Текст книги "Послание к коринфянам"
Автор книги: Татьяна Апраксина
Соавторы: Анна Оуэн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)
Алваро
– Извините, пожалуйста. Но я не смогу у вас остаться. Понимаете, Паула, я знаю, что это глупо и неправда, но если я сейчас брошу их всех, я буду считать себя... предателем. – Ну вот, все сказано.
Впрочем, и так, и так ничего другого не получается. Либо одних обидишь, либо других. А в этом доме – хорошо, невероятно хорошо, так не бывает, никогда не было... нет, было, но в том далеком детстве, о котором лучше и не вспоминать. Потому что Паула, потому что весь ее выводок, от тринадцати лет до двух месяцев, и даже смешное маленькое существо, на которое дышать-то страшно, а оно улыбается во весь беззубый рот, и очень старательно что-то такое говорит. Потому что Паула. Точка и конец цитаты, как говорит Рауль.
– Так, – говорит Паула, и внимательно смотрит в лицо, упирая руки в бока. – Сейчас мои дети наполовину осиротеют. Я эту заразу Антонио... Алваро, солнышко, – ладонь, только что грозившая мужу подзатыльником, гладит юношу по щеке. – Мне и в голову не пришло бы заставить тебя выбирать. Ты всегда можешь приехать и остаться, если захочешь. Здесь тебя всегда ждут. Но делить тебя между двумя домами никто не будет. Понимаешь?
Никто – это преувеличение, потому что муж Паулы как раз это и попробовал сделать. Ну или хотел посмотреть, что ответит Алваро и как отреагируют люди вокруг... очередной уровень сознательности какой-нибудь проверял. Но все остальное – очень здорово слышать. Записать – не на пленку, а куда-то внутрь себя. И крутить каждый раз, когда станет грустно.
– Не надо их... сиротить. Ничего же не случилось.
Паула щурится, вздыхает, кивает. Она не станет долго ездить по нервам, объясняя, что имено тут нехорошо, а просто огреет мужа каким-нибудь кухонным инвентарем. Нет, не стоит ей рассказывать обо всей подоплеке истории с Сообществом и Советом. А то инвентаря не напасешься, а синьор Антонио все равно ни на йоту не изменится. Странный человек, даже и не скажешь, что неприятный, скорее... жутковатый. Инопланетянин. Тот, что из книжек в дешевых обложках – жукоглазый и фасеточный внутри. И сразу видна разница. Франческо, например, человек – хотя думает не так и не там, где прочие, вот ничего нет, а вот есть сразу все... и Максим человек, и даже цербер. А с другой стороны, три месяца назад я от них ото всех шарахался и под стол пытался спрятаться – и вовсе не потому, что только чудом Франческо не зарезал...
Наверное, к инопланетянину тоже можно привыкнуть, и жить с ним пятнадцать лет, и рожать от него детей, и просыпаться каждое утро, видя на подушке эту физиономию, и не шарахаясь с воплем, и даже любить его можно. Наверное. Только пусть лучше молчит.
В пересказе Максима все жукоглазые теории оказались простыми, нестрашными и скучноватыми, как детское лото, где нужно рассортировать карточки по трем группам. Фрукты, машины и люди. Люди, мифы и общественные институты, и все должно быть уравновешено. Очень просто – астрология и то сложнее, в ней тринадцать вариантов. А чем модель уже, тем она ошибочнее... как учат нас в "террариуме". Правильно учат.
Еще бы объяснили, как у синьора да Монтефельтро все получилось. Каким чудом. А чем еще, кроме чуда, можно добиться результата с этой кривой теорией наперевес? Или его и правда слушать не надо, потому что говорит он не то, что делает?..
– Ты пирог не доел, – напоминает Паула. – Пойдем обратно.
– Пойдем, – вздохнул Алваро. – Пирог замечательный.
Пирог с требухой и зеленым яблоком было жалко тоже. Дома, то есть в школе, то есть в корпорации, кормили вкусно, но все-таки не так. А тут даже оплетку из теста хотелось сначала осмотреть, потом сфотографировать, а уж потом как захрустеть ею за оба уха...
– Спасибо, – смеется Паула, – гостей кормить – это святое.
