Текст книги "Снимаем порно"

Автор книги: Терри Сазерн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

21

Когда Си-Ди вернулся к «мерку» со своего невероятного любовного свидания, он развалился на заднем сидении, подобно измочаленному бегуну на длинные дистанции, – когда остается неясно, проиграл он или выиграл.

– Куда, шеф? – спросил невозмутимый Липс Мэллоун.

– Просто покатайся немного вокруг, – ответил Си-Ди, его глаза были спрятаны за темными очками. – Есть несколько проблем, связанных с картиной, которые необходимо продумать.

Примерно через час он назвал отель в качестве следующей остановки, с целью «освежиться перед обедом», как он это объяснил.

Выходя из машины, он повернулся к Липсу, который придерживал дверь, и засунул два скрученных пятисотдолларовых билета в нагрудный карман его жакета.

– Тем временем, – добавил он с интонациями немногословного доверия, – ты знаешь, где меня найти в случае, если подвернется что-нибудь важное.

– Есть, шеф, – сказал Липс невозмутимо, подняв два пальца к воображаемой кепке. Он видел в кино, что так делают британские шоферы.

* * *

В это время все в той же охоте на пом-пом дела обстояли не лучшим образом. Некоторое время все шло в точности так, как Борис и планировал. Под возбуждающим воздействием экзотического опиумного препарата «грустинки» Анжи не обращала внимания на тактику языка Ферала, который сперва достиг клитора и через приличный отрезок времени – полного проникновения во влагалище. Какие бы чувства это ни вызвало в девушке, она, очевидно, отнесла их к общей эйфории, порожденной препаратом, потому что продолжала играть свою роль, как будто не случилось ничего непредвиденного. С закрытыми глазами она извивалась и стонала, как и прежде, продолжая ласкать, целовать и сосать искусственный член, демонстрируя все возрастающую страсть.

Когда Борис увидел, что язык Ферала достиг полного проникновения, он прошептал Ники:

– О'кей, убери эту штуку из кадра, – и художественный директор очень осторожно снял липкую ленту, удерживающую пояс целомудрия над и под половыми органами Анжи, а затем нежно снял кусочек материи, тем самым давая языку Ферала немедленный и глубокий доступ к мифическому «пом».

– Теперь остановись на этом, Лас, – прошептал Борис оператору, который снимал ручной камерой «Эррифлекс», – далее попытайся получить в том же кадре ее лицо.

– Посмотри, есть ли у него отвердение, – сказал он через минуту Ники, не желая покидать камеру.

– О, я был бы рад способствовать этому, – вывел трель Ники, скользя, как в балете, к кровати, и, удостоверившись в этом, выгнул дугой брови, будто бы в преувеличенном удивлении.

– О, святая Мария, есть как никогда.

– О'кей, Лас, – сказал Борис, – давай попробуем с этой стороны.

Они быстро переместились туда, где Анжи с закрытыми глазами сосала резиновый орган. По знаку Бориса Ники ловко освободил ограничивающую ткань Ферала, позволяя его напряженному члену выскочить оттуда подобно попрыгунчику.

– Юмми, юмми, юмми, – заворковал Ники.

– О'кей, Лас, прошептал Борис, – будь готов, потому что это может недолго продлиться.

Затем он наклонился и прошептал Анжи:

– Не открывай глаз, Анжи, – мы по-прежнему снимаем… это прекрасно… я только хочу попробовать другой… так может быть лучше… – говоря это, он держал искусственный орган одной рукой, а орган Ферала – другой, высвобождая один и подсовывая ей другой, но не успел он завершить подмену, как Анжи, с закрытыми глазами, промычала:

– Хммм… – в некоей сонной удовлетворенности.

– Вот так лучше? – мягко спросил Борис, отступая из кадра и усиленно жестикулируя Ласу, чтобы тот подошел поближе.

– Ммм-хмм, – пробормотала она, – теплее, – и устроилась поуютней, как кошка, усаживающаяся перед блюдцем со сливками.

Тони, прибывший на съемочную площадку как раз вовремя, чтобы застать «великое переключение членов», как он позже это окрестил, наблюдал за сценой в смущенном очаровании. – Ну вот, вы не сможете убедить меня, будто она не знает, что имеет дело с реальным членом!

