Текст книги "Ловушка для княгини (СИ)"
Автор книги: Татьяна Луковская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)
Глава XXVI. Приступ
Приступа ждали, а все ж он случился как-то внезапно, к вечеру, когда и без того низкое зимнее солнце крепко завалилось к закату. Поначалу за теремной оградой зашумели сильней обычного. Оскорбительные речи неслись не только в адрес княгини, но и самого князя Всеволода. Собравшиеся горлопаны ждали какого-то нового князя, «лучшего», заступника и миролюбца, а старый, дескать, и за женой-то своей не мог углядеть, куда ему, вечно хмельному, княжение. Все это сопровождалось дружным хохотом, криками одобрения, и со стороны казалось безобидным – ну, брешут там собаки, так и пусть, что с того? Но вот кто-то зычно свистнул, подавая условленный знак, и ворота зашатались, от навалившихся на них с десяток плеч. Княжьи воротники уперлись с другой стороны, криками созывая подмогу.
Домогост еще поутру, чувствуя неладное, перевез на княжий двор семейство, забрав с собой и кое-что из добра. Посадник понимал, что защитить сразу два двора он не в силах, и махнул рукой на свое хозяйство, которое теперь непременно разграбят жадные до чужого богатства посадские выпивохи.
Настасья, отчего-то испытывая стыд и неловкость, пригласила в свои покои иссушенную осунувшуюся жену Домогоста и бледную, схожую обликом с матерью, припадающую на одну ногу Ирину. Женщины испуганно жались друг к дружке и общаться с княгиней не хотели. Настасья не стала приставать и оставила их одних, перебравшись с детьми и холопками в пустующие горницы мужа.
А на теремном частоколе уж было жарко. Вои посадника и княжьи гридни, отбивали одну волну за другой. Бряцало оружие, стонали раненые, кипел бой. И это уже не пьяная драка, это была настоящая война, развязанная внутри града. И уж становилось ясно, что Настасья в этой сваре лишь предлог, кто-то сильно ненавидящий Всеволода или жаждущий власти, давно расшатывал владения Дмитрова-Польного; оставалось только поднести горящий светец, чтобы заполыхало… И нужный светец нашелся – ведьма-прелюбодейка, которую нужно непременно сжечь. Эта маниакальная настойчивость, с которой штурмующие лезли на частокол, оставляла мало шансов защитникам. Один за другим воины падали на истоптанный кровавый снег.
– Да, что ж это делается, опомнитесь! – отчаянно взывал Феофил, бегая с иконой вдоль забора. – Опом… – стрела влетела в горло и священник, выронив образ, рухнул вниз.
Настасья видела все это сквозь теремное окно, понимая, что кольцо сжимается, Всеволода она больше не увидит.
– В подпол надобно, подземельем уходить, – дернула ее за рукав Фекла, – в церкви не посмеют тронуть, грех. Бежим! Поздно будет! Кряж, чего стоишь, дорогу пробивай!
Настасья, наскоро накинув душегрею, подхватила уж собранного Ивана, схватила за руку Прасковью, Малашка с Забелкой под руки подцепили старую Ненилу. Фекла, поторапливая, побежала впереди и, охнув, тут же отступила…
Среди столбов, обвитых калиной, стояли княжьи гридни с обнаженными мечами, насупленный вид красноречиво говорил, что намерения у них не добрые. Кряж, отталкивая Феклу, преградил предавшим воям дорогу.
– Эй, Немчин, отойди, – гаркнул высокий детина, имени которого Настасья даже не помнила, – выдать ее нужно, всем жизнь сохраним.
Кряж выставил меч вперед, показывая, что не отступит. Великан был недюжинной силы, но и нападающих было шестеро.
– Не охота тебя убивать, – продолжил высокий, – отойди, добром просим. Нешто не знаешь, князь сам велел ее порешить? Против князя идешь?
Кряж продолжал терпеливо ждать нападения.
– Ну, как хочешь, воля твоя, – и высокий первым кинулся на одинокого защитника.
