Текст книги "Послание к коринфянам"
Автор книги: Татьяна Апраксина
Соавторы: Анна Оуэн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)
Кажется, на сегодняшнем заседании родился новый эвфемизм. И не один.
– Я думаю, вы окажетесь не первым в очереди.
– У всех был трудный день... – дипломатично улыбается Максим. Открытое осуждение alma mater ему не по вкусу. На правоту оценок учебного заведения у него опирается слишком многое. – Господа, нам действительно пора собираться. Тем более, что на нас надвигается ваш родственник.
Господин да Монтефельтро... очень интересный человек. Особенно он интересен тем, что практически бездействовал, оставив поле нам. Что очень мне напоминает историю об армейском послужном списке господина Сфорца. Надеюсь, что разбор этой ситуации может подождать до завтра. Чем неудобно хорошее настроение – думать не хочется совершенно.
– Супруга очень просила меня привести в гости этого молодого человека. – Да Монтефельтро указует перстом на Алваро. – Надеюсь, ни у кого возражений нет?
Возражений нет ни у кого, даже у Васкеса. Имя Паулы – замечательное волшебное слово. Да и возможность прийти к ней с победой стоит дорого.
– Завтра к вечеру я его верну.
– Не забудь, его можно хранить только в положении стоя или лежа. И ровно в полночь...
– Он превратится в прекрасную принцессу. Не заставляй меня напоминать тебе, кто занимался синьором Васкесом, пока вы все воевали с совершенно легальной организацией. – Забавная реплика... господин да Монтефельтро сам крайне активно воевал с упомянутой организацией. Шумно, с нарушениями, так, что мистер Гордон месяц просидел в Африке, разбираясь с его деяниями "в прямом эфире". Мятежных радикалов на своей территории "Монтефельтро Т.А.А." выбили под корень – но только радикалов. Конечно, они получали всю информацию...
Завтра. Все завтра.
– Грубый и невоспитанный тип, – меланхолично вздыхает Сфорца. – Идите уже...
– Мы идем. А тебя я предупреждаю, что ровно на пять минут опередил ближайший отроившийся улей журналистов и три из этих пяти минут уже прошли.
– Спасайся, кто может! – очень громко вопит Джастина.
Остается только спасать все, кроме ушей. Ушам уже ничего не страшно. Особенно журналисты. Их теперь и не расслышишь... Вероятно, сейчас по всей Соне – да и по всей Роне – останавливаются баржи, приняв этот звуковой сигнал за противотуманную сирену. Жизнь прекрасна, а умение быстро бегать – совершенно необходимое качество для члена антикризисного комитета.
Максим
Странное следствие кризиса – все жмутся друг к другу. Все, включая меня, что удивительно, потому что мне от окружающих обычно требуется признание, а еще лучше – восхищение, но вовсе не постоянное присутствие. А сейчас охнуть не успеешь, как опять все в одном помещении – в одной из гостиных, на кухне, в зимнем саду. И если кто-то отсутствует, то так и кажется, что все прочие сейчас начнут ухать как первобытные люди – где, мол, куда подевался? Мне тоже хочется, чтобы вся стая была на месте. Хотя ни малейшей угрозы нет. Сейчас всем моим подопечным можно решительно все – разве что устанут от избытка популярности.
Очередной подевавшийся закрывает за собой дверь и говорит:
– Господин Сфорца, вы были неправы. Господин Матьё не стал предлагать мне место в комитете.
– Он предложил вам его возглавить? – Как показал недавний прецедент имени слова "статус", господин Сфорца слышит куда больше, чем демонстрирует. Возможно, он вспоминает потом. Но слух у него более чем хороший и, даже утонув в задаче, как сейчас, он его не отключает. А еще он всегда, из любого состояния, реагирует на голос одного конкретного человека – и это, как ни странно, вовсе не его возлюбленная супруга...
– Если быть уж совсем точным, он приказал мне его возглавить. Пояснив, что от члена полупреступной группировки он не стал бы ждать гражданской ответственности, но вот легальная религиозная организация – совсем другое дело.
