Текст книги "Не хочу в рюкзак"
Автор книги: Тамара Каленова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)
Маша сама взяла Славку под руку.
– Будет дождь, – сказала она негромко.
– Что ты?! – испугался Славка. – Он подумал, что Маша из-за дождя может уйти домой. – Разве в такое время бывает дождь?
– Именно в такое у вас и бывает! – поддразнивая, сказала Маша.
– А ты откуда знаешь?
Маша загадочно улыбнулась и промолчала.
Славка заволновался. А она, догадавшись, что он ревнует, улыбнулась и сказала успокаивая:
– Не думай... Я в вашем городе впервые.
– И не собираюсь! Я другое думаю: почему ты должна уезжать после гастролей? Оставайся! Будешь учиться в институте или в техникуме. Их у нас видимо-невидимо! Так все: приезжают, а потом уже не могут отсюда уехать, – говорил Славка. – Я вот тоже хочу на заочный...
– Некогда учиться, я артистка, – с гордостью сказала Маша.
Он не стал с ней спорить. Теплая маленькая рука перебивала все мысли.
– Куда идем? – беспечно спросила Маша, заглядывая ему в лицо.
Славка замедлил шаг. В самом деле – куда? В кино поздно. Городской сад? Не хотелось вести Машу под бесцеремонные взгляды скучающих парней.
– Не спрашивай, – тихо ответил он и слегка прижал маленькую руку локтем.
Они свернули в переулок с дощатыми тротуарами. Деревянная резьба на деревянных старинных домах казалась только что сотканным кружевом.
Там, в конце переулка, был небольшой сквер. О нем мало кто знал – он был в стороне от больших и шумных улиц. Зимой на его аллеях не протаптывались тропинки, разве что чья-нибудь лыжня совьет несложный узор между деревьями. А летом голубыми вечерами в нем скользили редкие молчаливые пары.
Этот сквер показался Славке самым защищенным, самым тайным местом во всем городе, единственным, куда он мог привести девушку.
– Видишь, тополя? – доверительно спросил Славка. – Двухэтажные! Внизу старые, вверху молодые. Горкомхоз пилит их весной...
– Красиво, – сказала Маша. Но сказала почему-то с усилием.
«Идиот! – ругнул себя Славка. – Надо бы в кино! Ясное дело – ей здесь неинтересно».
– Знаешь что? – выпалил он вдруг неожиданно даже для самого себя. – Айда в общагу! Была когда-нибудь?
– Н-нет, – неуверенно ответила Маша. – Вроде неудобно...
– Удобно! – убежденно сказал Славик. – Пошли! Такие ребята! – И он решительно повлек за собой Машу.
***
Гришка дымил в окно у рекламного щита:
«Танцы под оркестр!
Билеты под стипендию!»
Плакат останавливал каждого второго. А издали казалось – останавливал Гришка, ибо каждый второй был знаком с ним.
Маша тотчас узнала его – заметный парень.
– Привет, Григ! Что делаешь? – непривычно-фамильярно приветствовал его Славка.
– Привет, – дружелюбно ответил Гришка. – Стою и смотрю: кто приходит хороший, а кто плохой. – И уставился веселыми глазами на Машу.
Но Машу было трудно смутить. Она дернула Славку за рукав:
– Ты, кажется, вел меня к своим друзьям?
– А это и есть мой друг, – пробормотал Славка.
– Поздравляю, – сказала она. Гришка не обиделся: они были в расчете.
– Что ж мы стоим? – добродушно спросил он. – Сердитая девушка, приглашаю вас к нам... в три-двадцать два!
Когда Маша увидела, как он гордо-застенчиво пошел по коридору, почти доставая головой неяркие лампочки, она непроизвольно выпустила Славкину руку и приотстранилась.
У Славки заныло сердце.
Комната 3-22 была полна народу. Гришка перезнакомил Машу со всеми, представляя ее то как «звезду арены», то как «акробатку на проволоке».
