Текст книги "Абуджайская шаль"

Автор книги: Татьяна Любушкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

Глава 12
Яма

А Дарёнка плакала. Так плакала навзрыд горько и безутешно, что бедный Николенька не знал, что и сказать, как успокоить несчастную девушку.

Да и что тут скажешь, когда стоит рядом отец и грозно хмурит брови.

– Ну, будет, будет, – ворчал Дмитрий Степанович, – сказано ведь – отыщем. Эко вы девицы мокроту любите разводить! Ну, посуди сама – куда мы на ночь-то глядя? Хоть бы знать, где искать! А вот ежели завтра к утру не вернётся, так отрядим людей – поищем! – он угрюмо посмотрел на плачущую девушку, – да я хочешь, сам пойду! Но только не сегодня!

Бедная Дарёнка уныло кивнула в ответ.

Разговор происходил у самого входа в господскую усадьбу.

Генрих Карлович при первых же словах Дарёнки о пропавшем Даниле озабочено глянул на часы и, извинившись, ушёл, обещая быть позже. И вот стоя на высоком крыльце, Дмитрий Степанович и Николенька как могли, успокаивали плачущую девушку. Наконец ретировался раздосадованный Дмитрий Степанович (мало мне забот!) и Николенька остался с Дарёнкой наедине совершенно не представляя, как же ей помочь.

– Дарёнка, – он ласково пожал её безвольно опущенную руку, – отец, верно, говорит, ну куда мы, на ночь-то, глядя, пойдём!

– Нет! – выкрикнула девушка, – вы не понимаете! Да может он кровью истекает, и жить ему осталось не более часа! Как же я ждать до утра буду?! Я сейчас же пойду! Наверху на холме у Ведьминой опушки нынче ночью огонёк от костра виднелся. Может там Данила наш скрывается? Туда пойду!

– А ежели там разбойник? – припугнул её Николай.

– А ежели разбойник, – повторила Дарёна, презрительно сощурив глаза, – так и вам надобно идти, вы здесь земельных угодий хозяин. Но коли вы, с папенькой вашим, боитесь по ночам-то ходить, что ж придётся мне одной!

Взмахнув чёрной косой, она стремительно сбежала по ступеням.

– Постой! – вслед ей бросился Николенька, – а ну стой! – развернув её за плечи, он сердито заговорил, – ты вот что! Самовольством-то не занимайся! Одна она пойдёт, как же! – и, успокоившись, продолжил, задумчиво оглаживая рукой гладкий подбородок.

– Ты возле моста меня жди. Я только домой забегу, соберусь. Только смотри! Нашим никому ни слова – вдвоём пойдём!

Дарёнка обрадовано кивнула головой и, бросившись Николеньке на шею, расцеловала его прямо в губы, после чего оба страшно смутились и опустили глаза.

– Так я пойду? – оробев, спросила девушка.

– Иди! – краснея в ответ, выговорил Николай и оба до поры разошлись в разные стороны.

* * *

В столовой большого господского дома вся дружная семья сидела за одним столом – ужинали, не доставало лишь Николеньки и Дарьи Платоновны.

Припоздавший Николенька, извинился и сел на своё обычное место, торопливо заправляя салфетку за ворот платья и принимаясь за еду.

Дмитрий Степанович обвёл домочадцев грозным взглядом:

– Отчего это Дарья Платоновна задерживается? – сурово спросил он.

Все молчали, только Катенька с готовностью предложила:

– Позвольте, папенька я схожу, узнаю? Она давеча на головную боль жаловалась, не захворала ли?

– Сиди! – повелительно пригвоздил её к месту отец, – Авдотью пошлю! Всё без дела сидит день деньской!

Это решение неожиданно развеселило юного Виктора.

– А Авдотья, дедушка, в каморке у себя с нервическим припадком лежит, и пойти не сможет!

– Эт-то ещё, что с прислугою случилось? – насупил брови Дмитрий Степанович.

– А она в обморок упала, когда нашу бабушку увидела, – охотно объяснил внук, – та из библиотеки выходила, а за нею вода ручьём, как от утопленницы и вокруг шеи лилии водяные висят, я признаться и сам струхнул, как увидал! А уж Авдотья-то и вовсе напугалась! Она и давеча была не в себе, всё по комнатам бегала, как угорелая, бабушка её битый час дозваться не могла!