Многоименный господин будущий председатель антикризисного комитета устал, чем-то огорчен и озабочен, но со вчерашнего дня с ним очень приятно находиться рядом. Наблюдать, воспринимать, "читать". Как очень хорошего человека, хоть и с хронической головной болью. Все, от чего меня выворачивало наизнанку, испарилось.
Я с самого начала неправильно оценил ситуацию: ему было худо не из-за того, что он сделал, когда узнал о намерениях радикалов. Тут все – от решения взорвать Сообщество до пресловутой пули малого калибра, доставшейся Васкесу – и есть та самая средних размеров головная боль. А простить себе он не мог совсем другого... Того, что позволил себе полностью нырнуть в проект – и не заметил, как у него за спиной гниет и обваливается его мир. Увлекся, зазевался, не предотвратил, пока можно было. А потом стало поздно.
А вчера узнал – нет, ничего он не пропустил. Ему просто обрезали информацию, в интересах того самого проекта.
Впервые вижу человека, который счастлив, что его разыграли втемную. А он вправду счастлив. Надо бы радоваться, но радоваться получается только за него самого, а вот сама ситуация кажется все более противоестественной.
Значит, все же не паранойя, не дефицит опыта и не хронический недосып. Осталось только поймать ту руку, которая водила нас за нос. Разумеется, Сообщество. Но кто именно? За ушко бы – да на солнышко...
– Это крайне характерно для Совета. Там либо делают карьеру за день, либо за пятьдесят лет. Вы чертовски удачно засветились в нынешней истории, – объясняет Франческо, потом выключает орудие воспитания, с которым уже вроде бы сросся. Закончил работу. – Разумеется, они не могли вас упустить.
Предсказуемо. Франческо Сфорца, конечно, гений. И, когда ему требуется – блистательный политик. Хотя он бы предпочел, чтобы ему не требовалось. Но даже если в президиуме Совета приняли как рабочую самую параноидальную интерпретацию, даже если они решили, что единой цели было подчинено все – начиная с переезда во Флоресту – даже в этом случае не понять, кто в нашей группе инженер по экономике и социологии, мог разве что слепой.
– Конечно, я мог бы устроить скандал. Но мне кажется, что это занятие вам подойдет. И вы ему. Особенно в свете того, что ваши прежние работодатели в ближайшее время поднимут голову уже открыто.
– Вы немного неправильно оцениваете ситуацию. Они не работодатели. И не прежние. Я попытался объяснить это и господину Матьё. Кажется, безуспешно, – мистер Флюэллен разводит руками. Ну надо же. В него в самого некоторые вещи ни вложить, ни вдолбить невозможно...
– А кто вам теперь эти люди?
– По-моему, это очевидно. Товарищи по оружию.
– О, Господи, – вздыхает Франческо. – Ну почему с вами всегда так трудно разговаривать?! С Алваро и то проще... кстати, Максим, выясните, где там наш суперагент. Я хотел сказать одну простую вещь. Некоторые ваши товарищи по оружию могут... имеют возможность отдавать вам распоряжения. Разного рода. Один раз вы уже выбирали между дисциплиной и совестью, и выбрали. И я надеюсь, что вы и дальше будете выбирать таким образом, невзирая на любое давление. Так понятно?!
Мистер Флюэллен смеется.
– Да, так вполне понятно... Просто вы очень занятно себе это представляете.
– Что именно?
– Видите ли, вся наша знаменитая дисциплина – это всего лишь способ удерживать в рамках тысячи людей, предварительно обученных думать, оценивать качество мысли и свои мотивы, делать выводы и немедленно переходить к действию. Способ как-то пасти это стадо кошек. Вы же читали – я знаю.
– Я еще и материалы по первому инциденту читал, – мурлычет господин Сфорца. – Очень большое число людей, якобы обученных ду-умать и оценивать качество, гхм, мысли было готово действовать по тому плану, который вы сорвали. Не говорите мне, что они не были готовы... у меня материалов три шкафа.
– Были. Считали это необходимым. – Мысль о том, что кто-то из своих мог считать такое необходимым, неприятна мистеру Флюэллену до сих пор. Очень. Хотя уже совершенно ясно, что руками Сфорца по его наводке Сообщество чистило свои ряды. Что ж, мне бы тоже не понравилась бы идея избавиться от, скажем, господина де Сандовала, окажись он не блаженным непрофессионалом, а расчетливым провокатором.