– Сомневаюсь, – сказал Борис, – но клянусь, что это будет выглядеть чертовски здорово на большом экране. Вглядитесь в это лицо – оно прямо как у ангела, черт возьми! Мы должны окружить ее ореолом! – И он начал дико озираться вокруг в поисках кого-нибудь из осветительной команды.

Видимо, наркотик замутил ее сознание, и она не подозревала, что происходит на самом деле. Она играла в происходящее и не заметила перехода от игры к реальности. Наверное, это был своего рода сон, когда спящий осознает, что это на самом деле сон, и поэтому он неопасен и можно позволить себе даже способствовать тому, чтобы он длился.

Пока Ники и осветительная команда создавали эффект ореола, Ласло передвинулся, чтобы снимать с другого края (где был язык Ферала).

– Послушай, – спросил он у Бориса, продолжая снимать и едва двигая губами, – как насчет того дела с задним проходом, о котором ты упоминал?

– Фантастика, – сказал Борис. – Мы снимем анально-языковое и ореол в одной и той же композиции! Прекрасно. – Только он собрался сообщить об этом перемещении из пом-пом самому Фералу, как уловил предательский взгляд в его глазах, показывающий, что тот на грани оргазма.

– Нет, нет, Ферал, – умолял он, – не сейчас, пожалуйста! Никакого бум-бум! Пожалуйста, никакого бум-бум, пока! – В неистовстве толкая перед собой Ласло, он бросился к другому концу кровати (где находилась голова Анжи), словно мог предотвратить это у истока. Но ничто не могло удержать Ферала, это было слишком очевидно из стонущего воя экстатического облегчения, сорвавшегося с его губ, и из конвульсивной дрожи, охватившей его тело и конечности. Что касается Анжелы Стерлинг, то вначале при проявлениях спазма она, казалось, продолжала верить, что это часть все того же романтического сна, сексуального притворства, и что она может поучаствовать в этом, повторяя свое бормотание – «Хммм…» Как будто все в том же предвкушении удовольствия подобно котенку, собирающемуся поуютнее устроиться, чтобы вкусить теплых сливок. Но с первым же выбросом явилась грубая реальность, она вырвала член изо рта, рассматривая его широко раскрытыми недоверчивыми глазами, крошечный ручеек семени, поблескивая, выползал из угла ее губ, в то время как твердо схваченный крепкий орган начал давать волю своему главному залпу… но теперь уже прямо на модную, новую, сделанную в студии завивку Анжи. Она просто не могла этому поверить. Она застыла, словно завороженная, держа его, как будто это плюющаяся кобра, в то же время отворачиваясь прочь, так что основная масса выделений попала прямо на ее золотистые локоны с правой стороны лица, сделав то, что позже Элен Вробель описала как «самое чертовски ужасное глазурное месиво, какое вы можете себе вообразить!»

* * *

Тем не менее, немедленный эффект от массивной поллюции Ферала в золотистые локоны Анжелы был изрядно травмирующим, что, вероятно, усиливалось дьявольским местом. В любом случае она сорвалась со съемочной площадки совершенно обнаженная (даже без пояса целомудрия), и дрожа как сумасшедшая, Элен Вробель бежала вслед за ней, и голубой парчовый халат развевался подобно шлейфу.

Борис, в состоянии крайнего возбуждения, топая ногами, носился вокруг камеры.

– Что у тебя получилось, Лас? Что у тебя получилось?

Лас пожал плечами.

– Ну, мы это сняли… Не уверен, что именно, но сняли.

– Фу-у, – сказал Тони, – это был, конечно, могучий заряд, эти ребята, должно быть, сверхсексуальные или что-то в этом роде. Эй, ты слышал о том, что старик Хэррисон трахал труп?

Борис вздохнул, поглядев на свои часы, – 4–30 – им уже не удастся сегодня вернуть ее.

– О'кей, Фреди, – крикнул он, – сворачивайтесь.

– Никаких шуток, – продолжал Тони, когда они пошли по направлению к трейлеру, – прямо здесь в городе, пару часов тому назад. Морти Кановиц видел, как он это делал. Можешь вообразить себе такое? Трахать долбаный труп? Это, должно быть, действительно кошмар.

