Текст книги "Не хочу в рюкзак"
Автор книги: Тамара Каленова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)
Славка опоздал на планерку. Когда он вошел в кабинет, все непроизвольно оглянулись на стук двери, а Клюев перестал говорить и не спеша отогнул манжет. Все то время, пока Славка пробирался между стульями к свободному месту, он смотрел на часы и молчал. Такая была у Клюева привычка встречать опоздавших.
Дождавшись, когда Славка уселся, инженер с иронией спросил:
– Можно продолжать?
Славка не удержался и небрежно наклонил голову: разрешаю, продолжайте, и закинул ногу на ногу, в душе проклиная свою дешевую позу. Клюев не обратил внимания на его выходку и спокойно сказал:
– Прежде чем перейти ко второму участку (это был Славкин участок), хотел бы задать вопрос мастеру: в каком заведении вы учитесь?
– В строительном, – ответил Славка, не понимая, к чему этот вопрос.
– Так это там рекомендуют летний электропрогрев?! – чуть повысив голос, продолжал Клюев.
– Какое лето? Осень. Да и быстрее...
– «Быстрее»! Зажарил бетон, как котлету, и еще оправдывается! Вот, полюбуйся!
Он протянул температурный лист. Славка взял его, мельком глянул и опустил голову.
Бетон действительно пропал. Придется вырубать. И ведь не оправдаешься, что понадеялся на бригадира...
Рассердившись, что Славка не пытается объяснить, почему загублен бетон, Клюев сухо сказал:
– Треть зарплаты!
Правильно. На месте Клюева он поступил бы точно так же.
...Славка вышел из кабинета последним.
– Станислав, погодь!
Широкими шагами его догнал Клюев. Подошел, закурил.
Славка закурил тоже.
– На участок? – спросил Клюев.
– Куда же еще? – ответил Славка.
– По пути, значит...
Шли, молчали. Навстречу попадались редкие прохожие, еще издали уступали дорогу. «Наверно, вид у нас свирепый, – подумал Славка. – Только чего это Клюев злится – непонятно. Подписал приказ – и с плеч долой!»
– Слушай, давно я хотел тебя спросить...
– О чем? – насторожился Славка.
– Почему не интересуешься отделочными работами? Разнообразие! Красотища! Кроме того, тебе это просто необходимо...
Славка мотнул головой.
Клюев положил тяжелую руку на его плечо.
– Станислав, – сказал он неожиданно мягко. – Что с тобой?
– Вы о чем? – дернулся Славка. – Думаете, зарплаты жалко?
– Я не о зарплате, – терпеливо сказал Клюев. – Я вижу, ты прямо-таки на глазах пропадаешь после этой свадьбы... Возьми себя в руки, загрузись работой – и все пройдет. Ей-богу!
Славка не удержался от скептически горькой усмешки.
И тут вдруг Клюев вспыхнул, по-мальчишески порывисто сказал:
– Штаны бы поснимал да всыпал скептикам! Валяют ваньку, хотя и сами прекрасно знают, что магнитофон, водка, нытье, умные разговоры в пользу бедных – туфта! Только работа может выбить дурь! Ан нет! Не годится такой рецепт! Старомодно-де, пропаганда для молодежи...
– Это вы про кого? – слабо улыбаясь, спросил Славка.
– И про тебя! Раскис!
– Не надо, – поморщился Славка, – прошу вас, не надо! Все немножко не так. Я загружусь работой. Я вырублю бетон... Только не надо мне такие слова... Не надо. Не хочу.
Клюев затянулся дымом и закашлялся. Славке стало стыдно и жаль Клюева.
– Кирилл Георгиевич, поймите: лично мне нужно все только свое! Понимаете? То, что у вас, мне не подходит. Мне надо все по-моему!.. Я сам.
Кирилл Георгиевич вдавил окурок в осенние листья. Посмотрел на Славика и подивился: без очков у него были какие-то странные глаза, он щурился и делал вид, что все отлично видит.
Клюев вздохнул и ничего не ответил.
***
Славка едва дождался конца рабочего дня.
Все валилось из рук. Каменщики внимательно выслушали его распоряжения о перемычках, хотя оказалось, что перемычки уже заменены новыми. Он послал машину туда, откуда она только что вернулась. Словом, в тот день Славка не попал в центр движения, незаметного для постороннего взгляда, но ощутимого мастером, когда он необходим всем до зарезу.
