Текст книги "S-T-I-K-S: Гильгамеш. Том I (СИ)"

Автор книги: Тимофей Перваков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

Глава 29

Šēpu ša šanāni šinītu, lā šūṭu izzaz,

ṣurēpu ša labbū, kīma nūrūtu šūṭu.

Втрое скрученный канат не скоро порвется,

Два львенка вместе – льва сильнее!

– Эпос о Гильгамеше – Таблица IV

Все трое стояли перед стеной в полном боевом облачении: с арбалетами, клювами, разгрузками и рюкзаками.

Люди выглядели спецподразделением даже по меркам спецподразделений: гружённые снаряжением, готовые ко всему, сотрясающие воздух тяжёлой поступью. Экипировка не сковывала движений. За неделю интенсивных тренировок тела привыкли к весу, перераспределяя нагрузку оптимально, каждая мышца и связка адаптировалась под постоянные перегрузки. Регенерация вкупе с живчиком и обильным питанием позволяла выводить молочную кислоту уже через полчаса после того, как забивались мышцы, а ещё через полчаса микроразрывы от нагрузок зарастали, увеличиваясь в объёме. Организм стремился адаптироваться к страшным тренировкам Горгона и паразиты в телах иммунных только и успевали латать изнемогающее мышечное волокно.

Мускулы укрепились – особенно в нижних конечностях, где квадрицепсы, икроножные и камбаловидные мышцы усилились, позволяя переносить тяжести, не теряя скорости. Миофибриллы внутри тканей уплотнились, увеличив порог усталости, а саркоплазма обогатилась запасами гликогена и миоглобина, что позволяло дольше сохранять выносливость.

Сухожилия стали жёстче, особенно ахиллово и подвздошно-большеберцовое, что минимизировало риск разрывов при резких ускорениях. Коленные и тазобедренные суставы прошли естественную адаптацию к нагрузке, укреплённые дополнительной выработкой синовиальной жидкости, снижавшей трение. Связочный аппарат – крестообразные, латеральные и медиальные связки – укрепились за счёт постоянных динамических нагрузок, что исключало привычные травмы при падении и беге.

Оскар тяжело сглотнул, то ли от страха, то ли от предвкушения. Пот выступил на висках, но он лишь крепче сжал ставший привычным клюв, словно это было не просто оружие, а единственный ключ к выживанию.

Марк чувствовал предбоевой мандраж – старый знакомый, не враг, и не друг, а невидимый созерцатель. Сердце билось ровно, дыхание оставалось глубоким, но тело было напряжено до предела возможного расслабления. Он знал, что это ощущение знакомо каждому пилоту перед взлётом, только теперь он управлял не машиной, а собственным телом. «На земле я тоже пилот, но собственного тела» – мантра, которую он твердил себе годами, теперь снова всплыла в сознании, помогая собраться, сфокусироваться, взять управление эмоций в свои руки.

А Горгон… Горгон был воплощением бога спокойствия – сытый удав, лениво следящий за миром, но готовый в любой момент молниеносно броситься и скрутить зазевавшегося врага. Он стоял ровно, будто сам Стикс положил руку ему на плечо. Но впечатление было обманчиво. На деле он разгонял восприятие, обострял слух, зрение, нюх, отслеживал мельчайшие изменения в окружении. Его дыхание было чуть глубже, чем обычно, его пальцы едва заметно проверяли крепления клюва, а глаза пробегали по деталям, которые никто, кроме него, даже не замечал.

Они были готовы.

Горгон потянулся к массивному вентилю гермодвери и уверенным движением начал отпирать её. Система фиксаторов, сработав с глухим щелчком, отпустила створку, и тяжёлая стальная плита медленно пошла в сторону, открывая проход.

За дверью оказался широкий пустой тоннель, стены которого были выполнены из монолитного бетона, лишённого привычных швов, будто весь проход отлили за один раз. Освещения не было, но с линзой это не было проблемой. Взгляды скользнули по шероховатой поверхности, выхватывая сетку усадочных трещин и тёмные разводы, оставленные влагой. Пол – гладкий, но не глянцевый.