Послышались удары клинков, пинком ноги великан отшвырнул одного из воев, пытавшегося ударить его по ногам…
Дальше Настасья уже не смотрела, развернувшись, она бросилась бежать, потянув за собой и Прасковью. «Через конюшни! Там проход к погребам есть! – выдавало сознание. – Вспомнить бы дорогу, которой Кряж меня вел». Холопки и Фекла отстали где-то позади, Настасья, огибая угол за углом, промчалась мимо покоев Всеволода, едва не столкнувшись с Домогостовой Ириной, на мгновение их очи встретились, но сейчас не до нее. Оббежав растерянную девушку, княгиня крепче прижала одной рукой к груди Ивана, другой потащила за собой Параскеву. Еще поворот, еще… «Туда ли бегу?!» В этой части терема царил полумрак, узкие оконца едва пропускали слабый вечерний свет, светцы не горели. Пару раз Настасья споткнулась, едва не полетев с Иваном на дубовый пол. Еще поворот. Ай, мамочки!
В дверном проеме, преграждая им дорогу, стоял «покойник» Борята, живой и невредимый. Простонав от ярости и бессилия, Настасья развернулась бежать обратно, но кметь догнал ее в три прыжка, хватая за плечо.
– Пойди прочь, – взвизгнула Настасья, – черт треклятый, в преисподнюю сгинь, Иуда!
– Я же помочь тебе хочу, – беспокойно оглядываясь, пробормотал Борята, – вывести отсюда.
– Не пойду я с тобой никуда, здесь убивай! – отпихнула его Настасья, расцепив руки с Прасковьей. – Держи, – отдала она девочке брата.
Прасковья быстро приняла открывшего рот от любопытства Ивана. Настасья орлицей закрыла детей от кметя.
– Да не бойся, – доверительно произнес Борята. – Это они думают, что я им пес цепной, а я человек вольный, убить тебя не позволю. Бежим, – он опять протянул к ней руки.
– Сказано, не пойду, – отступила княгиня, – лучше смерть.
Через толстую стену доносились отголоски битвы, бой шел уже на дворе.
– Нет времени! Бежать надобно, для них ты прелюбодейка.
– Из-за тебя все! – с ненавистью кинула Настасья.
– Да не я, так другого кого нашли бы, – шмыгнул носом кметь.
– Где Всеволод, почему ты здесь?! – неожиданно с напором произнесла Настасья.
– Нет в живых твоего Всеволода, – потупил взор Борята, – поганые его замучили, сам видел.
Прасковья отчаянно взвизгнула.
– Врет он, доченька, врет! – оборотилась к падчерице Настасья. – Кабы отца твоего в живых не было, Ермила б всего этого не затевал, ни к чему уж было бы.
Борята резким броском, обогнув Настасью, рванул Ивана из рук плачущей Прасковьи:
– Со мной пошли или я ему шею сверну! – рявкнул он.
Иван испуганно зарыдал.
– Ты что делаешь?! Отдай сына! – кинулась на обидчика Настасья.
– Сказал же, не шучу! – положил руку на шею княжичу Борята.
– Нет!!! Я пойду с тобой, пойду! Отпусти его.
– Пошли, – и Борята, не выпуская Ивана, зашагал по темному коридору.
Все было напрасно, им с сыном уж не спастись. Лучше здесь с честью умереть, чем вдали в позоре ту же смерть принять. Что ждет княгиню? Насилие, и может даже не от одного. Становилось жутко. Где-то там, на поясе, маленький ножичек для рукоделия, успеть бы полоснуть себя. Может крикнуть ему: «Не пойду!», остановиться? Но Иваша, одуванчик, такой беззащитный, постоянно оглядывающийся на мать. И Настасья послушно шла, сцепив зубы. Позади бежала Прасковья.
Они вышли на пустынный задний двор. Здесь никого не было, обороняться на стены ушли даже конюхи.
– Беги в конюшню и заройся в сено, – легонько толкнула Настасья Прасковью, – вылезешь только если дымом запахнет или стихнет все. Поняла?
– Я с тобой пойду! – упрямо продолжила бежать за ней девочка.