***
Славка шел с работы и смотрел в землю. Он плелся бы часа два, поддаваясь своему неладному настроению, если бы не заметил: «шпильки» модных туфель идущей впереди девушки напоминают двух деловитых ежей. Они накалывают рыжие листья и несут их с собой.
Славка ухмыльнулся, сделав это открытие, и поднял голову.
– Маша!..
Да, впереди шла Маша.
Она непритворно обрадовалась:
– Пропащая душа! Совсем нас забыл!
«Пропащая душа» – это Лидино выражение. Значит, подружились...» – заметил Славка.
А вслух забормотал что-то насчет адской перегрузки на производстве и в институте.
– Но сейчас я тебя не отпущу! – Маша решительно схватила его за рукав. – Пойдем к нам! Измаил уже беспокоиться начал: где да где Славка...
Славку и в самом деле вдруг потянуло к ребятам. Он дал себя уговорить, и они, болтая, направились в общежитие.
– С тетей Симой перемирие, – рассказывала Маша. – Не знаю, надолго ли?.. Бедная тетя, это для нее был удар! И потом, она почему-то все время думала, что я выхожу замуж за тебя!
Маша расхохоталась.
– Знаешь, Славик, она поклялась ставить свечки. Она ведь не верит в бога, а свечки – лишь бы я не выскочила замуж! Так ей пришлось их с восьмого класса ставить!
Маша снова залилась смехом.
Славик тоже улыбнулся. На душе оттаяло. Забылся зажаренный бетон, шоферы... Он снова был с Машей, и ему было хорошо.
Навстречу веселыми волнами шли парни и девушки.
– Наш город особенный, – сказал Славик. – Смотри внимательно. Такого нигде нет! Видишь – никого свыше тридцати лет! А? Здорово?
Маша посмотрела на него и снова засмеялась.
– Вы что, сговорились? С Гришкой идешь: «Смотри, наш город особенный»... С Измаилом: «Смотри, такого нигде нет...»
Славик смутился. Ему еще сильнее захотелось увидеть друзей, и он впервые отчетливо понял, как ему сильно не хватало их все это время.
***
Измаила дома не оказалось.
– Посиди, я разыщу его, – сказала Маша и ушла.
Она долго не возвращалась. Славка огляделся. Две кровати. Магнитофон в углу. Электрическая плитка. Чемоданы. Книги. Казалось, с приходом Маши ничего не прибавилось в немудрящей обстановке. И в то же время Славка по тысячам примет мог бы сказать, что она живет здесь: хула-хуп. Запах духов. В недавно крашенных половицах – мелкие дырочки от каблуков-«шпилек», как веснушки.
За дверью послышались торопливые мужские шаги и постукивание легких каблучков.
«Они!» – Славка почему-то встал.
– Славка! Дружище! – с некоторой запинкой, но искренно воскликнул Измаил.
Напряжение спало, и Славка крепко пожал ему руку. Оба потянулись за сигаретами.
– Ну, задымили! – Маша притворилась рассерженной.
Измаил и Славка, попрятав в кулаки сигареты, удалились в коридор.
– Не могу, понимаешь, по углам курить, – признался доверительно Измаил. – Привык в комнате. А Марусе дым вреден. Гимнастика...
– Да, конечно, – согласился Славка. – Ты уж отвыкай.
Теплое слово «Маруся» разбудило в Славкином сердце утихшую боль, даже голова закружилась. Боясь, что Измаил станет продолжать разговор о Маше, Славка спросил:
– Ну, как Григ? Давненько не видал его... Измаил нахмурился.
– Григорий развил бурную деятельность. Влез в душу к литераторам и носится с их Галкой как с писаной торбой. Помнишь, Лида о дневнике рассказывала?.. Эту Галку – гнать из университета, а он: «Девчонке девятнадцать лет... После суда она стала лучше...» А на мой взгляд, это демагогия незрелого гуманиста. До тех пор, как поступить учиться, я слесарничал год. Гришка на шахте в Казахстане вкалывал... Ты и учишься и работаешь. Для нас школой была работа...
– А может, действительно ее к нам на стройку? – в раздумье сказал Славка, забывая, что совсем недавно спорил с Клюевым, защищая тезис «работа – не лекарство!». – Может, понравится? У нас в детдоме тоже была одна такая артистка, теперь – каменщица первой статьи...