На конце тоннеля вместо выхода ждала стена – не бетонная, не каменная, но явно чужая этому месту. Поверхность её была рыхлой, переливчатой, с характерным кристаллическим блеском, – вглубь уходил массив гипсово-соляных образований, пропитанных минералами и отложениями древних вод. Она выглядела почти органично, словно бункер случайно прирос к чуждой ему пещерной системе, и природа не успела закончить этот процесс.

Марк лишь задержал взгляд на бетонной галерее, чтобы Эйка распознала его желание.

На дисплее тут же появилось схематичное сечение бункера:

– Внешний слой – бетонированный массив с включениями свинцового стекла. Ниже – прослойка поглощающей вибрации пенокерамики. Между ними – металлическая композитная сетка, действующая как гаситель резонансных частот.

– Прощаемся со скорлупой, пора вылупляться, – шёпотом проговорил Горгон, задраивая вход в тёплое и уютное жилище. – План простой и вам уже известный: я делаю проход, вы оттаскиваете желе.

Марк и Оскар молча кивнули. Горгон вытянул руку, сосредоточился – и применил дар.

Горгон применил дар – и в ту же секунду привычная шероховатая стена из гипса и соли начала плавиться, словно её внезапно лишили твёрдости. Грубая, кристаллическая поверхность, покрытая тонкими прожилками минерализованных отложений, дрогнула, моргнула перламутровым блеском – и исчезла, оставив после себя мутноватую, колышущуюся субстанцию, постепенно теряющую цвет. Привычно вооружившись сапёрными лопатками, парни стали выгребать желе, оттаскивая его в сторону, пока Горгон готовился к следующему применению.

Цвет изменился мгновенно: там, где ещё миг назад была песочно-белая масса с серовато-жёлтыми прожилками гипса, теперь расплылось нечто полупрозрачное, бледно-серое с оттенками зелени, будто студень из глины и стекла. Оно колыхалось в проёме, не растекаясь, но и не сохраняя чёткой формы, словно пыталось вновь стать твёрдым, но не находило для этого нужного состояния.

Проход получился неровным, хаотичным, будто его рисовал младенец неуверенными движениями. Края зияли разной толщины, местами они выгибались, местами заваливались внутрь, а сам периметр кривился в неестественных изгибах, будто растаявшая свеча.

– Хорошо бы научиться делать это аккуратно, – буркнул Горгон, вытирая со лба мелкие бусины пота.

Но Марк и Оскар уже шагнули за новой порции работы, оттаскивая расползающееся желе в сторону, углубляя путь в неизведанное.

– Что с этим студнем потом происходит? – шёпотом спросил Марк, сгребая в сторону особенно крупный комок.

Горгон ответил, не отвлекаясь от процесса:

– Полное испарение. Через несколько часов не останется и следа.

Марк кивнул и продолжил работать.

Спустя время, Горгон сообщил, что ещё одно применение инсоматоза и они смогут пройти наружу. Поэтому сначала он создаст лишь пространство для глаз. Нужно осмотреть, с чем им придётся иметь дело.

Спустя мгновение на уровне головы появилось смотровое окно. Фонарём туда никто не светил, линза подсвечивала контуры окружения и рельефа, а потому Марк заглянул внутрь и увидел примерно то, что и представлял: длинный просторный тоннель, заворачивающий влево на пределе видимости.

Как только Марк перевёл взгляд на странное тёмное пятно метрах в десяти от него, Эйка тут же подсветила его на дисплее, выделяя тонкой пульсирующей рамкой.

– Кровь, – сообщила она непривычно серьёзным тоном. – Достаточно свежая.

Марк слегка нахмурился, но молча дал понять, что слушает дальше.

– Тепловой след. Даже после полной коагуляции кровь по-другому проводит тепло, и эта разница заметна в инфракрасном диапазоне.

