Текст книги "Ловушка для княгини (СИ)"

Автор книги: Татьяна Луковская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

Глава XXXI. Явь

Жена Ростислава была ему под стать: высокая, пышногрудая красавица, с веселыми озорными глазами и бойким нравом. Низкий, немного напоминающий мужской голос требовательно отдавал приказы челяди и тут же преображался до мягкого шепота, когда княгиня Бежская, воркуя, обращалась к своему князю. И Ростислав, тоже обычно громогласный и шумный, тут же перестраиваясь, тихо откликался, бережно стараясь поддерживать то, едва уловимое посторонним единение душ. Вот так Настасья представляла себе семейное счастье, и у отца Димитрия с матушкой Еленой так же – глянули друг на дружку и что в зеркале отразились, из единой чаши отпили.

Так и Настасья в девичьих грезах представляла себе супружество, а с Всеволодом вот все вышло по-другому – два упрямых потока, что неминуемо летят друг другу навстречу и тут же разлетаются, не выдержав столкновения. А с Ефросиньей у него-то было как у Ростислава с Федосьей, ладно да тихо. «В чем моя вина? Только ли вороги виноваты были в разладе, может надо было теплее, терпеливей быть, гордыню перестать лелеять?»

Настасья старательно прятала женскую зависть, греясь у чужого очага. Те два дня любви и страсти с мужем как-то стерлись в памяти, представляясь теперь неясным видением, а вот их стычки и ссоры, обидные слова, наоборот, как-то всплывали сами собой. Опять жгла обида, заставляя заниматься то самобичеваньем, то яростно защищаться, мысленно нападая на Всеволода и виня его во всех своих бедах.

Прасковья за седмицу крепко сдружилась с дочками Ростислава, погодками Дуняшей и Варюшей. Горести быстро отступили в детской головушке. Девчушки резвой толпой бегали по большому добротному терему, прячась от меньшого пятилетнего княжича Юрия, грызли орехи, распевали песни и затевали шумные игры. Хотя бы здесь мачехе можно было выдохнуть.

– Ты обещал меня к матери свозить, – напомнила брату за трапезой Анастасия.

Тот вздрогнул, переглянулся с женой. Федосья одобрительно кивнула.

– Ну, раз обещал, так и заедем, чего ж не заехать, – почесал рыжий затылок Ростислав. – Завтра же и съездим.

– Съездим? – удивилась Настасья. – А разве она не здесь, в Бежске, похоронена?

Федосья неловко толкнула крынку с квасом, челядинки тут же подлетели, рушниками вытирать пенящуюся жидкость.

– Эк я неловко, – смущенно поджала губы княгиня Бежская. – В Воздвиженском монастыре она, как хотела, воля ее такая последняя была, сыну ли противиться?

– То так, то так, – поспешно закивала Настасья, совсем не желая, чтобы брат подумал, что она недовольна выбором места погребения. – А далеко ли отсюда?

– За день обернемся, – опять отчего-то смутился Ростислав.

«Чего он мается, сам же предложил?» – не поняла Настасья.

Выехали на рассвете, не взяв с собой ни Прасковью, ни Ивана, только Ростислав, Федосья и Анастасия. Прислушиваясь к скрипу полозьев, Настасья перебирала в памяти, о чем помолиться в святой обители: о здравии Всеволода, о благополучии родителей и братьев, чтобы няньку Ненилу, любимых холопок и Феклу Бог берег, да сохранил в здравии и невредимыми. Пред своей челядью Настасья тоже испытывала чувство неловкости, хотя вины, что бросила в чужом граде девок и няньку, на княгине Дмитровской не было.

Старая обитель затерялась среди вековых елей, взгромоздившись на крутой склон высокого берега Бежского озера. Монахини приняли высоких гостей с почтением, но без особой радости. Ростислав что-то долго обсуждал с дряхлой игуменьей, та согласно кивала. Федосья потянула Настасью за руку, поклониться чудотворной иконе. Дмитровская княгиня во все глаза разглядывала: просторный двор, крошечные клети-кельи, громоздящиеся друг на дружку хозяйственные постройки, башню колокольни, стоящую чуть в стороне часовенку и припорошенный свежим снегом деревянный седой храм в центре монастыря.