– Во-во! – обрадовался поддержке Измаил. – Гришку только фактами убедить можно.
Докурив, Славка и Измаил вернулись в комнату. Маша успела переодеться. В простеньком домашнем платье она показалась Славке еще красивей.
– А где же Гришка? – обеспокоенно спросила Маша. – Послали за сахаром, а он запропал...
– Придет, никуда не денется,
Гриша возник на пороге неожиданно, запыхавшийся, взволнованный.
– Ребята, сейчас встретил девчонок... Что-то стряслось с Лидой!
– Что такое?! – вскочила Маша.
– Толком не знаю. Бежал к вам, думал, вы... Измаил принял решение:
– Пошли!
Маша виновато взглянула на мужа:
– Я опаздываю... Представление...
– Хорошо. Иди. Мы сами...
IXФонарем вспыхнуло солнце, вечерним фонарем – и погасло. Палата наполнилась сумерками.
Лида очнулась и долго лежала, с трудом восстанавливая в памяти, кто она, почему находится в пустой тихой комнате, пропахшей какими-то мазями, нашатырным спиртом и йодом, отчего так сильно болит нога и нет сил приподнять голову.
Постепенно Лида освоилась, притерпелась и могла даже дотянуться и включить свет. Но она этого не сделала: ей казалось, что при свете боль усилится. Лида осталась лежать в темноте.
«Я прекрасно знаю, – думала она. – Я знаю, что стою где-то посредине. Ни к особо хорошим, ни к особо плохим... За что же мне такая особенная боль?! Ни шевельнуться...»
В те минуты, когда бедро переставало болеть, она силилась думать об университете, о ребятах, о том, что теперь она отстанет, не сдаст сессию.
Лиде всегда хотелось быть остроумной и беспечной, казаться «своим парнем». Не выходило. Наверно, именно поэтому Гришка ни разу не взглянул на нее так, как ей хотелось бы... Ни разу!
Вошел дежурный врач в сопровождении сестры.
– Что так мрачно живете? – сказал он и щелкнул выключателем.
Лида зажмурилась.
– Ничего страшного, – успокоил врач.
Он взял в свою прохладную руку Лидину кисть и пощупал пульс.
– За-ме-чательно, – задумчиво сказал он. – Ну, а вообще – как настроение?
– Так...
– Не надоело одной? – он внимательно посмотрел на нее.
– Да, надоело, – ответила Лида. Она хотела добавить: «и лежать надоело», но удержалась, понимая, что это будет всего лишь безнадежная жалоба.
– Замечательно! – повторил врач. – А мы как раз хотели вас перевести в другую палату, повеселее.
Он повернулся к сестре и что-то быстро сказал ей. Та наклонила голову.
После его ухода нянечки перекатили Лидину кровать в соседнюю палату.
Лида забылась недолгим сном. Проснулась как от толчка. Что-то встревожило ее – сразу не понять что. Нога? Но, кажется, боль утихла.
За дверью, не спеша приближаясь, раздались чьи-то шаги. Человек прошел мимо, в глубь коридора, но через некоторое время Лида снова услышала все те же неторопливые, но какие-то тревожные шаги.
Рядом завозилась соседка, девочка лет тринадцати, у которой тоже был перелом ноги.
– Кто это? – шепотом спросила у нее Лида.
– Дяденька из шестой, – так же шепотом ответила девочка. И, вздохнув, как взрослая, добавила: – Геологом работает.
– Что же он?.. – снова спросила Лида.
– Операция завтра, – сказала девочка и замолчала.
В гулком коридоре под самой дверью снова раздались шаги.
«Наверно, вся больница слышит, – подумала Лида. – И все молчат, понимают». Ей вдруг стало отчего-то неловко, будто ее страдания были не взаправдашние.
На своей кровати притихла девочка, Лида чувствовала – не спит, прислушивается. Что думает она? Что думает вон та женщина в углу, которая тоже проснулась? Прежде Лида мало задумывалась над тем, что творится в душах людей, живущих рядом. В общежитии было не просто, но все понятно. Посылка – на всех, тайна – тоже. А вот как разделить с человеком его собственную боль, как утешить? Лида пока не знала этого.
