Текст книги "Абуджайская шаль"

Автор книги: Татьяна Любушкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

Абуджайская шаль или история о начале

Глава 1
Семья Перегудовых. Переезд

– Ах, душа моя, да всё как-то мне беспокойно! Сердце мается и в груди как-то все болит, болит, а то уж, словно раз… и оборвётся! Так я вся и обмираю и страшно мне, друг мой, страшно-то как! И тут же и корю себя – глупости, глупости! То-то хорошо будет Катеньке на природе, уж детки-то порезвятся, да и воздух там верно, хорош… Да хорош ли там воздух?

Невысокого роста расторопная дама в почтенных летах тревожно взглянула из-под спущенных на нос очков на своего собеседника – представительного немолодого господина с пышными седыми усами и роскошными бакенбардами, на морщинистом, обрюзгшем лице. В отличие от дамы, проявляющей такое нервозное беспокойство, он был совершенно невозмутим и едва прислушивался к её бесконечным вопросам, попыхивая длинной изящной трубочкой с перламутровой инкрустацией.

– И воздух хорош и природа на диво… полноте вам, Дарья Платоновна так-то переживать, поживёте, осмотритесь… – невозмутимый господин не торопясь, выбил содержимое трубки на низкое блюдечко из потемневшего серебра, аккуратно приминая прокуренным жёлтым пальцем дымящиеся угольки, – чай, не в Америку едем, ну не понравится, так что за беда?! Вернуться-то всегда можно!

Дарья Платоновна в ответ на его замечания только горестно качала головой, тяжело вздыхая и растерянно оглядываясь вокруг. Её нарядная, ухоженная гостиная, надёжный семейный приют во всякие времена, сегодня выглядела разорённой, пустой и сиротливой. Мебель, обряженная в чехлы, голые окна со снятыми портьерами, суетливо бегающие взад и вперёд слуги, всё говорило о скором неизбежном переезде и ввергало бедную Дарью Платоновну в страшную тоску. Не находя в себе сил принимать участие во всеобщей суматохе, она бездумно перебирала руками шёлковые нити незаконченной вышивки, словно цепляясь за единственно привычное занятие.

– Бабушка! Бабушка!!!

Краснощёкие малыши, любимые внуки-баловни, Настенька и Володя семи и шести лет подбежали к ней с двух сторон громко переговариваясь, и возбуждённо перебивая друг друга. Девочка тотчас взобралась на колени Дарьи Платоновны, бесцеремонно сталкивая на пол деревянные пяльцы и горячо шепча ей в самое ухо.

– Бабушка, миленькая! Прикажи мисс Флинт, чтобы она разрешила нам взять в поездку нашу Китти!

– Она нам запрещает, бабушка! А Китти не хочет оставаться одна! Кто же с ней будет играть?! – поддержал сестру Володя, крепко сжимая в руках красноглазую белоснежную крысу, – посмотри, какая она грустная, бабушка! Она же понимает, что мы оставляем её!

В подтверждение своих слов он поднёс зверька к самому лицу Дарьи Платоновны, чем едва не вызвал дурноту у несчастной дамы, стойко не переносившей наглого грызуна.

– Ах, Володя, уволь меня от созерцания своего любимца! – раздражённая, она ссадила Настеньку со своих колен, поднимая брошенные пяльцы, – а вы, маленькая дама, извольте вести себя прилично! Ну что это такое, налетела, всё покидала на пол! Что за манеры?! Уж если я что и прикажу мисс Флинт, так это внимательнее следить за вашим воспитанием!

Маленький Володя прижал к своей груди усатую Китти так, что она пискнула и попыталась укусить мальчика за палец.

– Бабушка! – на глазах мальчика показались слёзы, – но она же умрёт от тоски!

Настенька умоляюще сложила руки, просительно заглядывая в глаза рассерженной бабушки, тоже готовясь в любую минуту расплакаться.

Сердце Дарьи Платоновны в одну секунду смягчилось при виде печальных детских личиков.