Как это происходит, Алваро видел накануне. Обслуга изгоняется с кухни, потом возвращается, дабы быть расстрелянной чередой вопросов "где?". Компоненты раскладываются по столу. Младший спит в специальном рюкзаке на спине, остальные три белобрысых пирата заглядывают через стеклянную дверь. Потом в масштабах кухни начинает работать бешеный миксер с восемью руками, в которых ложки и венчики, взбивалки и солонки. Что-то сыплется, что-то падает, что-то бьется. Когда вихрь стихает, оказывается, что уже готовы сразу три блюда, пахнет все безумно вкусно, выглядит еще лучше, чумазая, мокрая и засыпанная мукой хозяйка отирает пот со лба и удовлетворенно плюхается на табурет. И объясняет:
– Так я отдыхаю.
Как Паула работает, смотреть не очень интересно, потому что совсем невозможно понять. Разве что, все равно приятно наблюдать за ней самой, за жестами, за тем, как меняется выражение лица. Тут мысли не выныривают из ниоткуда объемом, заполняя все на свете и вминая тебя в стенку... тут они строятся цепочками, по несколько штук сразу, сощелкиваются звенья, строятся мосты – похоже на большую и сложную молекулу, каждый раз разную.
А потом все эти архитектурные мысленные конструкции кто-то делает материальными, как строят дома по чертежам, и получается полное черти-что. Трансгенные помидоры, например. Которых пока что просто всякие вредители не едят, но если дальше так пойдет, то они будут сами из теплиц строем маршировать на фабрики, сами себя в банки складывать и маринадом заливать – а потом в рот заходить. Это даже не бактерии Франческо, это еще веселее получается. Листья дуба упали с ясеня. Значит, был трансгенный ясень. И хорошо, если падают листья, а не, скажем, чешуя.
Утаскивая у Франческо из-под носа последний кусок пирога – а нечего щелкать клювом, – Алваро с удивлением понимает, что этот мир окончательно перестал его раздражать. Зависть не прошла, но изменила направление. Дело не в результатах, дело в возможностях. В том, что работодатель учился в Хэрроу, и это совершенно обычное дело, и представление о турбулентности в него вложили так, что он считает само собой разумеющимся знать подобные вещи. Но в Максима тоже вложили, а он с полной окраины мира, где полгода лед на воде лежит. Следовательно, нужно завидовать – и строить. Чтобы и у нас такое было, и чтобы работать можно было, сколько захочется, сколько получается, потому что это интересно. Строить – тоже интересно. Особенно, если ничего еще нет, ни коня, ни повозки, как говорит все тот же Максим. Замечательно у него получается переводить эти свои выражения...
А еще выходило, что даже совсем сволочи, даже те, о ком и пожалеть-то трудно, не хотели, чтобы у нас этого не было, а хотели, чтобы было – но по-другому. По-дурацки, в основном. Но все-таки. И мы не так уж от них отличаемся. Вон, ВЦ в Лондинуме тоже от чистой злости "пролоббировали", прямо как у нас. Значит, и наоборот можно. Вот о чем, вот о чем они мне пытались тогда с цербером рассказать. Когда ты видишь возможность, ты от нее уже не откажешься, даже если к ней жукоглазый инопланетянин руку приложил.
Черт с ним, с инопланетянином. То, что он сделал – хорошо и хорошо весьма, а если сам он на человека не похож, ну, это мы тоже в школе читали. Сила та, что хочет – нет, эта сила зла не хочет, хочет добра, но поскольку это инопланетянин, то наше, нормальное добро у него получается случайно... ну и на том спасибо. Как, опять же, выражается Максим, хоть черт, хоть демон, а если несут яйца, годные в пищу, то будем считать их страусами.
Хорошее животное страус – перья, мясо, яичница. А что клюв большой и характер скверный, так не в друзья же берем.
– Ты о чем думаешь? – спрашивает Паула. Наверное, он хихикал не только про себя. Представил да Монтефельтро в виде крупного такого нанду – и понял, что картинка прилипла.
– Мне реферат нужно в школу переписывать, про объединение Полуострова, – дальше Васкес не объясняет.
