Текст книги "Абуджайская шаль"

Автор книги: Татьяна Любушкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

Глава 3
День второй. Новые знакомства

На следующий день все обитатели дома занялись различными делами. Настенька и Володя, изнывая от обрушенных на них непомерных строгостей, находились под неусыпным надзором мисс Флинт и молодой матушки.

Дмитрий Степанович с управляющим господином Мюллером с утра отправились смотреть работы в яблоневом саду, с жаром обсуждая возможность постройки собственной винокурни.

Дарья Платоновна энергично руководила разбивкой цветочной клумбы перед домом, давая двум бестолковым и смешливым девицам, призванным ей помогать, равно бесполезные и противоречивые советы. Дело у них при таком раскладе двигалось плохо, что Дарью Платоновну неимоверно сердило, а легкомысленных девиц только смешило.

Юный Виктор, удачно избежавший всяческого надзора (в тот день как-то оказалось, что всем не до него!), прогуливался по деревне и, завидев любопытные взгляды, брошенные на него местными жителями, принимал вид гордый и важный. Он снисходительно осмотрел деревянные домишки с соломенными крышами, постоял, глядя на мельницу, одобрительно кивая и похлопывая прутиком по голенищу сапога, словом чувствовал себя превосходно! Да и то, правда! В городе-то в гимназии – кто он был? Один из многих. Хоть отец-то у него и был светилой в науке, да что ж! У других-то мальчишек отцы не хуже, а то и повыше рангом! А кто из его товарищей родовитостью и богатством не славился, тот всегда мог способностями к учению блеснуть, а тут уж Виктор точно был слабоват!

А здесь он кто? Хозяин! Внук хозяина и сын хозяина и всё что вокруг – всё принадлежит ему: и лес и река и мельница и люди, что здесь живут – всё это его собственность! Вот так-то! Ни больше и не меньше! От этих мыслей Виктор важно раздувался, и новое положение ему определенно нравилось.

Дойдя до моста и помня о давешнем происшествии с Володей, Виктор благоразумно свернул влево и пошёл по деревенской улице, с одной стороны которой стояли дома, а с другой маленькая, аккуратная церковь. Возле церкви в траве копошились ребятишки (многочисленные отпрыски местного священника). Самый маленький, увидев незнакомца, скривил страшную рожу и высунул неимоверно длинный язык. Поскольку Виктор гордо проигнорировал сей дружеский жест, мальчик живо повернулся к нему спиной, и стремительно приподняв рубашонку, показал Виктору что-то уж совсем неприличное. Остальные захохотали, а девочка постарше хлопнула сорванца прутом по голому заду, строго ему выговаривая. Виктор смутился и пошёл скорее, стараясь миновать хулиганистую компанию. Дорога вскоре свернула, и перед Виктором открылись страшные и тёмные развалины старой барской усадьбы.

Сердце мальчика забилось тревожно и радостно – вот оно настоящее приключение! Сколько неизвестного и таинственного в этих поросших травою старых стенах! Виктор почувствовал себя первооткрывателем, исследователем и мужественным покорителем неизведанного пространства!

Неожиданно раздавшийся рядом громкий чих, заставил Виктора вздрогнуть.

– Кто здесь?! – со страху неестественно пискнул Виктор.

– Я, – скрипуче пробормотало неизвестное существо, медленно вскарабкиваясь на каменные обломки, служившие когда-то оградой.

Это был мальчик, примерно одного с Виктором возраста. Необычайно чёрные и круглые глаза его неподвижно разместились на худеньком личике с длинным крючковатым носом и тонкими узкими губами. Черные волосы висели прямыми прядями по высоко поднятым плечам. Когда он, наконец, перебрался через ограду и стал рядом, Виктор увидел, что странный мальчик был горбат.

– Ты кто, любезный? – с напускной суровостью проговорил Виктор.

– Тутошний я, – проскрипел мальчик, – Матвеем звать!

– Чьих ты будешь? – продолжал суровый допрос Виктор.

– Мы Сорокины. Мамка моя одёжу шьёт.

– Портниха, значит, – констатировал Виктор, не меняя сурового тона, – отец кто?

– А отца у нас нету, – пожал плечами мальчик.

– Отчего?

– Так вот – нету! – Матвей виновато развёл руками.

– Ты вот что, – Виктор важно прошёлся перед новым знакомцем, – сказывай, что тут делаешь?