– Ступай, делай, что говорю, я на смерть иду. Слышишь?! – рявкнула на нее Настасья.
Но Прасковья с отцовским упрямством не отставала от мачехи. Еще немного, и они выйдут к погребу, оттуда есть вид на двор, беглецов могут заметить, тогда княжну уж не укрыть…
– Сказано, назад!!! – уже в голос заорала Настасья.
– Я с тобой!
И тут Настасья влепила Прасковье звонкую оплеуху. Никогда в жизни Настасья никого не била, ни на кого, даже на расшалившихся братьев, руку не подымала, а тут… Прасковья застыла с широко распахнутыми синими глазищами, поджала губы… Этого оказалось достаточно, девочка отстала, а потом и вовсе побежала обратно.
«Теперь она обо мне только эту оплеуху будет вспоминать», – застонала Настасья, ныряя в погреб вслед за Борятой. Он пропустил ее вперед, не выпуская Ивана, задвинул внутренний запор. «Откуда эта задвижка изнутри, никогда ведь не было? Сегодня приколотил?» – Настасья удивленно разглядывала мощный железный затвор, отделяющий сейчас ее от внешнего мира.
Заметили ли их со двора? Может и заметили. Теперь княгине никогда не отмыться, даже если живой останется. Бежала с полюбовником – все верно, не зря ее подозревали. Только Прасковья смогла бы защитить честь мачехи. Но Настасья сейчас собственной рукой сделала падчерицу снова чужой. Девчонка и не поняла ничего, кто знает, что она потом отцу расскажет? Что мачеха ее ударила и с собой из осажденного терема не забрала? У детей ведь все может в головушке перемешаться.
Вся ненависть Настасьи к обидчикам сейчас сосредоточилась на этой еще по-юношески щуплой спине Боряты.
Беленые ступени погреба уводили все дальше и дальше. Побежит ли следом погоня? Сумеет ли выломать дверь? Вдоль стен замелькали припасы: мешки, бочки, полки с крынками. Настасья незаметно взяла одну из увесистых крынок. Борята уверенно вел к кругу света, это у распахнутого настежь подземелья стоял зажженный светец. Видать не только Фекла, но многие из княжьего окружения знали о тайном ходе.
На миг Борята нагнулся, чтобы подобрать светец, этого оказалось достаточно – Настасья со всего размаха грохнула крынку о его курчавую макушку. Парень зашатался, обмяк. В последний момент княгиня вырвала сына из ослабевших рук. Обхватив голову растопыренными пальцами, Борята застонал.
Княгиня не стала дожидаться, пока он очухается. Подняв светец, она перенесла трепещущее пламя в подземелье, а потом и сама с Иваном нырнула в черную нору. Тайная дверь с шумом захлопнулась, Настасья щелкнула задвижкой. Все, теперь только одна дорога – вперед!
Глава XXVII. Красавчик
Стоит ли идти вперед? Настасья так быстро нырнула в подземелье, что не успела и подумать – а что ждет ее впереди. Может стоит вернуться, обойти корчащегося Боряту, отпереть дверь и побежать обратно к дому? Но там для нее верная смерть, бой шел уже в тереме, так чего же ждать? Кто-нибудь обязательно крикнет, что видел ее с полюбовником. А дальше разъяренная толпа выволочет ее за волосы на площадь, обложит дровами и подпалит, а может сразу забьют. А что впереди? Если Борята сказал правду и хотел просто ее спасти, то в церкви никого нет, можно отсидеться и попросить священников помочь добраться до монастыря. Это слабенькая, но все же возможность на спасение.
А если там все ж ловушка, то не будут же они ее трогать под святыми сводами? Надо идти вперед. Настасья удобней перехватила Ивана, проворковала что-то ему успокаивающее и побрела вдоль сырых стен, подпертых дубовыми лагами. Сюда сквозь толщу земли не доносилось ни звука; абсолютная тишина действовала угнетающе – готовая могила. Настасья ускорила шаг. Светец нервно трепыхался, грозя в любой момент погаснуть. Сначала ход вел вниз под уклон, потом выровнялся, и вот под ногами стали появляться первые ступени, подземелье поползло наверх. Где-то рядом должен быть выход.