– Да, – фыркает Паула... – Это и вправду смешно. А какие-то несчастные будут потом про вчерашнее писать. И про твое ухо. А если кто-то дотошный до этого твоего реферата доберется, то кончится дело научной работой "Эволюция политических взглядов Алваро Васкеса..."
– ...в зависимости от состояния ушей, ага. А я буду такой солидный политик, примерно как господин Матьё, и буду их всех игнорировать.
– Господин Матьё не политик, а координатор бедлама, – говорит Франческо. – Так что место выбрано правильно, опыт у вас уже есть.
– Вы меня не уговаривайте. И не думайте даже. Вы уже одного пристроили.
– Мне можно. У меня детская травма, меня из ССО выгнали в университет. С тех пор я всех пристраиваю куда-нибудь.
– Еще бы тебя не выгнали, – хохочет инопланетянин. – И не говори, что из-за меня. Это не я соорудил одеколон "Каннабис" с тонким естественным ароматом воскуряемой конопли.
– Зато ты подарил мне ключи от лаборатории и навел на меня людей, которые хотели производить нечто покрепче одеколона. А дальше, – саркастически улыбается Франческо, – все вышло само.
– И его хотели бить ногами за чужую коноплю, перегнанную на опыты, но простили, потому что ультрамодная парфюмерия приводила сержантов в такое бешенство, что никакой травы не надо. И так отдохновение сердца, – рассказывает инопланетянин уже Джастине. – Они по казарме носятся и спрашивают, откуда пахнет, кто курил, то-се. И тут кто-нибудь извлекает из тумбочки флакон и душится...
– Неделю не верили, – мечтательно добавил Франческо. – Крови у всех выпили, буквально, больше чем флорестийские москиты у меня потом за всю жизнь. Думали, это мы для маскировки.
– Это же в продажу выпустить нужно, – удивляется Алваро. – Это же сколько денег можно заработать! Вы рецепт помните?
– Знаете, а это мысль, – говорит с другого конца стола Максим. – Откройте уже дом моды, право слово, назначьте Алваро директором. А это будет первый хит перспективного кутюрье.
– Я не кутюрье. Я сын гробовщика-нувориша при исполнении. – А вот не нужно было обзываться.
– Во Флоресте ваши представления о стиле будут пользоваться огромным успехом. Вы же все тайные желания ровесников угадаете.
– В этом сезоне молодежь Флориды носит бритвенные лезвия за щекой...
– Ну вот, у вас уже и интервью для журнала готово. Нет, зачем, колонка главного редактора. Господин Сфорца, я просто настаиваю на том, чтобы Алваро получил эту должность.
– Это вы себе фронт работ создать хотите. Обиженная клиентура пойдет нас штурмовать и у службы внешней безопасности появится занятие.
– По-моему, из синьора Васкеса выйдет отличный пресс-секретарь, – негромко говорит инопланетянин. – Язык подвешен, соображает быстро, выглядит замечательно.
– Да! Давайте! Я им такого нарасскажу, им работы хватит до начала следующего столетия.
– Вы уже, – говорит Максим. – Я чуть не умер.
– А что, плохо получилось, что ли? Сенсация, можно сказать. В следующий раз лучше будет.
– И тогда я все-таки умру от смеха...
– Вы умрете не от смеха. – Алваро прихлебывает чай. Чай – черный, с какой-то почти неощутимой травкой в нем, материализовался в чашке сам по себе. Нет, вместе с чашкой. – Вам нанесут удар тупым нетяжелым предметом, по всей вероятности, ноутом.
– Вот еще, – возмущенно фыркает Франческо. – Это была спонтанная эмоциональная реакция. А следующий раз я его за такое безобразие загоню охранять флорентийское отделение от конкурентов.
– Дяденька, не погуби! – взмолился Максим.
Когда треп заканчивается – вместе с рогаликами, пирожными и чаем, – и наступает пора ехать домой, Алваро обнаруживает, что у него подозрительным образом свербит в носу. Наверное, это простуда. Ночи тут холодные. Или аллергия на что-нибудь. На бензиновый шлейф подъезжающей машины, например. Ну не может же взрослый человек и почти политик, без пяти минут пресс-секретарь и кандидат в кутюрье хлюпать носом, уезжая из гостей?