Молодые княгини перекрестились, поднялись по церковным ступеням. Убирающиеся в храме инокини сразу же с поклоном посторонились, пропуская паломниц вперед. Настасья долго молилась пред чудотворным образом Богородицы, мысленно пересказывая все, что случилось с ней за последние полгода, каясь, в чем считала нужным и прося о знамом и потаенном.

– К матери-то пойдешь? – пробубнил появившийся у плеча Ростислав.

– Пойду, – выдохнула Настасья, стряхивая задумчивость, – а куда идти?

– В часовню, – кашлянул брат.

Храм деревянный, а часовня-то каменная, небеленая, сизый песчаник прослоен тонкими кирпичами бурой плинфы[1]. По правую и левую сторону от входа залегли бугорки могилок. «Которая?» – закрутила головой Настасья. Но Ростислав ввел сестру внутрь. Запах плавящегося воска шел от зажженных в вощанице свечей. В глубоком аркосолии нагромождались тяжелые камни массивной гробницы.

– Ну, ты побудь, а я на дворе подожду, – крутнулся Ростислав, отступая за спину Настасье.

Княгиня Дмитровская осталась одна, подошла ближе к могиле, поклонилась с должным почтением. Не покидало легкое чувство разочарования, как-то Настасья по-другому представляла и гробницу, и встречу. Казалось, что будет все торжественно: дочь развернет самолично вытканный серебром для матери покров и постелет на гробницу, вместе с братом помолятся, всплакнут, Ростислав припомнит что-нибудь доброе, на душе станет светлее и благостнее. Но покров остался где-то в закромах дмитровского короба, брат и вовсе предпочел уйти. Все как-то буднично и уныло. Из распахнутого под потолком окна влетел ледяной ветер, задувая свечи, стало совсем неуютно. Зачем брат увез сюда останки матери из Бежска, действительно на то была ее воля, и он не смог противиться? И что сказать сейчас, о чем мысленно поговорить?

– А я отца видела, – произнесла Настасья и сама удивилась приглушенному эху, отлетевшему от каменной стены, – явился мне во сне, чернявый такой, красивый и без сапог… Велел передать, что любил тебя. Вот передаю.

– Власть он любил, а не меня, – прилетело из темного угла.

Настасья вздрогнула, отшатываясь от гробницы. Женский голос был удивительно знаком, сильно знаком, то же придыхание, та же порывистость звуков. Да это же ее собственный голос, тот, что всегда лился изнутри, а теперь звучит снаружи! Как это?

– Нет, зря ты так, он любил тебя, я ему верю, – обратилась Настасья в черноту угла.

– Экая ладненькая ты у нас получилась, – из темноты вышла небольшого росточка инокиня, не старая еще, с гладкой кожей лица и огромными зелеными глазищами. А в глазах этих не было искры жизни, только холодный блеск.

– Матушка, – прошептала Настасья, чувствуя, как ноги прирастают к полу.

– Я тебе хорошую мать нашла, знала, что достойную дщерь вырастит, – хохотнул призрак… или не призрак.

Подойти, дотронуться, но ноги не слушались, не желали двигаться.

– Тебе у них хорошо было? – легкая ревность, а может игра воображения.

– Я по тебе скучала, – всхлипнула дочь.

– Прости. Со мной тебе только стыдом умываться. Стыдишься матери такой?

– Нет!!! – горячо выкрикнула Настасья.

– Хорошую дочь она вырастила, хорошую, – пробормотала тень, – я б так не смогла.

И образ стал таять, пропадать обратно в темноту, меркнуть на глазах.

– Подожди, матушка, подожди!!! – задохнулась от нахлынувших чувств Настасья, срываясь наконец с места. – Подожди, матушка.

– Попадешь скоро к своей матушке, – прилетело из небытия.

Настасья заметалась вдоль стены, ощупывая холодный камень.

– Матушка!!!

– Настасья, ты чего?! – в часовню ворвался Ростислав. – Чего кричала?

– Она жива, да?! – подлетела к нему Настасья, вцепляясь в мягкий мех его кожуха. – Она не умерла, да?

– Она умерла, Настасьюшка, – Ростислав бережно поправил сбившийся на сторону убрус сестры, – умерла, понимаешь?