– Ну, будет, будет плакать! Разве оставим мы такое сокровище, не ровен час, пропадёт, я первая не переживу! Ступайте, да не плачьте более, обещаю поговорить с мисс Флинт…

Погладив мальчика по пухлой щеке и рассеянно поцеловав Настеньку в пушистую кудрявую макушку, она отослала детей прочь и вновь погрузилась в свои тревожные мысли.

Размеренная, покойная жизнь навсегда осталась в прошлом для Дарьи Платоновны с того самого дня, как её супруг, действительный статский советник Дмитрий Степанович Перегудов, объявил о своём решении выйти в отставку и поселиться всей семьей в родовом имении, полученным в наследство от старой тётки Софьи Михайловны Перегудовой.

Нельзя сказать, что таковое решение явилось для Дарьи Платоновны вовсе неожиданным. Лет Дмитрию Степановичу было немало, службу нести становилось всё труднее, да и дети, кроме младшего Николеньки в жизни, слава богу, определились, так что о неизбежной отставке в семье поговаривали давно. Вот только бесконечные намёки Дмитрия Степановича о его намерении переехать в деревню Дарья Платоновна решительно отказывалась слушать. Да и добро была бы деревня где-нибудь за городом, куда смогут приехать погостить старые друзья, да и сама Дарья Платоновна могла бы отправиться с визитом к знакомым, так нет же! Деревенька та находилась бог весть как далеко, в стороне от всяких дорог и поселений! Потому, слушая рассуждения Дмитрия Степановича о преимуществах деревенской жизни, Дарья Платоновна лишь пожимала плечами и неизменно переводила разговор на другие, более волнительные темы. Даже строительство нового дома в имении Перегудовых восприняла наивная Дарья Платоновна, как очередную блажь взбалмошного супруга и рассчитывала, что деревенская усадьба в лучшем случае будет использована, как охотничий домик для мужских забав Дмитрия Степановича и сыновей Александра и Николеньки.

Сама же Дарья Платоновна деревенской жизни всячески чуралась. С самого рождения она жила в городе, любила посещать театры и модные салоны ездила с визитами к знакомым, принимала визитёров в свою очередь у себя, и другой жизни себе не представляла. Если случалось ей бывать летом на даче, она неизменно искала достойного общества, а от созерцания красот природы скучала и жаловалась знакомым на невыносимость деревенской жизни. Оттого она до самого последнего дня не могла поверить в то, что её любезный супруг сыграет с ней такую злую шутку и заставит на склоне лет зажить отшельницей в глухой, отдалённой от всякой цивилизации деревне.

Да только как выяснилось, намерения Дмитрия Платоновича были самые, что ни на есть серьёзные, и чтобы стало ясно, как такое несчастье приключилось с Дарьей Платоновной, требуется пересказать всё с того самого времени, как молодая Дашенька дочка Платона Аристарховича Синицына повенчалась с господином Перегудовым, то есть – по порядку.

Невестою Дарья Платоновна была, что называют завидною. Миловидная, с лукавым взглядом голубых глаз и пушистой белокурой косой, барышня Синицына была из хорошей семьи, за ней давали богатое приданое, и все эти качества в совокупности вскружили голову не одному воздыхателю. Отец Дашеньки, Платон Аристархович, рассчитывал для дочери блестящую партию, пока не появился на горизонте некий Дмитрий Степанович Перегудов, господин с небольшим чином и с ещё меньшим достатком, а уж если откровенно – то и вовсе без оного! Будь Дмитрий Степанович обычным знакомцем, его и близко не подпустили бы к хорошенькой Дашеньке, но молодой человек приходился сыном старинного приятеля Платона Аристарховича и оттого в доме Синицыных был принят благосклонно. Платон Аристархович относился к юноше как к собственному сыну, всячески поощрял его общение с семьёй и тот вскоре стал являться к Синицыным запросто, не дожидаясь особого приглашения. При таком положении вещей нечего было и удивляться, что в один знаменательный день Дашенька Синицына и Дмитрий Перегудов краснея и запинаясь от застенчивости, заявили родителям о своей любви и желании идти далее по жизни рука об руку. Ежели в тот момент Платон Аристархович и пожалел, что приласкал в своём доме безденежного юношу, то к чести своей, даже виду не подал. Поговорив серьёзно со своей дочерью и убедившись, что она души не чает в молодом Дмитрии Степановиче, счастью дочери противиться не стал, мудро рассудив, что от судьбы не уйдёшь, а приданного дочери с лихвой хватит на то, чтобы обеспечить молодым достойную жизнь. Многие недоброжелатели тогда поговаривали, что, дескать, ловко удалось Дмитрию Степановичу отхватить такой куш, обойдя более достойных претендентов на руку и сердце Дарьи Платоновны и, что де пожалеют ещё Синицыны, приняв в свой дом нищего выкормыша, да только наветы их не оправдались. С пользой использовав приданое жены, Дмитрий Степанович сумел сделать карьеру головокружительную, поскольку отличался отменным трудолюбием, почтением к начальству, да и вообще был большой умница. Через несколько лет, нажитый им капитал, всемеро превышал полученное приданое, после чего замолчали даже самые ярые ненавистники их счастья и зависимое положение Дмитрия Степановича Перегудова от полученных вместе с молодой женой денег, позабылось навсегда.