– Месяца через три ждите нас в полном составе, – обещает Паула. – Кто-то мне так и не показал завод в Ломаде.
– Я помню, – говорит Алваро. – В этот раз я точно поеду с вами.
Перелет Алваро проспал. Плыл себе и плыл в животе большой унылой рыбы, а потом рыба фыркнула и выплюнула его на берег, как Иону. Вышел, перебрался в машину, залег на заднее сидение – можно было и сидя, наверное, но он сидел все заседание – и потом тоже, а разминку почти не делал... мысль о бассейне внушала ужас, но ведь придется же. Все, революция закончилась и поблажки тоже. Осталось написать сочинение "что я делал на каникулах". Интересно, засчитают ли мне политологию или сдавать придется?
А в школе теперь наверняка попытаются разобрать на сувениры. Тридцать раз придется рассказывать, как выглядело изнутри то, что они видели только по телевизору. Это, конечно, улучшает репутацию – но как перескажешь-то? Самому бы еще окончательно понять, уложить в голове, вспомнить и прожить заново, по деталям, достать из памяти... так. А это умение еще откуда? От Франческо, кажется? Да. Немножко чужое, как будто кубики льда за шиворот бросили. Можно вытряхнуть, можно дать растаять и впитаться. Могу копать, могу не копать. И знаю, что в основе своей оно не мое. Эулалио бы обрадовался.
Да и я радуюсь, наверное. Если что-то во мне "не-я", значит, теперь у меня есть я. И так немного было нужно, одно покушение, одна пуля, одна война, одно убийство, одна революция... а у меня ж еще сколько лет впереди.
Оказывается, это – дом. Флорида, большой, неоднородный, пятнистый город, где чередуются хибары и новые здания, развалины и лачуги – вперемешку с блестящими улицами. Чтобы понять, что это дом посреди большого мира, а не единственная среда обитания, как у рыбы в аквариуме, нужно было уехать отсюда невесть куда, на другой конец света – и вернуться. Я же здесь родился и вырос, думает Алваро, глядя в окошко. Тут жил, там жил, тут гулял и там гулял, какие-то приятели были, одноклассники, соседи – как же я ухитрился все это забыть, растерять и пропустить мимо ушей, и почему только теперь понимаю, что это все – мое? Чудеса. Или не чудеса, или все логично – есть ты, есть мир. Твой личный.
Вот тут все было полупрозрачным и пустым, когда закончилась последняя заваруха, правда, никто тогда не знал, что она последняя. Пахло... не морем, а просто влажным воздухом – вот этот запах влаги, и красный битый кирпич, и казалось, что еще день-два и сюда придет лес и пожрет все, как города на Юкатане.
А дня через два уже кто-то вставлял стекла.
А потом пришли чужие. Сначала войска Совета и некая дама, которая сейчас едет в машине сзади – такая же рыжая, как и шесть лет назад. Потом – вот этот вот, сидящий на переднем сиденье работодатель. Казалось, что это очень плохо. И казалось, что очень хорошо. А в итоге получалось – хоть что-то новое, но как-то стыдно, что спасают от самих себя. Может быть, некоторые именно этого до сих пор простить не способны. Что сами не можем.
Потому и стреляют. Стреляли, надеюсь. Может быть, теперь перестанут совсем.
Если верить сводкам, сейчас в округе думают, что мы – мы! – выиграли партию у всего мира. Мы. Может быть, это пройдет, когда схлынет первая эйфория. А, может быть, из этого удастся что-то сделать.
Но это уже – или пока еще – мы. Не белые люди из-за большой воды и местные. Мы. И я тоже. Мою рожу все соседи видели и со всеми поделились. Стоило вылезать – просто ради этого. Хотя синьор инопланетянин да Монтефельтро прав, конечно: я вижу одно последствие там, где их пять, и три там, где их тридцать.
И наверное, так будет всегда. Эулалио говорил – это как костер. Чем больше он и чем ярче горит, тем виднее становится, сколько там всего вокруг, в темноте.