Мальчик замялся:

– Мамка послала за болотной травой к Ползучей топи, а я… идти не захотел, далеко, а здесь в развалинах её полно растёт, я наберу – она и не узнает!

– Грешно врать родителям, – назидательно промолвил Виктор, – а зачем ей трава?

Очень скоро мальчики разговорились. Они, верно, оказались одного возраста, Матвей, как и Виктор, более всего любил игры и приключения и как один ненавидел учение, так другой не терпел никакой работы. Спустя некоторое время мальчики уже лазили по развалинам вместе, оглашая воздух громкими криками и позабыв про всё на свете!

Наконец, наигравшись, оба уселись в тени большого раскидистого дерева. Матвей достал припрятанную краюху хлеба и оба принялись уплетать её за обе щёки, смеясь и болтая.

– Сюда в развалины никто не ходит, – ещё более округляя и без того круглые глаза, сообщил Матвей, – ты смотри, своим не рассказывай, что здесь был – заругают!

– Вот ещё – заругают! – пренебрежительно воскликнул Виктор, – да уж я давно не маленький, я – птица вольная! Никто мне не указ!

– Ты – птица? – веки у Матвея удивленно хлопнули, – ты не похож на птицу!

– Да это просто так говорится! Просто для красоты! Ты что не понимаешь?

– Понима-аю, – медленно проговорил Матвей, – а что тебе всё позволено – тоже для красоты сказал?

Виктор, поняв, что переборщил, смущенно пожал плечами.

– А я вот тебе по дружбе скажу, – продолжил Матвей, – никому ни слова, что в развалинах со мной был! Могут даже и побить! Здесь Старая Барыня погибла и народу много – наших из деревни. Их души неуспокоенные по сию пору здесь бродят, особенно Старая Барыня, всё Шаль свою ищет.

– Какую шаль? – Виктор невольно понизил голос до шёпота.

– А такую. Эта Шаль любую дверь закрыть может, любую дорогу. И открыть может тоже – если пожелаешь.

– А это как?

– Да вот так. Накинешь Шаль на дверь и любой замок ей нипочём – дверь враз откроется! А можно и наоборот – открытую дверь закрыть, что никакой ключ не возьмёт! А вот ещё можно выйти на любую дорогу и Шаль раскинуть и по той дороге ни один путник не пройдёт! Тут, правда, слова особые нужно знать…

– Как это не пройдёт, а в обход?

– Никак не пройдёт. Коли дорога Шалью покрыта, куда ты ни ступи, всё обратно вернёшься, и нет тебе ходу по этому пути ни вперед, ни назад!

– А барыня-то, зачем эту Шаль ищет?

– Да ты что? Она же любую дверь открывает! Любую, понимаешь? И ворота смерти тоже… вот найдёт Старая Барыня Шаль – и вернётся. И очень ей не понравится, что по её дому кто-то шастает! Оттого и не ходит сюда никто – Старой Барыни боятся!

Мальчики замолчали. Виктору вдруг показалось, что развалины не такое уж привлекательное место! Неуютно, гарью пахнет и ветер такой холодный на холме, так и завывает, словно стонет кто-то. Он вздрогнул, поёжившись, и неуверенно проговорил:

– Да ну… Ерунда это всё! Шаль какая-то… Она уж давно в огне сгорела эта шаль!

– Не скажи, – задумчиво покусывая травинку, проговорил Матвей, – здесь она, Шаль. Такие вещи не горят. Здесь она запрятана, а вот где только… эх, найти бы самому – вот уж радости бы было!

– Зачем же она тебе? – полюбопытствовал Виктор.

– Да мало ли, – уклончиво пробормотал Матвей и по птичьи склонил голову к плечу, – закрою дверь в свою камору, там разные у меня разности хранятся, чтобы сёстры да братья не добрались!

И придвинувшись к Виктору вплотную, жарко зашептал ему в ухо:

– А давай вместе Шаль эту поищем! Наши-то местные не полезут сюда – бояться! А одному-то ох, как несподручно! А ты я вижу – товарищ-то надёжный, с тобой хоть в огонь, хоть в воду!

Трусоватому от природы Виктору такая характеристика показалась лестной, да и перспектива поисков таинственной шали в живописных развалинах, несмотря ни на что, привлекала. Смущал только не внушающий доверия странно тяжелый немигающий взгляд нового товарища.