На другой день у Лиды поднялась температура. Полнейшее безразличие охватило ее. Ей казалось, что она всеми покинута, забыта, и странно – это нисколько не трогало ее. Жизнь в больнице начинала казаться ей привычной.
В это время к Лиде пришел первый посетитель, пожилой мужчина.
– Как вы себя чувствуете? Разговаривать можете? – первым делом спросил он.
– Могу.
– Вот и хорошо. Я веду ваше дело. Хотел бы задать вопросы...
– Да?..
– Вы помните, сколько было нападающих?
– Двое, – безразлично отозвалась Лида.
– Видели их лица?
– На улице было темно. Свет горел только у моста. Я шла по лестнице, а они спускались навстречу. Один высокий, в куртке. Хорошая такая куртка, спортивная... Другой – моего роста...
– Дальше.
– «Девушка, вы к нам?» – спросил высокий. «Она к нам», – ответил за меня низкий. Обнял... Я хотела отшутиться, но он выхватил папку. А там стипендии двух девчонок, я им несла... Кто-то из них завернул мне руку. Я хотела крикнуть, но не успела. Высокий зажал рот кожаной перчаткой и толкнул к перилам. Я почувствовала, что лечу вниз... Вот и все.
– Больше ничего не запомнили?
– Нет... То есть вот еще: одного зовут Камбала. «Камбала, выверни куртку», – сказал кто-то из них.
– Все?
– Все.
– Поправляйтесь. Всего хорошего. – Оперуполномоченный неловко поднялся со стула и вдруг сказал: – Не беспокойтесь, мы их обязательно поймаем.
– Мне все равно, – устало ответила Лида. Он посмотрел на нее с удивлением, хотел что-то сказать, но передумал и тихо, незаметно ушел.
Лида закрыла глаза и, чувствуя, как начинается очередной приступ боли, стиснула зубы, перестав замечать окружающее.
***
Под вечер к Лиде подошла молоденькая медсестра.
– К вам – парни, – с едва заметной завистью сказала она. – Третий день подряд приходят. Записок, говорят, передавать не будем, нам ее самое повидать надо...
– Что же вы раньше-то?! – Лида чуть не заплакала.
– Парни ничего, красивые, – подмигнула медсестра. – На язык шустрые. Вон как мне зубы заговаривали!
Лида почувствовала что-то вроде ревности. Если бы она знала, медсестра, какие это парни! Братья? Даже и не братья. Просто свои парни.
– Пропусти! – нетерпеливо попросила Лида.
Медсестра заколебалась.
– Пропусти! Уже поздно, никто не увидит... Девушка сдалась. Очень уж не хотелось ей разыгрывать перед студентами официальное лицо. Славка, Измаил и Гришка вошли в палату, озираясь, неловко и стараясь не шуметь.
– Привет! – небрежным тоном сказала им Лида.
На эту небрежность ушла половина мужества. Парни сели на табуретки.
– Ну, как, Лидка-калитка? – спросил Измаил нарочито бодрым тоном.
– Плохо... – неожиданно для всех и еще более для самой себя созналась Лида.
Гришка сжал кулаки. Честное признание Лиды резануло по сердцу сильнее, чем подробный рассказ девчонок о происшествии на мосту.
Извечная жалоба слабого к сильному...
– Ну, как поживает коммуна? – сглотнув слезы, спросила Лида.
– Скучает по тебе.
– Серьезно?
– Абсолютно. И Маша тоже.
Дальше разговор не складывался. Посидели. Поглядели в пол. Минут через пять заглянула медсестра и выгнала всех троих.
Измаил вышел из больницы широкими шагами и проговорил убежденно и зло:
– Нужно мстить! Надо было ей сказать об отряде.
Гришка положил ему на плечо руку, соглашаясь.
А Лида, борясь с наплывающей болью, подумала: «Милый бумеранг... Ушел. Только ко мне ты не возвращаешься!»
XИзмаил решил не откладывать задуманного. Он разослал по общежитию ребят с предложением собраться к восьми часам в красном уголке.
Пришли немногие: несколько химиков, один радиофизик. Скальд привел двух первокурсников с мехмата. Бывшая 3-22 явилась в полном составе.
В красном уголке, как обычно, было полно студентов. Колдовали над конспектами, играли в шахматы.
– Мы хотим поговорить, – сказал Измаил. – Но желающие могут остаться.