Через минуту она уже знала и Егора, сокурсника Гришки, и Лиду, маленькую и на первый взгляд какую-то очень незаметную – ту самую, которая стояла с парнями на улице.
Лида сунула Маше холодную ладошку и тотчас отошла от нее, словно чувствовала, что рядом с Машей она сама проигрывает. Принялась резать хлеб. Егор поспешил ей на помощь, стал открывать консервы.
Какой-то черный, громадного роста парень оторвался от радиоприемника, которому он перебирал внутренности, и мельком бросил Маше:
– Можно сесть.
– Спасибо, – ответила Маша и опустилась на стул, пододвинутый галантным Егором.
– Это Измаил, – с гордостью прошептал Славка, кивнул на парня у радиоприемника.
Разговор, прерванный приходом гостей, продолжался.
– ...Вот я и говорю, – сказала Лида. – Два года Галка училась с нами. Когда заваливала сессию, мы ее вытаскивали. Нет стипендии – скидывались по полтора рубля с человека. На свидания лучшие вещи у нас брала... Словом, с ней как со всеми: и уважали, и жалели, и помогали... Хоть и не очень способная, но ничего девчонка была... А тут такая история!
– Не кипятись, Лидка, – перебил ее Гриша. – Лучше объясни, как вам попал ее дневник?
– Толком не знаю. Пришла с занятий, а девчонки читают. Говорят, на кровати лежал. Кто-то принял за свои конспекты...
– Но ведь дневник не конспекты, – улыбнулся Гришка.
– Ты не знаешь девчонок! – вспыхнула Лида. – Трудно удержаться от соблазна.
– Что же было в дневнике? – спросил Измаил, безнадежно махнув рукой на разворошенный радиоприемник. Яркий в своем белом спортивном свитере, он стал посреди комнаты, задумчиво переступая с носков на пятки.
Лида отложила нож и потянулась за тарелкой.
– Не помню, – сказала она. – Спасибо, Егор, хватит кромсать несчастное железо, отдыхай... В дневнике было такое!
– Какое же? – уточнил Измаил.
Маша заметила: говорил он требовательно, четко, сильным и красивым голосом. Как будто знал, что каждое его слово имеет вес.
– Оказывается, ей никто не нравится: ни ребята, ни преподаватели... Она вбила себе в голову, что должна стать артисткой. Что ж, каждый волен выбирать путь... В драмкружке все – мелкота, ничтожество... И мы... – сказала Лида.
– При чем здесь вы? – спросил Егор.
– А при том! О самых близких подругах она написала только гадости! Без исключения, обо всех!
– И о тебе?
– Да. Но не во мне дело. Наташка Григорьева, которая спасала ее от деканата, спала с ней на одной койке, отдавала последнее, в дневнике превратилась в тупицу. Мы все до одной – мелкие, ничтожные, без проблеска ума... Так не бывает, чтобы все, а, ребята? И ведь самое обидное – была с нами так ласкова: «Ах, девочки, я люблю вас!..» Фу!
– И что же вы сделали? – спросил Гришка.
– Думаем...
– И думать нечего, – отчеканил Измаил. – Нужно устроить суд чести! Чтоб она услышала правду в глаза.
– Подожди, Измаил, – остановил Гриша. – Может, эта девчонка не совсем уж такая? Дневник – это только дневник! И ему тоже нельзя во всем верить.
– Суд, только суд! – не соглашался Измаил. – Мы слишком добренькие! Из жалости защищаем. Она не доросла, чтоб называться студенткой.
– Во-во, – вставил Егор. – Давай, Измаил, валяй речь в честь советского студенчества.
– Я знаю, в институтах полно случайных людей, – продолжал Измаил. – Давать им волю – значит заражать бесталанностью все вокруг. Смотри, Лида, если девчата промолчат, я сам подниму шум!
– Ладно, ладно, – примирительно сказал Егор. – Ты прав, но оставь свой пафос до судилища. А сейчас у нас гости... К тому же мы давно не виделись, и нам есть о чем поговорить, кроме дневника.