Прожили супруги в дружбе и согласии тридцать восемь лет, как дай бог и каждому прожить. Никогда сколь либо серьезная беда не касалась этого милого семейства, о чем Дарья Платоновна каждый день не забывала неустанно благодарить господа. Детей у четы Перегудовых было трое. Старший сын Александр, тридцати шести лет, с детства увлекался наукой, читал запоем толстые книги и проводил в старом флигеле не всегда безопасные эксперименты. Его детские увлечения с возрастом переросли в серьёзное изучение медицины и спустя всего пару лет по окончании университета об Александре Дмитриевиче Перегудове заговорили, как о знающем хирурге, способным исцелить всяческий недуг и даровитом учёном, подающем большие надежды. Женился Александр двадцати трех лет на младшей дочке дворянина Картеева – Машеньке и к тому времени, как ведется рассказ, их первенцу Виктору было уже лет двенадцать, а супруга Машенька снова была на сносях.

Вторым, а вернее второй по счету у Перегудовых шла дочь – красавица и всеобщая любимица Катенька. Она отличалась на редкость спокойным и безмятежным характером, казалось, никакие жизненные передряги не смогут вывести её из себя. Сидя всегда в уголку то с шитьём, то с вязанием она ласково всем улыбалась и на любые выходки своих братьев вовсе никогда не сердилась. Некоторые злые языки за такую особенность её характера поговаривали, что она-де глуповата, но родные любили её всем сердцем и души в ней не чаяли. Семнадцати лет посватал её господин Огуреев (человек не слишком молодой, годов ему на ту пору было уж больше тридцати), но с большим достатком. Причем доставало ему не только богатства, но так же честности и порядочности, сочетание в наш век столь редкое, что Перегудов, тотчас же благословил сей союз, а послушная дочь Катенька не противилась, да и то сказать никогда о том после не жалела. В ту пору, о которой идёт речь, у них подрастали два премилых ребенка семи и шести лет – дочка Настенька и сынок Володенька.

Третий ребенок Перегудовых младший сын Николай, в жизни себя еще никак не определил. То хотел, было в военные, да жизни в казармах побоялся, потом подался по совету батюшки в университет, в студенты, но большого рвения к наукам не проявлял. Особых хлопот впрочем, с ним не было, шумных студенческих вечеринок с известными проказами он чурался, предпочитая вечера проводить дома с книгами. Правда, толку от такого чтения было чуть. Полезных да умных книг он не читал, от учебников его все чаще в сон клонило, а любил пустяковые романы по большей части иностранные про всякие небывалые приключения и путешествия. Батюшка его за то корил, да только так – для виду! Так вот потихоньку и жили.

