучше, чем если бы воздуха не было вовсе.

Перед глазами мелькнула система интерфейса, и Эйка подсветила в темноте две фигуры. Горгон и Оскар тоже пришли в себя – их силуэты зашевелились, и оба, задыхаясь, выплюнули сепараторы, судорожно втягивая воздух.

Марк сел, стараясь сфокусироваться на реальности. Кожа зудела, мышцы ныли, связки тянуло, а руки… Руки всё ещё были частично погребены в жирной, липкой массе.

Гель испарялся.

Он оставлял после себя вязкую, почти прозрачную плёнку, цеплявшуюся за всё, к чему прикасалась. Ладони были покрыты этой субстанцией, как и лицо, одежда, волосы. Марк с усилием оторвал пальцы от пола – с липким звуком между ними натянулись тончайшие нити полимера.

Благо, когда масса окончательно высохнет, её можно будет стянуть, словно старую кожу.

Он взглянул на Горгона. Тот уже полностью пришёл в себя и молча отлеплял пальцы от рукояти клюва, а рядом ворчал и отряхивался Оскар.

Кажется, они выжили.

Теперь оставалось разобраться, где они оказались.

Сидя в тающей жиже, Марк не торопился начинать разговор и вообще издавать какие-либо звуки. Вместо этого он прислушивался к окружающей реальности, пытаясь разобрать шум наверху. Грохота разбиваемых в неистовой ярости бетонных плит не было, что свидетельствовало об отсутствии огромного, да что там огромного, – гигантского элитника!

Голова всё слегка кружилась от сверхнасыщенного кислородом воздуха.

Он закрыл глаза и прислушался.

Грохота больше не было. Однако тишиной это назвать было сложно. Где-то над их головами раздавалось урчание, влажное чавканье, глухое шарканье когтей по бетону. Заражённые. Пускай не такие сильные и большие, но их было много.

Марк стиснул челюсти. Всё его тело сковало холодное оцепенение.

Он знал о существовании таких монстров. Он слышал рассказы, читал отчёты, понимал их анатомию и повадки… но одно дело – знать, и совсем другое – увидеть.

Он видел её. Эту страшную, невообразимо огромную лапу.

Ту самую, что могла одним движением стереть их в кровавую кашу. Разорванная, покрытая иссечённой бронёй, с переплетением сухожилий, толстых, как стальные тросы. Элитник. Старый. Умный. От него просто так не сбежать и не защититься.

Но тихий настолько, что даже Эйка не ощутила его шагов.

Как такое возможно? Как может нечто таких размеров двигаться без единого звука, не сотрясая землю?

Марк сглотнул, ощущая, как внутри него поднимается настоящая, животная паника. Да как сражаться с таким чудовищем?

Если бы не Оскар. Если бы не Горгон.

Он был бы мёртв.

Мысли текли вязко, в резонанс медленно стекающему гелю, и в какой-то момент он понял, что даже не моргает. Застыл, вцепившись пальцами в пол, напряжённый, словно стальная пружина.

Нужно было что-то делать.

Но пока – только дышать. Медленно, ровно, контролируя каждый вдох. Теперь вокруг стало уже слишком много кислорода и убить может не его отсутствие, а его избыток.

Оскар сидел неподвижно, глядя в одну точку, даже не пытаясь избавиться от липкой плёнки застывающего геля. Он был там, но в то же время нет. Его взгляд был пустым, дыхание неглубоким, словно он боялся вдохнуть слишком сильно.

Он выжал свой дар до последней капли.

Его "Возврат" мог перебороть поток воды, двинуть многотонную стальную дверь, но против невообразимой силы твари... он был практически бесполезен и смог лишь на мгновение замедлить движение. Он бил прямо по кости, желая целенаправленно сломать структуру, и судя по тому хрусту, который разнёсся в воздухе, это действительно нанесло монстру урон.

Но чудовище даже не вздрогнуло.

Словно ничего не случилось.

Оскар знал, что заражённые почти не чувствуют боли, но это… Это уже было не просто нечувствительность. Это было полное безразличие.