– Что ты несёшь-то, неслух! – недовольно проворчала Дарья Платоновна, заходя в комнату и услышав последние слова внука.

Она не больно шлёпнула разболтавшегося мальчика ладошкой по затылку и величаво уселась напротив супруга.

– Что это с вами, матушка приключилось нынче, – поинтересовался супруг, – что бессовестная Авдотья, ровно барышня-институтка при виде вас в обморок падает?

– Ох, не знаю, отец мой! – озабоченно пропела Дарья Платоновна, пряча лукавую усмешку, – верно воздух деревенский так на беднягу действует, непривычная она, вы уж не обессудьте, полежит немного, да оклемается!

Дмитрий Степанович недоверчиво приподнял брови, но допрашивать более не стал.

После ужина Николенька украдкой прошёл в чулан и взял оттуда дорожную котомку. В неё положил спички, нож, длинную, крепкую верёвку, свечи и большой ломоть чёрного хлеба. Ещё он прихватил с собой фонарь. Он был большой и громоздкий потому в котомку не влезал, пришлось нести его в руках. Подумав, Николай накинул на себя сверху длинный плащ из плотной непромокаемой ткани, и сборы были завершены.

Дождавшись, когда утомлённые долгим днём домочадцы разойдутся по своим комнатам, Николенька украдкой вышел из дома и заспешил в сторону моста.

Моросил лёгкий нудный дождь. Ни одна звезда не просвечивала в небе из-за плотной облачной завесы. Темень стояла такая, что не разглядеть было пальцев на вытянутой руке. Проклиная свою мягкотелость и Дарёнкино упрямство, Николай уныло шагал к мосту, временами выбирая дорогу только на ощупь. Он очень быстро вымок, и поднявшийся холодный ветер продувал его насквозь. Николенька порадовался, что догадался надеть плащ, он хоть и немного помогал от промозглой сырости, но без плаща Николеньке пришлось бы совсем худо.

Не доходя до моста, Николай приметил две светящиеся точки, словно глаза дикой кошки. Сверкающие огоньки приходились почти на один уровень с Николенькиными плечами, и он невольно вздрогнул, гадая, что за зверь поджидает его в ночи!

– Это я! – раздался тоненький голосок.

Николенька расслабленно вздохнул, признав голос Дарёнки. Подойдя ближе, он разглядел свою спутницу, закутанную в широкий тёмный платок.

– Ну! – сурово вымолвил Николай, – сказывай, куда пойдём?

В душе он надеялся, что девушка отложит поиски из-за непогоды, и они вернутся под тёплый домашний кров, но этого не случилось.

– К Ведьминой опушке нам нужно, – едва различимо в темноте махнула рукой девушка, – между опушкою и Ямой нынче опять огонёк светился, подкрадёмся потихоньку и поглядим, кто там костры жжёт.

Всякая надежда, что поход будет отложен, пропала, и Николенька покорно зашагал, поддерживая свою спутницу по скользкой дорожке.

В полной темноте они ступили на мост. Его сильно раскачивало под напором резкого холодного ветра, и Николенька ухватился рукой за перила. Вокруг не было видно ни зги, только шаткая опора под ногами, вой ледяного ветра и глухой рокот невидимой реки далеко внизу.

Наконец они миновали неуютное место и ступили в густой лес.

На этой стороне реки росли одни сосны. Высокие гладкие стволы уходили далеко в небо и на самой вышине плотно переплетались густыми вечнозелёными иглами. В лесу не чувствовался ветер и дождь не донимал мелкой занудливой моросью. Вот только темнота стояла пуще прежнего.

Николенька решительно достал из-за плеча громоздкий фонарь и принялся его разжигать, пытаясь высечь огонь отсыревшими спичками.

– Не надо бы нам огня, – осуждающе заметила Дарёнка, – слишком приметны мы станем в лесу!

Николай повернулся, отыскивая её по голосу:

– Но я ничего не вижу, – возразил он, – я не могу идти в такой темноте!

Дарёнка вздохнула, соглашаясь:

– Ну, ладно! Только ты его сразу погаси, как скажу! Мало ли…

Они пошли дальше, с трудом находя узкую тропу среди огромных вековых стволов.

– Дарёнка! – окликнул девушку Николай, – а ты знаешь, у тебя в темноте глаза светятся!