– А ты ведь про болотную траву-то соврал, – проницательно заметил Виктор, – не за этим ты сюда приходил!

– Соврал, – легко согласился Матвей, – про Шаль-то никому сказывать нельзя, это я только тебе открылся, ведь мы же с тобою товарищи!

Последняя фраза окончательно решила дело и друзья, ударив по рукам, сговорились всё, держа в страшной тайне встретиться завтра на этом же месте и начать поиски загадочной Шали. Они уже стали расходиться, весьма довольные друг другом, как вдруг вдалеке с другого конца деревни послышался страшный, нечеловеческой силы крик. Прозвучал и замер, в наступившей абсолютной тишине наполняя душу леденящим ужасом. Переглянувшись, мальчики, не сговариваясь, ринулись бегом с холма и, прокричав взаимные слова прощания, разбежались в разные стороны – по домам…

* * *

В то же самое время, как Виктор повстречался в развалинах с новым товарищем, младший отпрыск Дмитрия Степановича Николенька, тоже решил совершить небольшой променад по окрестностям. Проснувшись лишь к обеду (разбудили его громкие высказывания матушки, руководившей процессом высадки цветов прямо под его окнами) и слегка перекусив, Николенька отправился прогуляться по лесу. Сразу же набрёл на ягодник и, поедая ягоды одну за другой, вышел к реке, где на пологом бережке паслись местные коровы. Времени было за полдень и Полянские бабы и девки заканчивали полуденную дойку. Николенька постоял, окидывая окрестности скучающим взглядом, пока внимание его не привлекла стройная, миловидная девушка. Она уже закончила свою работу и, погрузив бадью с тёплым молоком в стоявшую поодаль повозку, пошла по тропинке в лес, прямо на Николеньку, не замечая его. Когда она поравнялась с притаившимся юношей, он внезапно вышел ей навстречу:

– Здравствуйте, милая барышня!

Девушка вздрогнула от неожиданности и в следующую секунду расхохоталась (надобно заметить, что юная барышня была вообще очень улыбчива!)

Николай также развеселился, глядя на неё, и молодые люди тотчас почувствовали расположение друг к другу.

– Что же вы, барышня, бросили своё молоко и на повозке вместе со всеми не поехали? – спросил Николенька, пытаясь как бы невзначай удержать девушку за руку.

– Что ж ехать? – она решительно, но мягко отстранилась от его рук, при этом синие глаза её лукаво блеснули, – на повозке места всем не хватит, всё одно – пешком идти, а чай, лесом-то короче!

– Отчего же вы одна? Не боязно вам?

– Боязно? – девушка вновь захохотала, демонстрируя два ряда крепких белых зубов, – вот уж скажете тоже, барин! Да кого же мне в своём лесу бояться?

– Да ну как же? Ведь всё же лес! Здесь верно звери дикие водятся, волки, а то и медведи!

Вновь рассмеявшаяся девушка беззаботно взмахнула рукой:

– Да ну вас, право, барин! Всё то вы шутите! – и наставительно добавила, – волки да медведи в чащобе живут. У них там свои дела, а у нас, стало быть, свои, чего же им в нашем то лесу делать!

– Так таки и не видали вы ни одного волка?

– Отчего же не видала, барин. Конечно, видала! Зимой-то, когда голодно, они в деревню приходят, мы их кормим, жалко – пропадут.

Николай недоверчиво покосился на девушку – не шутит ли над ним? Но его спутница шагала с самым невозмутимым видом.

– А как вас зовут? – продолжал Николай свои расспросы.

– Зовут меня Дарёной, – охотно откликнулась девушка, я живу в доме у реки, прямо насупротив мельницы.

– Чем же твой отец занимается?

– А муку мелет Верхнереченским, когда сезон… а так всё больше рыбалит, да в лес на охоту ходит. Он и вашему столу станет рыбу да дичину доставать.

– Разве ж вы этим проживёте? – удивился Николай, – ведь, чай, семья у вас большая?

– Верно, семья большая, да всё больше девки! У моей матушки нас семеро, а сын только один и есть – Данила! Да уж верно вы его знаете! Ещё тёткиных пять дочерей, да братец Ерёмка, вот так и живём! Это, правда ваша, что одною рыбалкой не прожить, коли рыбу всё одно, никто окромя господ не купит! Так вот мы с мамкой корову держим, огород у нас, мамка зимой платки вяжет на продажу. Они, конечно, не то, что Паучиха прядет – на базар такие нейдут, а Верхнереченские – ничего, берут.