"...таким образом, можно сделать вывод (зачеркнуто маркером по распечатке) можно заключить (вставка), что политика объединения Апеннинского полуострова в 14 веке определила формат политики, как определила и формат ведения боевых действий. Манипулятивные (зачеркнуто) Непрямые (вставка) методы управления ситуацией применялись, разумеется, во все времена, но прогрессом можно назвать цель применения: минимизация потерь у всех вовлеченных сторон. Таким образом речь идет о переносе сферы (зачеркнуто) центра (вставка) действий из сферы вооруженных конфликтов в сферу политических столкновений. Впоследствии этот центр был перенесен из области политики в область этики".
Записано от руки на полях и довольно тщательно зачеркнуто:
...и если хочешь, чтобы солнце вставало здесь,
Поверни горизонт.
Если хочешь говорить с миром оттуда, где стоишь -
Сделай здесь полюс.
Надпись на полях: "Вы вообще представляете себе, что такое горизонт? И что произойдет, если у этой планеты сместятся полюса? Вот если вы научитесь выражаться внятно, у вас будет шанс, что вас поймут."
SMS-сообщение: "Это поэтический образ а не геофизика. А чужие черновики читать свинство"
SMS-сообщение: "Поэтические образы должны быть точны. А черновики не следует забывать, где попало."
SMS-сообщение: "Ну вы еще потеряйте где-нибудь СВОИ черновики"
SMS-сообщение: "Мне за них стыдно не бывает."
SMS-сообщение: "А вам вообще бывает?"
SMS-сообщение: "Сложный вопрос. Сдадите реферат – приезжайте, обсудим"
Молодой человек смотрит на часы в наладоннике – 03:45. Время неспящих. Скоро наступит утро. Закрывает крышку, вытягивается на кровати, кладет под щеку ладонь и моментально засыпает.
Джастина
Сарафан. Ситцевый. В маках. С пуговицами. Перламутровыми. И «конский хвост», завязанный повыше, а также голые коленки, торчащие из кресла, никакого макияжа, никакого маникюра. Можно бы и полотенце на голову, но волосы давно высохли, а наматывать на сухое – значит, губить остатки прически. Я в отставке. В отставке я. И если мне посылают видеовызов, я беседую с собеседниками так, как мне удобно, я сейчас ноги на стол положу, демонстрируя пятки, розовые и отлично отполированные вчера в салоне.
Может быть, тогда что-нибудь до кого-нибудь дойдет?
У меня, вообще-то даже на лбу написано. Но, может, им лоб не годится – пусть хоть по папиллярным линиям прочтут.
– Джастина...
– Да, дядюшка? – Если бы он был мухой, он лапками бы всплеснуть не успел: волна меда накрыла с головой и – здравствуй, сладкая смерть. Но он, к сожалению, не муха. Хотя жужжит почти так же.
– Госпожа Сфорца, рад вас видеть в добром здравии. – Белая черта делит экран, и вторую половину занимает дедушка Матьё. Сюрприз. Дядюшка – паразит. Но пятки лучше от объектива убрать, неудобно все-таки. – Ах, зачем... – улыбается старый злыдень. – Такой прелестный был ракурс, и, поверьте, совсем невинный.
Ну отчего бы нам не порадовать пожилого человека, которому только смотреть и осталось. Пятки убрали, так верхнюю пуговицу расстегнем, тем более, что кондиционер опять не справляется.
– Джастина... – еще раз говорит дядюшка. – У нас к тебе серьезное предложение.
– Ей уже сделали самое серьезное предложение в ее жизни, и, увы, не мы... – Алваро тут сказал бы "клоуны", и был бы прав. Они самые. Им даже номера репетировать не надо, спелись за много лет.
– Чего изволите, господа? – не "кушать подано" же им говорить, учитывая расстегнутую верхнюю пуговицу.
– У нас к тебе серьезное предложение. Мы просим тебя остаться. Хочешь – в прежней должности, хочешь – личным представителем.
– Двадцать пятый раз за ту же рыбу деньги? Я замужем! Замужем я! За владельцем этой корпорации! Я – законопослушная дама в отставке. А вы оккупационное законодательство нарушаете. И просто законодательство. И внутренние инструкции МСУ.