Дарёнка обернулась к нему, сверкнув глазами и тихо рассмеялась:

– Знаю! Генрих Карлович говорил, что у нас строение глаз как у кошек. Они с Софьей Михайловной всё через приборы разные глаза наши разглядывали, и в тетрадь всяко разное записывали. Софья Михайловна книгу про Шалаков написать хотела, да не успела! Мы ночные жители, оттого у нас и глаза другие. Мы по-разному видим, не так как вы…

– А как? – заинтересовался Николенька.

– Ну, цвета другие, формы. Да я бы и сама про то не знала, но Генрих Карлович, как опыты разные с нами проводил, то растолковывал.

– Вот интересно, как ты меня видишь? Каким?

– Мокрым и неуклюжим, – рассмеялась девушка, – вам бы, барин лучше под ноги смотреть, вона вы два раза в грязь-то свалились!

Разговаривая, они забредали всё дальше в лес. Одинаковые стволы мелькали у Николеньки перед глазами, в неверном свете тусклого фонаря. Николай вдруг подумал, что окажись он здесь сейчас один, нипочём бы ему не выбраться обратно и на миг ему стало жутковато.

– Дарёнка, – снова заговорил он, – далеко ли ещё до Ведьминой опушки?

– Нет, – отозвалась девушка, – сейчас в овражек спустимся и по дну его выйдем на Звенящий родник. Как выходить станем, ты фонарь-то загаси. Упаси бог нам со старой Агафьей встретиться!

– А что она здесь живёт? На Ведьминой опушке? – невольно понизил голос Николенька.

– А то где же, – понизила в ответ голос и Дарёнка, – ей по-другому то и жить нельзя, уж больно у неё глаз не хорош, – ни одна живая тварь не выдерживает, сразу замертво падает!

Николенька поёжился не то от холоду, не то отчего другого и дальнейший путь они продолжали молча.

Вскоре путники дошли до оврага и принялись спускаться вниз по сырому, склизкому склону. Не удержавшись на ногах, Николенька упал, увлекая за собой Дарёнку, и они покатились оба по мокрой траве, безо всякого успеха пытаясь ухватиться руками за мелкую древесную поросль. Потерянный фонарь погас и Николенька, скатившись на самое дно, ничего не мог разглядеть в наступившей кромешной тьме. Рядом завозилась Дарёнка и в ночи блеснули её светящиеся глаза.

– Ну что? – тихо спросила она, – руки-ноги целы?

– Да вроде бы всё в порядке, – отозвался Николенька. Поддерживая друг друга, они поднялись на ноги, отряхиваясь от грязи и налипших сосновых иголок. Вдруг Николенька, неловко оскользнувшись, вновь очутился на боку, вцепившись при этом Дарёнке в руку и опрокидывая её на себя.

На сей раз, новое происшествие рассмешило молодых людей, и они не сдерживаясь, громко и беззаботно расхохотались над собственной неудачей. Ответом на их беспечный смех прозвучало зловещее и страшное эхо. Хохот, многократно усиленный повторился вдали жуткой издевательской насмешкой.

Ночные путешественники притихли, затаившись на дне оврага и не смея поднять головы.

Наконец дикое эхо умолкло, и вокруг опять слышался только шум ветра в кронах высоких деревьев. Дарёнка и Николай тихонько поднялись и, отыскав укатившийся далеко в сторону фонарь и котомку, бесшумно зашагали по дну глубокого оврага.

Вскоре послышалось тихое приветливое журчание.

– Родник Звенящий, – шёпотом пояснила Дарёнка. – здесь владение ведьмы начинается. Поостеречься бы нам…

Цепляясь за мокрый, колючий кустарник они осторожно выбрались из овражка, который возле родника стал вовсе не глубок.

– Теперь ведьмину хибару стороной обойдём, прошептала Дарёнка, – и в сторону Ямы пойдём, там огонёк-то виделся!..

Николенька кивнул и отправился за девушкой, смутно угадывая очертания её фигуры в темноте.

– Что за место такое – Яма? Отчего его так зовут?

– Так там и есть Яма. Отверстие в земле небольшое, но глубины необыкновенной! Говорят, что у Ямы и вовсе дна нет, сколь не пытались измерить, до дна ещё никто не достал!

– А разглядим мы в темноте её, Яму эту? Вниз-то не свалимся?