Но Борис думал о том, что он, возможно, только что совершил свой первый серьезный просчет. Вопрос в том, будет ли сцена на столько уж лучше, чем если бы она была смонтирована со вставками, и оправдан ли в таком случае риск навсегда оттолкнуть актера? Его внутренний глаз начал воссоздавать сцену образ за образом… да, решил он (или, по крайней мере, таково было рациональное объяснение), ее сосание ближе к концу… ее лицо, это ангельское выражение… оно могло быть получено единственным образом, которым они его получили, устроив все по-настоящему. И даже один этот образ, убеждал себя он, стоил того, чтобы рискнуть. Больше того, если бы Ферал не кончил так скоро, какие еще необычайные кадры они могли бы получить? Это была лишь неудача.

Когда они достигли трейлера, их догнал Ферал, уже одетый в свою набедренную повязку, и впервые не улыбающийся, он выглядел даже подавленным.

– Очень жаль, – сказал он. – Ферал не пытался бум-бум, просто случилось. Фералу очень жаль.

Борис сжал его плечо.

– Все в порядке, Ферал. Это случается со всеми нами.

– А миссис Стерлинг? Она сердита, да?

– Не беспокойся, она будет в порядке. Ты хорошо поработал с пом-пом, Ферал.

– Да? – Его улыбка опять появилась. – Хорошо. Пом-пом очень хороша на вкус, понравилась языку Ферала.

– Я рад, что она тебе понравилась, Ферал.

Последний с энтузиазмом кивнул.

– Вы скажете миссис Стерлинг, да? Ферал говорит, ее пом-пом очень хорошая! Ферал говорит, ее пом-пом самая лучшая!

– Да, я это скажу, Ферал. До завтра.

22

Борис и Тони пропускали по стаканчику в трейлере перед вечерней выпивкой и размышляли об иронии судьбы и искусства. В то самое время встреча значительной важности проходила в фешенебельном номере отеля «Империал» в нижней части Вадуца – «собрание орлов», образно говоря… Си-Ди, Лесс и Рысь Леттерман. Лесс, весь взъерошенный, по-прежнему одетый в свой серый купальный халат из психушки, взвинченный до предела отрезвлением от морфиевого забытья, пытался открыть им глаза на истинную подоплеку фильма, который находился в производстве.

– Папаша, клянусь Богом, это порнушный фильм.

Но Папаша не купился.

– У тебя только блядство на уме, парень, – строго сказал Си-Ди, – отправляйся в ванную и как следует вычистись.

После того, как Лесс, угрюмый и слегка пошатывающийся, покинул комнату, Си-Ди вздохнул и наполнил пару бокалов.

– Я не знаю, – покачал он головой с ханженским отчаянием, – молодые люди сегодня, кажется, просто неспособны соблюдать основные принципы. Ты знаешь, что я имею в виду, Рысь?

Рысь в этот момент был погружен в свои интуитивные догадки.

– Я знаю, о чем вы, мистер Хэррисон, – сказал он с подобострастным кивком, но уже не сомневаясь, что все сказанное Лессом о фильме правда. И это, конечно, были плохие новости, ибо размышлять о каких бы то ни было переменах в образе Анжи для Рыси означало обдумывание серии болезненных ампутаций частей его собственного тела.

– Это единственные кадры, которые вы видели, мистер Хэррисон – материал о Дженни Джинс?

– Прекрасные, – сказал Си-Ди, – великолепные кадры – напоминают мне Сэлзника [36]36
  Сэлзник, Дэвид(1902–1965) – известный американский продюсер, вице-президент МГМ и президент «Сэлзник Компани Инк». Наиболее известные фильмы – «Реббека» (реж. А. Хичкок, 1940) и «Прощай оружие» (1957).


[Закрыть].

– Ничего с Анжи?

– Э! Нет, нет, пока ничего с Анжи. Кое-что произошло, видишь ли, во время просмотра.

– Вы не думаете, что лучше бы выяснить, какого сорта кино делает здесь Анжи, мистер Хэррисон?

Пожилой человек подмигнул и озорно улыбнулся:

– Рысь, мой мальчик, это именно то, почему я здесь.

* * *

В тот момент, когда Анжела вышла из себя, Фред I вызвал врача кампании, доктора Вернера, который поспешил в комнату для переодевания, прибыв лишь несколькими секундами после Анжи, которая с помощью Элен Вробель, спотыкаясь, добралась туда, все еще в истерике, и рухнула на кровать.