– Вот-вот. Так что... чтобы не было недоразумений, да? Я доверяю не Сообществу, а лично вам.
– Как вам удобно, господин Сфорца.
– Я вас чем-то задел?
– Нет. Просто вы уже в двадцать восьмой раз пытаетесь поставить меня отдельно. Это невозможно – но если вам так больше нравится, давайте так.
– У меня от вас мигрень начнется, – обещает Сфорца. – Хорошо, хорошо, отдельно невозможно, а действовать вопреки распоряжениям – возможно. Мы это уже недавно проходили. У вас там, видимо, такой же сумасшедший дом, что и у вас тут. У вас что, склонность к таким коллективам?
– Видимо... И если выяснится, что в Совете дело обстоит так же... у меня будут большие претензии к моему начальству.
– Ну, на эти претензии вам не ответят. Оттуда крайне редко отвечают.
– Только вопрос времени. А наша текущая проблема в том, что я, увы, вряд ли смогу совмещать две должности.
– Да. И мне очень жаль.
– Мне тоже, представьте.
– Ну, поскольку в ближайшие лет десять я собираюсь заниматься только Флорестой, а не мировой политикой, у меня вам быстро стало бы скучно. Хотя я рассчитываю на консультации.
– Я с огромным удовольствием занимался бы Флорестой. А не мировой политикой. И как представитель классической позднефеодальной структуры... я склонен сочувствовать дальней родне.
– Это не ваш уровень, – режет ладонью воздух Франческо. – Не ваш, и не вздумайте спорить... особенно при надвигающемся на нас моем обожаемом родственнике.
То ли я слишком увлекся их пикировкой, то ли у господина Сфорца слух еще лучше, чем я полагал до сих пор. Поскольку я звук двигателя машины господина да Монтефельтро на фоне прочих без подсказки не распознал. Хотя вряд ли дело в слухе. Похоже на то, что некоторые таланты моего работодателя не имеют научного объяснения.
– На вашем месте, простите, если я вмешиваюсь не в свое дело, я был бы с ним очень внимателен.
– По какой именно причине?
– Он увлекающийся человек. И не всегда достаточно осторожен. – А мистер Флюэллен необычно даже для себя деликатен. Впрочем, я его понял. Направление взято.
– Конкретнее. – Это уже не меланхоличная болтовня, а жесткое распоряжение. – И побыстрее.
– Сколько есть на свете людей, способных с хоть какой-нибудь мерой точности предсказывать ваши реакции? – Слишком деликатен, хотя Сфорца из тех людей, что не заметят бревна под ногами и спрогнозируют изменения цен на нефть на десять лет вперед по соринке на рукаве.
– Хм-м... – А дальше разговора и не получается, поскольку увлекающийся неосторожный человек собственной персоной является в библиотеку, а рядом с ним шествует по уши довольный Алваро.
– Возлюбленному брату и союзнику, его великолепной супруге, господину председателю комитета и хозяину наших судеб, а также всем достойным господам – процветать и здравствовать!
Господину председателю? Максим закрывает глаза. Эту пьяную радугу реакций лучше слушать и обонять, но не видеть. Иначе слишком уж дикое впечатление. Господину председателю... а откуда бы господину да Монтефельтро, пребывавшему в обществе жены, детей и гостя, уже знать о недавно – и явно не по телевидению – сделанном предложении?
Алваро падает рядом на диван. У юноши сенсорный перегруз, он просто спит на ходу с автоматической блаженной улыбкой на губах. Учитывая сутки в обществе семейства да Монтефельтро, это вполне обычное дело. Мистер Флюэллен делается каким-то незаметным, отодвигается в дальний угол с книгой, поближе к госпоже Сфорца, а да Монтефельтро, вот же несчастье, усаживается между Алваро и Франческо. Близковато.
Вот он, в отличие от мистера Флюэллена, никогда не обращает внимания на то, как реагируют окружающие. Вернее, обращает, но не переводит в немедленное действие. Видимо, не иезуит. Хотя в свете только что сказанного – и за это нельзя поручиться. Шутка получается несмешной. Людей, способных понять, что делает Франческо Сфорца в момент действия или сразу после – очень немного. До прихода господина да Монтефельтро таких в этой комнате было трое. А предсказывать, предсказывать достаточно точно, чтобы построить на этом большую и сложную операцию...
