Текст книги "Абуджайская шаль"

Автор книги: Татьяна Любушкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

Очнулся Николенька от громкого, издевательского смеха. Он открыл глаза и увидел, что лежит ничком на земляном полу, всё в той же хижине, напротив открытой настежь двери. Возле него стоял подсвечник с горящими свечами, а чуть поодаль на крышке колодца восседали рядышком Марья с бабкой Агафьей. Хохотала старуха.

– Ох, Марьюшка, и насмешила ты меня! Как это он руками-то махал! Ха-ха-ха! Прочь, – кричит, – мерзкие твари! Ну, внученька, удружила! Давно я эдак не смеялась! Что ж примерещилось ему, крысы аль пауки?

– Белки, – лениво отвечала Марья, бросая мелкие камешки в открытую дверь.

Это сообщение вызвало новый взрыв хохота у ехидной старухи.

Плохо соображая, Николенька поднялся на ноги и провёл дрожащими руками по лицу. Падая, он помнил, что истекает кровью от множества мелких укусов, но сейчас кожа была на удивление чистой и не чувствовалось никакой боли.

– Так вы это нарочно? – звенящим голосом спросил он, – это пригрезилось мне? Ничего не было, да?

Марья зевнула, прикрывая рот ладошкой.

– Было, не было, какая разница? Пойдём, бабка, нехай здесь сидит, пока девчонка не придёт.

– Ты иди, внученька, иди, – прошамкала старуха, – я покараулю молодца нашего. Сейчас ведь верить-то никому нельзя, ну как подведёт Дарёнка? Ужо я прослежу…

Равнодушно кивнув головой, Марья вышла из дома и закрыла дверь снаружи. Глухо проскрипел засов.

Николенька сел, прислоняясь к стене, и устало прикрыл глаза, совершенно обессиленный. Старуха зорко наблюдала за ним сверху, как стервятник, выглядывающий добычу.

– Бабушка Агафья, – тихо позвал Николай, не поднимая глаз, – скажите, что за уговор у вас с Дарёнкой был? Что вы ей обещали за предательство?

– Свободу, – неожиданно доброжелательно ответила старуха, – за свободу, милок, и не такой грех совершить можно!

– Что ж она, разве не свободна? – открыв покрасневшие от бессонной ночи глаза, Николенька в упор посмотрел на колдунью.

– Да какая ж ей тут свобода? – удивилась старуха, – Шалаки народ дикий, вольный, кочевой. Трудно им здесь, на одном-то месте, тяжело… опять же выросла девка! Ей детей пора рожать, а где ж ей здесь жениха-то найти? Ведь у Шалаков свои законы, семьёю, где муж над женою верховодит, они жить не станут – не приучены! А по-своему, так как в её стране живут, ей никто поступить не позволит. Управляющий за порядком строго следит, воли ей не даст. Так и проживёт до старости пустоцветом…

– А чем же вы ей помочь сможете? – задал новый вопрос Николенька.

– Шибко ты любопытный, как я погляжу, – недовольно проворчала старуха, – вот за это своё любопытство здесь и сидишь!

– Ну, всё-таки? – не унимался Николенька.

– Замолчь, сказала! – разозлилась ведьма, замахиваясь сухим смуглым кулачком, – не велено об этом говорить!

Снаружи раздался скрип отодвигаемого засова. Николенька и бабка оба настороженно повернулись к двери, прислушиваясь. Дверь распахнулась, и в сырой неуютный полумрак заглянуло ласковое утреннее солнце.

– Дядя Ники! – широко раздвинув в сторону маленькие ручонки, в дверь забежал Володенька и повис на шее у Николая.

– Ты! – с горечью выдохнул Николенька, сжимая в объятиях худенькое тельце.

– Ты что не рад меня видеть? – с шаловливым кокетством спросил малыш, оглядываясь вокруг.

– Ой, дядя Ники! – воскликнул он, увидав нахохлившуюся бабку Агафью, – ты зачем сюда пугало посадил? Колодец охранять?

Старуха возмущённо закудахтала, с кряхтеньем слезая с возвышения.

– Иди-ка сюда, шельмец! Тебе бабушка Агафья расскажет, кто она такая!

– Ой, не надо! – с наигранным испугом мальчик отскочил от старухи и резво обежал кругом колодца.

От дверей за ними усмешливо наблюдала Марья, придерживая за плечо бледную, измученную Дарёнку.