Поскольку никто кроме Тони не знал, что она принимала, то доктор Вернер не мог дать ей противоядия и сделал укол сильного седативного действия, после чего она сразу заснула. Врач с минуту слушал стетоскопом ее сердце, затем распахнул халат и слегка ощупал ее с ног до плеч.

– Надо удостовериться, что у нее не сломаны кости, – объяснил он. – В такого рода делах лучше перестраховаться, чем потом нарваться, хе-хе.

– Она не падала, – холодно заметила Элен Вробель.

– О да, конечно, – сказал доктор Вернер, запахивая халат и осторожно его подворачивая.

– Что это у нее в волосах? Где она их намочила?

– Я сама с этим управлюсь, доктор.

Он дотронулся до волос и потер жидкость между большим и указательным пальцами, отметив структуру, понюхал и попробовал на вкус.

– Хм-м, любопытно, – пробормотал он, вставая и мечтательно глядя на нее сверху вниз.

– Хорошо, – сказал он через минуту, выходя из задумчивости. – Вы останетесь с ней, пока она не проснется. К тому времени с ней все будет в порядке… если же нет, позовите меня. – Говоря это, он с отсутствующим видом подобрал коробочку с туалетного столика. – Ах, вероятно, это она и принимала. – Он поднял крышку и обнаружил двенадцать маленьких отделений, которые все были пусты. – Ладно, – сказал он, пожав плечами и бросая коробку в корзину для мусора, – что бы то ни было, похоже, что она с этим уже завязала.

23

Эпизод, который Тони написал для Дейва и Дебби Робертс, был простым и романтичным, даже сентиментальным. Это история любви двух красивых нежных детей – брата и сестры, которые, будучи единственными детьми в герцогском поместье, постоянно находились рядом и, в своем одиночестве, становились все более близкими друг другу, пока в шестнадцатилетнем возрасте их взаимоотношения не достигли окончательного завершения. Эпизод открывался серией кадров, изображающих их идиллическую жизнь и счастье: катание на лыжах, на лодке, плавание, прогулки, теннис, все окрашено в радостные тона товарищеских отношений. Была также и сцена, в которой они смотрели фотографии в семейном альбоме, снимки отражали все возрастающую близость между ними с младенчества и до настоящего времени. Критическая любовная сцена должна была произойти в традиционно романтической обстановке: застигнутые в лесу проливным дождем, они укрылись в заброшенной хижине. Промокшие и замерзающие, они разожгли огонь; сняли с себя вещи для просушки и завернулись в два одеяла, которые там нашли. Ливень продолжается, и они вынуждены провести ночь в хижине. Становится все холодней, и они вместе сворачиваются калачиком. В их объятия, которые начинаются с простого детского желания тепла, смеха и глубокой привязанности, постепенно вторгается сексуальность. И они занимаются любовью, самым чистым и невинным образом, на одеялах в хижине, освещаемой пламенем огня. В последующих любовных сценах их страсть становится более сильной, нарастает, также как и их любовь, взаимопонимание и глубина привязанности друг к другу. Они никогда не признают и даже не ощутят малейшей своей вины или нарушения табу, но они будут осмотрительны, поскольку знают об отношении общества к подобным вещам. Они пытаются найти привязанность на стороне, они идут на этот шаг, пытаясь хоть отчасти ослабить неодолимую взаимную привязанность. Но ничего не помогает, и они падают в объятия друг друга и занимаются любовью еще более страстно, чем прежде. Таким образом, все кончается неопределенностью, что же сулит им будущее. Последние кадры в этом эпизоде – они занимаются любовью и счастливы вместе.

– Фу-у, – тихо протянул Дейв, когда Борис рассказал ему сценарий, – это вполне свободно от предрассудков, дружище… это клево и по кайфу.

– Имели ли вы когда-нибудь какой-то, м-м, опыт или чувства, подобные этим?

– Ты имеешь в виду, с Деб? Нет, в действительности нет, ну, может быть, какие-то детские шалости, что-то вроде подглядывания в окно ванной. Я, возможно, всегда был слишком глухим ко всему этому. В любом случае, мы обычно были далеко друг от друга, в различных школах, просто случая не было.