– Не бойся. Её уж давно оградили, случаев-то много разных нехороших бывало, попадали в Яму и люди и звери, так уж назад не возвращались! Вкруг неё теперь хибару надёжную возвели, с крышей и дверью крепкой, всё как полагается. Саму Яму по краям кирпичом обложили и крышкой закрыли для надёжности, небось, никто не провалится более!

Они замолчали и крадучись, осторожно обошли кругом Ведьмину опушку, на которой едва видимая чернела обветшалая кособокая хижина, и опять углубились в лес.

Дождь всё продолжал моросить, идти в мокрой, холодной одежде было очень неуютно, и Николай предложил выбрать местечко посуше, и остановиться на отдых.

– Сейчас, – отозвалась Дарёнка, не оборачиваясь, – скоро уж до места дойдём. Там и отдохнём.

Но всё же отдохнуть им пришлось гораздо раньше. Плохо ориентирующийся в темноте Николенька споткнулся о невидимый в ночи пень, и кубарем покатившись по траве, так зашиб себе колено, что некоторое время не мог даже встать.

– Сейчас костёр разведём, – сочувственно поблёскивая глазами, сказала Дарёнка, – я тебе травки заварю – полегчает!

– А можно, костёр-то? – морщась от боли, спросил Николенька, – ну как увидит кто?

– Навряд ли, – засомневалась девушка, – мы далеко ушли, теперь уж нас не увидать!

Пока Николенька сидел, прислонившись к стволу высокой сосны, Дарёнка прошлась кругом в поисках сухого валежника. Такового почти не находилось и потому костёр разгорался медленно и неохотно. Наконец сырые ветки занялись, и огонь загудел весело и ровно. Дарёнка достала из своей котомки маленький закоптелый котелок, налила из фляжки немного воды и, бросив туда щепотку красноватых листьев, поставила снадобье на огонь.

В ожидании, когда целебный отвар будет готов, мокрые и усталые путники сидели, тесно прижавшись, друг к другу и протянув к огню озябшие руки.

– У тебя, Дарёнка, ладошки, как лапки у кошки, – внезапно сказал Николенька, наблюдая, как девушка помешивает веточкой варево.

– А вам-то почём знать! – тотчас осердилась та, – нешто вы мои руки трогали?

– Трогал, – тихо отвечал Николай, – там, возле дома, помнишь? Ты меня ещё поцеловала…

– Вот уж нашли, о чём говорить! – тут же фыркнула невесть, отчего расстроенная девушка, – это я так, вроде благодарности… Нечего и вспоминать об этом!

– А я вот вспоминаю, – задумчиво возразил Николенька, – и верно всегда вспоминать буду… Меня, знаешь ли, девушки никогда не целовали, – и, усмехнувшись, добавил, – даже в знак благодарности.

Дарёнка нервно обламывала тонкие веточки у припасённого валежника и сердито бросала их в огонь, ничего не говоря.

– Дарёнка! – внезапно решившись, позвал Николай, – а вправду говорят, что девушки в роду вашем, парней силой в лес уводят?

– Правда! – продолжала сердиться девушка, – а в лесу языки длинные отрезают, чтобы не болтали лишнего!

– Тогда в лесу, помнишь? – не обращая внимания на её злые слова, продолжал выпытывать Николенька, – в тот день, когда мы впервые встретились, скажи, ты тоже хотела меня в лес умыкнуть?

– Очень надо! – презрительно скривила Дарёнка пухлые губы, но ночная темнота и причудливые блики костра не позволили разглядеть, как она мучительно покраснела.

– Знаешь, а я бы согласился, – продолжал меж тем Николай, глядя ей прямо в глаза.

– На что же? – спросила Дарёнка, отводя взгляд в сторону.

– Чтобы самая красивая девушка в мире увела меня с собою в лес. И мы бы бродили с ней по дремучим чащам и… и любили бы друг друга! Пусть даже потом я бы и погиб! – волнуясь, отвечал Николай, осторожно беря её за руку.

Но Дарёнка тот же час принялась снимать снадобье с огня и на последние его слова ничего не ответила.

– Пей! – она сурово сунула ему в руки горячий закоптелый котелок и Николенька пил покорно обжигающе огненный отвар.