Все посмотрели на Славку и Машу. Егор, хитро улыбаясь, достал две бутылки «Варны».
– Фу-ты, ну-ты! Югом запахло, – засмеялся Гришка.
– Я и воблы припер, целый чемодан.
– Маша, давайте к столу! – скомандовал Измаил.
Они встретились глазами.
– Нет, давай стол – к Маше! – потребовал Славик. – Не хватает стульев, придвинем к кровати!
Измаил схватил стол и перенес его как что-то невесомое. Холмик из ломтей хлеба, пары коробок «Щук в томате», конфеты, стаканы – даже не шелохнулись.
У Маши вспыхнули глаза: она привыкла считать силу неотъемлемой частью красоты. Она снова встретилась глазами с Измаилом. На этот раз надолго. У Славки опять заныло сердце. По молчаливому уговору парней он сел рядом с Машей.
– Ну, наконец-то все вместе! – радостно вздохнула Лида. – Лето так долго тянется...
Все засмеялись, поглядывая на Гришку. Подняли стаканы, позаимствованные из студенческой столовой.
– Вот и выпьем за «долгое лето»! – предложил Измаил.
Выпили и зашумели, заговорили сразу. Лида как-то сразу раскраснелась, похорошела.
– Ты что, сухой закон подписал? – удивленно, с оттенком заботы обратилась она к поскучневшему Славке.
– Ну, ты кажешь... – пробормотал Славка, не желая привлекать к себе излишнего внимания.
– Или заболел? Тогда не пей, – сказала Лида.
– От твоих глаз не скроешься! – улыбнулся Славка в ответ и выпил.
Лида охнула тихонько и погрозила ему пальцем.
– Делать назло – все равно что пальто наизнанку надевать. Забыл? – и они со Славкой засмеялись, видимо что-то вспомнив.
Тем временем парни заговорили о походе, вспоминали забавные случаи. Егор копировал какого-то рассеянного преподавателя.
Маша откинулась на спинку стула. Она мало что понимала в этих обрывочных воспоминаниях и не могла принять участия в общем разговоре. Но ей не было скучно. Мысленно она стала соединять этих людей, которые ей понравились с первого взгляда, невидимыми ниточками. На языке цирка это называлось «лонжировать».
Ясно, что такая прочная ниточка тянется от Лиды к Гришке. Простым глазом заметно. А от него... Неизвестно.
От Славки – к ней, Маше.
От Маши – не-ет! Еще рано об этом думать...
От Измаила – непонятно... Слишком дружелюбна и непроницаема чернота его глаз. Одинаково смотрят они и на Лиду, и на ребят, и на нее. Пьет, улыбается, слушает.
Егор – вне игры. Хотя... Посмотри Маша в его сторону попристальнее, и через стол потянется еще одна теплая и незаметная нить.
Постучали.
– Врывайся! – крикнул Измаил.
В комнату вошел толстенький парень.
– Я принюхался – пахнет шницелями. Оказывается, у вас, – объяснил он свой приход.
– Проходи, Скальд! – Парни задвигали стульями.
– Минуточку! – покосившись на небогатый, без шницелей, стол, вежливо сказал толстяк и исчез.
Возвратился он с гитарой.
Маша узнала его. Интересно... Еще совсем недавно она, чужая, непрошеная, стояла в дверях этого общежития, а вот сейчас они все сидят за одним столом, как добрые приятели.
Скальд со своей гитарой спутал все невидимые нити, незадолго до этого образовавшиеся в комнате.
– Спой, Скальд!
– Надо говорить: «Пей, Скальд!» – ответил он, ухмыляясь. – Измаил, я уважаю закон 3-22: «Вошедший да выпьет без уговоров!» Но, ей-богу, братцы, одному совестно...
Выпили все.
– Довез песню? – спросил Измаил.