Лет за шесть до начала нашей истории Дмитрий Степанович получил неожиданное наследство от троюродной тётки Софьи Михайловны Перегудовой. Наследство было тем более неожиданно, что Дмитрий Степанович и хоть и слыхал от покойного батюшки о существовании тётки, родственницу эту за всю свою жизнь не разу в глаза не видел. Та жила в своём имении затворницей, слыла большой чудачкой, знакомых и родни всячески сторонилась, что не помешало ей отписать в завещании незнакомому племяннику обширное имение, с лесом, речкою и даже собственным озерцом, а в имении том – деревенька, с веселым и солнечным названием – Полянка.

Сама по себе деревенька была небольшой, насчитывала всего четырнадцать крестьянских изб, в которых народишку проживало девяносто четыре души. В деревне стояла старинная церковь, добротная деревянная мельница и небольшой кирпичный флигель, единственное строение, что осталось от господского дома, после случившегося там пожара. В этом флигеле проживал управляющий имением, обрусевший немец господин Мюллер с супругой, который начал служить ещё при покойной Софье Михайловне и после её смерти Дмитрий Степанович не счёл необходимым заменить его кем-то другим.

Несмотря на отдалённость деревни от города про пожар, случившийся в деревенском господском доме, некоторое время с ужасом передавали различные слухи один другого загадочнее. В том страшном пожаре в усадьбе погибла сама Софья Михайловна и вся её близкая обслуга, за исключением нескольких человек, в том числе управляющего, которых Софья Михайловна отослала из дома со срочными поручениями.

Перегудову, как единственному наследнику задавали всяческие вопросы, не известно ли ему подробностей, отчего произошло такое страшное происшествие, но он неизменно пожимал плечами, поскольку и в самом деле ничего не знал. Один молодой, но очень рьяный чиновник, расследуя причины трагического события, даже пытался сопоставить, внезапную смерь Софьи Михайловны и завещание, подписанное накануне её гибели в пользу Перегудова. Но едва этот слух дошёл до Дмитрия Степановича, как тот страшно осердился и ещё долгое время незадачливый следователь оставался в младших чинах, не смея надеяться на повышение.

Переживая ото всех этих толков, да разговоров, Дмитрий Степанович первое время только раздражался, когда ему напоминали про полученное наследство. Даже читая подробные отчёты о хозяйственной деятельности в имении, с приложением небольших денежных сумм от господина Мюллера, Перегудов недовольно хмыкал и сурово шевелил кустистыми бровями. Прошло целых два года, когда Дмитрий Степанович, наконец, успокоился и решился съездить осмотреть полученное имение, рассуждая при этом, что единственным правильным решением будет продать злополучную деревеньку, да и забыть о том навсегда. Но в тот год запланированная поездка не случилась. То нельзя было оставить дела служебные, то Дарья Платоновна закапризничала и велела свозить её на воды, потом Николеньку надобно было на учение определить, так что все недосуг.

Однако на третий год Дмитрий Степанович решительно собрался в дорогу на осмотр собственного имения, тем более, что случай представился более чем благоприятный. Дарья Платоновна, взяв с собой Николеньку, отправилась на месяц к своей сестре погостить (старшие дети к тому времени уже жили своими домами), а Дмитрий Степанович остался совершенно один. Не теряя времени даром, он тотчас отослал нарочного в Полянку сообщить о своем приезде, да вскоре выехал и сам.

Укрытая от любопытных глаз высокими холмами, поросшими густым, непроходимым лесом деревенька, доставшаяся Перегудову в наследство, стояла не так далеко от города, как это себе представляла Дарья Платоновна, но её отдалённое расположение от больших дорог, действительно делало Полянку отшельницей, среди многочисленных поселений губернии.

Сначала Дмитрий Степанович ехал по большаку, где вокруг раскинулись распаханные поля, скрипели колёсами встречные повозки, и постоянно попадался народ, уныло бредущий в обе стороны. Затем, оставив большую дорогу позади, коляска свернула в сторону и, прокатив вначале вдоль полей, поехала через редкий лесок, вскоре превратившийся в дремучую чащу, такую густую, что узенькая дорожка едва виднелась среди низко склонившихся ветвей, близко растущих деревьев.