– Опять перпетуум мобиле изобретать будет, – буркнул лохматый верзила, сгреб учебники и направился к двери. – Позаниматься не дадут, голованы!
– Катись, катись, занятый! – сказал ему Егор. – Умывальник свободен.
– А насчет чего разговор-то? – решил уточнить верзила.
– В двух словах не скажешь.
– Понимаешь, коллоквиум по английскому завтра, а у меня тексты...
– Ну, тогда конечно!
Но парень, чтобы утолить любопытство, сел на стул у двери (можно уйти в любое время) и независимо огляделся.
– Думаю, кто хотел прийти, пришел, – сказал Измаил.
– Начинай, – кивнул Егор.
– Я вот о чем, – Измаил привалился к подоконнику и посмотрел на Гришку, для поддержки. – Десять дней назад на Заистоке двое бандитов ограбили девушку с филфака. Она сопротивлялась, ее выбросили в пролет. Сейчас Лида в больнице. Один из нападавших пойман, а главного ищут.
К чему это я? А к тому, что наш город – самый молодежный в стране. Каждый пятый – студент, каждый десятый – научный работник. Так что скидок на темноту и необразованность делать нечего. И это в нашем городе, доверху набитом парнями, девчонки боятся после десяти выйти из дому!
В красном уголке произошло движение.
– Я предлагаю сколотить отряд. Свой. Студенческий. В нашем районе есть дружина, но я предлагаю – свой! – сказал Измаил.
– Нужно мстить! – выкрикнул Гришка.
– Да, но организованно и справедливо! Пусть всякая мразь боится самого этого слова – «студент»! Кто-то должен начать... Начнем мы. Но не жалея себя, на всю катушку! Чтобы не было стыдно за красные слова...
– Оружие будет? – спросил кто-то.
– Честно, не знаю, – ответил Измаил. – Пока это идея. Когда она оформится, пойдем по инстанциям.
– Короче, – снова не вытерпел Гришка. – Сначала мы должны набрать добровольцев!
– Добровольцы будут, – сказал от двери лохматый парень. – Дай сессию перевалить...
– Сам не можешь – другому расскажи, – посоветовал Измаил.
– А как вас разыскать? Я с первого этажа.
– Стучи в три двадцать два, – ответил Измаил.
***
Ровно через три недели, в тот день, когда Лида выписалась из больницы, студенческая дружина в первый раз вышла на дежурство.
XIПоследние дни перед окончанием гастролей оказались для Маши особенно мучительными. Она не лгала, когда говорила Славке, что с тетей Симой заключен мир. С тетей Симой – да. Но остальные?..
Все словно сговорились не замечать Машиных страданий и при ней то и дело пускались в оживленное обсуждение предстоящего маршрута.
«Байкал! Ах, как это чудесно – Байкал!.. Витя, говорят, ты ел омуля? Ну и как?..»
Любимое Машино место в автобусе – рядом с шофером – уже захватила одна из эквилибристок.
Телеграфом попросили вычеркнуть имя Маши Соловей из афиш.
Тетя Сима начислила ей отпускные и дорожные – одним словом, выдали расчет.
Маша знала, что когда-то это должно было произойти. Но она не думала, что все это будет ранить так сильно. По временам ей казалось, что даже верблюд Байнур не берет хлеб из ее рук, презирает за измену цирку.
Маша плакала, колебалась.
Измаил все видел, но не делал никаких попыток помочь ей. Он внутренне сжался и молчал. «Выбирай!» – казалось, говорило все его поведение.
***
– Сегодня закрытие... – нерешительно, боясь разреветься, сказала Маша.
– Угу. – Измаил даже не оторвался от книги.
– Приду поздно.
– Угу.
Маша остановилась за его спиной. «Ну, обернись! Скажи что-нибудь ласковое!..» Измаил продолжал читать.
– Я... ухожу, – сказала Маша, стараясь, чтобы это прозвучало как можно беспечнее. – Не скучай!
– Что ты?! Я с парнями. Будь здорова! – Измаил лишь на мгновение отвел глаза от книги.
Маша ушла.
«Какой он сильный, – думала она по дороге. – У него все ясно и просто! Мне бы так...»
К привычному восхищению силой Измаила вдруг примешалась щемящая печаль. «Сильный, сильный... Всегда сильный. В броне. А как же быть тем, кто без брони?»