Настасья наткнулась на грубо-сколоченную лестницу и, оставив внизу светец, стала вместе с Иваном карабкаться вверх к своду. Под потолком оказалась затворенная деревянная крышка. Настасья уперлась в нее рукой, тяжелая дверь лишь слегка приоткрылась, показав щель света. Тяжело!
– Погоди сынок. Я так не смогу. Я сейчас тебя вниз спущу, на пол поставлю. Открою двумя руками, а потом за тобой вернусь. Хорошо?
Но Иван испуганно обеими ручонками намертво вцепился в шею матери, не желая слезать. Как своим крохотным разумом он мог решить, что сейчас его оставят так же, как и Прасковью? Оторвать его от себя у Настасьи не было ни сил, ни желания. Она снова полезла вверх вместе с сыном на руках. Уперлась хребтом и рукой одновременно, вкладывая остаток сил, и тяжелая крышка не сразу, но все же со скрипом откинулась.
Настасья высунула голову, оглянулась: тайная дверь находилась аккурат за гробницей княгини Ефросиньи. Настасья вытащила Ивана, выскользнула сама и захлопнула подземелье. У алтаря горели свечами две вощаницы[1], освещая большой круг пространства. Никого не было видно, лишь суровые лики святых взирали на беглянку, да печально прижимала к себе сына Богородица.
«Может не обманул меня Борята?» – едва успела подумать Настасья, как из-за столба-колонны с ехидным выражением пригожего лица вышел Микула. «Щелк, мышеловка захлопнулась!»
– А вот и княгиня пожаловала, заждались уж, – развел злодей руками с показным радушием.
За спиной Микулы появились вооруженные воины. Настасья невольно попятилась, прижавшись спиной к гробнице первой княгини.
– А где ж полюбовничек? – привстав немного на цыпочки, заглянул в угол красавчик-боярин. – Мы-то думали, вы вдвоем выйдете. На торгу уж истомились в ожидании.
С осознанием обреченной Настасья медленно переваривала уже совсем ненужные мысли: «Так вот значит как! Мало доказательств вины, а вот если меня с полюбовником выволокут, все сомнения отпадут, кто, и в стороне стоял, накинется. Зачем же Борята на это согласился? Это ж верная смерть? Ведь и его затопчут, уж не пожалеют. Или он действительно не знал, что за ним следят, а может они его потом отбить пообещали? Хоть бы этот дурень за мной следом не вылез, надо было его посильней огреть».
– Я в Божьем храме, не посмеете тронуть! – и сама не веря своим словам все же произнесла она.
– Да кто ж тебя трогать будет, вытолкаем за двери, да и все, – хмыкнул Микула. – Да не бойся, шучу я. Не трону я тебя, поживешь еще, – прищурил он левый глаз. – Эй, Подвиз, иди к двери следить, как народ пройдет да совсем стемнеет, знак подашь.
Один из воев побежал к боковому входу. Микула расслабленно оперся о колонну, скрестив руки на груди.
«Что он задумал? Почему не выдает меня?» Настасья сквозь одежду чувствовала холод каменной гробницы.
– Зачем тебе это нужно было? Ведь ты же и при Всеволоде все имел, или ты за то, что он тебя на пиру тогда приложил, мстишь? – начала выспрашивать она, чтобы побороть панический страх, заглядывающий в душу.
– Тоже мне невидаль, – равнодушно пожал плечами Микула, – да твой муженек во хмелю тумаки на право и налево раздает, уж попривыкли. Али не доставалось еще?
– Не доставалось, – с вызовом бросила ему княгиня.
– Теперь уж и не достанется, – мрачно произнес Микула, не предвещая Настасье ничего хорошего. – Я тебя сжигать не собирался, в монастырь упечь хотел, то так. Это уж Ермила чудит, и не знаю, что ты ему там худого сделала.
– Я ли? Или муж мой? Чего вам не доставало? – упрямо проговорила она.