Марк кивнул, прищурившись, чтобы рассмотреть следы. Картинка приблизилась, повинуясь его намерениям, и теперь мужчина точно видел следы битвы. В свою очередь, обрывков тел или иных останков картина не содержала.

– Сколько времени прошло? – показал он, используя язык жестов.

– От десяти до пятнадцати часов. С поправкой на влажность воздуха и температуру, думаю, ближе к пятнадцати, – ответил ему Горгон.

Он оглядел весь тоннель в целом и сделал вывод.

– Кто-то был здесь совсем недавно и стоит оставаться осторожными.

Горгон тоже глянул в отверстие и, закатив глаза, глубоко втянул носом воздух, отчего его усища мелко задрожали.

Смрад шахты был многослойным, тяжёлым, оседающим на нёбе металлическим привкусом.

Первым ему в нос ударил запах разложившейся крови – не свежий, но ещё не прогорклый, с характерными нотами окисленного железа и белковой гнильцой. Он смешивался с сыростью шахты, разбавлялся минеральной пылью, но не терял своей тяжести.

Второй – мускусный, сладковатый запах смертельного стресса, пропитавший воздух. Так пахнет страх в его чистом виде, выброшенный в кровь и впитавшийся в стены.

Где-то в глубине шахты притаилась влажная, едва уловимая тухлая нотка – намёк на разложение, но ещё не трупный смрад, а только его предвестие.

– Тела успели утащить. Повадки развитой твари. Пока неясно, с кем придётся иметь дело. В любом случае нам надо идти вперёд.

Подождав ещё час, пока способность Горгона окончательно не восстановится, старожил применил дар, и троица вышла в промозглую темень рукава соляной шахты.

В чёрно-белом спектре обходная выработка соляных копей выглядела как след работы титана, копавшего себе логово в недрах земли. Длинный, вытянутый проход, изогнутый в лёгком дуговом прогибе, терялся в дымчатом тумане дальних слоёв породы, исчезая в глубине массива.

Стены тоннеля не были гладкими – их покрывал концентрический рельеф, оставленный резцами тоннелепроходческого комплекса. Глубокие дугообразные насечки от дисковых фрез пересекались с более тонкими радиальными полосами от скребков и боковых ножей. В местах, где порода поддавалась с трудом, машина оставила зазубренные кромки и неровные углубления, выбитые ударами роторных долот. В плотных гипсовых участках рельеф выглядел полированным, в более рыхлых – осыпавшимся и неоднородным. Между слоями проявлялись прожилки калийных и магниевых соединений, тянущиеся вдоль борозд, подчёркивая богатую слоистость соляного массива.

Потолок тоннеля, вытянутый во внушительный свод, нёс на себе следы проходки: круговые выемки от секционных резцов, сколы в местах разломов и зоны натёков, где соль под действием влаги сформировала кристальные наплывы. Узкие линейные трещины, протянувшиеся вдоль оси выработки, указывали на зоны ослабления породы, а местами массив выглядел провалившимся, с характерными следами обрушений.

Пол тоннеля был припорошен тончайшей солью, перемешанной с гипсовой пылью. В чёрно-белом спектре она выглядела как плотное пепельное покрытие, скрывающее мельчайшие детали поверхности. В местах, где пыль скапливалась, образовывались размытые волнообразные узоры – следы прохождения техники, движения людей или осевших воздушных потоков.

Воздух дрожал в линзе, из-за высокой влажности создавая лёгкую оптическую рябь, но Эйка по мере возможности старалась убирать подобные оптические флуктуации. В зонах с повышенной фильтрацией воды через породу шахта отражала свет сероватыми блестящими разводами – там соль кристаллизовалась, оседая на стенах чешуйчатыми пластами.

В глубине тоннеля воздух становился плотнее, насыщеннее, а в его завихрениях угадывались слабые течения, намекавшие на возможный выход или новый, ещё неизведанный ход.