В цирке ее печаль усилилась, перешла в уныние.
Тетя Сима ходила с заплаканными глазами. Байнур заболел, и его номер отменили. Зрителей было мало.
И хотя проходы к манежу были уставлены последними осенними цветами, праздника в шапито не получалось.
Маша переоделась. Перед выходом на арену ее охватило оцепенение. Замирающая дробь барабана, неясный шум невидимого за портьерами зала – неужели все это в последний раз?!
Ведущий дважды повторил ее имя, а Маша все не могла двинуться с места.
– Что же вы?.. – укоризненно и мягко подтолкнул ее кто-то в спину.
Маша оглянулась. Витя! Но почему же – «вы»? Где его ласковое, родственное: «Машенька... смелей, рысенок...»? Куда все это уплывает, исчезает – навсегда?!
Она выбежала на арену, всем телом ощущая последний свет юпитеров, последние рукоплескания, последний детский взгляд из второго ряда...
От напряжения работала плохо. Но зрители были настроены добродушно и наградили ее выступление щедрыми аплодисментами.
Как во сне, Маша покинула арену.
Едва она скрылась за кулисами, как ее подхватили, усадили в кресло и в нем подняли на вытянутых руках.
Все закачалось, поплыло, послышался чей-то негромкий смех... Маша закрыла глаза.
«Все-таки я еще своя у них...» – мелькнуло в голове.
Она давно знала эту старую цирковую традицию: в день закрытия после каждого номера уносить артиста за кулисы в кресле. И не думала никогда, что это так ее взволнует.
Не дождавшись, когда ее опустят на землю, Маша соскочила с кресла, судорожно обняла парней в униформе и выбежала во дворик.
– Байнур, Байнур! Что же мне делать?! – Плача, Маша обхватила руками шею верблюда.
Байнур медленно и равнодушно пережевывал жвачку. Под ладонью Маши вздрагивали старые, жесткие мускулы.
– У Байнура совета просишь... А родную тетку, заменившую тебе мать, не слушала... – раздался за спиной голос, полный обиды.
Маша перестала плакать. Но шею Байнура не отпускала.
– Все жить торопишься, – продолжала тетка. – Легко бросаешься самым дорогим... Цирк тебе не нужен... На электронику потянуло. Как же – красиво и модно звучит! А что она тебе, электроника, если ты рождена артисткой?! Спохватишься – да поздно будет, умрет в тебе талант! В костер и тот дрова подбрасывать надо...
Маша в последний раз погладила шею Байнура. Выпрямилась.
– Я благодарна вам, но... не надо мучать друг друга. Хочу жить своим умом... Я так решила.
Она быстро прошла мимо тетки. Переодевшись в платье и накинув на плечи плащ, проскользнула мимо накрытого к прощальному банкету стола, выбежала на улицу.
Все. С цирком покончено. Она будет писать письма, приезжать к тетке в гости, покупать билет в первый ряд – но не больше! Она теперь взрослая. У нее муж, друзья, впереди – учеба...
***
Измаил драил пол в коридоре. Маша вспомнила: их очередь.
– Майка, бедный мой! Я сейчас...
Измаил разогнулся, и Маша только сейчас увидела, до чего он осунулся, побледнел. Она поднялась на цыпочках и поцеловала его.
– На работе... все нормально? – спросил Измаил.
– Нормально. Они уедут завтра, – ответила Маша, поняв его тревогу.
«Они» – это слово обрадовало Измаила. «Они» – значит, без Маши, значит, с цирком покончено! Он стиснул ее плечи и громко заговорил :
– Маруся, ты... иди приляг. Ты с работы, устала... Иди. А я быстро домою – и к тебе...
– Ладно, – улыбнулась Маша, покоренная его радостью. – Иду!
Она сбегала в комнату, натянула цирковое черное трико, надела Измаилову рубашку и вернулась ему помогать. Он было запротестовал, но и рад был одновременно.
Близилась полночь. В коридоре тихо, горит одна лампочка. У окон, в укромных закоулках, пары влюбленных. Стоят. Шепчутся. Молчат...
Маша в нерешительности остановилась перед одной парой. Измаил поспешил ей на помощь. Ничего не говоря, он взял парня за плечи и ласково переставил шага на три в сторону. Девушка машинально передвинулась тоже.