– Что это за прозванье такое – Паучиха?

– Так она Паучиха и есть. Дом у неё сразу за рекой стоит, вот она поутру паутину поперёк реки натянет и ждёт. Как какой путник на лодке заплывёт, так тут в Паучихину сеть и попадает! Сколько Верхнереченских-то в её сети попало! Страсть! А все думают, что на реке потонули, пороги, мол, да омуты, но ты не верь – это всё Паучихины дела, она знаешь какая хитрая?

– Бог с тобою, Дарёнка! – рассмеялся Николенька, что-то ты уж больно страшно рассказываешь! Сказки всё это, разве ж так бывает?

– Ой, ли? – сощурила глаза девушка, – а чего же это мальчишка ваш вчерась средь бела дня с моста свалился? Не знаешь? А я тебе скажу – Паучиха паутину свою там протянула, да с моста дитёнка скинула! Выловила бы потом из воды, да всю кровь выпила! Спасибо скажи, что Машка – ведьмачка рядом оказалась. Если бы не она – не спасли бы вы мальчишку!

– Да ну тебя, Дарёна, право! – возмутился Николай, – знаешь это не смешно вовсе! Наслушалась ты бабкиных сказок и несёшь всякий вздор! Паучиха – кровопийца, Марья – ведьма! Марья-то, почему ведьма?

– Не ведьма она, а ведьмачка. Ведьма это бабка её – Агафья. Они далеко за околицей живут, по ту сторону реки, почти что на самом холму, в лесной чаще. Им со зверями сподручнее, чем в деревне-то! Ох, и страшная она эта бабка Агафья! Кто на неё без спросу взглянет – тот беспременно умрёт!

– Отчего же?

– Да уж так. Не любит она нас. Только ведьмачку свою жалует, хоть она и безумная, да со Старой Барыней всё якшалась. Ну да ведь, она хоть и ведьма, а всё к людям ближе, пришельникам не ровня!

– А кто это – пришельники?

Дарёна остановилась, словно её толкнули, оборотилась к Николаю и внимательно взглянула на него своими необычайно синими глазами:

– Не зна-аешь? Ты не знаешь о пришельниках?!

– Да первый раз слышу!

– Так разве ты не внук Старой Барыни?

– Да вроде бы как внук… знаешь ли, что говорят седьмая вода на киселе! Она какая-то там тётка моего батюшки. Так ни он сам, ни кто другой в нашей семье её отродясь не видывали!

Дарёна озадаченно замолчала и, остановившись в задумчивости, рассматривала Николеньку, словно бы представив себе их знакомство в новом свете.

Постепенно взгляд её менялся, становясь цепким и острым, будто у дикого хищного зверька. Николеньке от эдакого пристального взгляда признаться стало несколько не по себе.

– Отчего вы так смотрите, милая барышня, – попытался пошутить он, – или картинки на мне нарисованы?

Дарёна рассмеялась в ответ и в смехе её Николеньке почудились низкие, будто рычащие звуки, а веселая ранее улыбка девушки стала более походить на звериный оскал. От такой внезапной перемены по спине юноши невольно пробежал холодок, и колени стали необычайно мягки, словно набитые паклей. Трудно сказать, что более испытывал Николенька в тот момент, страх или скорее растерянность, но лишь одно можно утверждать с полной уверенностью – более всего ему захотелось развернуться и бежать сломя голову, прочь отсюда и лишь боязнь выглядеть смешным в её глазах удерживала его на месте.

Несколько томительных секунд девушка продолжала сверлить Николеньку странным взглядом, приводя его в страшное смятение, когда за её спиною раздался звук шагов.

Едва заслышав посторонние звуки, Дарёнка, живо прыгнула за ствол поваленного дерева, увлекая совершенно безвольного Николеньку за собой и с любопытством белки выглядывая из своего укрытия.

Сидя рядом с притихшей девушкой в густой высокой траве, Николенька несколько опомнился и с удивлением задавался вопросом, отчего это минуту назад на него напала такая безотчётная, нелепая слабость?

– Ну и что это было? – наконец недовольно спросил он.