Дойдя до кровавых разводов, мужчины увидели гораздо больше, чем ожидали. След, сначала узкий, словно его оставил один раненый человек, становился шире по мере углубления в шахту. Чем дальше они шли, тем больше появлялось рваных обрывков одежды, искромсанных зубами комбинезонов, изрешечённых ударами касок. Они валялись на полу, покрытые коркой запёкшейся крови, зажатые между натёками соли и следами тяжёлых ботинок, оставленных в панике или в неравном бою.

Группа двигалась слаженно, перекрывая слепые зоны друг друга. Горгон шёл первым, чуть пригнувшись, держа арбалет на уровне груди, готовый при малейшем движении спустить тетиву. Марк занял позицию справа, чуть позади, прикрывая фланг, его взгляд периодически скользил вверх, отслеживая любые неровности в соляном своде. Оскар замыкал строй, двигаясь полубоком, контролируя тёмный коридор позади них.

Эйка фиксировала только старые тепловые сигнатуры и не находила никакого движения, никаких признаков жизни.

След, густеющий с каждым шагом, вёл в конец выработки. Мужчины двигались медленно, точно выбирая куда ставить ноги, проверяя каждую тень, каждый выступ в стене. Тишина становилась удушающей, ожидание – тяжёлым.

Рукав оканчивался резким поворотом.

В этом месте проход выглядел иначе. Соляная стена сменялась поверхностью, иссечённой по-другому. Здесь работала не щитовая проходческая машина, а скальный комбайн. Вместо круговых концентрических борозд от тоннелепроходческого комплекса, стена была изрыта хаотичными, но направленными в одном векторе глубокими параллельными канавками, оставленными многоковшовым фрезерным барабаном. Там, где резцы снимали породу более грубо, поверхность выглядела как массив рваных царапин, сползавших вниз, словно застывшие потоки.

Горгон, всё это время внюхивавшийся в воздух, внезапно напрягся и резко поднял кулак вверх, призывая остановиться.

Надо было убедиться, что дальше всё чисто.

Старожил, не теряя времени, склонился к арбалету и быстрым движением отогнул небольшую зеркальную пластину, установленную на шарнирном креплении у кончика направляющих. Осторожно заведя её за угол, он замер, оценивая обстановку через отражение. Несколько секунд он внимательно изучал увиденное, а затем плавно убрал зеркало и жестами передал информацию.

Сначала он резко сделал движение, будто сунул руку в карман, обозначая «лотерейщика». Следом вытянул один палец – «в количестве одной особи». Пальцы правой руки быстро «забегали» по левой ладони, изображая скачущую походку – «бегуны» – «пять штук». Затем перешёл на медленный, отрывистый шаг пальцами по предплечью – «медляки», «восемь голов». И, наконец, волнообразное движение правой рукой – «ползуны», после чего количество на пальцах «четыре».

Когда Марк и Оскар кивками дали понять, что им всё ясно, Горгон показал следующий жест: сначала он вытянул обе руки в стороны, словно натягивал невидимую линию, затем указал два пальца вниз, обозначая «ловушку», и, следом, коротко сжал кулак – номер сценария.

Эйка мгновенно ожила, шепнув Марку в интерфейс:

– Горгон предлагает натянуть трос и использовать белый дым. Заражённые не видят в нём абсолютно ничего, а я смогу отрисовать их контуры. Склад, с которым соединяется этот кластер, глухой – открытых выходов на поверхность там нет. Если ничего не изменилось, их можно ликвидировать без риска привлечь новых и опасности, что их урчание будет услышано кем-то развитым на поверхности.

Они начали отходить так же тихо, как пришли.

Горгон, не теряя времени, извлёк из сумки крюк-кошку и протянул трос поперёк прохода. В стенах выработки остались две анкерные балки, вбитые в породу – крепления для временной опалубки. Он закрепил трос за них и дополнительно зафиксировал обмоткой вокруг металлической распорной трубы, которая некогда поддерживала потолок тоннеля.

Когда всё было готово, люди заняли позиции, выбрав удобную для стрельбы дистанцию.