Из распахнутого окна на лицо Настасье упало несколько снежинок, тут же обращаясь в кристаллы слез.

– Понимаю, – прошептала сестра.

– Пойдем, домой пора ехать, – потянул брат за руку.

Они медленно пошли к выходу.

– Помоги ей попасть в Черноречь, – прозвучало им вслед.

Ростислав опустил плечи, как-то ссутулился.

– Помогу, – пообещал он, и Настасья кожей почувствовала, как нелегко ему далось это согласие.

Брат с сестрой обратно ехали молча, каждый думая о своем. Федосья все время их тормошила, одаривая монастырскими сплетнями и пытаясь развеселить.

– Я, душа моя, к Черноречью дружину поведу, Давыда Заозерского отгонять, – предупредил Ростислав, наклоняясь в седле к жене.

– Не надо, – очнувшись, испугалась Настасья, – не справитесь, и ежели с тобой чего случится, как я детям твоим в очи глядеть стану? Не надо.

Теперь и ей казалось, что идти против Давыда – безнадежная затея. Сразу всплыл в сознании рыженький сбитый карапуз Юрий и задорные девчоночки княжны.

– Не надо, – опять категорично покачала Настасья головой.

– Нет, она правильно подсказала, – мрачно произнес Ростислав, не уточняя, кто «она», – сейчас его надо по носу щелкнуть, покуда силу не набрал, а как Черноречь заглотит, мы для него, что ореховый прут. Переломи и бровью не поведет.

– Но может дождаться дружины отца? – все же высказалась Настасья, чтобы полностью успокоить совесть.

– Прости, сестра, не хотел тебе говорить, – тяжело вздохнул Ростислав, а Федосья незаметно взяла руку Настасьи в свою большую теплую ладонь.

– Что не говорить? – перед глазами стали расплываться заснеженные холмы.

– Да я и сам не уверен, – пробормотал бежский князь, – потому и не стал тебя тревожить… Просто Давыд уж больно осторожен, уж если он так вот, в открытую, полез, значит ведает что-то такое, чего нам неизвестно.

– Отец жив, я сон видела, – вымучила улыбку Настасья.

«Да где же они?!» А пред глазами зеленые ели, голые дубы да снег, присыпанный тревогой…

Глава XXXII. Ночь

Ростислав держал совет со своими воеводами, здесь же, в гриднице, в сторонке тихо сидели и Настасья с Федосьей, большой тенью за своей княгиней возвышался Кряж.

– Хорошо бы было, если бы мы сообща с чернореченскими ударили, а так-то, пока они там сообразят, что из городни выходить нужно, нас уж подавят, – прогундел один из бежских бояр, узкоплечий, сутулый дядька.

– Вышата там за старшего, уж догадается, – неуверенно возразил Ростислав.

– На догадку-то надеяться, – отмахнулся сутулый.

Настасья чувствовала, что бежские нарочитые мужи не в восторге от затеи Ростислава. Время от времени она и на себе ловила недобрые взгляды, мол, из-за сестрицы княжьей весь переполох, ежели б не она, так тихо бы отсиделись. Положить головы за чужой град никому не хотелось. От того Настасья с замиранием сердца прислушивалась к каждой фразе.

– Если бы мы смогли им знак какой подать, чтобы вместе ударить, сговориться, – задумчиво произнес бежский князь.

– По небушку перелететь, – с издевкой фыркнул сутулый.

«По небушку, по небушку… или под землей?» – разволновалась Настасья. В памяти всплыл отец, тычущий ей в каменное кольцо колодца: «Здесь ночью, ежели что, уйти можно, к реке выйдете». Но если братьев матушка Елена еще может вытолкать из града, то саму княгиню Чернореченскую уговорить уйти мог бы только отец, а его сейчас нет рядом. Елена не выйдет из Черноречи, будет умирать со своими людьми, и надо спешить, надо помочь ей!»

– Ход есть, – звонким голосом проговорила Настасья, приподнимаясь с места.

Бородатые суровые лица поворотились к ней.

– Есть, только я вам его показать не могу, даже тебе, – обратилась она к Ростиславу. – Возьмите меня с собой, я в град проберусь, мы знак подадим.