– Синьор Васкес возвращен в целости и сохранности. Кстати, Франческо, что ты думаешь о том, чтобы синьор пожил у нас с Паулой? Долечится, пойдет учиться...
– Алваро, как вам такая идея?
И по голосу господина Сфорца никак не скажешь, что он от этой затеи совсем не в восторге. А вот по всему остальному – скажешь. Флорестиец отводит глаза.
– Представляете, у него на руках наш младший засыпает. Моментально. Первый раз такое вижу. Так что могу даже предложить оклад убаюкивателя младенцев...
– Алваро, зачем вы таскали ребенка? – интересуется Джастина из своего кресла. – Вам же не разрешали.
– Он легче штанги раза в четыре, – отмахивается вредный юноша. А на вопрос не отвечает.
Потому что семья... это то, что было – а потом не стало. Потому что этого младшего он заслонял своим телом. Потому что он не хочет отказывать Пауле – никто не хочет отказывать Пауле.
Поэтому предложение делает господин да Монтефельтро и при опекуне, если не сказать, владельце юного Васкеса. Дипломатия на высшем уровне.
Значит, ее нужно превращать во что-то другое.
– Алваро, вы думайте, вас никто не торопит, – опережают из угла. И правильно делают. В конце концов, у... нет, не у мистера Флюэллена, у Эулалио, на этого мальчика "право первой ночи" – он его вытащил, он его частично создал – и только чудом не убил. Но вот наметившееся было противостояние сошло на нет. Выбирать будет Васкес. И не сейчас.
– Никак, – тихо говорит Сфорца, – не пойму, кого он мне напоминает. Вот с первого дня в голове что-то вертится и вертится...
– Тоже мне, загадка. Склеротик ты. Это же вылитый мистер Финли, наш преподаватель литературы в Хэрроу. Ну только младше лет на двадцать...
– Склеротик тут не я. – Сфорца берет компьютер, медленно наклоняется и задвигает его под диван. И, не успев выпрямиться, бьет локтем в солнечное сплетение шурина. Коротко, резко, без замаха.
После чего родственника приподнимают за галстук, швыряют в ближайшую стену и начинают в эту стену вбивать. Довольно умело. Господин да Монтефельтро, впрочем, тоже реагирует с умом. Блокирует и смягчает удары, не позволяя избиению перейти в членовредительство. Ждет, пока у Франческо пройдет запал.
– И что это означает? – удивляется Алваро.
– Ну, – пожимает плечами Максим, – видимо, они учились в разных школах.
Совершенно точно, в разных. И вряд ли да Монтефельтро нечаянно забыл, в каких стенах провел четыре года. На альбийском этот прием называется сoming-out.
– Куда я вышла замуж? – вздыхает госпожа Сфорца.
На риторический вопрос никто не отвечает. Никто не дергается с места, даже Алваро. Драка, в которую не нужно, а даже и вредно встревать – неплохое развлечение. А что встревать не нужно, очевидно абсолютно всем. Никто никого не убьет, а некоторая разрядка тут не повредит обоим. Особенно господину Сфорца, впервые предъявившему к оплате очень длинный счет.
Потом Франческо кивает чему-то, отвешивает еще один удар – отпускает родственника и возвращается на место.
– Скучная работа, – говорит он, стряхивая с рук отсутствующую пыль. – Хуже только гимнастика.
Кажется, приложение ко мне ноута на заседании пошло на пользу. По крайней мере, применив насилие к живому человеку, он не выглядит, будто ненароком подгрыз корни Мирового Древа.
Родственник извлекает из нагрудного кармана безупречно белый платок, прижимает его к носу и запрокидывает голову. Другой рукой оправляет костюм. Лупили его крепко, но не смертным боем, а еще он явно привык проводить таким образом пару-другую часов в неделю. "Набитый" корпус, тут только руки сбивать – лом нужен. Так что спустя несколько минут господин да Монтефельтро отходит от стены практически в прежнем виде и усаживается в кресло посреди библиотеки. Закидывает ногу на ногу, убирает платок.