Девушка молча наблюдала за ним, сурово сдвинув тонкие брови, а как только напиток закончился, она подняла на Николеньку горящие глаза и дрожащим голосом гневно произнесла:

– Стыдно вам, барин, словами-то играть! Чай, ведь я вам не ровня!

– А я не играю, – виновато пожал плечами Николенька, – я Дарёнка, то, что на сердце говорю. Ты можешь всё, что хочешь про меня думать, но я тебе одно скажу – ежели тебе понадобиться помощь моя, хоть ночью, хоть днём, я всегда буду рядом и всегда тебе опорой буду, только позови…

Девушка с громким треском разломила большую суковатую палку и кинула обе половинки в костёр.

– Пойду валежника наберу, – быстро проговорила она и тут же исчезла меж деревьев.

Николенька на некоторое время остался один и, щуря глаза, вглядывался в изменчивый и неповторимый огненный танец.

Послышались тихие шаги и в круге, освещённом огнём, показалась Дарёнка. Руки её были пусты.

– Что же валежник? – потирая ушибленное колено, спросил Николай.

– Не нужен нам валежник, – тихо проговорила девушка, – сейчас костёр догорит, мы с тобой домой пойдём, в деревню. Куда ты с больной-то ногой! Не дойдёшь…

– Ты напрасно так думаешь! – запротестовал Николай, – твоё снадобье подействовало совершенно чудесным образом, и я вполне способен двигаться!

– Нет! – почти выкрикнула девушка, – говорю же – не надо!

Николай примирительно поднял руки, соглашаясь (сказать по чести ему вовсе не хотелось продолжать путешествие по сырому, мрачному лесу) и в тот же миг почувствовал, как холодная, тяжёлая ладонь крепко сжала его плечо.

– Не хорошо, девонька, уговор нарушать, – раздался сзади вкрадчивый, насмешливый голос, – за эдакое дело и головой поплатиться можно!

Дарёнка сидела, сжавшись в маленький беззащитный комочек, крепко закусив губы и не поворачивая головы.

Не успевший удивиться Николенька пытался разглядеть неизвестного пришельца, но тут же получил ощутимый толчок в голову, и костлявая рука сжала его плечо ещё сильнее. Николай хотел было закричать и оторвать от себя эту омерзительную липкую ладонь, но вдруг с ужасом почувствовал, что губы не повинуются ему. Более того, всё его тело будто одеревенело, и он продолжал сидеть неподвижным истуканом не понимая, что происходит.

Ледяная рука, наконец, оставила его плечо и из-за спины Николеньки в круг, освещённый огнём, вышло существо странного вида и неопределенного пола. Оно было одето в весьма разнообразные и живописные лохмотья. Наличие огромного количества надетых одна на другую юбок разной длины, позволяло предположить, что существо является женщиной, но выглядывающие из-под юбок штаны с широкими красными лампасами, явно были от жандармского мундира и заставляли сомневаться в принадлежности существа к прекрасному полу. Лицо же, сморщенное и старческое с маленькими впавшими глазками и огромным крючковатым носом, могло с равным успехом принадлежать как мужчине, так и женщине.

– Ну! – существо ткнуло в Дарёнкину сторону смуглым, отродясь не мытым пальцем, – сказывай, отчего к Яме его не привела, как велено было?

– Ногу он зашиб, – неохотно отвечала Дарёнка, по-прежнему не поднимая головы, – идти не может.

– Врёшь! – с удовольствием произнесло мерзкое создание, наклоняясь к Николеньке и пристально глядя ему в глаза, – слыхала я давеча разговор-то ваш! И чего ради ты дура-девка голову-то потеряла? Аль забыла Машку мою, как увёз её такой же разговорчивый, натешился, да и бросил?

Дарёнка, наконец, подняла голову, в глазах её отражалось смятение.

– Бабушка Агафья, – попросила она (от этого имени Николенька внутренне дрогнул. Внешне, к сожалению, он по-прежнему не мог шевельнуть даже пальцем), – бабушка Агафья, – повторила Дарёнка, – ты уговор обещала исполнить, коли я тебе барина молодого приведу, так я хочу…

– Что ты девонька хочешь, о том я и без тебя знаю! – жёстко оборвала её старуха, – да сдаётся мне, что не проследи я за вами, так ты бы его назад увела! Придётся тебе исполненье желанья-то своего по-новому зарабатывать.