Тайну спасительного лаза нельзя выдавать никому, это Настасья уж успела почувствовать на собственной шкуре, под толщей земли в Дмитрове. Сегодня друзья, а завтра? Бог весть.

– Нет, подставлять тебя под стрелы я не стану, – категорично замахал рукой Ростислав, – да и что я ей скажу… – пробубнил он уже невнятно.

– Да почему ж подставлять? Я же осторожно, подберемся, разведаем. А потом я вон с Кряжем проберусь. Чего ж бояться? Скажи же, Кряж? – повернулась она за помощью к своему гридню.

– Дело надежное, справлюсь, – поддержал ее великан. – Как надо будет.

За все время пребывания в Бежске Кряж тихо сидел подле княжича Ивана, за ненадобностью никуда не отлучаясь. Настасье это казалось странным, ведь Кряж давно не был в родных местах, неужели ему не хотелось навестить родных, кто-то же должен был остаться в живых? И только внимательно, с уже впитавшейся в кожу подозрительностью, присмотревшись к своему гридню, Настасья поняла причину затворничества – он боялся, что в нем признают холопа Кряжатку, личный телохранитель княгини уж не мог опуститься до таких низов. Он и домой после объявленной смерти Улиты не возжелал вернуться, потому что без ее покровительства в Бежске он опять становился никем. А теперь с упертой уверенностью Кряж обещал провести княгиню в Черноречь, лишь бы поскорее убраться прочь.

– Обдумать мне надобно, – мрачно произнес Ростислав, он никак не мог на что-либо решиться. – Завтра скажусь.

Совет завершился.

Снег ночью особый, искристый, серебряный, ловит мягкий свет звезд, играет плавными переливами. Всем хорош, вот только хрустит так некстати. Каждый шаг Настасьи отдается гулким треском в ушах, и кажется, что эти резкие звуки в сонной тишине разбегаются невидимыми волнами на несколько верст вокруг. След в след за княгиней кошачьей походкой крадется Кряж. А вот его совсем не слышно. Как эта громадина умудряется так плавно скользить по снежной глади? Для Настасьи это необъяснимая загадка.

Ростислав долго наедине уговаривал сестру отказаться от опасной затеи, убеждал, что если среди его людей есть засланный Давыдом человек, а все может статься, то Настасью непременно схватят, а может так получиться, что они с Кряжем просто в темноте напорются на залесский заслон. Но Настасья была непреклонна, какая-то странная уверенность овладела княгиней Дмитровской, уверенность, что в этот раз ворогам до нее не добраться. Уговоры увенчались успехом, брат смирился, и теперь Настасья топтала снег родного Черноречья, пробираясь между елок.

А пробираться пришлось большую часть ночи. Вначале, по тайной договоренности, «лазутчики» верхом на конях повернули налево, большим кольцом обогнули сонный лагерь Давыдовых ратников, а затем уже объехав видимый на холме град, резко свернули вправо, в овраг, путая следы. В черноте леса если и были расставлены неприятельские сторожи, то небрежно, лениво. Слишком вольно залесские захватчики чувствовали себя вдали от дружины князя Чернореченского. А чего им и вправду было бояться? Димитрий за сотни верст, зять тоже отъехал, да и в Дмитрове мятеж, а Ростислав никогда никуда не лез… не лез до этого дня.

У огромной накренившейся ели Кряж оставил лошадей, хлопнув ладонью на прощанье по крупам, мол, бегите, милые, обратно. Послушные лошадки мерно побрели назад. Теперь княгиня с гриднем двигались пешком к берегу закованной льдом Чернавы. Ветер взбил снежные кучи в тонкие полосы, в некоторых местах оголив землю почти до жухлой травы. Настасья с Кряжем-то пыхтели, выбиваясь из сил, перемахивая через высокие белые насыпи, то легко, почти вприпрыжку, бежали по чистому пространству.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍У самой реки лазутчиков гостеприимно приняли камыши, и, ох, как вовремя! По льду реки проехал дозор из четверых ратных. Тихо переговариваясь, они шныряли взглядами по берегу. Все-таки Давыдовы воеводы не дремали. Удастся ли одолеть? Силы алчный князь под Черноречь согнал немалые, это оценила даже Настасья. Давыд готовился заранее, терпеливо ждал удобного дня, планировал нападение уже тогда, по осени, гостеприимно принимая у себя Всеволода. А не Давыда ли ждет и Ермила в Дмитрове-Польном? Эта мысль и раньше приходила к Настасье, а теперь лишь укрепилась. Все указывало на залесского князя.