– Госпожа Сфорца, всему этому осталось жить не больше года, – вежливо объясняет Матьё. – Новое законодательство вряд ли будет страдать старыми болячками. А посылать сейчас во Флоресту свежего человека невыгодно со всех сторон. Зачем вам этот свежий человек?
– Затем, что, пока закон есть, я не хочу его нарушать без причины. И, кроме того, я полагаю, что это правильный закон.
– Совет мог бы подготовить отдельное распоряжение. Диспенсацию, если угодно. А закон, несомненно, правильный, но вы с супругом ведь ни разу не нарушили его дух – и многократно букву...
– Безусловно, потому что как только я стала нарушать его дух, я подала в отставку.
– А мы не сочли нарушение значительным, – говорит дядюшка. – И я настаиваю на том, что мне виднее. Я считаю, что ты была предельно лояльна, – дядюшка Гордон сам себе противен, – по отношению к Совету.
Ха. И он прав. Если бы я была к нему нелояльна, он бы со мной не разговаривал. Я имею в виду дядюшку. И Совет, пожалуй, тоже.
– Госпожа Сфорца, – Матьё вздыхает, – вы, кажется, уверены, что можете лоббировать, да-да, я именно в этом смысле, кого угодно. Это бывает после больших успехов. И я даже не настаиваю на том, чтобы вы проснулись сегодня, а не через месяц. Вам сейчас положено думать не о работе, конечно. Но месяц пройдет. И останется Флореста. В которой вы просто замечательно работали, с очень большими результатами. И финансовыми, и социальными. Нас вы можете и имеете право послать в преисподнюю. Но страну-то за что?
– А кто вам сказал, что я собираюсь посылать куда-то страну? Мы, вот, строительную программу будем разворачивать, представьте, коллеги из "Живой Стали" уже отозвались и очень заинтересованы... особенно, если мы поделимся патентами и наработками и позволим все это потом использовать в Индии.
– Ну да, а что через три месяца без твоего посредничества и кулака Совета за спиной Франческо передерется со всем здешним, так сказать, правительством – это мелочи...
– А разве новый представитель не будет способствовать... укреплению отношений? Или таковое не входит более в интересы Совета?
– Новый представитель пока во всем разберется, наделает всего того, что ты в первый год. Прогноз можешь составить сама, не маленькая. Вам выгодны сейчас камни в наши окна?
Ах, вот как. Ну за кого они меня принимают? Они могут прислать кого-то с нужным опытом – и уж конечно я сделаю все возможное, чтобы этот человек не повторил моих ошибок. Но вот политический капитал им на том не получить.
– Кстати, можете поздравить своего вундеркинда... пусть поинтересуется судьбой мистера Личфилда, – отводит взгляд дядюшка. Вот же стервец. Все-таки просверлил дырочку в броне.
– Я полагаю, он уже в курсе, – а уж что он об этом думает, и представлять не хочется. Но этим двоим о том знать не нужно. И о том, что думаю я, тоже. Вот уж на что не закладывались, так это на то, что Грозный просто возьмет и умрет. От ярости. – В некотором роде, весьма уместная кончина – как у злой мачехи из адаптированного варианта аллеманских сказок.
– Тебе не стыдно?! – вскипает дядюшка.
– Мистер Гордон, – у дедушки Матьё иногда бывает очень мерзкий голос, – вам предлагают очень уместное решение. Сказочное уместное, я бы сказал.
Вот так, значит. У двоюродного дядюшки хватило ума сдать любимого подчиненного и вовремя отвернуться – но не хватило ума обойтись без козла отпущения.
– Ну хорошо, хорошо. Но вообще-то, между прочим, вся эта история – чистая уголовщина. Лет этак на десять-пятнадцать, если дело дойдет до суда.
Еще бы не уголовщина. Сумасшедший Максим наверняка метод выбирал по юридическому справочнику. Такой, чтобы, в случае чего, его не защищало корпоративное право. Чтобы у Франческо не было и тени шанса вступиться. И сто против одного, что выбирал он не в одиночку.
– Дядюшка, а давайте раз в жизни поговорим начистоту. Вы чего хотите-то? Обмена? Да? Тогда что вы можете мне предложить?