– Ну, вот все и в сборе! – с непонятным энтузиазмом радостно воскликнула Марья, пальцами отстукивая по косяку двери весёленький мотивчик.

– Что ж, бабушка, ты своё дело сделала, – с улыбкой обратилась Марья к старухе-ведьме, – незачем тебе здесь больше оставаться, ступай, отдыхай!

– Ты сбрендила, что ли, Машка? – проворчала колдунья, с трудом отодвигая в сторону крышку колодца, – чай ещё дело-то не доделано!

– Не нужно так себя утруждать, бабуся! – нервно выкрикнула Марья, – говорю же – отдохни! Я всё сама сделаю!

Старуха, наконец, сняла тяжёлую деревянную крышку колодца и медленно обернулась, поддерживая обеими руками скрюченную поясницу.

– Сама говоришь? Ну-ну… – Агафья сощурила маленькие зоркие глазки, подозрительно вглядываясь в лицо Марьи.

Под этим пристальным взглядом молодая женщина вдруг беспокойно заёрзала, оправляя беспричинно волосы и одёргивая длинную юбку.

– А дай-ко мне, Маша гребёночку заветную, что ты всегда в волосах носишь, – неожиданно попросила старуха.

Марья слегка тронула рукой тёмные волосы.

– Нету гребёночки, бабуся, потеряла, – нагло улыбаясь, заявила она, выставляя вперёд аккуратно обутую ногу.

– Да-а? – удивилась колдунья, – как же ты, дрянь, потерять могла, когда её у тебя отродясь не водилось! – вдруг рявкнула она и с диким воплем кинулась на Марью.

Стоявший поодаль Володенька стремительно упал на пол старухе под ноги, и она рухнула оземь со всего размаха, гулко ударившись о сырую землю. Марья прыгнула на неё сверху, пытаясь завязать, ужом извивающейся ведьме руки и ноги крепкой пеньковой верёвкой.

К Николеньке подбежала Дарёнка.

– Пойдёмте, барин! Уходить надо!

Совершенно сбитый с толку, ошарашенный и ничего не понимающий Николенька, тем не менее, холодно отвёл в сторону её протянутые руки.

– С какой стати я должен вам верить?

– Дядя Ники! – Володенька в нетерпении топнул маленькой ножкой, – не время ругаться-то, бежать надо, пока не поздно!

Он ухватился маленькой ручонкой за Николенькин плащ и потянул слабо упирающегося юношу к распахнутой двери.

Тем временем Марья, закончив связывать завывающую дурным голосом старуху, поднялась с колен и неожиданно мужским голосом произнесла:

– Бежим, братцы! Но тихо!..

Володенька, нетерпеливо прыгая на одной ноге, вдруг пискнул растерянно:

– Ой, я ножик обронил! – он бросился к колодцу, возле которого поблёскивал охотничий нож с маленькой деревянной ручкой и широким, но коротким лезвием.

Едва мальчик нагнулся за ножом, как старуха-ведьма змеёй вывернулась из своих пут и с громким зловещим шипением кинулась на малыша.

Испуганно оглянувшись, Володя отчаянно крикнул и птицей взлетел на колодец, балансируя на самом краю бездны. Старуха бросилась за ним, но шустрый мальчик уже перепрыгнул на другой край кирпичной стены и, соскочив на землю, в страшной тревоге повернул назад голову.

Ведьма стояла на краю бездонной Ямы. Седые нечесаные волосы растрепались, взгляд её был ужасен, рот искривлён злобным звериным оскалом. Мерно раскачиваясь всем телом, колдунья угрожающим тоном нараспев произносила непонятные заклинания, постепенно повышая голос и переходя на пронзительный крик. Внезапно замолчав, она вскинула руки в сторону испуганно притихшего Володи, приготовляясь произнести страшное проклятие, но в этот момент старая кирпичная кладка осыпалась под ногами старухи, она не удержалась на шаткой опоре и с ужасающим воплем рухнула вниз в бездонную глубину жуткого отверстия.

На мгновение в доме стало тихо. Затем все бросились к колодцу, всматриваясь в его непроглядную черноту и пытаясь хоть что-то услышать, но из мрачной пугающей бездны не доносилось более ни звука.

– Всё! – выдохнула Дарёнка, – нет больше ведьмы! – она сжала руками бледное лицо, в страхе оглядываясь вокруг, – ох, что-то будет теперь!