Лишь когда дозор скрылся за поворотом речного изгиба, Настасья с Кряжем тихо зашуршали камышом, протискиваясь к нужному месту. Если задрать голову, то можно было увидеть мощные стены деревянной крепости. Град совсем рядом, да как попасть? За ворохом сухих стеблей оказался старый ивняк, корни деревьев как змеи извивались, уходя под лед.

– Где? – шепнул Кряж.

– Где-то там, – указала Настасья в сплетение веток и корней.

Гридень достал топор, прощупал ветки, раздвигая их в сторону, зашарил рукой.

– Есть, кольцо, – потянул что есть мочи, – туго идет, давно не ходили, – засунул лезвие топорища в щель, поковырял, еще раз дернул.

Округлая дубовая дверь оказалась у великана в руках, он просто выдрал ее, освобождая лаз. Да, одна Настасья ни за что бы не справилась.

Ход совсем не походил на просторное подземелье в Дмитрове, это была просто большая нора, пробираться по которой можно было лишь сильно согнувшись, на корточках, а кое-где и ползком. Лезть внутрь было страшно, но Настасья, стиснув зубы, начала карабкаться вслед за Кряжем. Подземелье действительно давно не посещали, то тут, то там путь перегораживали обвалы, и гридень, работая топором как лопатой, старательно разгребал землю в сторону, освобождая дорогу. Лишь изредка попадались дубовые подпорки, поддерживающие напирающий свод, под ними можно было почувствовать себя относительно спокойно. А если дальше земля совсем осыпалась? Придется как-то разворачиваться и ползти обратно. Об этом думать не хотелось. Дышать спертым воздухом становилось все труднее и труднее, от этого и движения замедлялись, делались неуклюжими и вялыми.

Постепенно подземелье принялось карабкаться вверх, это пророчило скорый выход. Быстрее бы! Кряж уперся в большой камень, надавил плечом. Камень с плеском упал куда-то вниз.

– Осторожно, это колодец, – предупредила Настасья, – нам наверх.

Юркой ящерицей гридень с неожиданной легкостью пролез по трубе колодца, уцепился за край, вылез, затем перегнулся, подавая княгине раскрытую ладонь. Настасья уцепилась за нее обеими руками, зажмурив от страха глаза. Мгновение, и княгиня уже стояла, пошатываясь, грязная и вспотевшая, у каменного колодца в Тайницкой башне родного кремля. Неужели дома?!!

– Теперь я первая, а то зашибут тебя ненароком, – отряхнула Настасья подол.

Их встретил бледный рассвет. Слабый, но Настасья все же прикрыла глаза.

– Эй, это еще кто?!! – заорал грубый голос откуда-то сверху.

– Ряжка, это ж я, али не угадал? – звонким смехом откликнулась Настасья, узнав знакомый с характерным пришепетыванием голос воя.

– Настасья Димитриевна? – эхом отозвался дозорный. – Так ты ж, светлейшая, того…

– Чего там того? Матушка с братьями живы? – задрала Настасья голову вверх.

– Да они-то живы… здоровы, здоровехоньки, – перекрестился вой.

– Вот и слава Богу, – засияла счастливой улыбкой Настасья.

– Так проводить? – неуверенно пробормотал вой.

– Сама дойду. Чай дорогу-то знаю.

Княгиня Дмитровская, подобрав грязный подол, побрела по сонному городу. За ней суровым утесом последовал Кряж. Уже на углу улицы их догнал Ряжка-дозорный.

– Настасья Димитриевна, прости за дерзость, Христа ради, но как ты в град-то попала?

– Глаза воротникам отвела, – хихикнула Настасья, – али не видишь, ведун со мной, – указала она на насупленного гридня.

В Дмитрове она никогда бы не решилась так пошутить, там вообще было не до шуток. А дома все можно. Это же дом!

Терем всполошился, забегали домочадцы. Братец Андрей, лохматый и сонный, но в кольчуге и при мече, вывалился почти кубарем с крыльца прямо в объятья сестры. За ним подбежали Роман и Борис, тоже получая свою долю приветствий.

