Текст книги "Листопад"

Автор книги: Тихомир Ачимович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

– А ты сам веришь, что вернешься?

– Если бы не верил, остался бы здесь, невзирая ни на что. Мы должны уйти отсюда. Необходимо сохранить отряд. Здесь с каждым днем становится все труднее, а будет еще хуже. Многие этого не могут понять и поэтому начинают сомневаться в правильности действий командования.

– Я не признаю тех, кто колеблется, и не желаю иметь с ними ничего общего. Мы должны освободиться от балласта, сейчас для этого самое время. Видел, наверное, не раз, как фасоль варят. Когда она закипает в котле, наверх выбивается густая пена, которую хозяйка аккуратно собирает поварешкой и выбрасывает. Так и мы должны поступать, чтобы очистить наши ряды. Пусть нас останется меньше, зато мы будем сильнее. Увидишь, что после расстрела Чарапича все колеблющиеся уйдут сами. Даже если их окажется десять человек, мы от этого только выиграем.

Влада долго еще говорил в том же духе, и Лабуд его не прерывал. Он понимал, что Влада нуждался в том, чтобы излить душу, оправдать свой поступок, очистить совесть. В конце концов, Зечевич неплохо тянул лямку войны и не собирался бросать ее на полдороге. Сегодняшним поступком он окончательно определил свое место в этой войне. Кроме того, он перешагнул и через ту межу, которая раньше казалась ему неодолимой, – он покинул жену. Точнее говоря, она порвала с ним. Влада узнал об этом, когда утром пришел в родное село. Он до сих пор еще не преодолел полностью того уныния, в которое его повергло это известие.

– Послушай, Милан, – обратился Влада к Лабуду в надежде, что тот поймет его состояние, – придумай мне какое-нибудь задание, чтобы я ни минуты не оставался больше в этом селе. Пошли туда, откуда мало кто назад возвращается.

Лабуд удивленно посмотрел на него.

– Ничего не понимаю. Все эти дни, что мы блуждаем по Поморавлю, мне казалось, что ты жаждал побывать дома!

– Так оно и было на самом деле. А сейчас хочу уйти отсюда как можно дальше и никогда не возвращаться. Разве ты не слышал, как поступила Елена?

– Нет.

На лице Влады мелькнуло подобие усмешки.

– Она ушла с четниками. Чамчич ее увел.

– Не может быть, это невозможно! – воскликнул Лабуд, пораженный новостью.

– Почему? В такое время всякое случается. Разве мало случаев, когда сын борется в партизанах, а отец у четников? И видят они друг друга только через прорезь прицела. Ну а жена против мужа и подавно может воевать.

Влада не ощущал к жене особой ненависти. Он привык в жизни со многим мириться. Ему казалось, что он легко перенес бы и этот удар, нанесенный в спину, если бы мог понять, что побудило Елену изменить ему с человеком, который смертельно ненавидел его и лишь выискивал удобный момент, чтобы вцепиться мертвой хваткой в его горло. Сейчас, глядя на свою жизнь с Еленой как бы со стороны, Влада подумал о том, что она похожа на встречу двух человек на железнодорожной станции, следующих разными поездами. Подошли поезда, и они поехали в разные стороны. И никто из них еще не знает, какому поезду суждено наскочить на мину и взлететь на воздух.

Лабуд предложил Владе пойти с ним на задание. Зечевич согласился без малейшего раздумья.

– На меня можешь положиться, как на самого себя, – заверил он Лабуда, когда тот изложил ему свой план. – Даже если не найдется других добровольцев, пойдем вдвоем.

Лабуд был рад видеть Зечевича вновь полным сил и уверенности в себе.

– Задание очень опасное. Наверняка можно сказать, что без потерь не обойдемся, – сказал он. – Поэтому будем брать одних добровольцев.

– Для меня лично опасность задания не имеет значения. Сейчас мне безразлично – жизнь ли, смерть ли, – заявил Влада.

– Ну, ты не прав. Я, например, не собираюсь расставаться с жизнью, я ее люблю.

– А кто ее не любит? Дураки и те боятся смерти, не желают умирать. Я говорю о другом: если придется умереть, так надо умереть достойно.

Лабуд расстался с Владой в твердой уверенности, что легко найдет добровольцев, готовых пойти с ним на виадук, тем более что требовалось их немного – человек пять, не более. Это должны были быть люди смелые, бесстрашные. Мысленно перебирая фамилии бойцов, Лабуд с удовлетворением отмечал, что большинство из них таковыми и являются. Однако на фамилии Лолич он запнулся.