– А как бы ты посмотрел на то, чтобы сделать это сейчас?

– Ты имеешь в виду, на самом деле вдвинуть ей? Деб?

– Ага.

– Да, ну, это нечто из ряда вон выходящее, дружище. Во-первых, я не представляю, как все это пройдет с моей старушкой…

– Я не знал, что ты женат.

– Да, мы решили, что сейчас не самое лучшее время, чтобы афишировать это, но дело в том, что она еще раньше тревожилась насчет Дебби. Поэтому идея, чтобы я на самом деле трахнулся с ней, может подлить масла в огонь… ты понимаешь?

– Ну, мы могли бы повесить ей лапшу, что использовали вставки – и на самом деле часть, где вы трахаетесь, была исполнена кем-нибудь еще.

– Хм-м, – он, казалось, колебался, но на самом деле его это не слишком волновало, – да, это может сработать… как бы то ни было, последнее время она для меня как заноза в заднице. – Он пожал плечами… – Ну, дружище, если это утрясено с Деб, то я готов.

– Но тебе это не очень-то пришлось по вкусу…

– Похоже, что так, дружище, секс для меня теперь уже не такая острая потребность, я больше увлечен ее возвышенной стороной, вникаешь? Как будто совершаешь такие глубокие погружения в себя и, ну, интимные связи становятся своего рода неуместными?

– Но ты можешь на некоторое время приостановить эти погружения в себя, не так ли?

Дейв рассмеялся.

– Ты имеешь в виду, как раз на столько, чтобы трахнуть собственную сестру?

– И чтобы сделать это как следует.

– Конечно, дружище, – если она сможет мне его поднять, то я его засуну.

– Этого вполне достаточно! – сказал Б.

– Ты знаешь, я здесь не для того, чтобы ловить кайф, дружище, я здесь для того, чтобы заполнить пробелы…

– Прекрасно, – сказал Б.

* * *

Поскольку доктор Вернер посоветовал дать Анжи день отдыха, то было решено начать эпизод Дебби и Дейва на следующее утро.

Бойкая Дебби Робертс была неувядающей, похожей на бутончик милашкой, любимицей всей Америки среди юных актрис, которая фактически попала в Голливуд путем завоевания короны «Мисс Юной Америки», и сейчас она была звездой в телевизионных сериях «Соседская девушка». Это шоу, показываемое в лучшее телевизионное время – классика в традициях «Черт-Ей-Богу-Вот-Здорово-Молодчина» – получило очень благоприятный рейтинг среди зрителей старшего возраста, поскольку из-за своего плоского юмора и неправдоподобного содержания было проклятием для любого, не достигшего сорокалетнего возраста. Подобно Анжеле Стерлинг, Дебби стремилась изменить свой имидж, тем не менее, ирония заключалась в том, что несмотря на ее обширную дурную славу распутницы и «необычайной вертихвостки», она приобрела за время двухлетнего пребывания в образе «Барби» («Соседская девушка») поражающее число тех характерно пустых остроумных манер и выражений, что ее замечания во время первого совещания по сценарию с Борисом, Тони и Дейвом выглядели забавно и неуместно.

– Черт, – воскликнула она с широко раскрытыми от удивления глазами, хотя и не без интереса, – вы хотите сказать, что он на самом деле собирается (она сглотнула) меня протянуть? Дейви?

– Большое дело, а, сестренка? – Дейв лениво потянулся. – Хотя нам придется утрясти это дело с Трикс – это может вывести ее из себя.

– Трикс? Большое горе, а как насчет матери?!

– Вот что мы сделаем, – объяснил Борис, – мы скажем, что это были вставки, то есть в реальных кадрах занятия любовью использовались дублеры.

Она переводила взгляд с одного на другого, озадаченная, пытаясь сообразить:

– А разве нельзя так это и сделать?

Борис покачал головой.

– Не будет подлинности, исчезает … эстетическое настроение. Выглядит как фальшивка.

– А также, – добавил Тони, – с дублерами не сделать панораму, приходится каждый раз прерывать съемку.

– Улавливаешь? – спросил ее брат.

По-прежнему с широко раскрытыми глазами она кивнула каждому из них, показывая, что «уловила».