Словно по венам этого монстра текла не кровь, а сама несокрушимость.

Оскар ощущал растущее внутри бессилие.

Ему была дарована сила. И далеко не бесполезная по словам того же Горгона. И что? Даже с ней он оказался ничем. Жалким насекомым в мире, где даже сам воздух пропитан смертью.

В груди поднялась знакомая пустота.

Та самая, что была с ним, когда он сидел в запертой комнате метрополитена, слушая, как за стеной разрывают людей.

Тогда он не мог ничего сделать.

И сейчас – тоже.

Воспоминания стали затапливать его сознание необоримым потоком.

Когда-то в другой жизни он жил в роскоши или, вернее сказать, в золотой клетке. Но всё началось задолго до его рождения, в морозный день, когда один состоятельный мужчина потерял всё, что когда-либо любил.

Когда-то этот человек встретил женщину и полюбил её больше всего на свете. Любовь безумных королей древности, способных принести на её алтарь страны со всеми их жителями ради только взгляда или запаха платка одной-единственной, посетила его. Ему принадлежали деньги и по-настоящему большая власть, но воистину, сокровищем стала лишь она, стройная как свеча и столь же жарко горящая.

В тот холодный роковой день всё кончилось.

Роды прошли тяжело. Боль, крики, кровь на белоснежных простынях. Последний вздох. Слабая, дрожащая улыбка, полная невыносимой любви и горя одновременно.

– Оскар… позаботься о нём…

Она умерла, но выжил сын.

Малыш не плакал, но когда его крохотное тело оказалось в руках отца, вскрикнул, будто его обожгла материализованная боль. Но его отец лишь стоял, не мигая, не замечая ничего. Его взгляд отливал мутным стеклом разбитого сервиза.

Он вышел из роддома, держа ребёнка в руках, но так и не взглянув на него. Сел в машину, вжал педаль газа и двигатель Ягуара взревел, и помчался по ночной мгле наперекор начинавшейся вьюге, не чувствуя ни единой эмоции. Ни боли, ни отчаяния. Только трезвую, холодную пустоту.

Ребёнок закричал.

Мужчина посмотрел на него. Долго. Отрешённо.

Затем остановил машину, открыл окно, вытащил младенца и выбросил его в подворотне, неподалёку от мусорного бака.

Ягуар рванул с места и скрылся в зимней тьме, запорошив маленького мальчика грязным снегом.

Отец пил всю ночь. Напивался, кололся, вместил в себя больше колёс, чем лимузин «Американская мечта», но ни одно вещество в этом мире не могло приглушить трезвость его сознания. Потому что каждый раз, закрывая глаза, он видел её. Бледные глаза богини, смотрящей на него с того света.

Но даже в густеющем омуте своей депрессии он вспомнил последние слова.

«Позаботься о нём».

На рассвете он вернулся в подворотню.

Но ребёнка там не было.

На снегу осталась лишь слабая цепочка следов, ведущая куда-то дальше – к мусорным бакам.

Мужчина шёл по следу, оставленному в снегу. Неровная, слабая цепочка, почти засыпанная новым снегом. Она вела его к мусорным бакам, а за ними – к небольшому укрытию из коробок и разбросанного хлама.

Здесь, среди ледяной тишины, он увидел её. Силуэт женщины, которую он так сильно любил, но, моргнув ещё раз, он понял, что это всего лишь игра ветра и света.

Заглянув в коробку, он увидел, как обессиленная доберманша прикрывала своим телом дрожащего ребёнка. Грея его, защищая от холода. Рядом сосали молоко и копошились несколько щенков: её собственные дети.

Он смотрел на неё.

Она, не поднимая головы, посмотрела в ответ.

В её глазах не было страха. Ни мольбы, ни агрессии. Только усталость и принятие своей судьбы.

Эту собаку выгнали. Выкинули, как мусор. За то, что она принесла в мир не чистокровных щенков, а бесполезных дворняг. Она потеряла хозяев, дом, тепло, но не потеряла своё естество, до конца оставаясь матерью.

И теперь она грела его сына.