Когда наступили трудные времена, Лолич как-то сразу сник. Лабуд пытался ему помочь, но безрезультатно. С лица Пейи не сходила тень страха. Слепой инстинкт самосохранения оказался у него сильнее доводов Лабуда об ответственности, лежавшей на плечах партизан, о необходимости быть готовыми пожертвовать собой ради победы революции.

– Знаешь, Милан, что я тебе скажу, – неожиданно прервал Лолич Лабуда. – Мне кажется, ты сам не веришь в то, что говоришь. – Он помолчал немного, как бы давая Милану время осмыслить услышанное им, и продолжал: – Весь твой план взрыва виадука напоминает приключенческий эпизод из плохого кинофильма. Я убежден, что тебя никто не поддержит, не говоря уже о том, чтобы пойти с тобой на это задание.

Лабуд с яростью посмотрел на него и даже приподнялся с места, словно собирался его ударить, но затем овладел собой.

– Если ты трус, не думай, что все остальные такие же… – несколько повысив голос, ответил Лабуд.

Пейя скупо улыбнулся.

– Я не хотел никого обижать. Можешь кричать на меня, сколько тебе заблагорассудится, я не рассержусь, – произнес он, с трудом выговаривая слова. – Сейчас не то время, чтобы тратить силы на обиды. Но бьюсь об заклад, что выполнить твой замысел нельзя. Это план самоубийства.

– Ты ошибаешься, Пейо. Я не собираюсь умирать. Я хочу жить и бороться.

– Так и живи, черт бы тебя побрал! Не суйся в дела, которые тебя не заставляют делать.

– На виадук я иду добровольно, меня никто не принуждал. И со мной пойдут одни добровольцы.

– Где те ты их найдешь?

– В нашей роте!

– Думаешь, кто-нибудь пойдет с тобой? Или ты забыл о том, что случилось с Чарапичем?

– Все я помню отлично. Поэтому и уверен, что, если надо, моя рота пойдет со мной туда, куда я скажу.

– Может быть, ты думаешь, что и я брошусь за тобой очертя голову?

– Пошел бы и ты, я в этом не сомневаюсь. Только я тебя на сей раз не возьму! Оставайся, живи, черт с тобой. И пусть тебя всю жизнь грызет твоя собственная совесть.

Лабуд резко повернулся и направился в штаб отряда, где должно было состояться партийное собрание. Он был возмущен тем, что приходилось таким людишкам, как Лолич, доказывать очевидные истины.

Самочувствие у Лабуда было неважное. Прошлую ночь он спал плохо. Стоило ему немного забыться, как перед глазами возникало или пепелище родного дома, или предсмертная презрительная усмешка Павле Чарапича, его лицо, пересеченное кровавой полосой. Так он промучился до зари и, когда луна, смотревшая в окно, побледнела, окончательно отказался от попытки заснуть.

Лабуд с детства привык наблюдать зарождение нового дня. Он не помнил случая, когда бы восход солнца заставал его в постели. С непередаваемым наслаждением он ждал появления из-за Космая золотистого веера солнечных лучей и радостно подставлял им свое лицо. Ему нравилось наблюдать за свежим утренним ветерком, пригибавшим посевы и быстро терявшим свою силу в лесной чаще. Его волновало журчание небольших ручейков, протекавших через село. От вида этой первозданной красоты все его существо наполнялось радостным ощущением счастья.

На ветке акации в лучах утреннего солнца прихорашивался скворец, а рядом, на заборе, не обращая на него внимания, грелась кошка. День обещал быть ясным и безветренным, что в начале зимы большая редкость. На полянах еще лежал снег, но с крыш уже начинало капать. Небо было безоблачным, воздух – звонким и чистым. На ясном фоне Космай казался словно нарисованным.

На школьном дворе в две шеренги выстроилась двенадцатая рота. В отряде уже прослышали о том, что Лабуд будет отбирать добровольцев для какого-то важного и опасного задания, поэтому во дворе было много бойцов из других рот, жаждавших посмотреть на храбрецов, готовых сознательно рисковать собственной жизнью.