Дарёнка живо повернулась и тотчас прикрыла Николеньке рот сухой и горячей ладошкой, тревожным взглядом указывая на лесную тропу. Николенька вновь подчинился, хотя и сердясь про себя, но смолчал и вместе с Дарёнкой принялся следить за тропой.

По ней, высоко поднимая суковатую палку и глухо постукивая при каждом шаге, торопливой рысцой трусила бабка Пелагея. Глаза её казались воспалёнными, губы беспрестанно шевелились беззвучно и лишь изредка до Николеньки и Дарёнки доносились звуки, похожие не то на вздох, не то на всхлип. Раза два она споткнулась, с испугом хватаясь за грудь, но, тем не менее, упорно продолжала двигаться дальше, несмотря на сильную усталость. Не замечая молодых людей, бабка Пелагея решительно повернула в лес, едва не задев Николеньку палкой, и пошла далее также стремительно, словно преследуя невидимую цель.

– Видел? – спросила Дарёнка, как заворожённая поворачивая голову вслед уходящей старухе.

– Кто это? – отвечал по-прежнему недовольный Николенька.

– Бабка Пелагея. Шесть лет уже по лесам ходит, всё Антипа-конюха ищет…

– Зачем же ей конюх? – осведомился Николенька.

– Говорят, безумная она… у неё на пожаре все родные сгорели. Она и до того была странная, а после пожара и вовсе умом тронулась. Всё твердила, что это муж её, Антип-конюх усадьбу поджог!

Дарёнка наклонилась к Николеньке поближе и прошептала в самое ухо:

– Ещё она говорит, что сам-то Антип целёхонек! По лесам бродит, и новые души для погибели ищет!

– Че-пу-ха! – высокомерно бросил Николенька.

– А может и нет! Я как-то бабку Пелагею в лесу встретила. Ходит она и глазами рыскает во все стороны, будто ищет кого, увидала меня и говорит: Остерегайся, девка, по лесу одна бродить! Жив Антип, ходит около, чую я его… остерегайся! Я смотрю на неё, а глаза у неё вовсе не безумные, только очень усталые…

Николенька встал из своего укрытия, подавая руку барышне, но Дарёнка проворно вскочила сама, фыркая в кулак и одёргивая примятый сарафан.

– Ох, барин, побегу я, а не то меня дома хватятся!

– Да уж, пожалуй, – несколько помедлив, отвечал Николенька.

Надо заметить, что странная девушка произвела на Николеньку неизгладимое впечатление, но желание провожать её далее у него как-то отпало.

– Что ж, давайте прощаться, – с улыбкой произнёс Николенька, дружески протягивая ей руку.

– Прощайте, барин, – потупилась девушка, – уж не серчайте на меня, ежели что…

Не успела Дарёнка промолвить последнюю фразу, как совсем рядом раздался вопль, пронзительный и резкий. Он замер на высокой ноте и с короткою передышкой повторился вновь и вновь тоскливый и жуткий, перемежающийся жалкими всхлипами.

Дарёна охнула и невольно ухватила Николеньку за руку.

– Что это?! – спросил юноша, стараясь сделать вид, что нисколько не испуган и лишь внезапность раздавшегося крика заставила его вздрогнуть.

– Не знаю, – тревожно отвечала Дарёнка, – звери так не кричат… это верно человек какой…, – она поёжилась, неуверенно переступая по земле босыми ногами, и вдруг всплеснула руками с выражением крайнего отчаяния на лице, – бабка Пелагея! – вскрикнула девушка и бросилась бежать в ту сторону, откуда раздался страшный крик. Проклиная всё на свете, Николенька помчался за ней.

Они бежали, перепрыгивая через пни и проламываясь сквозь кусты. Ветки яростно хлестали по лицу и рукам, но они торопились подстёгиваемые новыми воплями и не обращали на боль никакого внимания.

Выскочив на открытую поляну, Николенька первый увидел старуху, которая билась головой о землю и, царапая ногтями лицо, голосила так, что слышно было по всей округе. К ней подбежала было Дарёнка, но, приблизившись, тут же отпрянула назад, коротко и отчаянно взвизгнув.

На земле, прямо возле горько рыдающей старой Пелагеи лежал юноша, ещё совсем мальчик. Лицо его было так бледно, а светлые открытые глаза так неподвижны, что Николаша, отродясь не видавший покойников, как-то сразу понял, что мальчик мертв. Бедная старуха со стоном обнимала его и кричала тоскливо и жалобно, мотая седой растрёпанной головой.