Мужчина шагнул вперёд, наклонился и поднял всю коробку.

Ребёнок, доберманша, щенки – они, казались невесомыми в его сильных руках.

Он сделал это так же механически, как и выбросил сына несколькими часами ранее. Без эмоций, без осознания, без желания. Будто его вели не собственные мысли, а только сила тех последних слов.

Он погрузил коробку в машину, сел за руль и поехал домой.

А дома их ждал огромный особняк.

В доме всегда было полно людей.

Они сновали туда-сюда, убирали, вытирали пыль, готовили еду, поправляли занавески. Оскар никогда не знал их по именам, да и они его тоже. Кто-то появлялся, кто-то исчезал, но неизменно находился кто-то, кто заботился о нём. Будь то очередная няня или же случайно зашедшие в его комнату эскортницы – постоянные гости его отца.

Всё началось с безразличия.

Поначалу отец не смотрел на него, не разговаривал, а если и отвечал на вопросы, то односложно, невыразительно, как будто Оскара и вовсе не существовало. Но стоило мальчику подрасти, научиться говорить, задавать вопросы и требовать внимания, всё изменилось. Безразличие уступило место чему-то худшему, чёрной смолью, застилавшему его нутро – возможностью отомстить, вылить на ребёнка полную чашу вины.

– Она была бы жива… – шептал отец, не глядя в глаза.

– Но из-за тебя её больше нет…

– Ты забрал её у меня…

– Иза, моя бедная Иза...

Он никогда не говорил этого на трезвую голову. Алкоголь размывал границы, стирал маску холодности, позволяя выйти наружу тому, что годами гноилось внутри. И вот уже тяжёлая рука отца сжимала маленькое детское плечо, а в мутном взгляде плескалась злоба.

– Слышишь, паскуда, смотри в глаза, мелкий уродец, ты во всём виноват!

Оскар слышал.

Он слышал это каждый день. И, как любая ложь, повторённая тысячу раз, эти слова начали становиться правдой.

Он рос с чувством вины, с невыносимым стыдом за каждый вдох, сделанный под небом этого мира. Он боялся говорить, боялся смотреть на отца, боялся даже просто существовать в его присутствии.

Но у него были щенята.

Они выросли рядом с ним, всегда были рядом. Они не могли сказать ему, что он ни в чём не виноват. Не могли объяснить, что всё это ложь, что его жизнь ничего не отнимала.

Но они могли рычать.

Каждый раз, когда отец в очередной раз напивался и, шатаясь, входил в комнату, когда слова превращались в крики, а иногда и в кулаки – собаки вставали между ними.

Они скалились, рычали, готовые разорвать того, кто назывался их хозяином, хотя их сил не хватало, чтобы вгрызться в глотку большому и почти нечувствительному к боли гиганту, каким виделся им хозяин дома.

И только они слизывали с его щёк горькие слёзы. Его единственные друзья.

Дом всегда был чистым.

Идеально вымытые полы, безукоризненно выглаженные шторы, полированные до блеска поверхности. Но стоило заглянуть вглубь – за фасадом чистоты скрывалась бездна. В этом доме было больше наркотиков, чем в шкафу у любого анестезиолога. Они были спрятаны в тайниках, в потайных отделениях, в несгораемых сейфах, доступных только одному человеку.

Оскар рос в этом доме, почти не зная внешнего мира. Он учился на дому, и нанятые отцом учителя находили его способности крайне высокими. Оскар умел адаптироваться и потому схватывал знания на лету. Зачем его отец вообще дал ему возможность обучаться, Оскар не знал, да и не спрашивал себя, но в глубине души чувствовал, что так отец сможет ещё полнее доносить до сына всю ничтожность его существования, так он гораздо полнее ощутит тяжесть своего греха. Он видел людей только тогда, когда те входили и выходили из особняка. И не имел постоянного примера для подражания, кроме отца.

И со временем он начал становиться на его путь.