– Товарищи! – обратился к бойцам своей, роты Лабуд, взобравшись на школьное крыльцо. – Товарищи! – повторил он, сдерживая волнение. – Окружной комитет партии приказал нашему отряду уничтожить виадук на Лапаревской горе. Большинство из вас хорошо знает это сооружение. У многих на строительстве этого моста пострадали родные и близкие. Можно сказать, что виадук построен потом и кровью наших людей, и, конечно, очень жаль уничтожать это творение рук человеческих. Но сегодня виадук несет нам смерть. Через него немцы гонят эшелоны с танками, боеприпасами, снаряжением на восточный фронт, чтобы уничтожать наших русских братьев. По этой железной дороге фашисты перебрасывают войска для борьбы с партизанами, для уничтожения наших сел и деревень. От вашего имени я обещал на партийном собрании, что мы взорвем виадук и выведем из строя железную дорогу. Уверен, что среди вас найдутся люди, готовые добровольно пойти со мной на это задание. Мы – внуки и правнуки героев сербского народа – Косантича Ивана, воеводы Дучи, Янки Катича, Ильи Бирчанина и Карагеоргия Петровича. Они не знали страха, смело шли на врага и громили его. Так будем же и мы достойными наследниками наших великих предков!

Лабуд на мгновение остановился, чтобы перевести дыхание. Он видел обращенные к нему напряженные лица бойцов.

– Товарищи! – продолжал Лабуд. – Я иду первым на это задание и заявляю вам, что без колебаний пожертвую жизнью, чтобы поднять виадук на воздух. Но мне нужны пять помощников, пять добровольцев. Тех, кто готов пойти со мной, кто не страшится умереть за нашу революцию, за ее победу, прошу выйти из строя, сделать на три шага вперед.

Лабуд замолчал и весь подался вперед, словно намеревался взлететь. Мгновения казались ему вечностью. Не может быть, чтобы никто не откликнулся на его призыв! Он переводил взгляд с одного фланга на другой и остановился на середине строя. Вдруг строй качнулся сначала в одну, затем в другую сторону, изогнулся дугой и вновь выпрямился, только сейчас он был на три шага ближе к своему командиру. И к смерти тоже.

Лишь несколько бойцов замешкались и сейчас спешили занять свои места. Лабуд вздохнул с облегчением. Рота оправдала его надежды, он не ошибся в своих бойцах.

– Спасибо вам, товарищи, всем спасибо за единодушие, за преданность нашему общему делу, спасибо за храбрость.

Лабуд спустился с крыльца. Шеренги сломались, и бойцы окружили своего командира.

– Мне требуются пять человек, – обратился он к ним. – Всей роте там нечего делать.

– Товарищ командир, послушай, что я скажу! – крикнул боец Синиша Маркович, пробираясь поближе к Лабуду. – Я родился и вырос на Лапаревской горе и знаю те места как свои пять пальцев. Грех тебе не взять меня. К тому же я сапер. И опыт у меня в таких делах есть. Помнишь, как я заминировал туннель в Рале? Никто не мог к нему подобраться, а я смог.

Лабуд посмотрел на Марковича и задумался на мгновение. Перед ним стоял совсем молоденький паренек, лет семнадцати, не больше, среднего роста, худощавый и светловолосый. Он действительно уже несколько раз участвовал в диверсиях на железной дороге, взрывая составы и мосты. Лабуд не сомневался, что на него можно положиться, и он согласно кивнул.

– Верю, что ты хочешь пойти на задание, – сказал он юноше. – Но хватит ли у тебя сил умереть без звука, если потребуется?

– Подумаешь! Я все могу. Если надо будет умереть, значит, умру, о чем там говорить!

Лабуд улыбнулся. С Марковичем вопрос был решен, тем более что без сапера в этой операции нечего делать. Но с подбором остальных было труднее. Одним Лабуд отказывал сразу, другим обещал, что подумает и ответит позднее.

– Не обижайтесь, товарищи, всех желающих все равно взять не смогу. Вот если первая группа не выполнит задания, тогда сформируем вторую. Кроме того, – шутил Лабуд, – война еще не кончилась, и каждому представится случай отличиться. А жизнь, между прочим, надо беречь. После войны тоже немало дел будет.

– Сколько война продлится, мне не известно, но я знаю, что ты обязан взять меня в свою группу! – крикнула из толпы бойцов Гордана Нешкович.

Партизаны относились к девушке с подчеркнутой уважительностью, и поэтому они расступились перед ней и пропустили к командиру.

– Конечно, санитарку обязательно надо взять, – раздался чей-то голос. – В такой операции всякое может случиться.