Николенька остановился растерянный, не зная, что делать дальше. Рядом остановилась Дарёнка, ухватив его за руку и с оторопью глядя на бабку и мёртвого мальчика. Николенька беспомощно взглянул на свою спутницу:

– Что же делать-то Дарёна? Надобно людей позвать! Ты побудь здесь с Пелагеей, успокой её, а я в деревню побегу!

– Нет! – отчаянно закричала Дарёна и вцепилась руками в Николашино плечо, – что ты, барин! Да рази я здесь останусь! Бежать надобно отсюда! Бабку не увести – не в себе она! А нам оставаться не след – пропадём! – и зашептала Николеньке в ухо горячо и жалобно, – это, Антип, барин, верно вам говорю, что не зря бабка его искала, ну как вернётся, да порешит нас всех! Бежим отсюдова, ради Христа!

Николай вздохнул, и упрямо убирая Дарёнкины руки со своей груди, решительно шагнул к старухе:

– Эй, послушайте! Любезная, успокойтесь, не плачьте так! Скажите лучше, что здесь произошло?!

Старуха подняла на него воспалённые красные глаза:

– Макарушку, сыночка моего… – рыдая, проговорила старуха, – убил душегуб, погубил кровиночку мою! За что же наказывает меня господь! Как же жить мне после этого! – и она вновь застонала, тяжело и хрипло раздирая заскорузлыми руками свои жидкие седые волосы.

– Кто? Кто убил его, вы видели?!

– Ох, барин, да что ж вы рвёте моё сердце! Неживой он был, когда нашла я его, ох, за что же горе мне такое! Зачем жить-то мне, если господь ко мне так немилосерден! За что испытание мне такое!

– Послушайте, – теряясь, повторил Николай, – может он жив ещё! Мы вот доктора сейчас приведём! Вы не отчаивайтесь так, он поможет!

Подходя к Дарёне, поджидавшей его на краю поляны, шепнул, неизвестно от кого таясь (старуха более не слышала его, продолжая убиваться):

– Пойдём. Не успокоить нам её, не помочь. Надобно доктора…

Дарёнка с готовностью кивнула, и они быстро пошли по тропинке, продолжая слышать сзади себя вопли и стенания.

Навстречу напуганным молодым людям, по пригорку поднимались не менее встревоженные криками жители Полянки. Среди них решительно вышагивал Дмитрий Степанович с управляющим господином Мюллером:

– Что случилось, Никола? – издалека крикнул встревоженный Дмитрий Степанович.

– Папа! – Николенька испытал огромное облегчение при виде людей, – там бабка Пелагея со своим сыном! Он мёртвый, папа! Бабка говорит, что его убили!

– С сыном?!! – вскинул на него изумлённые глаза господин управляющий, – ну те-с, поглядим…

Дмитрий Степанович ухватил рукой Николеньку, опираясь на его плечо.

– Ах ты, господи! Вот напасть-то! Ты уж ступай домой, Николка! Мать успокой, а не то крики по всей округе, кабы не напугались… да смотри уж, лишнего-то не говори, скажи: не знаю мол, ничего! А я уж сам всё обскажу! – продолжал выкрикивать Перегудов, отходя от Николеньки и торопясь вслед за управляющим. Напоследок махнул, волнуясь, рукой:

– Домой ступай!..

Николенька с Дарёной, проводив взглядом крестьян, уходящих во главе с Дмитрием Степановичем, молча пошли в деревню.

– Как ты думаешь, его и вправду убили? – первым нарушил молчание Николенька.

Дарёнка ответила не сразу. Николенька уж было хотел повторить вопрос, думая, что она не расслышала, как она заговорила:

– Убили, – подтвердила она, – его сожгли.

Николай недоверчиво на неё покосился:

– Ну-у, это вряд ли! Я же к нему походил, на горевшего он не похож! Да и где сожгли-то? Бабка же в лесу его нашла!

Дарёна задумчиво крутила зелёный берёзовый листочек между пальцев:

– Так ведь его давно сожгли, барин. Он в барском доме сгорел, вместе со Старой Барыней и слугами. Помню я Макарушку-то… он, сердечный, вместе с отцом на конюшне барской служил. Так они оба и сгорели в том пожаре. Давно.

Николай вновь с недоверием взглянул на Дарёнку. Но та шла с таким серьёзным и даже строгим выражением лица, что усомниться в её правдивости было не возможно!