– А черт его знает! – Скальд почесал круглый затылок. – От самой пустыни вез, думал, довезу, да в поезде разбазарил. Сейчас иду по второму этажу – поют! И кто б вы думали? Химики! Когда обжали – ума не приложу! Вроде одной скоростью ехали...
Прислушались.
Снизу доносилась незнакомая песня.
– Не усложняй таблицу умножения, пой! – попросил Измаил.
Скальд тронул струны.
..Як-12, работяга самолет,
Неказистый, а зеленый, точно лес,
Над тайгой осуществляет свой полет
Без комфорта и красавиц стюардесс...
Обмороженный, простуженный совсем,
Обогреться он не может у огня.
Молчаливо соглашается со всем,
Но на отдых не берет себе ни дня.
Маша никогда не слышала этой песни. Мелодия простая, гитарная, похожая на речитатив.
– Браво, Аскольд! – громко прошептала Лида.
– Я – еще – не допел, – в ритме песни, спокойно сказал Скальд. И продолжал:
...И летит он, и дает километраж,
И сгорает на работе день за днем.
Як-12, ты не выдашь, ты не сдашь!
Мы с тобой еще, дружище, поживем...
Измаил задумчиво глядел в стену. Лида мурлыкала полюбившийся мотив. Гришка ел.
– Не хочется молчать... – ни к кому не обращаясь, сказал вдруг Измаил.
Славка, взъерошенный, смешной, опьяневший более других, вскочил. Ему почудилось что-то очень знакомое в словах Измаила. Кажется, он сказал их любимое слово: «Не хочу»... В этих словах было что-то справедливое, касающееся и его, Славки.
Жить по-своему! Как подсказывает сердце! Не обычно, а ярко, блестяще! Именно такие мысли вызывали сейчас у Славки и песня, и дружеские лица ребят, и присутствие Маши...
От вина язык заплетался, но говорить хотелось.
– Ну? – флегматично сказал Егор, приготовившийся слушать очередную «речь».
– Да, да! Вот... Вы еще не работали, не строили домов, а я уже могу! Один дом, другой – и все похожие, как родственнички... Вот! А ты – между ними... ходишь. Надо, чтобы каждый дом был сам по себе, все время новый и новый дом... Не родствен-ни-чек...
– Тпрру! – перебил его Егор. – Проекты-с, это не кустарррпром!
Лида тотчас бросилась Славке на помощь:
– Ты, Егор, пьяный! Славка хочет творчества! Неужели непонятно? – Лида посмотрела на Гришку и почему-то покраснела.
Маше было стыдно за Славку. Ведь Измаил и не думал ничего особенного! А он выскочил. Перевел все на свои дома... Измаил, наверно, умнее...
Но ребята смотрели на Славку тепло, улыбаясь. Он был понятен им. И Измаил тоже...
Маше захотелось встретиться с ним взглядом, увидеть глубину его черных глаз.
Но Измаил не поднял головы.
Гришка вдруг вскочил и объявил, что пойдет доставать магнитофон.
Через минуту снова бахнула дверь, Гришка вернулся. Он был вспотевший, сердитый, будто после стометровки.
– Принес? – спросили его.
– Сигареты забыл! – он махнул длинной рукой.
Все захохотали.
Маша подумала: «Чего они смеются? При чем здесь сигареты? Странный парень!»
Гришка погрозил кулаком, взял с полки сигареты и помчался.
Заметив ее вопросительный взгляд, Измаил пояснил:
– Гришка – бумеранг. Еще никогда не уходил с первого раза! Обязательно вернется.
Лида тоже смеялась над Гришкой, но совсем по-особому, ласково.
Скальд тревожил гитару. Ему хотелось петь.
Машу провожал Измаил.
В голове у нее все перепуталось: рассказ Лиды о дневнике, песни Скальда, бумеранг Гришка. Она только помнила, что во время танцев (Гришка приволок-таки магнитофон) Измаил смотрел только на нее. Она танцевала с ним танго, вальс, твист – все, что было на магнитофонной ленте.