– Отойдите чуть, мне с княгиней потолковать нужно, – кивнул головой своим людям Микула.
Вои послушно отпрянули в сторону и скрылись за колоннадой.
– Мне власть нужна, все остальное у меня есть, – с усмешкой произнес красавчик. – Хорошо, что княжну с собой не притащила, чуть подрастет, я на ней женюсь, а так придушить пришлось бы, уж больно много увидела бы.
Камень, впивающийся в поясницу, показался ледяной глыбой. Представилась хрупкая Прасковья с трогательно оттопыренными ушками. Ироды, настоящие Ироды!
– Какая власть? Не будет Всеволода, новый князь стол захватит, – выдала Настасья сквозь зубы.
– А с чего ты взяла, что Всеволода не будет? Мы его убивать не собираемся, – Микула отделился от стены и подошел ближе к княгине. – Споить по-тихому да сделать так, чтобы он разума лишился, это да. И все у нас получалось, пока ты не появилась, – сверкая глазами, прорычал он. – Я бы дядькой Ивана стал, и при помешанном князе в посадники выбился, а там на княжне женился бы, и кто знает…
– Так зачем вы меня сами сюда притащили, Всеволода уламывали жениться?! Он же не хотел! – Настасья ничего не понимала, все плясало в голове, не желая выстраиваться в цепочку – петелька за петелькой.
– От того и уламывали. Столько в него дурмана влили, а он все не ломался, хорохорился. Силен как бык. Вот Ермила и предложил добить его: привезти новую женушку, от дурного корня, унизить тем Всеволода, а потом распустить об ней слухи недобрые, чтобы разъярился вконец, да снова запил. После такого уж он с колен бы не встал. Думали, ты в мать, помощницей нам станешь, – усмехнулся Микула, бесстыже скользнув по скрытой душегреей фигуре Анастасии.
– Если вы меня убьете, он вас удавит, – чуть отодвинулась от него княгиня, проехав спиной вдоль гробницы.
– Ермилу да, так кто ему виноват, что он с костром этим переборщил. Ведь сговаривались же просто в монастырь сослать. А я в стороне, я тебя защищал, в монастыре от ярости толпы пытался укрыть, а то, что ты по дороге сгинула, так моей вины нет.
«Сгинула! – эхом отозвалось в голове у Настасьи. – Он меня не выпустит. А что тогда? Запрет где-нибудь? Зачем?»
– Если ты при княжиче дядькой хотел стать, зачем тогда Ивашу травили? – прижала она к себе сына.
– Да никто его не травил! – раздраженно выкрикнул Микула. – Лучших лекарей да ведуний к нему таскали, Сулена его отварами целебными поила, а он все равно чах. Ох, и испугался же я тогда, все ведь рушилось. От того ты и жива еще, что приехала да чудо сотворила. И жить ты будешь, пока Иван совсем не оправится, поняла? А приласкаешь, так и дольше проживешь, чем ты там князя-то взяла? И мне того охота знать, – Микула снова придвинулся к ней.
– В Божьем храме, как не совестно?! – гневно произнесла Настасья.
– Грех-то малый, – равнодушно взглянул на лик святого красавчик.
«Что-то не сходится? «Чудо сотворила», как же! Ивана травили, это уж точно. И делала это Сулена. И Ермила не похож на мстительного сумасшедшего, чтобы себя так-то подставлять. Сжечь он меня решил не спроста, Микула у него за дурного быка, лбом стены прошибает, а потом и от него избавятся. Но того я ему сказывать не стану, пусть хлебнет предательства, как мой князь хлебнул, полной грудью».
Из-за двери высунулась чернявая голова воя-сторожа:
– Никого нет, пусто – все на двор к Домогосту побежали, добро растаскивают.
Микула махнул своим людям, время уходить. Настасья нащупала нож: «В храме не стану, а выйдем, поставлю Ивана и…»
– Баба моя! – из-за гробницы вылетел взъерошенный Борята. – Вы мне ее обещали! – заревел он, легко перемахивая через могильную плиту.