– Во-первых, вашего уголовника, целиком. Он же полезет на амбразуру, а лорд его не пустит, так что я тебе могу предложить отсутствие неприятного скандала. В котором лорд будет ограничен в маневре. Это у нас по разряду кнута, – деловито говорит Гордон. – А по разряду пряника – толстый и красивый пакет инвестиций в эту территорию. Все, о чем ты просила и многое другое. А тебе, за неуважительное поведение, только спасибо.
Уголовника. Как легко и просто они забыли все, что у нас творилось. Как легко и просто они забыли Габриэлу. Убили, закопали, удобрили землю, вырастили на этом участке полезный овощ – и думают, что так и надо. Ошибка. Если мы не стали из-за этого воевать, это не значит, что мы не помним. Это значит, что похоронить ваши методы нам важнее, чем похоронить вас самих.
– Во-первых, шум нужно было устраивать раньше. Вы промолчали тогда – теперь мы можем ответить на ваш неприятный скандал еще более неприятным. Во-вторых, затевая скандал, имеет смысл поинтересоваться, кто еще в нем замешан. Реально, действительно, физически замешан. Зная дотошность этого человека, я могу предположить, что он и записи вел. Молчать он не станет. И хороши вы будете, подводя под десятилетний срок собственного свеженазначенного председателя комитета – а если вы возьметесь за Максима, дело кончится именно так. У вас нет кнута. Инвестиции эти нужны вам не меньше, чем нам – и они окупятся, сами знаете. А я... нет, я не хочу быть Господом Богом, Ромским Папой или морской царицей. Но вот чрезвычайный и полномочный посол Мирового Совета Управления – это звучит ново и хорошо.
– Вот и договорились, – ласково говорит дедушка.
– Вы же знали, – морщится Джастина, – что я на это соглашусь. И зачем было так громыхать?
– А чтоб ты в отпуске навык не утратила, – подмигивает дядюшка.
Довольны оба – дальше некуда. Провернули очередную мелкую пакость.
– Навыки у меня наследственные. У меня только наследственной мстительности нет, к сожалению. Меня можно только разозлить.
– Постараемся не злить. У нас пока лишних в рядах не наблюдается. Как обнаружатся – позовем, разозлим...
– И на входе написал "Осторожно, злая Джастина".
– Нет, ну что вы, госпожа Сфорца. Мы на входе напишем "К прекраснейшей". Это правда – и заодно успокаивает противника.
– "К милостивой", господин Матьё, "К милостивой". Считайте, что у вас в окрестностях завелась Эвменида... которая помнит прежнюю профессию.
– Просто великолепно, именно то, что нужно. Я буду направлять к вам стажеров.
– Нет, стажеров, пожалуйста, к Медузе.
Дядюшка, не выдержав приятной беседы, отключается. Господин Матьё радостно улыбается.
– Какой у вас все-таки нервный родственник. Никакой выдержки. И никакого умения беседовать с прекрасными дамами. Одно слово – островной варвар.
– Вы же знаете, это старый островной обычай – сначала выращивать прекрасных дам, потом всю оставшуюся жизнь иметь дело с последствиями.
– Я не позволю ему вас отравить. Даже невзирая на то, что вы вышли замуж за самую большую головную боль Совета.
– За его спасителя, вы хотите сказать?
– Одно с другим прекрасно сочетается, душа моя...
Он не позволит меня отравить... Господин представительская должность. Впрочем, фактические изменения, произошедшие на том заседании, могут ведь и получить силу закона. Остается решить, выгодно ли нам это.
В любом случае, согласие они из меня выковыряли – впрочем, оно весьма обоюдоострое. Мы нужны друг другу. А я смогу получить все, что хочу, втрое больше, чем могла год назад, запросто, с легкостью. На нас смотрит весь мир. Нам сейчас можно все, только нельзя зарываться.
Обсудим все это вечером. Непременно. И там уже решим. А к концу отпуска я ведь и правда умру со скуки, и никакие маки с салонами не помогут. Сволочи, все-таки, что дедушка наш всепланетный, что дядюшка мой персональный двоюродный. Поймали.
Ну что ж. Человеку, изловившему кита на донную лесочную снасть, грех жаловаться на размер добычи и накал пламенников, выходящих из пасти.