– Что будет, что будет – да ничего не будет! – густым басом ответила Марья.

Николенька внимательно глянул на неё и с крайним удивлением заметил, что зловещий облик красавицы Марьи расплывается, тает, и вместо него проступают черты здорового мужика с огненно-рыжей бородой и весёлыми голубыми глазами.

Николенька охнул и поискал глазами Володю. На том месте, где только что был мальчик, беззаботно припевая, стояла девочка-подросток в длинном зелёного цвета сарафане и в таком же платочке, из-под которого выглядывали задорно загнутые тонкие рыжие косички.

– Где же Володя?! – обескуражено, крикнул Николай.

Дарёнка и её рыжеволосые спутники обернулись на его недоумевающий возглас.

– Ты что, не понял? – мягко спросила Дарёнка, – это же Окручи. Володи здесь и не было…

Девочка-подросток рассмеялась звонко и побежала к Николеньке, доверчиво беря его за руку.

– Мы с батюшкой сети на реке проверяли. Тут нас Дарёнка-то и увидала. Помогите! – кричит, – ведьмы барина молодого в Яму кинуть хотят! А мы их страсть как не любим ведьм-то! Да и они нас не жалуют, вот мы и пришли вам на помощь!

Николенька благодарно расцеловал зардевшуюся девочку в обе щёки.

– Как зовут тебя, спасительница?

– Ольгой! А батюшку моего – Прохором!

Николенька пожал огромную ладонь великана Прохора, пообещав никогда не забывать оказанную ему услугу.

Вчетвером они вышли из мрачной хижины и заспешили домой. Недалеко от Звенящего ручья Николай сердечно распрощался с новыми друзьями и некоторое время молча стоял на развилке двух лесных дорог, глядя вслед уходящим Окручам, когда утомлённая ожиданием Дарёнка робко тронула его рукой.

– Что же стоим-то, барин? Идти нам надобно…

Николенька медленно повернулся и смерил девушку холодным неприязненным взглядом.

– Так идите… кто же вас удерживает?

Дарёнка смешалась и неловко наклонила вперёд голову, теребя тонкими пальцами кончик тугой и толстой косы.

– Зачем вы так, барин? Чай не бросила я вас, вернулась… ведь не змеюка я подлая! Я…

– Почему ты предала меня?! – Николенька в бешенстве схватил девушку за хрупкие плечи и принялся трясти её в безудержном гневе, – отчего? Что дурного я сделал тебе? Разве не отправился я на помощь, по первому твоему зову?

Голова девушки беспомощно качалась из стороны в сторону, руки её бессильно повисли вдоль обмякшего тела.

– Ох, барин, Николай Дмитриевич! Не вините вы меня! – девушка беззвучно заплакала, глотая горькие слёзы, – как сказали вы давеча, что Двери к Нуагурцем кто-то открывал, так в голову мне эта мысль и запала! А вдруг, думаю, правда? Был же такой дар у покойного Данилы Евграфовича! Вот я и рассудила, уж коли, кто и может Двери открыть так беспременно тот, кто ворожить умеет, а уж это либо Марья, либо тётка её – Агафья-колдунья, более некому! Только подумала, а навстречу мне сама Марья вышагивает и веточкой еловой от комаров отмахивается, а я ей возьми да и скажи: Что, Марья, правду говорят, что ты по мирам иным ходишь? Она прямо вскинулась вся, и глаза зажглись блеском нехорошим: Это кто же про меня эдакое сказывает? Тут я, правда, пожалела, что спросила такое, да отступать поздно было: Барин, – говорю, – Николай Дмитриевич! А ему про то племянник его малый говорил – Володенька! Видел он, как ты двери к Нуагурцам отворяла! Она, Марья-то при таких словах прямо как кошка дикая стала, слова-то мурлычит, а глаза такие, что лучше бежать, куда попало, да от неё разве убежишь! Что же, – говорит, – ещё увидел этот прыткий мальчик? Холодно мне стало от её взгляда нехорошего: Ничего, – говорю, – он больше не видел! Сказала так, и уйти хотела, а она ничего, не противиться. Только вслед мне слова, словно камни в спину кинула: А ты, – говорит, – не мечтаешь в свою страну вернуться?

Дарёнка вскинула на Николая огромные глаза необычайной синевы.