Эк, ведь, какая глушь! – досадливо подумал Дмитрий Степанович – нужды нет, в такую-то глухомань ездить. Продать – да и вся недолга! Окончательно укрепившись в такой мысли, Перегудов вскоре задремал и, проснувшись лишь к вечеру, услыхал негромкий разговор своего кучера с незнакомцем.

– Эй, Федор, что там? Далеко ли? – повелительно, хотя немного охрипнув спросонья, спросил он, высунувшись из окошка.

– Да вот, барин, – обернулся к нему кучер, – ихний-то управляющий господин Мюллер человека прислал, чтоб значица не заплутать, да и то – вовремя! Я уж битый час стою в раздумье, дорога-то – вишь, в обе стороны пошла! А куды ехать то? Ребус!

Кряхтя, Дмитрий Степанович вышел из кареты (засиделся – хоть ноги размять), махнул сердито стоявшему поодаль пареньку лет семнадцати, державшему в поводу низенькую лохматую лошадку.

– Ну, любезный, поди сюда! Отвечай – кто таков?!

Паренёк приблизился, прихлопнув открытый доселе рот (сроду не видал такого важного барина!). Сдернул потрепанную шапчонку с головы под осуждающим взглядом кучера Федора, неловко поклонился и неожиданно сорвавшимся до тонкой ноты голосом (отчего вспыхнул сразу, как маков цвет и далее говорил нарочито грубо) произнес:

– Полянские мы, мельника Захара сын – Данила. Нас господин Мюллер послал, управляющий. Сказал – езжай, встрень барина у Ползучей топи, не то дороги перепутают и непременно в болото попадут.

– Ты что же это несёшь-то дурень! – осердился утомленный дорожными неудобствами Дмитрий Степанович, – нешто здесь дорога в болото проложена?

Данила шмыгнул носом, почесал колено и после произнес:

– Верно, барин. Вот эта дорога по правую руку – в Полянку, а по левую – на болото.

Решив больше не продолжать расспросы, Перегудов раздраженно махнул рукою кучеру:

– Езжай, Фёдор! – и повернулся к Даниле:

– А ты ступай! Показывай куда ехать! Да смотри мне, шельма, не вздумай плутать!

Колеса плавно покатились по узкой, но ровной дорожке покрытой короткой мягкой травой. К утру бы доехать, – зевнув, подумал Дмитрий Степанович, – что за сторона – болота, леса… продать! за такими мыслями Перегудов снова задремал и очнулся от толчка, когда карета стала. Пождав минуту и не услышав ни шороха, Дмитрий Степанович досадливо крякнул, засопел и громко переступил ногами, в надежде быть услышанным и получить пояснение, почто опять остановка. Но его телодвижения не были услышаны, пришлось, прочистив кашлем горла прикрикнуть:

– Федор! Что? Завез нас дурак в болото?

Немного погодя Федор откликнулся странно изменившимся голосом:

– Гляньте-ка, барин, вон она Полянка-то ваша! Приехали, стало – быть…

Перегудов вылез из коляски и, хмурясь, прошёл вперед, оставив за собою кучера и проводника.

Дорога вышла из леса, и Дмитрий Степанович заметил, что сумерки, давно наступившие в густом непроходимом лесу, здесь на открытом пространстве едва начались. Солнце, огромным алым краем ещё держалось в почерневшем сумеречном небе, бросая багровые отблески на раскинувшиеся вокруг холмы. Внизу меж холмами виднелась деревенька. Первое, что пришло Перегудову на ум, была мысль: И верно ведь – Полянка. Ехали-ехали лесом, и вдруг – невидаль, внизу-то чисто ни кусточка, вся деревня словно на ладошке.