– Смелее, Маруся! – подмигнул Измаил.
Маше стало весело. С лихостью бывалого матроса она принялась драить пол. Она была готова каждый день мыть длинные-длинные коридоры, избитые сотнями ног, лишь бы всегда у нее на душе было так легко, было такое согласие с Измаилом.
Мысли перескакивали с одного на другое. Маша не могла о чем-то упорно и подолгу думать. Она жила чувствами.
Общежитие она непременно полюбит. Оно похоже на манеж. Все на виду, в открытую, много смеха и стремительного доверия. Войдет человек: два-три взгляда, шутка – и уже свой. Или совершенно чужой, навсегда...
Она узнает и полюбит коммуну, куда Измаил ввел и ее ради экономии семейных денег. Она научится бережно переставлять влюбленные пары, она постарается быть здесь своей...
– Готово? – негромко окликнул ее Измаил.
– Сейчас!
Они вынесли грязную воду, сложили ведра, тряпки и отправились умываться.
Возвращаясь из умывальника, Маша не могла не полюбоваться на свою работу: влажные половицы, протертые до блеска панели и батареи. И среди этой обновленной чистоты – островки влюбленных.
– Майка, хорошо-то как! – прошептала она. Измаил благодарно улыбнулся, обнял ее.
– Наш дом, Маруся, самый шумный, но самый... Понимаешь меня?
– Да. Прекрасный.
– Давай постоим, – предложил Измаил.
Маша прислонилась к стене. Теперь они ничем не отличались от молчаливых пар по соседству. Измаил осторожно приподнял Машино лицо:
– Загрустила?
– Нет, что ты! – Маша посмотрела на мужа долгим, преданным взглядом.
– Вот и отлично! А я думал – загрустила... И вдруг он улыбнулся:
– Слушай, Маруся, ты какая-то новая?..
– Брось... Я такая же, – Маша попыталась высвободиться из его рук.
– Нет, новая! – и он притронулся губами к левому глазу.
Маша засмущалась и отшутилась:
– Вот куплю несмываемую тушь, буду всегда старая!
– Не надо! Так лучше...
В эту ночь они долго шептались. До тех пор, пока не пробежал последний трамвай, играя голубыми искрами.
– Я все равно не пустил бы тебя никуда, – признался Измаил. – Ты – моя.
– Ладно... – шептала она доверчиво. – Попробую... А все-таки жаль, что ты не гимнаст!
Измаил усмехнулся:
– Я геофизик. Это почти одно и то же.
– ...Мы бы с тобой сели в поезд... Или в автобус... У нас в цирке такой голубенький автобус, с цветными занавесками... Когда мы едем по городу, мальчишки показывают пальцем и кричат: «Клоуны приехали!»
Она помолчала, вспомнив свои колебания, мучения, и с какой-то старческой мудростью сказала:
– Знаешь, Майка, мы – лучшие семьянины в мире!
– Это еще почему?
– Не смейся! Пойми: не больше месяца мы живем на одном месте, в каком-нибудь городе. Ведь нам надо менять не номер, а публику. Мы же не театр! Кругом все чужое, незнакомое... Вот мы и сбиваемся в тесную кучку. А кто семейные – те и не ссорятся до самой смерти...
– Значит, мне повезло, – сказал Измаил, целуя ее.
***
На другой день, с самого утра Маша была неестественно беспечной и возбужденной. Проводила Измаила на лекции; похохотала с Гришкой, потом навестила Лиду.
Но к вечеру ей стало невмоготу: в семь часов уезжал цирк.
Маша заторопилась, стала лихорадочно переодеваться и от растерянности оделась как-то небрежно, пестро.
Ветер куролесил по улицам. Парки оголились, стали просторными. Люди шли торопливо.
В городском саду разбирали карусели. На летней эстраде было полно листьев – искателей затишья и приюта. Микрофон, от дождя одетый в кожаный колпачок, походил на невеселого гнома.
Все словно собралось в отъезд.
Но на рекламных щитах еще висели цирковые афиши: «Клоунада. Воздушные гимнасты. Артисты Кадыр-Гулям, семейный номер...»
От внезапного ветра, пронизавшего все тело, Маша запахнулась плотнее в плащ.
Вокзал ее встретил тем же неустойчивым ветром, гудками маневровых.