– Что же я должна сделать? – тихо спросила бедная девушка.

– Мальчишку приведёшь сюда! Коли он раз проболтался, так и другой верно не смолчит!

– Володю?! – Дарёнка умоляюще прижала руки к груди, – но как же я смогу?! Он же всегда с матерью, с няней!

– А ты смоги! – гневно оборвала её старуха.

Она плюнула себе на ладонь, потёрла ею правое плечо и, забормотав неразборчиво, поковыляла прочь.

К своему ужасу Николенька почувствовал, что встаёт и идёт за ней, не в силах отступить в сторону ни шага. Когда он проходил мимо Дарёнки, девушка равнодушно смотрела мимо, погружённая в свои одной ей ведомые мысли, а затем и вовсе отвернувшись, легко шагнула меж деревьев и исчезла в темноте.

Николенька шагал следом за ужасной старухой, не разбирая дороги и не имея ни малейшей возможности оглядеться. Несколько раз он словно слепой котёнок натыкался прямо на дерево, и больно ударившись, обходил его стороной и шёл всё дальше в черноту негостеприимного леса.

Вскоре, вслед за колдуньей Николай вышел на широкую поляну, посреди которой стоял добротный деревянный дом, не имевший ни единого окна. В отличие от лесной чащи на поляне было довольно светло. Дождь давно прекратился, и где-то далеко за горизонтом небо посветлело, предвещая скорый рассвет.

Старуха подошла к двери, ведущей в дом и, толкнув её, внутрь позвала хриплым, каркающим голосом:

– Марья, здесь ли ты?

– Здесь! – молодо и звонко ответили из черноты таинственного дома.

Непослушные ноги Николеньки завели его внутрь, и он стал истуканом не в силах шевельнуться и заговорить.

Видно было, что в доме этом никогда не жили люди, да и строился он вовсе не для жилья. Сколоченный из широких сосновых брёвен, с крышей покрытой залежалой прелой соломой, странный дом запирался только снаружи, толстой навесной балкой. Посреди единственной комнаты возвышался колодец, выложенный позеленевшим от времени кирпичом и покрытым тяжёлой, неподъёмной с виду крышкой. На земляном утоптанном полу странно было видеть тяжёлый медный подсвечник с тремя ярко горевшими свечами.

Верхом на крышке восседала молодая женщина с распущенными угольно-чёрными волосами.

– Вот, Марьюшка, – удовлетворённо молвила старуха, тыча неподвижного Николеньку в спину, – привела я тебе недруга твоего!

Темноволосая женщина, приподняв голову, с любопытством разглядывала Николеньку.

– Чего он, бабушка, столбом-то стоит? – наконец произнесла она, – ты бы отморозила его.

Старуха с готовностью плюнула на грязную ладонь, вновь произнесла неразборчивое заклинание, и Николенька тотчас почувствовал, что вновь способен управлять своим телом. Вместе с тем Николенька ощутил такую боль во всех суставах, что вынужден был присесть, прислонившись к неровной стене, иначе он вряд ли удержался бы на ногах.

Женщина, которую старуха звала Марьей, насмешливо смотрела на него сверху вниз.

– Что, барин, али утомился? Так теперь тебе долго здесь сидеть придётся, чай отдохнёшь!

– Послушайте, – хрипло проговорили Николай одеревеневшими губами, – что я вам сделал? Отчего вы привели меня сюда?

– Да пока ещё ничего не сделал, спокойно отвечала Марья, не сводя с него тёмных глаз, – но сделать можешь. Аль ты думаешь, не видела я, как ты с мальчишкой в церкви разговаривал? Ведь предупреждала мальца – молчи! Нет – не послушался! Что ж, пеняйте теперь на себя!

– Значит это правда? – поднял голову Николенька, – правда, что Володя рассказывал, про Двери и про то, как ты его в воду кинула?

– Правда, – не стала отрицать Марья, – да вот только лезть вам в это дело не надо было! Вот и нажили беды!

– Но скажи, кто же мог открыть двери? Кто?!

– Эх, паря! Не для того привели тебя сюда, чтобы на вопросы твои отвечать!

Марья рассмеялась и прыгнула с колодца, потягиваясь всем телом.

– Да ты не пугайся! Посидишь здесь, поскучаешь, а после к отцу-матери вернёшься, как всё кончится!