– А матушка где? Матушка?! – закрутила головой Настасья… и увидела мать.

Елена, простоволосая, в наскоро накинутом на плечи убрусе, летела к дочери, давясь слезами. Отпихнула сыновей, взяла в тонкие руки щеки Настасьи, неверящим взглядом пробежала по чумазому лицу:

– Живая! Живая! Мы ж тебя схоронили! – Елена прижала дочь к себе до хруста в суставах. – Живая!!! Доченька, родненькая, светик мой.

Мать что-то шептала и шептала, глотая, обильно льющиеся слезы.

– Ну, чего ж ты плачешь, я же здесь. Живая и здоровехонькая, – тоже утирая слезы, произнесла заготовку от дозорного Настасья.

– А я дурная мать, я не почуяла, поверила. Прости меня, – целуя дочь в висок, прошептала Елена.

– Самая лучшая матушка, моя родненькая, – положила ей голову на плечо Настасья.

За стенами просыпался лагерь ворогов, город в крепкой осаде, но никогда за несколько месяцев Настасья не чувствовала себя так умиротворенно. Никогда она, дурная, больше не будет сомневаться в силе любви родителей и другим того не позволит.

Глава ХХХIII. Бой

А матушка изменилась, нет, не постарела, все так же хороша: те же синие озера глаз под тонкими дугами бровей, лебединая шея, гордый поворот головы, прямая спина, плавные движения рук и вкрадчивый голос, убаюкивающий внимание мнимой мягкостью. Но все же вид у княгини Чернореченской был измученным, уставшим, где приятная округлость щек и свежий румянец, где смешинки в уголках губ, заставлявшие невольно улыбнуться в ответ? И эта проступившая меловая бледность кожи, словно Елена несколько месяцев не выбиралась из темного погреба.

– Плохо вам здесь? – сочувственно проронила Настасья, присаживаясь у ног матери.

– У нас? Да что у нас? Где отец? – Елена провела тыльной стороной ладони по лбу, будто пытаясь смахнуть тревоги. – Я к нему посылала до осады, а теперь и не знаю, может гонцы уж вернулись, да не могут в град пробраться.

– А отчего вы решили, будто я умерла? – Настасья заглянула матери в глаза.

До этого дочь только рассказывала и рассказывала матери о своих злоключениях, ничего не утаивая, как на исповеди. Наболело, хотелось вытолкнуть из себя дурные воспоминания, и мать все понимала, не перебивала, лишь хмурилась и время от времени сжимала руку дочери, не в силах сдержать накатившее волнение. И вот настало время самой Настасье задавать вопросы.

– Кто вам сказал, что меня нет?

– Сам братец Давыд человека послал, передал – в Дмитрове бояре мятеж подняли, дочь твою и племянников удавили.

– Соврал или ему так передали? – задумчиво посмотрела в щель половиц Настасья.

– Бог ему судья, – мрачно произнесла Елена, – не думала, что после смерти отца так будет. Андрею уж сказала – коли кто из вас так поступит, и с того света прокляну.

– Они так не сделают, не тревожься, – Настасья вложила всю уверенность в голос.

– Так я и о своих братьях думала, а видишь, что вышло, душит нас в железных объятьях братец Давыд. И от Всеволода я такого не ожидала, – Елена сползла с лавки вниз и тоже села рядом с дочерью на мягкий мех медвежьей шкуры. – Надеялась, что он тебе мужем добрым станет, как для сестры был. Плохо я, видать, людей знаю. Как та грамотица по осени пришла, что обижают тя в Дмитрове, я хотела сама за тобой ехать, в глаза бесстыжие зятю посмотреть, но отец не дозволил, сказал, пусть Вышата съездит, разузнает получше, может ложь, чтоб с Всеволодом рассорить. А Вышата, старый хрыч, как воротился, уж так соловьем пел, как у вас все ладно да мирно.

– Так и ладно все было, все же наладилось, победила я их… Думала, что победила, – Настасья вздохнула. – Люб он мне.

Мать и дочь обнялись.

– Под утро надо светцом со стены помахать, – напомнила Настасья, – Ростислав сказывал, под утро сон самый крепкий, врасплох их застанем.