– Ясненько. В любом случае с мамой случится припадок, когда она обо всем узнает.

– Но не в том случае, если ты получишь за это «Оскара», Дебби, – предположил Тони.

Она хлопнула в ладоши, затем схватила руку Дейва, сияя от восторга.

– О, разве это не будет просто потрясающе?

* * *

Итак, к середине утра они снимали, как Дебби раздевается на переднем плане, пока ее брат, стоя на коленях спиной к камере (и к Дебби), разводит огонь.

– Черт, даже мое нижнее белье промокло, – говорилось в сценарии, когда она дошла до своих белых трусиков и лифчика.

– Ну, и сними их, – сказал он, – ты ведь не хочешь схватить пневмонию? – И протягивая руку назад через плечо, он поддразнивающе добавил, – не беспокойся, я не буду смотреть.

– Глупый, – сказала она смеясь и вручила ему маленькие предметы одежды, которые он с секунду подержал перед собой. Сначала лифчик, натянув его в горизонтальном положении между большим и указательным пальцами каждой руки и издавая пародию на восхищенный свист; затем дошла очередь до трусиков, которые он подержал так же.

– Эй, можно видеть огонь прямо через них! Ха, клянусь, что они, конечно же, сохраняют твое тепло, как положено!

– Ты дурачок, – сказала она и опять засмеялась, пока он пристраивал их рядом с остальными ее вещами на каминной решетке. Она завернулась в одно из одеял и села рядом с ним, распустив волосы и наклонив голову, чтобы просушить их около огня.

– Теперь твоя очередь, – сказал он, поднимаясь и вставая у нее за спиной, он снимал свои вещи, передавая их ей по очереди, а она принимала их, держа руку над плечом так же, как делал он, затем перекинула их через другой конец каминной решетки.

– Здорово, – прошептал Тони Борису после того, как Дебби освободилась от своих трусиков, – у нее, пожалуй, одна из самых восхитительных задниц во всей нашей индустрии.

Борис кивнул, соглашаясь.

– И прекрасные маленькие груди тоже.

– Великолепные маленькие груди, – согласился Тони. – Ты знаешь кого-нибудь, кто с нею трахался?

Борис, прищурившись и глядя через видоискатель, равнодушно пробормотал:

– О… одного или двоих, может быть, троих.

– Да, и что они сказали?

– Грандиозно, – ответил Борис.

– Могу представить, – сказал Тони, не отводя взгляда. – Они говорили, что это было необычно?

– Необычно? – Борис пожал плечами. – Нет, – сказал он, поглощенный видоискателем, который по-прежнему держал у глаза, – как раз твоя норма… прекрасная, мокренькая, упругая, горячая, восхищающая, возбуждающая юная американская дырочка. Ха, как это захватывает тебя, Тони?

– Здорово, – сказал Тони, сраженный этим образом, – не могу против такого устоять.

* * *

Пока Борис и Тони развлекались такого рода невинным подшучиванием, зловещие события затевались в другой части города, шикарном номере отеля «Империал», где изобретательный Рысь Леттерман председательствовал на исключительном, состоящем из двух слушателей кинематографическом званом вечере, проектируя цветные слайды на экран в затемненной комнате… слайды, которые он представлял, были отдельными кадрами фильма, снятого на 35-миллиметровой пленке, вырезанными из рабочих съемок эпизода Анжелы в «Ликах любви».

Аудитория состояла из Си-Ди и Лесса Хэррисона, и слайды были на самом деле в точности такими, как говорил о них Рысь: они запечатлели Анжелу в недвусмысленной ситуации – вернее, «позиции» звезды, репутация которой подвергается опасности.

Старый Си-Ди почти откровенно всхлипывал, в то время как Лесс пытался разделить его горе, слезы струились по его искаженному лицу. Одной рукой он обнимал Папашу, временами сжимая его плечо, хныкая и вздрагивая, в горестном любопытном (возможно объяснимом его недавним состоянием ломки) порыве, словно с каждым прикосновением к отцу он освобождался от страха. В конце пожилой человек отстранился от него, как будто желая переживать горе в одиночку, – или, вероятно, из-за раздражения, переполнявшего его.