– А вот и полюбовничек, – усмехнулся Микула, приподнимая бровь. – А чего ж так припозднился?
– Не твое дело, дите забирай, а баба моя! – выхватил Борята меч.
– Твоего здесь, холоп, ничего нет. Добейте его, – рявкнул Микула, махнув своим.
– Это же церковь Божия, да что вы делаете?! – попыталась вразумить всех Настасья, но никто не собирался ее слушать, вои молча наступали на щупленького парнишку.
И тут вдруг началась буря, нет, целый ураган. Перед лицом княгини замелькали: руки, ноги, головы, раздались крики и стоны. Это могучий богатырь Кряж огромной дубиной разносил свиту Микулы, одного за другим, одного за другим. Те просто не успевали сообразить, что происходит. Сам Микула, спотыкаясь, побежал к выходу. Его догнала ловко кинутая в спину вощаница. Красавчик, раскинув руки, рухнул лицом вниз.
Пару мгновений, и среди валяющихся и стонущих людей остались стоять Настасья с Иваном на руках, Борята и сам тяжело дышащий Кряж.
– Где Прасковья?!! – налетела на него княгиня. – Ты ее видел? Она спряталась? Да чего ты молчишь?! – от безумного волнения Настасья забыла, что перед ней немой.
– Я тут, матушка, – из-за камня высунулась белесая головка.
– Парашенька, дитятко! – Настасья, всунув Кряжу Ивана, кинулась к падчерице, душа ее в объятьях. – Ничего с тобой не сделали? Цела ли? Прости меня, родненькая, прости. Я же думала, что на смерть иду, – целовала она щеки Прасковьи, – прости меня, дурную.
– Матушка, – повисла на шее мачехи девочка, как совсем недавно вис на ней Иван, – я не сержусь, я все понимаю. Это я Кряжа привела.
– Разумница ты моя, – сквозь слезы улыбнулась Настасья.
– Уходить нужно, – словно старые дверные петли проскрежетал над их головами хриплый голос.
Настасья вздрогнула. Это отчетливо произнес немой Кряж.
[1] Вощаница – подставка для свечей.
Глава XVIII. Ночной разговор
Улицы в этом углу города были пусты и угрюмо-молчаливы, даже вечно-беспокойные стражи, собаки, отчего-то не лаяли, за черными заборами не мелькало ни одного огонька. Должно быть жители затаились, опасаясь вспыхнувшего мятежа, а может и сами побежали грабить чужое добро.
Кряж шагал уверенно впереди, по-кошачьи разбирая в темноте дорогу. Настасья, поплотней завернув в убрус Ивана, след в след бежала за гриднем, стараясь не отставать, волоча свободной рукой уставшую Прасковью. Позади, на несколько шагов приотстав, плелся Борята.
– Чего ты за нами идешь?! – огрызнулась Настасья. – Прочь, Иуда, ступай, пока не велела Кряжу шею тебе свернуть, как ты Ивану хотел.
– Да не сделал бы я княжичу ничего худого, просто увести тя хотел, а ты упиралась, – проворчал Борята, не отставая.
– Увести Микуле в пасть, – разозлилась Настасья, само нахождение кметя рядом, делало ее положение безнадежным. – Уходи!
– Я не знал, что он там, вот те крест, что не знал. Возьмите с собой, забьют меня здесь.
– Так тебе и надо, – не удержалась и показала ему язык Прасковья.
– В Смоленск ступай, у тебя ж там дядька, – напомнила Настасья.
– Да нет у меня там никого, то я врал, – буркнул Борята, – да выкрутились бы как-нибудь…
– Так и иди, выкручивайся, самое время подошло, – отмахнулась Настасья, ускоряя шаг.
– Пусть остается, светлейшая, – хмыкнул, обернувшись Кряж, – порасспросим его – что да как, – и тон гридня-великана не сулил Боряте ничего хорошего.
Борята, потупившись, понял угрозу, но упрямо продолжил идти за беглецами. Настасья смирилась, Кряж прав, надо вытрясти из этого плута все, что знает о Всеволоде и заговоре.