– А как не хотеть-то, барин! Ведь каждый вечер, себя, сколько помню, только и разговору было, что об этом! Когда бабка жива была, всё рассказывала про Монкалинские леса. Ах, барин, какие там леса! Деревья огромные, стволы всё толщиною в дом, а земля под ними усыпана мягкими листьями, идёшь по ним и ноги, будто сами тебя несут! Ветви длинные над тобою сплетаются ни дождь, ни снег, не проходит через них, вот какой густоты! Ходишь, словно по невероятно большому дому, с коридорами и залами, и нет тому дому ни конца, ни края! Всюду реки, да ручьи малые протекают, такие звонкие, как гармоника, поют – заливаются! По берегам маленькие, уютные гроты, в которых сселяться весёлые Шалаки и повсюду, куда не отправишься, гремят шумные прохладные водопады!

Голос девушки окреп и стал звонким и радостным, будто зазвенели тысячи ручейков, о которых она рассказывала!

Николай вдруг увидел её такой, какой не видал доселе, обычно лукавая и насмешливая, а последнее время усталая и даже жалкая, она необычайным образом изменилась. Таким радостным покоем и душевным умиротворением веяло от неё, что вся злость и боль Николеньки за нанесённую обиду испарилась куда-то, и он с невольной мягкой улыбкой слушал её страстный рассказ.

– А знаешь, как далеко простираются владения Шалаков?! Нет им ни конца, ни края! И день, и ночь ты можешь идти и не встретишь ни одного чужака, только лес и дикие звери вокруг! И ты можешь пройти много миль, в любую сторону света и никто никогда не скажет тебе: Нельзя! Нет! Никто не скажет! Эх, барин! Тому, кто не терял свободы и родины этого не понять! Я вот в неволе родилась, а душа моя всё одно, на волю стремиться!

Дарёнка перевела дух и утёрла усталым жестом вспотевший, грязный лоб.

– Я, барин, ещё, когда малой была, хотела из дому уйти. Сбежала в лес, и так мне хорошо было, так вольготно! Иду – сама себе хозяйка! А как к границе имения подошла, так, словно ноги мне путами обвязали, я вперёд, а ноги не идут! Назад меня насилу тащат, будто чужие! Уж я и металась и выла, словно волчица, и землю грызла, да только стену невидимую клетки своей, перейти не смогла! Так по кругу всё имение обошла, да и назад вернулась… тогда мне моя старая бабка и объяснила про Абуджайскую Шаль, мол, не выпустит она пришельников! Навечно мы здесь останемся, навсегда… вот мне с тех пор и мечта была – свобода! Поманила меня Марья сладким словом, пообещала, коли я тебя в западню сведу – она мне Дверь в Монкалина откроет!

Дарёнка коротко и грустно взглянула ни притихшего Николеньку.

– Я, барин, дурно поступила. А ещё дурнее оттого, что на помощь вам не пришла бы, коли не догадалась – обманывает меня Марья! Нет у неё силы над мирами! А кабы не поняла я этого, каюсь, барин, не вернулась бы!

От такого признания у Николеньки больно кольнуло в сердце, и обида вновь ворохнулась в груди жгучим комком.

– Что ж… и на том спасибо! Как же догадалась ты, что обманули тебя ведьмы?

– Да просто! Сами посудите, барин, стала бы Марья скрывать, что ей двери других миров подвластны?! Да ни в жизнь! Как подумала я об этом, так и обмерла: глупая я глупая! Кому поверила-то? Марья удавилась бы за такой дар! Обладай она хотя бы его частью, давно взяла бы власть в Полянке, в Видящие бы вышла! Вот как! Нет, Николай Дмитриевич – не дано ей! Кто-то из вашей родни втихомолку в чужие миры заглядывает, а вот кто, о том Марья знает! Знает и прикрывает его!

– Что за чушь ты несёшь? – буркнул Николенька, – да мы только приехали сюда, а про миры иные так и вовсе намедни узнали!

– А батюшка ваш? Ведь он, кажется, третий год в Полянку ездит, ну как разыскал шаль Абуджайскую, да и с Марьей спутался?!

Николенька поднял с сырой земли небольшую крепкую ветку и принялся счищать грязь, налипшую на сапоги.

– Ты, Дарёна, глупости говоришь, а потому лучше помолчи…

С тем он развернулся и пошёл, ёжась от холода и сырости, по узкой тропе – к дому.