Внизу, с левой стороны дороги выстроились в ряд крестьянские дома, Перегудов насчитал их числом четыре штуки. Первый в ряду – под самым холмом, последний – возле неширокой речушки с берегами, поросшими обычною в таких местах ветлою. С правой стороны – ещё две избы. Дорога, по которой они ехали, в аккурат проходила вниз между двумя рядами крестьянских домов, разделяя их по обе стороны. Посреди деревушки стояла церковь, небольшая, но добротная – с красного кирпича. Маковки позолочены, не облезлые, а может сверху-то не больно и видать. С правой стороны все продолжался холм, за ним угадывалась вода. Озеро, – вспомнил Перегудов письма управляющего (тот ему подробно все доходные статьи описывал). Все увиденное Дмитрий Степанович охватил одним взглядом и вид был ничем не примечателен, кроме спокойной умиротворенной красоты, что отличает многие русские деревни. Затем взор Перегудова обратился в сторону, что с таким вниманием рассматривали Федор и Данила.

На склоне холма стояли почерневшие обгоревшие развалины старой барской усадьбы. Стены местами обвалились под напором бушевавшего здесь огня, крыша рухнула и лишь в одном месте нависала обломком над закоптелыми руинами. Причудливо разбросанные останки сгоревшего дома придавали сходство с огромным зверем, распахнувшим немую черную пасть и глядящего на мир пустыми глазницами мертвых окон. Впечатление развалины производили отталкивающее, отвратительное. Смотреть на них не хотелось, так, словно на чистом веселом лице ребенка виден был уродливый шрам и как бы ты не отводил взгляд, но вновь и вновь невольно обращаешь внимание на этот досадный недостаток.

– Что развалины? – нарушил общее молчание Перегудов, – верно барский был дом?

– Барыни, верно, – Данила замолчал, хотя, судя по всему, парень был разговорчивый, но видно продолжать заданную тему не хотел.

– Что ж не уберут? – рассердился Дмитрий Степанович, – ведь весь обзор нарушает, словно бельмо какое, прости Господи!

– Да как же? – с внезапным страхом спросил Данила.

Перегудов вопроса не понял.

– Что ты, плут, не знаешь, как и убрать? Уж, небось, всё, что плохо лежало, по избам то растащили, что ж и головёшки то не забрали? Ведь срамота! Стоит сверху этакая горелая дурында, настроение людям портит! Верно ведь – Федор? – обратился Перегудов за поддержкой к кучеру.

– Да уж, как и верно-то, барин. Ведь кажись так и по сею пору, гарью-то несет!

Внезапно подувший ветерок и впрямь принёс запах гари и неизвестно отчего расстроенный Дмитрий Степанович, пожав плечами, полез в коляску, охая и кряхтя.

– Ну, трогай, Федя. Уж и ночь наступает, а там ещё устроиться надо, да и поужинать. Разве ж дело – весь день ни крошки во рту!

Коляска мягко и неслышно покатилась с горки и вскоре ехала меж деревенских домов. Немного времени спустя Федор внезапно обернулся:

– А посмотреть, барин, так и странная же деревня!

– Чем же она странная? – спросил снова задремавший Перегудов.

– А то странная что ни собака не забрешет, ни дитя не выскочит на дорогу. Дома стоят, а людей вроде и нет.

А ведь и верно, – подумал Перегудов, – то-то все чудится мне, что как-то тут не так, словно и не вправду!

– Эй, человек! Как тебя! Данила? Окликнул он проводника, высунувшись из коляски.

Данила неспешно приблизился, склонил голову, свесившись со спины своей маленькой лошадки (седла под ним не было) и лицо его оказалось вровень с лицом Дмитрия Степановича. Впервые при свете заходящего солнца, Перегудов рассмотрел своего проводника. Лицо его было мягким, по юношески округлым, волосы светлые, тщательно причесанные, но какие-то сероватые, верно не мытые давно. Нос чуть вздернут, растет на лице кругленькой картошиной, губы немного припухлые, лицо чистое, без прыщей и веснушек, подбородок мелковат, но при общей округлости черт облик создавался милый и простодушный.

Перегудов совсем было открыл рот, собираясь задать вопрос, как последний луч заходящего солнца осветил лицо юноши. Тот поспешно отвел взгляд, но Дмитрий Степанович успел заметить невозможную странность во взгляде, которую он долго не мог для себя уяснить и осмыслить, настолько это было неожиданно. Да уж после решил он, что привиделось в сумерках и, успокоившись, спросил:

– А что, Данила, в деревне то тихо? Аль уснули все? Ведь не ночь!