– Сил у нас мало, – с надрывом выдохнула Елена, – можем и сами сгинуть, и Ростислава загубить. Андрей-то рвется, а вот мы с Вышатой крепко думаем. Знать бы, что отец жив, можно было бы и еще подождать… а если нет, – слова дались Елене нелегко, – а если нет, то это последняя наша надежда, последняя, град для детей сохранить, изгоями не стать. Знак подадим, – решилась Елена, быстро поднимаясь.

– Мы выстоим, не можем не выстоять, – одобряюще закивала Настасья и сама себе поверила.

Ночь истаивала на глазах, серела, бледнела, теряла бархат темноты. Звезды тускнели, уплывая от взора в глубины небесного свода. Пора! Вышата, нахмурив седые брови, махнул рукой, и дозорные запалил два светца. Горящие головешки сошлись в воздухе, чертя огненный крест. Где-то за ельником, на той стороне Чернавы отозвались таким же знаком. Ростислав увидел, началось движение.

– Открывай! – рыкнул старый воевода, и створы Золотых ворот со скрипом побежали в разные стороны.

Не дождавшись полного открытия, чернореченские вои устремились в образовавшуюся щель. Отчаянно затрубил рог, это залесцы подняли тревогу, лагерь неприятеля суетливо пришел в движение. Послышались первые удары железа, крики, матерщина, ржание коней. Бой закипел.

Настасья с Еленой стояли за волоковым оконцем Тайницкой башни, не подходя слишком близко, чтобы не задело стрелой. Отсюда хорошо был виден лед спящей реки, по которому скакали верховые ратные Бежска. Ростислав летел впереди, сердце Настасьи сжалось от страха: «Господи, убереги его, Господи, помоги!» Шум усилился.

– Что там происходит? – крикнула Елена вниз одному из пробегавших по двору воев.

– Бьемся, матушка, – с поклоном отозвался тот и побежал дальше.

И снова звон, крики, стоны, ржание…

В оконце опять замелькали всадники, вои Давыда выталкивали ратных Ростислава на лед, движение пошло в обратную сторону. Силен Давыд, и захваченный врасплох, сумел собраться. В распахнутые ворота вбежало несколько лошадей без всадников. Перелом битвы? «Неужели проигрываем?!» Хотелось на стену лезть от беспомощности. Настасья, рискуя, подошла ближе к оконцу, но мать с силой дернула ее за плечо, отстраняя:

– Куда, дурная! Здесь стой!

Еще одна взмыленная лошадь без седока влетела в град, за ней два воя втащили крепко раненого. А на льду бой уже шел на середине реки. Ростислав, не останавливаясь, работал мечом, отбиваясь от троих… Троих!!! Самого Давыда не было видно, может он и в битве не участвует, стоит в сторонке со свежими силами, еще не вступившими в рукопашную? Сколько у него людей? Всех ли видели? Если есть еще скрытая дружина, тогда дело совсем дрянь.

Настасья опять невольно подалась к окну. Из-за поворота Чернавы выезжали люди. Ратные, хорошо просматривались ощетинившиеся копья и сверкали шишаки. Новые силы? Подмога Давыду?! Надо предупредить Ростислава, он может оказаться в ловушке. Настасья буквально влипла в бойницу, набрала в грудь морозного воздуха и… Знакомый корзень у переднего всадника… Корзень! «Отец! Это же отец!!!»

– Отец!!! – заорала она, срывая голос. – Отец едет!!! Отец!

Смертоносное жало стрелы пролетело у самого плеча и вонзилось в бревенчатую стену. Настасья, охнув, отпрянула, но с лица уже было не стереть улыбку.

– Батюшка едет, – прошептала она матери.

– Что ж ты себя не бережешь? – сокрушенно покачала головой Елена, она уж и сама наполненными влагой очами следила за вываливающейся из-за поворота дружиной мужа и особенно за всадником в ярком аксамитовом корзене, том, что княгиня Чернореченская вышивала собственной рукой. Как не узнать?!

Димитрий вернулся!

И вот уж вои Давыда бегут, сломя голову. Наконец Настасья увидела и самого дядьку-иуду. Нарядно облаченный, что на праздник, тот, проскакав вдоль кромки реки, что-то надрывно прокричал и махнул отступление. Две дружины против одной, да без изготовки – дело проигранное, это он сразу оценил, не тратя напрасно силы.