Чушь какая! – досадовал на себя Николенька, – слушаю какой-то вздор, ей богу! И тут его осенила внезапная и такая верная мысль, что он даже остановился: да она ж ненормальная! Несёт всякий бред! В лесу какая-то странная случилась, словно напасть хотела…! Сумасшедшая, да ещё буйная! А труп-то увидала и совсем, видать сбрендила! А я-то – хорош! Иду с ней, да как с путёвой разговариваю! Вот ведь дела!.. – и окончательно утвердившись в своей догадке, опасливо глянул на Дарёнку.

– Ты, Дарёна, дойдёшь ли до дому, али проводить тебя?

– Дойду, отчего ж не дойти, – удивилась девушка, – вон и крыша наша виднеется, чай уж здесь не страшно!

– Ну, так и с богом! – торопливо вздохнул Николенька, – а я, стало быть, тоже до дому побегу, а то уж маменька волнуется!

Дарёнка, думая о своём, рассеянно кивнула головой и они, было, совсем распрощались, когда сзади, догоняя их, раздались тяжёлые, торопливые шаги.

– Барин, Николай Дмитриевич!

Спеша и обливаясь потом, их нагонял господин управляющий – Мюллер:

– Прошу прощения, Николай Дмитриевич! Батюшка просит вас тотчас к себе! Извольте пойти со мною, я провожу!

Кивнув девушке на прощание головой, надо признать с заметным облегчением, Николенька отправился вслед за управляющим.

– Что, мальчик, Генрих Карлович? Не удастся ли спасти? Может за доктором послать?

– Какое там! Доктора ему уж ни к чему! Мёртвый он, Николай Дмитриевич, мертвее не бывает…

– Неужто и впрямь убили?!

– Ох, и не говорите, ножом закололи прямо в сердце, да и нож рядом валяется, ещё и не просох от крови!

Губы бедного управляющего жалобно задрожали.

– Что делается, господи, что делается! Не знаю, право, как матери пережить!..

Генрих Карлович судорожно вцепился Николеньке в руку.

– Вы уж помогите, голубчик! Крестьян-то нипочём не заставишь мертвеца в деревню нести, да ведь не оставлять же его здесь! Надобно в дом отнести, обмыть, иначе не по-людски… сейчас носилки какие никакие сделаем, да и снесём Макарушку в деревню…

– Отчего же крестьяне не понесут? – поразился Николенька в равной мере поражённый бездушием здешних людей и удручённый перспективой переноски мертвеца.

– Так дремучий народ, Николай Дмитриевич, – уклончиво отвечал управляющий, – у них на всё свои предрассудки… Мы уж сами, а не то… – Генрих Карлович не договорил и печально махнул рукой.

Николенька не решился расспрашивать дальше и заговорил о другом.

– А скажите, Генрих Карлович, Дарёнка-то родилась такою странной, или уж после с чудинкою стала?

– О чём это вы?! – встал, как вкопанный господин Мюллер.

Николенька смутился и сбивчиво попытался рассказать управляющему о его сегодняшней встрече с девушкой.

– …Так вот в какой-то момент, она вдруг сделалась другой, я бы даже сказал непохожей на человека! Я, конечно, особо не испугался, но, согласитесь, неприятно, когда на тебя смотрят, так… – Николенька замялся, подбирая нужное слово, – ну, словно на добычу! – наконец нашёлся он.

Генрих Карлович тяжело вздохнул и мягко взял юношу под руку.

– Что же поделать, Николай Дмитриевич, шесть лет деревня наша без хозяйского глаза простояла, народ-то и распоясался… Дарёнка, она, конечно, не то, чтобы душевнобольная, как вы изволили подумать, а скорее несколько диковата…

– А послушать её, так во всей деревне одни ведьмы, да лешие проживают, – не унимался Николенька, – и ведь видно же, так прямо во всё и верит!

– Ну, это, голубчик мой, особенности так сказать деревенского уклада! И то ведь в глуши живём, чем себя развлечь, как не сказкою! Вы уж не обессудьте Николай Дмитриевич! – и добавил, неожиданно с такою силой стискивая Николенькин локоть, что юноша от боли охнул, – а всё же держитесь-ка вы, душа моя, от Дарёнки-то подальше! Крестьяне, видите ли, народ необразованный, тёмный… Долго ли до греха…