Милан был озадачен и смущен. Возможно, впервые он не знал, что ей ответить. Он всегда стремился к тому, чтобы Гордана была в поле его зрения и он мог помочь ей в трудную минуту. Но сейчас он считал, что ей лучше бы остаться в роте.

– Когда ты кликнул добровольцев, я шагнула первая. Ты же сам видел.

– Понимаешь, Гордана, здесь ты больше нужна, – избегая ее взгляда, ответил Лабуд.

– Я одинаково нужна и здесь и там! – Ее глаза блестели, а голос был твердым.

Гордана сделала еще шаг и подошла к Лабуду вплотную. Он ощущал ее взволнованное дыхание на своем лице.

Лабуду вдруг вспомнился тот памятный вечер, когда они притаились в лесу и ждали глубокой ночи, чтобы перейти железную дорогу. Гордана сидела около него, прислонившись головой к его плечу. Их губы непроизвольно сблизились, и они поцеловались. Этот первый поцелуй был плодом большой любви, которая уже захватила их обоих. Лабуд сознавал, сколько беспокойства приносит с собой любовь, но сопротивляться ей у него больше не было сил. Когда его спрашивали: «Разве сейчас время для любви?» – он со смехом отвечал: «Для любви всегда есть время».

– Иди собирайся, – решительно сказал он, обращаясь к Гордане.

Бойцы одобрительно зашумели, соглашаясь с решением командира. Но сам Лабуд через минуту уже жалел о содеянном, о том, что, удовлетворив просьбу Горданы, он подвергает ее жизнь огромной опасности. Насколько Лабуд не жалел себя, настолько бережно он относился к своим подчиненным. Особенно в предстоящей операции, которая была им задумана и успех которой в решающей степени зависел от него самого. Если люди погибнут, а задание не будет выполнено, его не спасет от осуждения товарищей даже собственная смерть. Он знал, куда и зачем он поведет людей, знал, что́ их там ожидает. Назад пути не было. Оставался только один путь – вперед.

О плане операции, кроме комиссара и еще нескольких людей, никто не знал. Потом все, конечно, о нем узнают, но пока было лучше держать все в тайне.

Лабуд направился в штаб отряда, чтобы узнать пароль для получения динамита и мин. Задумавшись, он не заметил, что его догоняет Лолич.

– Однако, Лабуд, ты держишь свое слово, – услышал он сердитый голос Лолича. – Значит, не хочешь брать меня в свою группу, не доверяешь?

– Дело не в том, что я тебе не доверяю, а в том, что ты сам фактически отказался, когда мы с тобой об этом говорили.

– Но я мог передумать.

– Возможно. Но где гарантия, что ты снова не передумаешь, когда обстановка потребует пожертвовать собственной жизнью? – ответил ему Лабуд. Их глаза встретились, и Лабуд понял, что он был несправедлив и незаслуженно обидел Лолича. – Извини, я погорячился, – сказал Лабуд. – Не можем же мы все пойти на это задание. Ты останешься за командира роты до моего возвращения. А сейчас мне надо спешить. Нам понадобится немецкая и, на всякий случай, полицейская форма. Поэтому возвращайся в роту и приготовь нам все это. Кроме того, направь несколько человек в обоз, пусть приведут нам лошадей. Сразу после обеда мы отправимся.

День, с утра солнечный и ясный, к обеду стал хмуриться. Солнце скрылось за громадными облаками, которые вырастали словно из земли. Переодетая в немецкую форму и вооруженная самым лучшим оружием, какое удалось найти, группа Лабуда после обеда покинула расположение роты. Настроение у всех было приподнятое. Они двинулись проселочной дорогой, обходя деревни, чтобы не наткнуться на четников. Лабуд шел впереди и выполнял роль разведчика. Ехали без остановок. Тишина, стоявшая вокруг, не внушала Лабуду доверия. Озадачило его и напутствие комиссара, который на прощание сказал: «Милан, будь осторожен. Мины и динамит привезут немцы. Смотри не наделай глупостей».

К вечеру группа вышла к дому лесника в Дучинском Гае. Дом был полуразрушен и разграблен. Вместо окон и дверей зияли черные дыры, крыша была разобрана. Лабуд приказал коней укрыть в лесу в стороне от дороги, а бойцам расположиться в засаде за холмиком недалеко от дома.