Она забыла о Славке, забыла о цирке, о завтрашнем представлении, о позднем времени.
Лида, окинув ее удивленно-печальным взглядом, стала просить Славку:
– Славка, милый, очень прошу, проводи меня! Я хочу, чтобы ты!..
Славка вымученно согласился, и они ушли. А Маша все танцевала, танцевала, не чувствуя в ногах усталости, и ей казалось, что весь мир кружится вокруг нее и любуется, как она прекрасно танцует.
Потом Измаил пошел ее провожать.
По дороге они молчали, пока их не застиг дождь. Тогда они побежали, перепрыгивая через лужи, влетели в парадное чьего-то дома. В парадном тихо, темно. Они засмеялись.
В доме напротив горел свет. На втором этаже кто-то жег невысокую свечу. Она казалась добрым свидетелем.
– Ты в цирке... случайно? – тихо спросил Измаил.
– Родилась в нем.
– Это надолго?
– Да.
– Даже если?.. – Голос Измаила дрогнул – он значил больше, чем слова.
Маше стало вдруг жарко.
– Даже «если»! – Она хотела сказать твердо, но прозвучало неуверенно.
Свеча в доме напротив таяла, стала походить на теплую капельку. Но кто-то там, на втором этаже, не гасил ее. Видно, нужна она была ему и такая.
– Других за плечи обнимать, а тебя надо... за макушку, – прошептал Измаил, как ему казалось, насмешливо.
А получилось всерьез.
***
Строгая Серафима не спала – читала. Будильник демонстративно глядел Маше прямо в глаза. Половина третьего.
– Изволь объясниться, – с дворянской вежливостью сказала тетка, отложив книгу.
– А что особенного? – деланно удивилась Маша.
Строгая Серафима подняла на нее усталые глаза. Маша смешалась.
– У подруги была... В общежитии... Записи – прелесть! – забормотала она.
Быстро разделась. Накинула халатик и почувствовала себя увереннее.
– Спали бы! Зачем дожидаться? – сказала она и исчезла в ванной.
Тетка ничего не ответила. Грузно поднялась с кровати и стала развешивать мокрую одежду Маши.
– Ты... не боялась... одна? – спросила она неуверенным каким-то, робким голосом.
– Еще чего! – прокричала из ванной Маша. – Фонарищи! Милиционеров полно!
А строгая Серафима печально смотрела на ее куртку – темную и мокрую. Только на плечах остался сухой след чьей-то руки.
«Видимо, все же это был он...» – горько подумала Серафима.
VIIЕсть в английской грамматике время глагола «Future in the Past» – «Будущее в прошедшем». Странное сочетание. Словно у прошедшего есть надежда на будущее.
Такое ощущение неправдоподобия охватило Славку с той самой минуты, когда в комнату вошел Измаил и с наигранной непринужденностью сказал:
– Привет едокам-коммунарам! Ребята, хотите новость? Мы с Машей приглашаем вас всех на свадьбу.
Он так и сказал «Мы с Машей». Будто давным-давно привык говорить и это имя и такие слова.
«Едоки» побросали ложки и некоторое время оторопело молчали.
– Вот тебе, бабка, и сенсация, – изрек, наконец, Егор.
И все почему-то старательно стали отводить взгляд от Славкиного побледневшего лица.
Славка, будто в замедленном кино, положил ложку возле миски и чуть охрипшим голосом сказал:
– Поздравляю...
Все облегченно задвигались. А Славка отошел в угол, оседлал табуретку и окаменел.
Все было прежним: привычная комната, фотографии над кроватью Гришки, самодельная полка, будто ранец любознательного школьника, до отказа набитая книгами, старый поцарапанный шкаф. Все было как всегда, и в то же время в 3-22 для Славки что-то необратимо изменилось.
В душе Славка был благодарен Измаилу за то, что он сказал о женитьбе при всех. Если бы Измаил сообщил об этом только ему, с глазу на глаз, – в этом было бы что-то неизмеримо стыдное, позорящее их обоих. Но и сейчас поднять голову, посмотреть в глаза друзьям, Гришке, Егору – если бы кто знал, как это тяжело!