Горгон поднял с земли пару камней и бросил в проход. Глухие удары отразились от стен. Через несколько секунд двое бегунов появились на повороте, шурша разваливающейся обувью. Они ещё не видели добычи, потому не урчали, но их головы хаотично дёргались в поисках движения, а в глотках раздавалось едва различимое пощёлкивание, производимое голосовыми связками, видимо, таким образом, они обменивались информацией.

Арбалеты щёлкнули почти одновременно.

Первый болт пробил шею, второй ушёл в висок. Тела упали бесшумно, с глухим хлопком, подняв облако пыли.

Остальные мутанты, увидев павших, тут же заурчали, словно кто-то нажал рубильник, и толпой рванули в тоннель. Горгон, не колеблясь, метнул туда дымовую шашку. Жёлтое облако развернулось густым, плотным туманом, заливая проход.

Медляки сразу набросились на трупы, вгрызаясь в плоть, но бегуны, особенно двое в касках, бывших рабочими шахты, резко затормозили, озадаченно оглядываясь.

Два выстрела.

Болт Марка попал в спину медляка, но лишь вызвал раздражённое урчание – тот даже не отвлёкся от еды. Болт Оскара ушёл в каску одного из бегунов – раскрошил пластик, повредил череп, но не нанёс фатального повреждения.

Горгон не стрелял – только наблюдал.

Болты не издавали шума, заражённые почти не реагировали на выстрелы. Жёлтый дым раздражал их чувствительные органы, застилал острый нюх. Слаборазвитые мозги тварей не могли придумать, как ещё понять источник смертей их товарищей, как не продолжать всматриваться, внюхиваться и вслушиваться, стоя на одном месте.

Вторым выстрелом Марк угодил бегуну в ключицу, а болт Оскара ударил в каменную стену и почти беззвучно упал на пол.

Мутанты, видимо, осознав, наконец, что болты прилетают из конкретного направления, направились вперёд, хотя было видно, что их останавливает мысль о трупах своих товарищей.

Медляки по-прежнему жрали, не отвлекаясь, хотя и раздражённо морщили носы. Их не смущало, что ничего не было видно, и их носы ощущали один только запах эфирных масел. Однако бегуны, издав более громкий клёкот, рванули вперёд и это уже не осталось без внимания более медлительных представителей стаи. Кое-кто стал отвлекаться от трапезы, следуя за бегунами, а Марк с Оскаром, не отвлекаясь на приближение стаи, выцеливали переносицы бегунов. Нет ничего более неудобного, чем заражённый в строительной каске, за исключением разве что заражённого в каске военного.

Горгон, словно ничего необычного не происходило, продолжал наблюдать за открывшимся чемпионатом по стрельбе. И даже достал раствор гороха, принявшись цедить сок с блаженной улыбкой, так не подходящей творившемуся перед ним истреблению.

Ещё пара болтов оборвала жизнь левого бегуна в каске, но правый уверенно плёлся вперёд, подволакивая ногу – болт, по всей видимости, раздробил кость. Эйка отлично вырисовывала силуэты, и было видно, как всё больше медляков направляются в сторону людей.

Марк вспомнил, как нейросеть рассказывала ему об исследованиях некоторых кинезиносологов, изучавших поведение небольших стай заражённых. Этот тип раздражительности, когда первичная реакция направлена не на потенциальную угрозу, а на доступный источник пищи, был характерен для неразвитых заражённых с низкоуровневыми когнитивными функциями.

Медляки, обладая слабой сенсорной избирательностью и фрагментированным восприятием среды, фиксируют изменения в первую очередь по прямому биологическому отклику – запаху крови, тепловому следу, визуальной идентификации биомассы. Именно поэтому падение собратьев в их присутствии немедленно приводит к каннибалистическому поведению: мозговые структуры, управляющие голодом, берут верх над зачатками инстинкта самосохранения.