– Более осмысленные вопросы будут?
Не будут. Кто именно из нашей верхушки снабжал его информацией, мы выясним сами. Если уж срывать маску и вешать на крепостной стене некого – хотя бы вторую загадку я оставлю себе.
– Какие уж тут вопросы, – отвечает Сфорца. – Все ясно. Ты не просто наводил Сообщество. Ты им все это режиссировал. А – нет, есть вопрос – ты им своим атеизмом тоже зубы заговаривал?
– Ну как мыслящий человек может быть настоящим атеистом? – усмехается да Монтефельтро. – Это противно разуму. Меня пригласили к решению проблемы – и я ее решил. Творчески.
– А... – раздается из угла. – тогда я беру свое желание назад.
– И в чем же состояло ваше желание? – живо интересуется творческая личность. Ему очень хочется, чтобы спектакль, который он срежиссировал, обсуждали как можно интенсивнее.
– Я, видите ли, последние несколько дней мечтал закатать человека, рассчитывавшего эту операцию на предмет прочности, миссионером на Самоа.
– Я воздержусь. Хотя если вы выразите свое недовольство любым иным способом, это будет крайне желательно. – Пожалуй, главное слово тут "любым".
– Я выражу, не беспокойтесь. В письменном виде и со всеми подробностями. И вам придется все это прочесть. Так нельзя работать, господин да Монтефельтро. Я знаю, что вы верите, что у вас все было просчитано и прикрыто. Я этот вид самонадеянности изучил достаточно хорошо. В зеркале, как вы понимаете.
– Договорились. Я тоже отвечу вам в письменном виде. С расписанными тремя параллельными дублирующими схемами. Ваша критика будет весьма полезна.
– Я буду очень рад познакомиться со схемой, учитывающей траекторию пули мелкого калибра, паническую реакцию человека по фамилии Деверо, личные привычки и страхи господина де Сандовала – и все прочее далее списком.
– Стрельба – это ваш личный выбор, мистер Грин. – Интересно, это очередной псевдоним или настоящее имя? – У вас была вся свобода выбора, которая только может быть. И у всех остальных – тоже. Поголовно. Я вчера разговаривал с моим гостем, и спросил его, понимает ли он, что его жертва была во многом напрасной и даже вредной. И синьор Васкес мне ответил, что прекрасно понимает, но это его нисколько не печалит. Он поступил так, как хотел и был должен. Так, как хотел и был должен на тот момент. По-моему, предельно разумно.
Последовать бы примеру руководства. Вбить в стену, но уже по-настоящему, на пределе. Противник, конечно, и отвечать будет в полную силу. Черт с ним. Если бы с Васкесом не работали профессионалы, его бы этим идиотским вопросом размазало по всей Лионнэ тонким слоем. Однако применение силы в данном случае совершенно нецелесообразно. Прививать рефлексы поздно, наказывать бесполезно. А санкции на другие методы не поступало.
– Господин да Монтефельтро, – в голосе Эулалио смех, и смех совершенно искренний, – вы не отвечаете за мой выбор. Но как человек, который ведет операцию – вы отвечаете за все последствия, все возможные последствия на каждом узле. Когда я закладывался на повышенную надежность – по этой цене – я не знал, что являюсь частью проекта. И действовал соответственно. Вы не обязаны были меня информировать – куратору видней, что лучше делать прямо, а что вслепую. Но вот подстраховаться вы были обязаны.
– Мы подстраховались. Я же сказал. – Де Монтефельтро очень не любит повторять дважды. – Вы убедитесь. То, что вы будете действовать по своему выбору – это ключевая часть проекта. В первую очередь именно вы. Ну и остальные. Представитель угнетенного населения Флоресты, синьора профессиональный управленец, учитель-народник, молодой человек из деревни, руководитель корпорации. Неплохая подборка, репрезентативная. Так что случайностей не было.
– Вот именно. То, чем вы занимались, называется "искушать Господа Бога".