– Что кончится? – не понял Николенька.

Марья стояла напротив него, заложив руки за спину, и молчала, будто не слышала вопроса.

– Что-нибудь да кончится, – наконец произнесла она, после чего взяла с собою подсвечник и собралась выходить. У самой двери Марья вдруг остановилась.

– А где девчонка? – она повернулась лицом к старухе, – отчего ты его привела, бабка?

– А тебе бы, внученька, сразу об этом спросить! – обиженно поджала губы колдунья, – а то ишь, раздобрилась – посидишь, отдохнёшь, – передразнила она Марью, – да девчонка уж домой его вести хотела, и отпустила бы, кабы я вовремя не вмешалась!

– Да? Это отчего же? – тяжёлый немигающий взгляд чёрных глаз в упор разглядывал Николая.

– Сладкими речами улещал, – гнусно ухмыльнулась старуха, – вот девка-то и растаяла!

– Как вам не стыдно! – не выдержал Николенька, – вы подслушивали! Вы…

– Цыц! – неожиданно прошипела Марья глухо и страшно, наклонившись над Николенькой так, будто собираясь вцепиться ему в глотку.

Глаза её вспыхивали мрачным, холодным блеском, губы кривились в злобной, презрительной усмешке. Лицо молодой колдуньи, только что прекрасное и печальное исказилось в безобразной безумной судороге.

– Ну, как же, как же! Знала я одного такого речистого! Песни сладкие пел, да про любовь вечную рассказывал! Да так, что позабыла я и про стыд и про честь, всё к ногам его кинула, всё за любовь отдала! Да только любви его на один месяц и хватило! А после женился он, да вот только не на мне!

Марья засмеялась хрипло, высоко запрокидывая голову и хватая себя руками за горло, будто ей не доставало воздуха.

– А знаешь, не врал дружок-то мой, любовь всё-таки может быть вечной! Может! Только помогает ей в этом – смерть!

Она наклонилась ещё ниже, почти к самому лицу измученного Николеньки, глаза её стали вовсе безумны, на красиво очерченных губах выступила пена. Николенька пытался отвернуться, устрашённый неприятным зрелищем, но она схватила его за лицо жёсткими горячими пальцами.

– Я его отравила! Отравила! Осуждаешь меня? А знаешь, каково это в шестнадцать-то лет остаться одной, без родных и друзей, обманутой, опозоренной? Рассказать тебе, как я кусок хлеба на помойке искала?! Как милостыню просила, а меня словно собаку паршивую в пинки гнали!

Голос Марьин сорвался до визга, пальцы до боли сжимали Николенькино лицо, но он не смел шевельнуться.

– За что же наказывал меня господь? За любовь мою? За доверие?

– Может за легкомыслие? – осторожно вставил Николай, освободившись, наконец, из её цепких рук.

Женщина неожиданно успокоилась.

– Что ж может и так. Может и за легкомыслие. А только скажи мне, друг любезный, отчего это вора и убийцу судия судит, а защитник защищает, а мне глупой девчонке, каждый встречный был судьёй, да вот только защитника не было!

– Так вы ж любовника вашего тоже вроде бы, ну того… – Николенька мучительно подбирал нужное слово, боясь рассердить Марию, – на тот свет отправили!

– Так он же душу мою убил! – гневно воскликнула она, стуча себе кулаками в грудь, – как же это ровнять можно! Ведь его душа жива, я не погубила её, а моей более нет!

– Это да, конечно, – испуганно согласился Николенька, – я, знаете ли, в таких тонкостях не силён, вам бы вот к отцу Никону! Да может нам вместе к нему и сходить?! Поговорили бы…

– К Никону?! – Марья снова расхохоталась, – да он ненавидит меня, как и все здесь ненавидят! Я ведь тогда в деревню вернулась, некуда мне более было идти. Так меня не принимали здесь, опозоренной считали. И кто?! Нелюди! Существа, коих вовсе нет в списках обитателей земных! А родственница ваша, Софья Михайловна, велела меня выпороть, другим в назидание! Меня!!!

Марья мучительно застонала, вспоминая о давнем позоре.

– Только один человек и пожалел меня тогда! Только один…

Она внезапно замолчала, будто опомнившись, и угрюмо покосилась на старуху-ведьму.

– Ну что, бабка? Что с парнем-то делать будем?