Эффект когнитивной инерции – ключевая причина их медлительности в реакции на новые раздражители. Пока они едят, их сенсорное окно сужается, приоритет обработки входящих стимулов сменяется на утилитарный – насыщение. Это заметно по их замедленной реакции на движение, звуки, даже на резкие вспышки света. Лишь резкий физический контакт с более привлекательным источником пищи, таким как иммунный или другое незараженное животное, могут «переключить» их поведенческую модель.

Бегуны, напротив, демонстрировали более сложную реакцию на раздражители. Их сенсорика была чувствительнее, обработка информации – быстрее. Они достаточно развиты, чтобы учитывать вероятность угрозы: их зрительная система более адаптивна, анализатор движения работает в значительно более высоком частотном диапазоне. Они оценивают окружение на основе поведенческих корреляций: если объект неподвижен, его можно игнорировать; если движется нестандартно – нужно насторожиться.

Это подтверждалось их реакцией на болты. Когда стрела Марка ушла в тело медляка, тот только заурчал, а его сородичи даже не оторвались от трапезы. Но когда болт Оскара повредил череп бегуну, второй бегун мгновенно отпрянул, вскинул голову и замер, анализируя ситуацию. Но он не реагировал на боль собрата – он анализировал факт неожиданного вмешательства в его окружение.

Это была разница между примитивным рефлексом и зачаточной адаптивностью.

Марк прикусил щёку. Если бы стая состояла из более опытных заражённых, они бы уже были мертвы. Они израсходовали кучу болтов, а лидер стаи всё ещё не показался.

Из глубины тоннеля послышался утробный клёкот.

Звук был не просто низкочастотным, он резонировал в пределах диапазона, на который особенно остро реагировали травоядные. Это был не просто рык – он содержал в себе инфразвуковые составляющие, ударявшие по вестибулярному аппарату и подкорковым зонам, отвечающим за страх и паралич реакции. На шум заявился вожак стаи.

Глухие удары лап о каменный пол не просто сотрясали грунт – плоть медведицы уже начала переходить в иную фазу биологического существования. Каждое касание было более упругим, менее инерционным, а энергия импульсов расходилась равномерно через кинетическую цепь её мускулатуры, гася избыточное напряжение.

Нет, это уже была не медведица.

Глаза твари претерпели радикальную трансформацию, полностью утратив привычное строение. Зрачки расширились до максимума, поглотив радужку, а склера обрела насыщенную угольно-чёрную пигментацию, минимизирующую рассеивание света. Оптический аппарат был теперь ориентирован исключительно на эффективность в условиях недостаточного освещения: его способность улавливать фотоны возросла многократно, позволяя существу видеть в абсолютной темноте. Отсутствие привычной диафрагмы привело к увеличению фокусного расстояния – глаз фиксировал объекты не только на близких, но и на значительных дистанциях, расширяя диапазон восприятия.

Однако столь радикальная адаптация породила и серьёзные изъяны. Глаз, лишённый механизма быстрой регуляции светового потока, стал критически уязвим к резким всплескам освещённости. Любая мощная вспышка вызывала полную потерю зрения, поскольку процессы фотоадаптации замедлились, а компенсирующих структур больше не существовало. Кроме того, привычные ресничные мышцы, отвечавшие за аккомодацию хрусталика, деградировали, а их место заняли развивающиеся волокна, схожие с теми, что присутствуют у головоногих моллюсков. Новый механизм регулировки фокусного расстояния основывался не на изменении кривизны хрусталика, а на сжатии и растяжении всего глазного яблока. Этот процесс был значительно медленнее, что ухудшало резкость восприятия динамических объектов и снижало способность к мгновенной адаптации на средних дистанциях.

Таким образом, зрение существа оказалось на переходной стадии: уже не принадлежавшее животному, но ещё не достигло совершенства заражённых высших стадий. Оно позволяло ему доминировать в темноте, но делало уязвимым в резких световых контрастах. Нестабильность фокусировки вынуждала полагаться в большей степени на другие сенсорные системы.

Слуховые проходы расширились, а сама ушная раковина изменила геометрию – пассивные мембранные структуры усилили восприятие ультразвуковых колебаний, но при этом стали глухими к большинству обычных частот.