Чувство вины сжирало его изнутри, а маска наползла на залитое слезами детское лицо, которое он открывал только своим собакам. И теперь он знал, как заглушить терзавшую его боль. Всё, чем любил баловать себя отец, оказалось под рукой. Став подростком, распробовал отупляющее действие алкоголя. Потом – веществ посильнее. Сначала осторожно, скрываясь, умело притворяясь перед учителями. А потом, когда отец узнал, это уже не имело значения.

Обвинения усилились.

Побои стали регулярными.

Но теперь Оскар знал, что стоит только немного потерпеть, дождаться момента, и он снова сможет провалиться в забвение.

Это длилось какое-то время, может, месяцы, может, годы, пока однажды отец не перекрыл ему доступ ко всему. В одночасье. Без предупреждения.

Оскар сидел на полу своей комнаты, смотрел в пустоту и чувствовал, как внутри него разрастается чёрная дыра. Всё, что у него было, всё, что позволяло ему хоть как-то справляться с болью, исчезло.

И тогда впервые на него снизошло озарение. Его перевёрнутый мир вдруг сложился в единый непротиворечивый пазл: единственное, чего он по-настоящему хочет и что является истинной целью его мучений – смерть.

Он знал, что в доме остался алкоголь. Отец не смог бы вычистить всё. Оскар помнил о нише за старым дубовым комодом в библиотеке. Отец, будучи пьян, сам однажды спрятал туда несколько бутылок и забыл.

Оскар достал их.

Потом, когда стемнело, выбрался из дома, выпил столько, сколько смог, и побрёл в метро.

Метрополитен – идеальное место, чтобы покончить с собой.

Его ноги сами привели его туда. Оскар стоял на краю платформы, раскачиваясь, с тяжёлой головой, полузатуманенным сознанием. Вокруг стояли люди, но ему не было до них дело. Сегодня он ждёт только одного – свой поезд, который увезёт его подальше из этого мира.

Он ждал.

Поезд уже освещал тоннель своим холодным, безразличным светом.

Ещё чуть-чуть.

Молодого человека не озаботило, что станцию к тому моменту накрыло туманной поволокой и толпа людей обеспокоенно галдела, не видя ничего вокруг.

Оскар сделал шаг вперёд.

Но не почувствовал удара.

Не ощутил вспышки боли.

Когда сознание вернулось, он лежал на рельсах с разбитым лбом.

А поезда не было.

Точно так же, как не было и смертельного напряжения, которое должно было бы прикончить его.

Он дышал.

А ведь так этого не хотел.

Сначала он услышал крики.

Настоящие, неподдельные, полные ужаса.

А затем – ещё кое-что.

Мерзкие, влажные звуки, будто кто-то жадно чавкает, разрывая мясо. Оскар почувствовал, как воздух стал густым, пропитанным запахом крови. Тёплой, свежей, горячей. Она была везде.

Он даже не сразу понял, что люди падали прямо на него. Их тела, ещё живые, но уже сломленные, рухнули на рельсы, едва не завалив его под собой. Он инстинктивно отшатнулся, отползая назад, ошалелый, потерянный.

Крики, кровь, искажённые силуэты... Они заполнили его сознание.

Он даже не понял, как оказался наверху, как сумел забраться обратно на платформу, пальцы дрожали, но хватались за выступы, тело работало на инстинктах.

Вспышки образов перед глазами.

Монстры.

Оскаленные челюсти.

Мерцающий свет.

Визг, переходящий в хрип.

Как он добрался до служебного помещения, он не помнил.

Как к нему попал пистолет – тоже.

Он был липкий, весь в засохшей крови. Возможно, его выронил кто-то из убитых, или, может быть, его пальцы сами потянулись к нему в забытьи. Аналогично выглядел и Оскар. Возможно, местами содранная кожа говорила о том, что он сумел протиснуться сквозь погнутые прутья. Всё же он никогда не был таким массивным, как его отец, пойдя в мать своей тонкокостной фигурой.

А может, всё это привиделось.

Оскар пришёл в себя, когда крики стихли.

Но они не закончились.

Их сменил другой звук.

Глухой клёкот, влажное чавканье. Твари всё ещё там. Всё ещё пожирали.