Маше сразу бросилась в глаза на пустынном перроне группа знакомых артистов. Все продрогли. Все закутаны в темные плащи, дорожные шарфы, пледы. Все с озабоченными лицами.
Маша подошла к ним с робостью, поискала глазами тетку. Ее не было. Оказалось, что Серафима ушла договариваться о провозе собак.
Клоун Витя, необычайно худой в своем коротком плаще, был сильно пьян. Он сидел на клетке с собачкой, то и дело съезжая с нее.
– А, Мари! Гуд ивнинг! – приветствовал он Машу.
– Добрый вечер... – К сердцу Маши прихлынула теплая волна жалости и любви к этому человеку. Витя изредка срывался, и тогда все отчетливо видели, как ему одиноко и как стыдно за свой срыв.
Она помогла Вите сесть прочнее.
– Мерси... – пробормотал он. – Х-хочешь, расскажу быль? Ты ведь обожаешь веселенькое...
– Расскажи.
– Иду я, пардон, на вокзал... Боюсь опоздать, спешу... Джонка моя в руках.
Он шлепнул ладонью по верху клетки. Джонка с неудовольствием заворчала на хозяина.
– Останавливает меня малец, этакий семи-го-до-валый... Басит: «Слушай, дяденька, подари мне своего пса, когда помрешь!» Я чуть не умер со смеху.
Словно в подтверждение, Витя захохотал и раскашлялся.
Маша улыбнулась с усилием.
– Да... весело!..
В одну минуту в памяти пролетел весь прошедший сезон: публика, аплодисменты... Почти у каждого артиста – намек или надежда на любовь, знакомства... А теперь вот – никого. Кроме Маши, никто не пришел их проводить.
«Что ж, – подумала Маша, силясь быть невозмутимой и гордой за близких людей. – Мы, артисты, сродни перелетным птицам. Тех тоже только встречают...»
Неожиданно все засобирались, подхватили чемоданы. Музыканты – свои инструменты.
Маша подняла клетку с Джонкой и повела нетвердо переступающего Витю к вагону.
Там они и встретили строгую Серафиму. Увидев своих, она бросилась навстречу. Укоризненно посмотрев на Витю, Серафима помогла ему взобраться на подножку; подсадила и Машу, как если бы Маша ехала тоже.
В вагоне Маша торопливо расцеловалась со всеми.
– Не задерживайся здесь! Без нас все равно пропадешь! – шутливо наказал ей Витя.
С занывшими от дружеских пожатий ладонями Маша спрыгнула на перрон, прямо к тете Симе.
Серафима растерянно смотрела на нее, до сих пор не веря, что Маша не едет, остается.
Маша уткнулась лицом в ее шуршащий плащ и заплакала.
– Ну, ну... – грубовато сказала Серафима. – Не надрывай! А то подумаю, что ты не умеешь жить своим умом!
Они не отходили друг от друга до самого отправления поезда.
– Отъезжающие, прошу в вагон! – не глядя на них, деликатно сказала проводница.
Тетя Сима охнула, в последний раз стиснула Машино лицо мягкими ладонями. Полезла на подножку. И было видно, что она грузная, старая и, наверное, очень несчастная.
Сердце Маши надрывалось от горя: «Что сказать?! Как утешить? Как?!»
Поезд тронулся. Маша пошла вдоль вагона, учащая шаги. Мелькнули знакомые, дорогие лица. Клоун Витя спал, прислонившись седым виском к стеклу: не дождался последней минуты, чтобы помахать Маше рукой. Беззвучно залаяла выпущенная из клетки Джонка...
И вот – никого. Ни поезда, ни гудков, ни даже ветра.
Маша побрела домой.
Что-то родное, привычно-многолетнее сейчас оторвалось от ее жизни. Казалось бы, на смену должна прийти пустота, отчаяние. Но отчаяния она пока не чувствовала. Или не поняла.
Под окнами общежития прощалась стайка девчонок. Они давно порывались проститься, но все не могли.
Наконец одна решительно сказала:
– Кадыр-Гулям!
– Гулям-Кадыр! – ответили ей остальные.
Расхохотались – и разошлись.
«Студентки, – подумала о них ласково Маша. – Ишь, приспособили фамилию наших Кадыров...»
И сразу же, где-то в глубине души, шевельнулась грустная мысль: «Только-то всего и осталось от нашего цирка?»