Обонятельные эпителии разрослись, захватив часть носовых пазух, что усиливало способность улавливать молекулярные следы биомассы.

Челюсть расширилась в стороны, а надкостница альвеолярных отростков начала уплотняться, образуя грубые костяные перегородки. Старые зубы ещё сохранялись, но межзубные промежутки уже покрывались белёсым налётом, который позднее превратится в монолитный ороговевший массив.

Плечевой пояс укрепился за счёт гипертрофированного роста подлопаточной и большой грудной мышцы, увеличивая диапазон пронации конечностей.

Локтевые суставы получили дополнительную степень свободы благодаря перераспределению сухожильных креплений, что позволяло лапе работать не только в сагиттальной, но и во фронтальной плоскости.

Глубокие слои фасций переродились, сформировав более плотную соединительнотканную сеть, обеспечивающую мгновенное перераспределение нагрузки и компенсацию ударных импульсов.

Гипертрофия икроножной и камбаловидной мышц привела к росту прыжковых характеристик, что, в совокупности с укорочением и уплотнением ахиллова сухожилия, обеспечивало мгновенную реакцию и увеличенную дальность толчка.

Бёдра увеличились за счёт гипертрофии медиальной широкой мышцы, а подвздошно-поясничный комплекс укрепился для стабилизации корпуса в поворотах.

Амортизационные механизмы также претерпели изменения. Эластичные структуры подкожного слоя в дистальной части конечностей стали уплотняться, компенсируя удары и минимизируя отдачу.

Медведица снижала центр тяжести, перераспределяя вес не только за счёт сгибания конечностей, но и за счёт активного контроля баланса через сенсорные рецепторы в сухожильных структурах.

Каждый шаг был не просто резким толчком – это была цепная кинетическая реакция, вовлекающая всю мускулатурную систему в единый процесс.

Она неслась вперёд, расталкивая медляков, как смятую ветошь, а её изменённая биомеханика делала её не просто хищником, а созданием, адаптированным к идеальному убийству.

Оскар выстрелил, но промахнулся – она двигалась слишком быстро, и реакция заражённой превзошла его ожидания. Болт Марка вошёл в переднюю лапу твари, глубоко засев в плотных тканях. Лотерейщица взрыкнула, но даже не сбавила скорости. Мужчины видели, как на них несётся злая бестия, но даже не дрогнули и не пошатнулись – знали, что их атака лишь первая нота в симфонии её неминуемой гибели.

А на месте Горгона виделось лишь облачко солёной пыли.

Он рванул на такой скорости, что сразу поскользил над землёй, плавный и беззвучный, как ночной мотылёк, несущийся к пламени. Его движение было слитным, непрерывным, как поток воды, стремящийся найти слабину в камне. Лотерейщица, увидев приближение живой цели, рванула вперёд с новой силой. Ведомая плотоядной яростью, в которой смешивалось желание съесть и убить, она не заметила главного.

Старый, добрый металлический трос.

Металл, звеня тараном, пошёл в открытую пасть, кроша клыки, разрывая сухожилия и лицевые мышцы. Удар был такой силы, что крепления в стенах запели от натяжения, но выдержали. Позвонки и кости хрустнули от безумной натуги, шею скрутило в жутком болевом пароксизме, россыпь зубных осколков тихо звякнула по полу. Вобравший безумную инерцию, трос тут же отдал её обратно, откинув назад чудовищную тушу. Огромное тело, подняв фонтан кровяной взвеси и пыли, стало заваливаться на спину.

Горгон уже был рядом, словно всегда ждал лотерейщицу в заранее известном ему месте.

Его действия напоминали танец минимальных усилий. Поворот – и пыль даже не дрогнула под его протезом. Шаг в сторону – едва заметный, но точный, открывающий для его удара уязвимую зону под ключицей заражённого. Одним изящным движением он взмахнул правой рукой над рухнувшей тушей, держа клюв почти за самый конец, и, словно пчела-убийца, обрушил хищное жало на её тело.