Когда зажегся свет, именно Лесс, очевидно предвосхищая эмоциональный финал отца и желая продлить их совместный опыт, довел свое собственное горе до крещендо, взорвавшись новым потоком слез и на ощупь пытаясь найти плечо отца, словно, в конце концов, они будут рыдать вместе и станут ближе друг другу… или, по крайней мере, останутся в рамках одной корпоративной структуры.

Но Си-Ди испытал только нечто вроде смущения – смущения, которое затем вызвало к жизни определенную внутреннюю силу, или чувство собственного достоинства – стиль настоящего мужчины – у пожилого человека.

– Держи себя в руках, мальчик! – убеждал он, одной рукой тряся сына, а другой вытирая слезы со своей собственной щеки. – Ты на самом деле думаешь, что это… маленькое ничтожество… собирается изменить хоть на йоту баланс доходов и расходов «Метрополитен пикчерз»?! Ну, скажем, через год?! Самое большее через два? Со всеми… – он немного помялся, явно импровизируя, – … со всем новым делом, которое грядет; новые идеи, новый материал, новые лица … Эра суперзвезд окончена, сын… экономика производства фильмов сегодня просто несовместима с бюджетными распределениями в пользу непомерных выплат актерам. – Он положил руку на плечо сына в стиле Цезаря. – Это ответственность… ответственность, которую мы несем перед держателями акций. – И затем, как нежный отец, он вручил ему свой носовой платок, – вот, сын, – сказал он мягко.

– Спасибо, папа, – сказал Лесс не менее мягко, оживленно прикладывая платок к глазам, затем он развернул его и высморкался – это действие вызвало у Си-Ди раздраженную гримасу.

– Черт возьми, парень, это ирландское полотно, которому сотня лет! – Он выхватил платок у Лесса. – У тебя просто нет ни малейшего чувства стиля – вот твоя проклятая беда! – Он посмотрел на приведенный в беспорядок носовой платок, озабоченно покачал головой, скомкал его и засунул в боковой карман пиджака.

– Извини, папа, – промямлил Лесс, пряча глаза и окончательно ступая на путь полного мазохизма.

Пожилой человек кашлянул и сдавленно хихикнул, ободряюще шлепнув Лесса по спине.

– Самое главное, сын – это только деньги. Так же, как это маленькое ничтожество, не имеющее таланта и сердца, спящее, с кем попало, бродяга экстра-класса, Анжела Стерлинг… только деньги. – Он печально покачал головой, положил руку на плечо сына и продолжал с отцовской доверительностью… – Это не то, что заставляет вертеться наш старый мир, мой мальчик… – и он поднял взгляд на Рысь Леттермана, который все это время сидел, безо всякого выражения, ожидая приговора с терпением рептилии, – верно, Рысь? Только без обиды, я сожалею, что вынужден говорить такие вещи о девушке, с которой, я знаю, вы были очень близки, но…

Он прервался, пожал плечами, его глаза опять наполнились слезами.

– Что тут поделаешь!

Рысь откашлялся, прочистил горло, секунду выждал и сделал свой бросок:

– Что вы можете сделать, мистер Хэррисон? Я скажу вам, что вы можете сделать, вы и ваш сын – в качестве вице-президента, ответственного за производство, и что вам следует сделать, и что вы обязаны сделать… из уважения к огромному большинству держателей акций «Метрополь», которые доверились вам, которые уверены в вас обоих – в вас и вашем сыне – что вы должны сейчас сделать, так это оправдать их доверие! И под этим я подразумеваю, что мы – то есть вы и Лесс, должны убедить Анжи ликвидировать картину… Я выяснил, что она еще не подписала… никакого контракта… никакого разрешения на публикацию… ничего – только паршивое письмо-согласие, которое не задержится в почтовой конторе Тижуаны.

Пока Рысь говорил, глаза его слушателей начали проясняться, затем они застыли, замечательно похожие друг на друга.

– Если вы покажете ей эти картинки, – продолжал он, указывая на слайды с жестом отвращения, – и если вы скажете ей, что она уничтожит себя этим фильмом, а вы лично проследите за этим и за тем, что больше ей никогда не работать, и более того, что вы подадите на нее в суд иск на 12 миллионов долларов. Так вот, если вы это сделаете, к тому же все сказанное здесь правда… я готов поклясться своей задницей, что она уйдет.