«Волки» уходили в леса, на этот раз угроза миновала…

– Где же Всеволод?! – нетерпеливо подлетела Настасья к отцу, расталкивая толпу.

– В град свой заехал, глянуть – что да как, и за вами в Бежск собирался, – успокоил ее отец. – Кто ж знал, что ты здесь уже? – улыбнулся он.

– Что же вы так долго не ехали? – это уже Елена, не скрывая безбрежного счастья, подплыла к супружнику.

Торопливо поклонилась мужу, соблюдая на людях положенные приличия, но не сдержалась и чмокнула его в поросшую жесткой бородой щеку.

– Как отпустили, так и поехали, – проворчал Димитрий, краснея как мальчишка.

Дальше при народе они уж говорить не стали. Димитрий поклонился на все четыре стороны, благодаря людей за стойкость, велел вынести мешки с житом на гостинцы.

Радостно отбивали победу колокола, мужички таскали раненых и убитых. Все были возбуждены, не отойдя от хмеля битвы.

Уже в теплой горнице, потрапезничав, Настасья снова пристала к отцу с расспросами:

– А за Карпаты вы с погаными не ходили?

– Нет, собирались, держали нас подле, думали выступать, да что-то там не заладилось. Так и пустили, – Димитрий убрал русые кудри со лба, расслабленно откидываясь на лавке. – Вот и к вам поспели.

– А Всеволод… – Настасья запнулась, – Всеволод из Дмитрова вести получал, от посадника Домогоста гонцы приезжали?

– Не было никого, кроме людей Ростислава, они-то нам и поведали, что ты с княжичем и княжной в Бежск сбежала от замятни[1]. Всеволод злился, что помочь не может, домой рвался, я его еле сдержал. Опасно было так-то, своевольно, уйти.

«Не было никого? – задумалась Настасья. – А куда же люди Домогоста делись? Сгинули, убили их, перехватив по дороге. Других объяснений нет. Значит и грамотица та, страшная, от Всеволода – подделка».

– А Ермила, боярин мужа, как в Дмитров попал, его Всеволод отпустил? – Настасье надо было соединить все ниточки.

– Лис этот? – хмыкнул Димитрий. – Крепко больным сказался, прям помирал, кровью кашлял. Всеволод его и пустил, правда следить за ним своих людей приставил. Да только кости их обглоданные мы давеча на пути нашли, собаки с нами были, почуяли, мы по драным одежам и опознали покойников. Так вот, – князь Чернореченский внимательно посмотрел на дочь. – Теперь уж муж твой знает, кто ему друг, а кто враг. Сам должен со своими людьми разобраться.

– Я завтра поутру вместе с Растиславом тоже в Бежск поеду, – засуетилась Настасья, – на встречу мужу, быстрее увидимся. Возьмешь меня, братец? – перегнулась она к Бежскому князю.

– Поедем, чего ж не взять? – улыбнулся Ростислав.

– Нет, – это встала из-за стола Елена, – никуда ты не поедешь.

Настасья изумленно уставилась на мать.

– Но там же Всеволод! – горячо возразила она.

– Вот пусть этот Всеволод сам за женой сюда и явится да домой в град свой у всех на глазах заберет, – мрачно произнесла Елена, переглядываясь со своим князем. – Довольно с тебя унижений. Наша дочь обузой никому не будет. Мы ему самое дорогое отдали, а он нос воротил.

– Но у нас же потом… – робко попыталась переубедить мать Настасья.

– Вот пусть и докажет, что ты ему жена.

– Он гордец, может сам и не явиться, – скорее себе, чем родителям и брату, призналась Настасья.

– Стало быть к лучшему. Другого тебе мужа сыщем, не хуже, – отрезала мать, показывая всем видом, что молить ее бесполезно.

Елена могла быть железной, Настасье оставалось лишь смириться. Если бы молодая жена была уверена в чувствах супружника, то проявила бы не меньшее упрямство, чем мать, босой бы к любимому побежала, никто бы и остановить не сумел, но в том-то и дело, что в глубине души Настасья с матушкой была согласна. Это пугало, жгло изнутри и вызывало отчаянье. Приедет ли?