Сталь пробила шерсть и жир, войдя в плоть лишь своим концом.

Но именно этого и добивался расчётливый бородач.

Размашистый, точный, идеально рассчитанный удар. Остриё клюва вошло сверху, под ключицу, пронзая медвежью шкуру и толстый жир, концом проникая в грудной отдел и разрывая сосудистый узел. В ту же секунду Горгон нажал на выпуск газа.

Раздался влажный хлопок и смрадный разрыв.

Вся шея и часть грудины, лопнули, как разорванная изнутри бочка с яблочным вареньем. Ударная волна выдавила из глазниц мутную вязкую массу, кости треснули, разлетаясь рваными обломками, а мышцы и внутренности, местами выверенные стремительно расширившимся газом, вспучились под шкурой уродливой гематомой. Словно кто-то удалял линолеум с помощью надувания его насосом с игольчатой насадкой. Колоссальная травматизация. Всё произошло в одно мгновение.

Выверенный перекат вывел старожила из зоны поражения, даже капля крови не коснулась его одежды. Он встал на одно колено, резко вдохнул, оценивая обстановку. Тело твари ещё не осознало своей смерти, конвульсивно подёргиваясь в агонии, но бой со свитой сытых медляков только начался.

Бородач махнул парням красноречивым жестом, призывая их сразиться с оставшейся стаей, пока он переведёт дух и понаблюдает.

Марк поднял кулак, затем сжал пальцы в знак сценария «восемь» – бой против толпы низкоразвитых заражённых без поддержки Горгона. Оскар кивнул, сжимая клюв.

Тактика была отработана заранее. Марк прикрывал левый фланг, Оскар – правый. Удары наносились поочерёдно, чтобы сохранять ритм и не сбивать дыхание. Главное – не дать окружить себя, постоянно двигаться, контролируя окружение и не загоняя себя в угол. Спины они держали рядом, передвигались полукругом, шаги точные, уверенные.

Первый медляк потянулся вперёд, и Оскар ударил, направляя молот в ногу твари. Заражённый осел, но не рухнул сразу – в следующий миг Марк, не давая ему пошатнуться, развернулся и с силой вонзил тупой конец клюва в висок. Череп треснул, и тело осело.

Следующий шаг, следующий удар. Они двигались вперёд, выбивая заражённых из строя, разворачивая их друг против друга. Оскар пробил шею следующего – тело задёргалось, а затем обмякло. Марк выбрал методичность – удары тупым концом ломали шейные позвонки, оставляя клюв чистым.

Медляки кончились.

Последние ползуны, добравшиеся до первых павших бегунов, уже рвали плоть, не обращая внимания на бой. Один из них поднял голову, но тут же получил в затылок тупым концом клюва Марка. Маленький нарост смялся, будто скорлупа. Оскар одним точным ударом пробил шею другому – тот даже не издал звука.

Затихло.

И тут их взгляды устремились вперёд.

В конце тоннеля громоздилась гора из перемолотых костей и останков. Здесь погибла целая группа рабочих – они обратились, а затем они примкнули к заражённым, но их всё равно сожрали свои же.

Горгон, осторожно переступая, заглянул в помещение, откуда появилась лотерейщица. Внутри – гниющая кровь, смрад, перемолотые кости. И кое-что ещё.

Клетка.

Массивная, промышленная, с разорванными стальными прутьями.

Горгон склонил голову, выстраивая картину.

– Браконьеры, – тихо пробормотал он. – А мы всё думали, кому принадлежал этот склад. Здесь держали зверя. Скорее всего, транспортировали или ждали переправки.

Он развернулся к потным и переводящим дыхание мужчинам.

– Зверь прилетел впервые. Он был начинающим лотерейщиком, но гораздо опасней любого лотерейщика человеческого происхождения. Хороший повод запомнить навсегда: не только люди могут превращаться в монстров и в оценку опасности твари должно всегда входить происхождение.