– Так все на той стороне реки, барин, в Паучьей слободке – охотно объяснил Данила, – Матвей-пасечник себе жену новую привел с Верхнеречья, так все встречать пошли, праздновать, новый житель в Полянке.

– А куда же он старую-то жену дел? – изумляясь, спросил Перегудов.

– Так тож, барин… – пробормотал Данила, – она ж у старой барыни в услужении была. Вместе с ней, стало быть, и сгорела.

– Что ж у вас в деревне то? Коровы да собаки с людьми свадьбы празднуют? – задал Федор, мучивший его при въезде в деревню вопрос.

– Почему с людьми? – озадачился Данила.

– Да потому, – в сердцах проронил кучер, – тишина у вас ровно мы на погост въехали, коровы не мычат, собаки не лают.

– Коровы по ту сторону холма, за прудом, – пожал плечами Данила, – ребятишки, что постарше, пасут в подлеске, так все лето там и живут. Бабы туда коров доить ходят, и еду пастухам носят. Осенью-то коров назад в хлева переведут, с ними и пастухи вернутся. А собаки… так собак в Полянке отродясь не было!

– Как же так – не было? – одновременно воскликнули Перегудов и кучер.

– Не было, – твердо ответил Данила, – я собак видел, когда в город с батей ездил, да у старой барыни была собачонка, да не долго и прожила – до того паскудное создание! Кошки – это есть, они от мышей зимой спасают. А собак нет – не бывало.

Снова, как при взгляде на лицо паренька у Дмитрия Степановича шевельнулась в голове странная и неуловимая мысль, но не найдя выхода до поры до времени осталась в глубине Перегудовского сознания.

Пока они так переговаривались, коляска неспешно обогнула холм, оставив позади развалины. Новый вид предстал перед лицом Перегудова, да только не слишком было его различить в наступившей темноте. Лишь разглядел он озеро, небольшое и чистое с левой стороны от дороги, а справа, у подножия холма небольшой беленый домик. На пороге дома с фонарем в руке стоял управляющий господин Мюллер с супругою, готовые встретить долгожданных гостей.

Встреча приехавшего хозяина и управляющего оказалась короткою. После взаимных приветствий и обязательных расспросов о пройденной дороге, Перегудов наскоро отужинал и, сославшись на усталость, отправился спать, благоразумно отложив все дела на утро. Перед сном вышел во двор, выкурить трубочку и, увидев своего кучера, осведомился, как тот устроен.

– Благодарствуйте, барин. Слава богу, устроены… – в голосе Федора слышалось раздражение.

– Что, Федя? – кротко поинтересовался Дмитрий Степанович, – али не покормили тебя?

– Да уж спаси бог, барин и покормили и на постой к мельнику определили. Да я уж туточки во дворе возле лошадей переночую, к вашему превосходительству поближе…

– Чем же тебе, Федор, у мельника не глянулось?

Федор огляделся по сторонам и, приблизившись к Перегудову вплотную, отчего тот невольно отшатнулся, прошептал:

– А то, барин, что вы как хотите, а не ладно здесь. И деревня нехороша и люди… Вы глаза-то у этого Данилы видели? Это где ж это видано, чтобы глаз у человека, как у кошки по ночам светился? А я вам скажу барин, что и у отца его – мельника и у родни ихней, всё такие глаза! Я как в избу-то вошел, так и обомлел, ровно нечисть по углам сидит, так глазищами-то и сверкают! И на голове у них – шерсть! Право слово, барин Дмитрий Степанович, не волосы это – шерсть! Не бывает у людей таких волос!

Перегудов потянул носом воздух, явно послышался сивушный запах.

– А ты ведь, Федор, выпил, – заключил Дмитрий Степанович.

– Это, барин, верно, – понурился кучер, – так ведь со страху, барин! Ей-пра, со страху! Да нешто вы сами ничего не замечаете!?

– Ступай, Федор, спать, – ровным тоном, не терпящим возражений, проговорил Перегудов, – коли у мельника не желаешь – в коляске уснёшь. Ночи нынче тёплые – небось, не замерзнешь.