– Может быть. Но все мы получили то, что заслужили. Люди могут принимать верные решения или ошибаться. Причем если их несколько сотен, как в Совете, это не защита от ошибки. Триста пятьдесят или шестеро – какая разница? И вам мог противодействовать кто угодно, так же свободно. Чем вы недовольны? – Господин да Монтефельтро на 90% спорит сам с собой. "Внутренняя коммуникация", это нам объясняли, хоть и не на таком красивом примере. Значит, не так-то он уверен в своей правоте.
– Тем, на каком волоске висел результат для тех, кто не имел возможности выбирать, молодой человек.
– Когда на заседаниях Совета принимаются решения, подавляющее большинство тоже не имеет возможности выбирать. Я просто сделал ситуацию концентрированной.
Как, как же мне надоели самоучки и любители, пусть даже гениальные и необыкновенно везучие... я вот сейчас по-настоящему понимаю, чего так боялись в университете. Вот такого вот. Людей с широкими возможностями и полным, чья бы корова мычала, конечно, но полным же, Господи, отсутствием тормозов. А меня от него отличает только удачное стечение обстоятельств. И пять лет долбежки: "а для курсанта Щербины отдельно поясняем задание: с минимальными жертвами!"
– Я уже все понял, молодой человек. Я пришлю вам свой разбор... но разговаривать вам нужно не со мной.
– Антонио... а вы, кажется, говорите, что вас устроил бы любой результат. Ибо все его заслужили. Верно? – Алваро. Неожиданно...
– Не устроил бы. Но я принял бы любой результат. Верно. – Не врет. Достань я пресловутый подмененный пистолет и выстрели, он бы нисколько не удивился и не огорчился. Удивительный че... удивительное существо. На месте многих инстинктов попросту дыры. Зияющие, и веет из них вакуумом. Инстинкта самосохранения, например, нет как идеи. Оно не смелое – оно попросту бояться не умеет. И все эти дыры законопачены понятием "справедливость".
– Скажите, Антонио, а что будет, если я это все перескажу Пауле? – Чтобы сочетать на лице смущение и стервозность, нужно быть Васкесом.
– Наверное, от меня останется мокрое место, – совершенно искренне разводит руками гость.
– Но вы это заслужили...
– Не исключено, синьор Васкес. Я и начал с того, что готов принять любую реакцию. Любую. Без сопротивления. Это один из ключевых моментов.
– Алваро, успокойтесь. Мы этому молодому человеку ничего не объясним. Он попросту забыл, что у него есть начальство. Это проходит.
– Рано или поздно это пройдет, – кивает да Монтефельтро. – Но результаты я признаю удовлетворительными, ваши возражения готов принять, а выволочку от начальства рано или поздно получу, само собой. – Они имеют в виду отнюдь не генерала Сообщества. Оба. Милые фамильярные люди. – Если никого больше ничего не интересует, я, пожалуй, откланяюсь?
– Не мне, конечно, вам советовать, но вы все-таки поговорите. Попробуйте хотя бы. Или просто постарайтесь представить себе, что там думают о справедливости.
– Я знаю... – склоняет голову да Монтефельтро. – Вы удивитесь, конечно, но – знаю...
– Господа иезуиты, – цедит доселе безмолвствовавший Франческо. – Все это невероятно увлекательно, да, но заставлять нас присутствовать при вашей личной беседе несколько невежливо. А у меня вот есть вопрос. Конечно, стоило бы проводить моего дорогого зятя без вопросов... но любопытство сильнее мстительности. Антонио, а чего ты, собственно, хотел?
– Решить проблему. Нет, не с Советом и корпорациями, и не ту, которой вчера всех пугал Матьё. Кризис парадигмы.
– С самого начала?
– Да. Кризис институциональной сферы. Кризис смыслов повседневности. Я всего лишь хотел, чтобы повседневность пришла к новому балансу. Так, синьор Васкес меня не понимает, что и неудивительно. – Действительно, работы Хеллер в школе Рауля не преподают, и, вероятно, не будут – и правильно сделают. А господину да Монтефельтро они, конечно, должны нравиться – и не в последнюю очередь сухой абстрактностью формулировок. Тот самый недостаток, о котором говорил мистер Флюэллен. Кажется, методы Сообщества помогают не всем. Или не сразу. – Речь идет об осмыслении моральных и этических норм и их воплощении в практику. Именно об осмыслении, о переходе от институциональных установок к реальным комплектам правил. О конкретизации, или, если угодно, вербализации этих расплывчатых категорий. Именно поэтому мне понадобились мистер Грин с его особенностями, и господин Щербина.