Гридень свернул в узкий проулок, пошарил за частоколом, разыскивая щеколду, небольшая калиточка едва слышно скрипнула, пропуская гостей. Перед Настасьей открылся маленький дворик, заканчивающийся ветхой избушкой. Из дыры в гонтовой крыше в черное небо приятной струйкой уходил сизый дымок. Только сейчас Настасья осознала, как продрогла и проголодалась.
На пороге со светцом в руках появилась древняя старуха. «Горчиха», – опознала ведунью княгиня и отчего-то сразу успокоилась. Это не ловушка, все будет нормально.
– Это ж та, что клюкой Сулену зарубила, – тоже узнала и испуганно прижалась к мачехе Прасковья.
– Не бойся, – погладила ее по голове Настасья, – это не она их, пойдем греться.
– Милости просим, хозяюшка, заждались, – услужливо поклонилась старуха. – Чего ж так долго? – с упреком бросила она Кряжу.
– Дурень Микула влез, поучить пришлось, – хрипло прошипел гридень.
В избе было жарко натоплено, на столе гостей ждали крынки с простоквашей и караваи теплого хлеба. Оголодавшие дети жадно накинулись на еду, княгиня с гриднем ели неспешно, не теряя достоинства. Притихшему в углу Боряте тоже Горчиха преподнесла кусок, тот было хотел как Прасковья торопливо набить рот, но подражая Кряжу, стал медленно жевать, оглаживая хлеб голодными глазами.
– Переждем здесь немного, а как за полночь крепко перевалит, уйдем, – сообщил Кряж.
– Хозяюшку не застуди, – хлопотала Горчиха, расстилая на лавках мягкие овчины, – встретят ли?
– Встретят, – прохрипел гридень.
Настасье очень хотелось узнать, кто встретит, к кому в руки она попала, почему немой заговорил, но при Боряте расспрашивать она опасалась. Помогла сама Горчиха:
– Не обессудь, соколик, – обратилась она к кметю, – но места в избе тебе нет, на сеновал ночевать тебя провожу.
Борята, не споря, послушно поплелся за ней.
– А если он сейчас к Ермиле побежит да нас выдаст? – опасливо посмотрела ему вслед Настасья.
– Что ж он себе враг? Уж он понял, что в живых его оставлять и не собирались, – равнодушно откинулся на лавке Кряж.
Его уверенность передалась и Настасье, она тоже, накрыв сонных детей овчинами, расслабленно протянула руки к очагу.
– Скажи, как ты уходил, Домогост с бабами были живы? – задумчиво спросила она.
– Этот старый пень не так просто сковырнуть, – усмехнулся Кряж, – велел челядинам самим ворота своих хоромов для разграбления открыть. Так большая часть посадских туда за добычей и побежала, княжий терем отстояли.
– Так нам тогда возвращаться можно? – робко спросила Настасья.
– Кабы у Домогоста еще с десяток имений было бы, так можно было бы и вернуться, а так из града уходить нужно, пока, светлейшая, твой муж не объявится.
– Мой муж?! Не хозяин?! – обомлела Настасья, внимательно разглядывая великана.
– Я Всеволоду верой и правдой служил, – прохрипел Кряж, – но, если надо выбирать между князем Дмитровским и дочерью госпожи, я выберу дочь.
Большой сорокалетний дядька, с обветренным, изрезанным ранними морщинами лицом, отражающим кличку, кто он?
– И кто у тебя госпожа? – осторожно спросила Настасья. – Матушка Елена?
– Матушка Иулиания, – проскрипел Кряж, заставляя сердце княгини биться чаще, – княгини Улиты я холоп.
Настасья потеряла дар речи. Как мать-покойница могла протянуть ей руку из далекого прошлого и выволочь из страшной передряги? Откуда она могла знать, что ее дочери через столько лет именно в этом граде понадобится помощь? Ведь гридень Кряж, это Настасья знала точно, уж много лет служил при Всеволоде и совсем не холопом, а нарочитым мужем в ближнем круге охраны.