– Да кинуть его в Яму и вся недолга! А балахончик его я себе возьму, – старуха жадно протянула грязные скрюченные пальцы, ощупывая Николенькин плащ, – хороший балахончик, мне такой надобен!

Николай в крайнем смятении отпрянул от ведьмы.

– Послушайте, – стараясь быть убедительным, проговорил он, – это просто глупо. Меня же будут искать. Будут искать и найдут! Ежели вы сейчас посмеете сделать мне что-то плохое, вы будете строго наказаны! Неужели вы этого не понимаете!?

Не обращая на него ровно никакого внимания, Марья продолжала разговор со старухой.

– Это, пожалуй, верно, бабка! В Яме его уж точно никто не найдёт. Только вот девчонка! Не проболтается ли?

– Не успеет, – мерзко захихикала старуха, – я ей велела мальчишку привести, того, что вас увидел… вот приведёт, мы их вместе в Яму-то и кинем. И – концы в воду! Более живых-то свидетелей не останется…

Марья, выслушав колдунью, надолго замолчала, трогая узким длинным пальцем слабый огонёк свечи, обжигаясь и морщась. Наконец она вздохнула и подняла на Николеньку тёмные бездонные глаза.

– Что ж, видно так тому и быть. Только парня мы сначала здесь запрём. Как всех соберём, так и скинем в Яму, – и усмехнулась злорадно, – всё им повеселее будет!

Прыгнув вперёд, как разжатая пружина, Николенька оттолкнул стоящую на пути Марью и бросился к открытой двери. Однако тяжёлая, крепкая дверь тотчас захлопнулась, словно кто-то снаружи стоял настороже и не позволил незадачливому пленнику бежать. От удара свечи потухли, и дом погрузился в полную кромешную тьму.

Николенька стоял, прижавшись разгорячённым лбом к запертой двери, мучительно переживая над своей неудачей. Спиною он чувствовал приближение затаившихся в темноте ведьм и развернулся резко, встав к опасности лицом и выставив вперёд сжатые кулаки.

– Глянь-ко, Маша! Какого Анику-воина я тебе привела! Как бы он нас не побил, чтой-то я беспокоюсь! – глумливо произнёс голос бабки Агафьи.

– А вот мы сейчас и поглядим, каков воин-то! – отозвалась в непроглядной тьме Марья.

В тот же миг по полу что-то шустро прошмыгнуло, потом ещё и ещё… Николенька неловко переступал ногами, не понимая, что происходит, и тот час наступил на юркое живое тельце. В ответ раздался возмущённый писк и в Николенькин сапог вцепились острые зубки. Прокусить толстую добротную кожу они не могли, но Николенька ощутил брезгливый, отталкивающий ужас. Глянув вниз, он увидел десятки ярких точек – горящие глазки злобных маленьких зверьков.

Теперь писк и возня раздавались отовсюду. Неожиданно сверху, на Николенькино плечо шлёпнулось увесистая тушка, моментально вцепившись ему в обнажённую шею. Он едва успел стряхнуть её, как на голову прыгнул другой зверёк, пробегая вниз прямо по лицу, оставляя за собой смрадный, тяжёлый запах. Николенька попытался спастись от быстрых, визгливых тварей и сделал несколько огромных прыжков в сторону, крича и размахивая руками. Но всюду, куда бы не бросался обезумевший от гадливого страха Николай, в огромном количестве копошились мерзкие создания. Николенька пробился к стене, надеясь по ней взобраться вверх, но оказалось, что толстые бревенчатые стены тоже кишат грызунами, извиваясь живым снующим потоком.

Не надеясь более спастись, Николай встал, затаив дыхание, ощущая, как по его ногам елозят мелкие пакостные существа. Некоторое время злобные зверьки не обращали внимания на затихнувшего Николеньку и сновали деловито во все стороны по своим неведомым делам. Но вот, словно по невидимому сигналу, бесчисленная армия мерзких грызунов отправилась в наступление на несчастного юношу, стремительно атакуя его со всех сторон. Несколько первых секунд Николеньке удавалось сбрасывать с себя извивающихся зверьков. Он топтал их сапогами, крича и задыхаясь, но силы были слишком неравны, и вскоре облепленный гадкими созданиями страдая от бесчисленных укусов, Николенька рухнул в груду отвратительных тварей и потерял сознание.