Дарёнка бросилась за ним.

– А как же Марья? Что же с ней теперь будет?

– А вы бы барышня лучше о своей судьбе подумали, – мстительно проронил Николенька, не оборачиваясь.

От таких слов бедная девушка совсем сникла и после всю дорогу виновато вздыхала, не решаясь заговорить. Николенька в свою очередь сурово молчал, и потому весь обратный путь между ними не было произнесено ни слова.

Когда, наконец, они выбрались к мосту через реку, Дарёнка спросила, робко поднимая на Николеньку печальные глаза:

– Что ж, барин, расскажете вы батюшке своему о том, как я вас к ведьмам завела?

– Я думал, барышня, – холодно отвечал Николай, что вами руководит любовь к пропавшему брату, и оттого вызвался помочь вам. Но я жестоко ошибся. Вам совершенно чужды такие чувства, как любовь и сострадание, и я не намерен более тратить время на пустые разговоры с вами!

– Но я же вернулась! – отчаянно крикнула Дарёнка, – я же…

– Не утруждайте себя никому не нужными объяснениями! Я знаю, что побудило вас вернуться. Что ж, думаю я не вправе вас судить и не стану докладывать о вашем мерзком поступке, но знайте! Я всегда буду следить за вами, и уж более никого вам обмануть не удастся!

Сухо наклонив голову в сторону огорчённой девушки, Николенька пошёл вперёд и до самой усадьбы более не оглядывался.

Глава 13
День пятый

В усадьбе стоял небывалый переполох! Новое печальное известие всколыхнуло всю Полянку! Жители деревеньки побросали работу, бегая от дома к дому и все – стар и мал, обсуждали неслыханное событие.

Дом Перегудовых гудел, как растревоженный пчелиный улей. Дарья Платоновна ходила с поджатыми губами с такою злою физиономией, что несчастная дворня не смела, попадаться ей на глаза. Временами она качала головой и произносила, картинно поднимая кверху полные руки: Как можно так обмануться в человеке! Такой приятный, милый юноша! после чего непременно звучало: Хотя я всегда! Всегда чувствовала! Но разве кто-то прислушивается к моему мнению?!. Она подозрительно вглядывалась в испуганные лица прислуги и как бы невзначай говорила каждому, делая при этом страшные глаза: Я всё вижу и всё знаю! И я намерена каждого вывести на чистую воду! Она так запугала бедных слуг, что кухарка Феклушка, с вечера отлившая малую толику вина из господских запасов для собственных нужд, вылила всё обратно, беспокоясь, как бы не догадалась о её проделках разъяренная хозяйка!

Дмитрий Степанович с верным господином Мюллером, озабоченно переговариваясь, уехали ещё до завтрака, обсуждая полученное дурное известие, и по сию пору не появлялись. Детям категорически запретили выходить из дому и зорко следили за каждым их шагом.

Ещё большую сумятицу внёс Николенька своим нежданным исчезновением, но поскольку хватились его лишь утром, а появился он после того, почти тот час, то испугаться не успели. От него лишь строжайше потребовали подробнейших объяснений, отчего в столь неурочный час его не было в комнате, но Николенька, делая честные глаза, отвечал, что спозаранку ходил на рыбную ловлю и видно ввиду непогоды ничего не поймал!

Таковое объяснение всех удовлетворило, и уставший Николенька отправился спать, не заметивший даже, что все в доме ходят с загадочными и печальными лицами.

Опережая события, следует сказать, что бедному Николеньке уснуть в этот день так и не удалось.

Благополучно отделавшись от назойливых расспросов, Николай поднялся наверх. У двери в спальню, ему повстречался Виктор, деловито раскладывающий прямо на полу различные нужные вещи, коими до верху наполнены были его карманы, а именно: рыболовные крючки разной величины в коробочке из-под монпансье; большой кусок застывшего олова; длинный коричневый камушек, именуемый чёртов палец, найденный возле озера; маленький стеклянный флакончик; четыре медные пуговицы; перочинный ножик; моток верёвки; бубенчик, из тех, что вешают коровам на шею; недоеденный пряник, засохший и очерствевший и многое другое.

Николенька поморщился при виде этих сокровищ, хотя не так давно такие же крайне необходимые вещички были бесконечно дороги его сердцу!

– Что, этот мусор непременно надобно разложить возле моей спальни? – недовольно спросил Николай, – во всём доме и места другого не нашлось?