Примерно через час, когда уже стемнело, на дороге послышался шум автомобильного мотора. Партизаны насторожились, готовые к любой неожиданности. Автомобиль медленно приближался, с трудом пробираясь по грязной дороге. Вот он остановился и трижды мигнул фарами. Лабуд вышел из-за укрытия и ответил тремя вспышками карманного фонарика. После этого от автомобиля отделилась женская фигура и направилась в сторону партизан. Когда она подошла на расстояние нескольких шагов, Лабуд направил ей в лицо свет своего фонарика и остолбенел: перед ним стояла его родная сестра, одетая в пальто из немецкого материала защитного цвета и обутая в резиновые сапоги. Не в силах произнести ни слова, Лабуд резко взял девушку за руки и привлек к себе.

– Что это такое, я не на свидание пришла! – возмутилась девушка, пытаясь вырваться из объятий.

– Златия, это же я, – произнес наконец Лабуд, еще сильнее обнимая сестру.

Девушка резким движением освободилась от объятий и заслонила лицо от света ладонью. Она все еще не узнавала брата. С той поры, как они расстались, у Лабуда изменился не только голос, но и весь облик. Он так похудел и осунулся, что даже стал казаться ниже ростом.

– Это же я, Милан, неужели не узнаешь?

Златия смотрела на брата широко раскрытыми от удивления глазами.

– Братец, откуда ты здесь? Мы думали, ты ушел в Боснию.

– Скоро уйдем, но пока здесь еще имеются кое-какие дела.

– Это на тебя похоже. Ты не можешь без дела. Всегда чем-нибудь занят.

– Я ни при чем, такова жизнь. Как видно, ты тоже не сидишь сложа руки.

Златия улыбнулась. Она все еще переживала неожиданную встречу, которая казалась ей фантастичной и невероятной.

– А где мама, ты знаешь? – спросил он. – Я был дома, на селе. Тебе туда лучше не показываться.

– Мне сейчас не до этого, – ответила она. – А за маму не беспокойся. Она занята своим делом, мы своим. Ты себя береги.

– Действительно, каждому свое. – Он вспомнил вчерашний разговор с придурковатым Перой Банковичем и спросил: – Злата, верно ли мне сказали, что ты служишь у немцев?

– Да, Милан, тебе сказали правду, – ответила она с улыбкой. – Разве не видишь, что я прибыла повидаться с тобой на их машине. Ничего не поделаешь, – вздохнула Златия, – выполняю задание Окружного комитета партии. А как бы я хотела быть вместе с вами!

Лабуд еще раз обнял и поцеловал сестру. Теперь он видел, что она уже совсем не такая, какой запомнилась ему в последний раз. Тогда, в шестнадцать лет, она была полной и крепкой, и, когда они в шутку боролись, ему приходилось трудновато, так как она отчаянно сопротивлялась. Сейчас от прежней Златы осталась одна тень.

– Как я счастлив, что ты с нами, – сердечно сказал он сестре.

– Иначе и быть не могло. Сам знаешь, что я всегда думала так же, как и ты. За меня не беспокойся, я сделаю все, чтобы выполнить задание партии.

– Не боишься? Страшно, наверно, жить среди этих зверей?

– Что из того? Сейчас везде страшно. И у вас в отряде тоже.

Она провела кончиками пальцев по его щекам, как бы проверяя, насколько сильно он похудел, и вызвала у него целый ворох воспоминаний об их довоенной жизни.

– Когда увидишь маму, передай, чтобы обо мне не беспокоилась, – сказал Лабуд, прощаясь. – Со мной ничего не случится. Я уверен, что все выдержу и одолею.

У их ног лежали противотанковые мины и ящик с динамитом. Над головами мирно дремали ветви дуба. Они тоже замолчали на минуту. Лабуд чувствовал, что это была их последняя встреча.

– Уже поздно, надо возвращаться, – сказала Златия, поправляя волосы, выбившиеся из-под головного платка. – Бог даст увидимся.

Она шагнула в темноту, обернулась и помахала ему рукой.

Лабуд стоял неподвижно, задумчиво глядя вслед автомобилю, пока его сигнальные огни не скрылись за поворотом.

Времени для раздумий не было, следовало спешить. Вдали раздался гудок паровоза. Лабуд не чувствовал ни усталости, ни страха, только одно внутреннее напряжение. Он снова ехал впереди группы, спешил, и следовавшие за ним бойцы старались не отстать от него. Цель приближалась, но достичь ее было не так просто, как это могло показаться на первый взгляд.