Развернулся и пошёл к дому, и тут-то выползла из головы, глубоко засевшая мыслишка: А прав, Федор, прав! Глаз-то у мальчишки уж больно нехорош! Не правильный взгляд, не людской…

И слово это точно определило то смутное, неопределенное, что мучило Дмитрия Степановича последние часы.

Долго ещё, укладываясь спать в чужой неудобной постели, Перегудов вспоминал весь прожитый день и охал и вздыхал и молился потихоньку, а после не заметил, как и уснул.

* * *

Утром, Дмитрия Степановича разбудили птицы. Громкие и нахальные, они осаждали кусты сирени, росшие возле самого окна, и дрались и переругивались непонятно за что, временами заглядывая в открытое окно, с любопытством наклоняя яркие хохлатые головы. Что же за пичуги? – подумалось Перегудову, – эка, ведь век почитай прожил, а окромя воробьев да голубей и птиц-то не знаю!. Спал Дмитрий Степанович не сказать, что долго, но чувствовал себя на удивление хорошо отдохнувшим и страшно голодным. Одевшись и умывшись приготовленною с вечера водою, Перегудов пошёл осмотреться. Домик был всего в четыре комнаты, где в одной проживал господин Мюллер с супругою Анной, другая служила для гостей (коих впрочем, супруги Мюллер видели немного). Самая большая комната – гостиная, где по праздникам господин Мюллер с женою неизменно принимали семью местного священника (у священника было шестеро детей, и бездетная чета Мюллер их баловала, хотя после посещения шумных гостей Анна Мюллер страдала мигренью). Последняя маленькая каморка была для прислуги. Там жила бабка Пелагея, женщина уже пожилая, но сильная. Была у неё когда-то семья и муж и сыновья, да только младший сын помер ещё в младенчестве лет этак трёх, хотя родился он уродцем и многие думали, что Пелагея-то, кстати, от несчастного мученика избавилась. А старший сын её с мужем погибли на том страшном пожаре, где погорела старая барыня. Муж Пелагеи служил там конюхом, а сынок-подросток ему помогал. Как сгорели они, бабка волосы на себе рвала и два дня волчицей выла. Сама-то она пожара не видела, уходила с бабами в подлесок коров доить. Ушла-то как раз ночью, под утро (ведь пока дойдёшь, а летом ночи-то коротки!), как вернулась, так уж только уголёчки и застала, ровнёхонько после её ухода и занялось, спали все в доме-то, проснуться никто не успел. Кабы она не ушла, так бы и тоже сгорела! Так вот два дня повыла-повыла, а потом замолчала и с тех пор все молчит, редко когда слово какое скажет. Мюллеры её к себе взяли по дому хозяйствовать, так она всё делает и всё-то молча. Что не скажут ей – всё молчит. Все уж привыкли.

Перегудов прошёлся по комнатам, но в доме никого не застал. Выйдя на улицу, он внезапно задохнулся от изобилия свежего воздуха и яркого солнечного света. Такой покой, да благодать бывает только в деревнях ранним утром, когда полуденный зной ещё не сушит кожу, комары уже уснули, а мухи ещё не проснулись. По дороге в сторону деревни мимо Дмитрия Степановича проходила стайка баб и девок, с любопытством на него поглядывая. Верно, возвращаются с утренней дойки, – догадался Перегудов. Самая смелая сделала шаг в сторону от толпы к Дмитрию Степановичу и звонко прокричала:

– Здоровьичка вам! Доброго утра, барин!

Остальные рассмеялись, будто их подруга сказала что-то смешное.

– И вам доброго утра! – благодарно промолвил Перегудов, покручивая с улыбкой ус.

Бабы сбились с шага, застопорились и вразброд поздоровались. Старшие покланялись.

Дмитрий Степанович сошел с крыльца и прошелся в сторону озера, оглядывая окрестности. За озером усмотрел он дом и мельницу, следом – реку, а по ту сторону реки вверх по склону высокого холма густой непроходимый лес.