Виктор виновато сгрёб свои ценности обратно в карман.

– А Фёдор-кучер, нынче утром в себя пришёл! – услышал Николенька у себя за спиной, уже заходя в комнату.

Сон и усталость тот час как рукой сняло у обрадованного Николая.

– Да что ты? Вот новость, так новость! И что Фёдор? Хорошо ли себя чувствует?

– Пока ещё не очень. Но кризис уже миновал, – авторитетно заявил Виктор (как никак сын известного врача! Знает, что надо говорить в подобных случаях!)

– Что ты говоришь! – улыбнулся Николай, – хорошо, коли так! А скажи-ка, – Николенька понизил голос до таинственного шёпота, – не сказывал Фёдор, кто на него в лесу-то напал?

– Как же не сказывать! Уж конечно в первую очередь его об этом спросили! – захлёбываясь от желания первым сообщить дяде столь выдающуюся новость, проговорил Виктор.

– И кто же? – заволновался Николенька.

Виктор помолчал немного, выдерживая эффектную паузу, а затем выпалил:

– Данила!

– Сын мельника Захара? – не поверил Николай.

– Он! – энергично закивал головой мальчик, Фёдор как очнулся, сразу спросил – ловят ли Данилку? Это он, – говорит, – разбойник, в ночном лесу на болоте на меня напал!

– Вот так новость… – растерянно повторил Николенька.

Ему сразу представился печальный Дарёнкин взгляд и нестерпимо синие глаза на бледном поникшем личике. Что ж, видно вся семья у них такая, – мстительно подумал Николай, – так и жди, что со спины нападут!

Несмотря на злорадство, Николай всё же был сильно встревожен. Не укладывалось у него в голове, что Данилка, простодушный и флегматичный паренёк с мечтательным взглядом серых глаз, мог зверски напасть на мирного кучера, да ещё ударить того чуть не до смерти!

– А что, Виктор, – задумчиво спросил он, – Фёдор-то всё лежит?

– Куда ж ему деваться? – удивился мальчик.

Николенька кивнул рассеянно, соглашаясь, и не говоря более ни слова, зашёл к себе в спальню, громко хлопнув дверью.

Там он наскоро переоделся, ополоснул холодной водой руки и лицо и бегом сбежал по лестнице вниз – к Фёдору.

У кровати больного сидела кухарка Феклушка, подавая тому еду и питьё и сердобольно глядя на его перевязанную голову.

– Здравствуй, Фёдор, – мягко произнёс Николай, подходя к кровати.

– Ох, Николай Дмитриевич, – тяжело протянул кучер, – какое уж тут здоровье, того и гляди что помру!

– Ну-ну, Фёдор! – ободряюще похлопал его по плечу Николай, – что за мрачные мысли?! Дело-то на поправку идёт!

Он дал знак Феклушке, что она может идти и сам сел на её место.

– Эх, барин! – Фёдор приподнялся на локте, страдальчески закатывая глаза, – что-то боязно мне! Явится ночью супостат, да и добьёт меня бедолагу – докончит своё черное дело! Что здесь охраны-то! Старый Ёра Семёнович, да малый Сенька! Ему, злодею, это нипочём! Как есть всех порешит!

Николай обрадовался, что Фёдор сам вывел разговор на нужную тему.

– Что ж, Фёдор, – ласково заговорил он, – расскажи, отчего напал на тебя Данила? Ведь кажется он малый спокойный, рассудительный? Да и ты вроде как покрепче его будешь, как так случилось, что одолел он тебя?

Фёдор утёр рукою набежавшую слезу и попросил слабым голосом:

– Вы уж, Николай Дмитриевич, уважьте старика, водички глоток подайте, слабость страшенная внутри, оттого всё горло сохнет!

Николенька с готовностью подал ему стакан с водой и помог больному подняться, чтобы тому удобнее было пить.

– Подушечку, барин, поправьте, страсть как лежать неудобно…

Николенька вскочил и бросился взбивать Фёдору подушку, и только затем сел приготовляясь слушать.

– Мне ведь батюшка ваш приказал в ночь-то ехать! – слезливо начал Фёдор, – уж как я умолял его, не гони ты меня, родимый! Мыслимое ли дело одному, да ночью по лесу! Там же на каждом шагу звери дикие, да разбойники лихие бродят! А Дмитрий Степанович обнял меня и говорит: Езжай, Федя! Окромя тебя, важное письмо к его превосходительству генералу Островому никто не свезёт!