Максим вздрагивает. Если все вокруг говорят, что в университете все было неправильно... а университет никогда не отличался глупостью и недальновидностью, то какой тут возможен вывод?
– Нет, не беспокойтесь, вас никто не делал нарочно. Но вышло ровно то, что нужно. Кстати, это очередной симптом все той же болезни. А мне было необходимо, чтобы решения принимали люди, не абстрактным седалищем чувствующие, что такое хорошо и плохо, а, скорее уж, седалищем не чувствующие институциональных нормативов, и вынужденные эту относительную социальную глухоту компенсировать рассудочным решением вопросов. Наделенные редким и ценным качеством иммунности или избирательной слепоты к знакам этой сферы. Калибрующие себя на основании реальности. Поэтому из мистера Грина вышел отличный термометр, и он меня не подвел, когда принял – совершенно самостоятельно – ряд решений, в том числе, очень трудных и болезненных.
Бедный Алваро. У господина да Монтефельтро получается нечто зубодробительное, а ведь мысль весьма проста, хотя спорна и жутковата по сути своей: "хорошо и плохо" должны исходить не из абстрактной политической или любой другой структуры, а из индивидуума, причем нравственное чувство поверяется разумом и расчетом, а не наоборот. Это уже не Хеллер, это уже да Монтефельтро, сам себе философ и практик.
Да уж, если по его теории я – тот, кому можно доверять принятие решений, то место этой теории на свалке. Не знаю, существует ли завод по переработке токсичных идей, но по справедливости, столь любезной синьору да Монтефельтро, должен существовать.
– Ну а ты, дорогой, – поворачивается гость к Франческо, – отреагировал так, как только и мог отреагировать на человека с параметрами мистера Грина. Почему ты? Да потому что ты эту сферу лепишь, как пластилин, по вкусу. Какая-то врожденная особенность, видимо. Мутация...
Франческо покивал, хмыкнул...
– Скажи Пауле, мы вечером на чай заглянем. Потому что утром я улетаю. Иди домой, демиург, да?
– Ухожу, ухожу, ухожу... – смеется да Монтефельтро. – Ждем вас всех к чаю.
– Простите меня, господин Сфорца, – сказал мистер... непонятно кто, когда шаги в коридоре стихли. – Я думал, что в нашей компании idiot savant – это вы. Я признаю себя ослом.
– Да нет же, ему просто нельзя позволять говорить больше двух фраз подряд. Всегда получается какой-то развесистый ужас, – пожимает плечами Франческо. – Доверять больше стоит фактам и мнению моей сестры, а не его объяснениям.
– Я вам верю... да и с произошедшим ваша версия согласуется лучше. Вы пожелали мне задачу моего уровня – ваше желание сбылось немедленно.
– Будете перевоспитывать?
– Буду молиться святым Симону и Иуде, покровителям безнадежных предприятий.
– Если этот корсар куда-то влез, то предприятие, скорее всего, верное и прибыльное. А если кажется безнадежным, то только кажется. Он слишком дорожит своей репутацией абсолютно удачливого человека. Если бы я знал раньше, кто крутит музыку – не переживал бы ни минуты. – Господин Сфорца врет сам себе, врет и знает это. Он бы не переживал, только замуровав родственника на время кризиса в очень глубокую комфортабельную шахту. – И если он скажет вам, что три страховочных плана – это Господь, разум и добрая воля, во-первых, не верьте, во-вторых, напомните ему, что он повсеместно трещит о своем атеизме, так что планов было не больше двух, а учитывая его разум... всего-то один страховочный канат. Маловато для планеты, – улыбается Франческо. И вновь отряхивает руки.
– Спасибо. С удовольствием воспользуюсь.
– Скажите, а действительно, что, по-вашему, там думают о справедливости? – интересуется госпожа Сфорца.
– А ее там, сколько я могу судить, в гробу видали, – весело отвечает Эулалио. – В том самом, из которого кое-кто сбежал на третий день.