Фёдор шмыгнул носом, расчувствовавшись, и тут же поморщился от тупой боли в затылке.

– Это верно, батюшка тебя ценит, – осторожно заметил Николенька, – только ты Фёдор про Данилу расскажи! Где повстречался он тебе? Напал отчего?

– Эк, вы всё торопитесь! – осуждающе произнёс Фёдор, – я ведь, чай вам всё по порядку рассказываю! Вот давеча и Дмитрий Степанович, батюшка ваш, прибежал впопыхах, услыхал про Данилу-супостата и, бежать! А никто не спросит у Фёдора, сколь он натерпелся страху! Да разве кто о нём подумает? Не помер – и ладно! А и помрёт – беда невелика!

– Прости, Фёдор, – пристыжено промолвил Николай, – я ведь просто утомить тебя не хотел. Но ежели тебе говорить не тяжело, то я с радостью тебя выслушаю!

Фёдор покапризничал ещё немного для порядку, но на деле ему льстило то внимание, что оказывала ему вся семья Перегудовых. Знать не последний человек Фёдор в этом доме! Вона как хозяева об нём пекутся!

Подкрепившись глотком остывшего чая, Фёдор продолжил свой рассказ.

– Выехал я в путь-дорогу, а вокруг – тьма кромешная! Хоть глаза выколи – ничего не видно! Я, правда, с собою бутылочку лекарственную взял на липовом цвете настоенную. Во-первых, наипервейшее средство от всяческой хворобы, а во-вторых, всё не так страшно ночью-то одному по лесу ехать! Еду я эдак-то, песню ямщицкую пою, меня ещё Кузьма Игнатьич, кучер соседа вашего в городском доме, научил. Ну, там про чувства разные, как это…

 
На чужбине парень молодо-ой,
Повстречал зазнобушку свою-у.
Он кричит ей, милая, посто-ой!
Я тебе про жисть свою спою-у.
 

Хорошая такая песня, длинная и жалостливая. Игнатьич её бывало, как затянет от дома и до самой заставы, так и поёт, а она всё не кончается! Я-то сам признаться, до конца её так и не выучил!..

– Так что же Данила? – нетерпеливо перебил его Николенька.

Фёдор покосился на неуёмного торопыгу.

– Эко ведь… Данила! Я и до Данилы-то страстей натерпелся! Ты вот послушай! – Фёдор заёрзал на постели, (показывая, что ему необходимо поправить подушки и Николенька тотчас торопливо исполнил его пожелание), – проезжаю я мимо развалин, проклятущих, а оттуда как завоет нечеловечьим голосом, как загудит! Лошади-то у меня спужались, да и понесли! Да так понесли, матушки мои, что и не удержать! Деревья мимо меня так и мелькают! Вижу, что дорогу-то я проскочил, ну, думаю, вынесет меня сейчас нелёгкая прямиком в болото! Однако вожжи-то в руках я не первый день держу! Другой-то на моём месте беспременно расшибся бы, да и лошадей загубил, а я-то что ж!.. Остановил таки коней… встали мы в лесу, кругом деревья, куды не глянь. Ни тропы, ни огонька, даже звёзд на небе не видать, всё как есть деревьями заслонено. Куды ехать? Опять же – ребус! Тронул я вожжи-то потихоньку, да лошадок своих погнал не торопясь. Сами, думаю, к жилью-то выйдут, чего уж тут голову ломать! Проехал я эдак немного, вдруг вижу, вроде как огоньки меж деревьев показались, ну тут уж я в сторону огней направился, сейчас, думаю, к деревне и выйду. Проехал немного, слышу – голоса! Эко, думаю, не спится! Ну, правда уж к тому времени и светать стало. Вскорости лошади на широкую тропу вышли и к людским домам меня вывезли. Смотрю я, а место-то незнакомое! Барин, Дмитрий Степанович, сказывали, что на много вёрст вокруг деревень более нету, а здесь, поди ж ты! Домов пять-шесть стоят, друг поперед дружкой и народец возле них суетится. Подъехал я к старику сельчанину, спрашиваю: В Полянке ли я, али занесло меня в сторону какую неведомую? Он отвечает мне: Верно, – говорит, – в Полянке. Да только ты видно заблудился, милый человек. К нам сюда по доброй-то воле никто не заходит! Ну, тут я, конечно, приосанился и говорю им, что я ни много, ни мало – кучер хозяйский. Послан в город с важнейшим поручением от самого Дмитрия Степановича Перегудова. Да по дороге кони напугались воя звериного, вот и вынесли куда – неизвестно! Выслушал меня старик. Я, – говорит, – тебя сейчас на дорогу сведу, а ты уж смотри! Более не плутай! Езжай с богом по своим делам, а нас не тревожь. Поблагодарил я его, хотя и странно мне показалось, что старик-крестьянин эдак сурово со мною разговаривает. Пошёл старик вперёд, борода длинная, белая и рубаха тоже белая, а в руках посох, как у нищих-странников, да вот ещё у богомольцев бывают. Идёт себе и посохом своим по земле постукивает. Я сзади иду. Лошадок своих веду под уздцы. Скучно молча-то идти, я и спрашиваю: Отчего это я не припомню вашу улицу? Вроде как всю деревню мы с барином объехали, да и не раз! А старик идёт себе далее и только посохом по земле: стук, да стук! Я ему опять: Али, – говорю, – не слышишь, старый? Точно ли Полянка это? Не попутал ты, неровён час? Подлый старик даже ухом не ведёт! Плюнул я, да уж дальше иду себе молча, не разговариваю. Вдруг – глядь! Навстречу нам трое в рядок. По краям-то, прямо-таки как родные братья моего провожатого. Рубахи белые до колен, бороды как снег и посохи нищенские у каждого! А промеж них – Данила! Идёт, голову понурил, на меня и не взглянет! Я к нему: Что это ты, брат Данила, по лесу разгуливаешь, когда барин наш, ещё давеча, тебя окаянного, в город услал?! Поднял на меня Данилка глаза, а в них такая злость-тоска плещется, что кони мои на дыбки встали, насилу удержал! Тут старик давешний, как ткнёт мне палкой в спину: Не задерживайся, – говорит, – путник! Вот дорога твоя, поезжай себе, покуда цел! И такой при этом взгляд у него колючий, да суровый, что не посмел я перечить, сел в тарантас, да и покатил по знакомой дороге. Еду, а сам всё про Данилу думаю. И чем больше думаю, тем всё яснее понимаю, а ведь не по своей воле Данилка со стариками-селянами шёл! Ровно каторжника вели они его! Тут я конечно остановился…

Фёдор замолчал, прикрыв глаза. На висках у него выступили бисеринки пота, запрокинутая рука чуть дрожала.

Николай осторожно тронул его за рукав.

– Ты устал верно, Фёдор. Поспи немного, отдохни! Тебе теперь отдыхать надобно. А я к тебе ввечеру зайду, как полегчает, ты мне всё и расскажешь…

У больного дрогнули ресницы, он приоткрыл мутные красноватые глаза.

– Нет, барин, нет! – я вот только с силою соберусь, да и доскажу, как было!

Но Николенька решительно настоял на отдыхе, видя, что Фёдор ещё очень слаб.

– Поправляйся, Федя, ты нам здоровый нужен, а вечером я беспременно зайду! – успокоил он кучера, поправляя на нём одеяло.

Фёдор, утомлённый долгим рассказом, тут же закрыл глаза и не успел Николенька дойти до двери, как от постели больного раздался тонкий с присвистом храп.

Сосредоточенно сдвинув широкие, как у отца брови Николенька стремительно покинул душную комнатку уснувшего кучера. Самому же Николеньке было не до сна! Бодрым и уверенным шагом прошествовал он к библиотеке, там пошарил по полкам, отыскивая нужную книгу и, наконец, сел в кресло, углубившись в содержание. Читал, впрочем, Николенька не долго. Удовлетворённо кивнув, он захлопнул книгу и энергично вскочил, поспешив к выходу. За дверью его окликнула Дарья Платоновна, но Николенька рассеянно поднимая на неё глаза, возбуждённо воскликнул:

– Да как же я раньше! Как же раньше не догадался!

С этими словами он сбежал вниз, совершенно игнорируя изумлённую матушку, и стремительно выскочил из дома.

Тем же торопливым шагом Николенька прошёл уже знакомой дорогой мимо озера и остановился только у домика управляющего, тяжело дыша и обмахиваясь летней лёгкой шляпой.