О Маше он не думал. Она существовала где-то отдельно от Измаила, от общежития, в своем незнакомом и притягательном мире. Он мог честно поглядеть ей в глаза. Она-то ведь не знает, как жгуче разгорается у него внутри огонь сожаления. О чем? Он бы не смог объяснить словами.
Неграмотный в таких делах Клюев хлопнул бы его по плечу и заявил: «Станислав, ты безнадежно влюблен». И наверно, попал бы впросак. Потому что никто в целом мире не может высказать словами то, что творится сейчас у него в душе!
«Странная все-таки девчонка встретилась!» – мелькает у Славки мысль. – Гнева против нее нет. За что? Обиды – нет. Ничего не было обещано. Одно сожаление, смутное, жгучее...
Гришка широкими шагами ходил по комнате.
– Ну, старик, ошеломил ты нас! Что ж так скоропалительно? – в голосе Гришки звучало искреннее недоумение.
Славка подумал: не в одной скоропалительности дело. Общежитие помнит и не такие стремительные браки, но они всегда были чем-то объяснимы: поспешным ли отъездом выпускников, или многолетней симпатией, скрытой до поры до времени, или же просто легкомыслием. Гришку встревожило поведение друга, он ждал объяснений.
Измаил осторожно опустился на кровать – пружины скрипнули – и ничего не ответил.
Парни закурили. Наступило тягостное молчание.
В это время раздался стук, дверь распахнулась, в комнату влетела Лида.
– Ребята, вы знаете новость?.. – еще с порога возбужденно сказала она.
Но, увидев Измаила, осеклась и тут же, не переводя дыхания, набросилась на него:
– Сидишь?! Заморочил девчонке голову – и спокойно покуриваешь!.. Представляете, – обратилась она ко всем, – иду по улице – навстречу Маша, ну, прямо слепая от счастья! «Мы, – говорит, – женимся с Измаилом!» Я так и села. «Как так?» – говорю. «А вот так, решили. Тетка из дому, может, не выгонит, а из цирка-то уж обязательно...» – «И ты пойдешь на это?» – спрашиваю. «Да. Измаил так хочет». Вы представляете: «Измаил так хочет!» Слушай, Измаил, ты сдурел, да? Ты понимаешь, что творишь?!
– Понимаю, – глухо ответил Измаил. – Не шуми, Лида. Плащ-то сними... Не в гостях.
Лида повесила плащ и остановилась посреди комнаты – маленькая, воинственная, готовая немедленно спорить со всяким, кто будет несерьезно относиться к тому, что ее взволновало до глубины души.
Но спорщиков не нашлось. Парни, нахмурясь, глядели на Измаила.
– Ребята, вы чего? – спросил он. – Будто я преступник, а вы судьи.
Лида обескураженно махнула рукой.
– Ну, вот замолол! Какие такие судьи? Не хочешь, можешь не говорить.
– Нет. Про судей я так, для шутки, – принужденно улыбнулся Измаил. – А с женитьбой – сам не знаю, как получилось... Понимаю – быстро все очень, мало знаем друг друга, все еще не устроено... Но... это всерьез.
– Старик, ты пойми нас правильно, – неторопливо и внушительно сказал молчавший доселе Егор. – Мы ж тебе не чужие. И если бы мы только спали под одной крышей да ели вместе – грош цена была бы нашей коммуне... Ты же сам говорил об этом не раз. Я лично против Маши не имею ничего... Хорошая девчонка. Но ты ведь и ее судьбу решаешь. И потом – очень уж вы разные и любите разное: она – цирк, ты – науку.
– Отговариваешь? – усмехнулся Измаил.
– Нет. Пытаюсь понять тебя. И, как говорят французы, простить твою горячность.
– Мне что – пять лет? – вспылил Измаил. – Все за меня волнуются, переживают...
– Почему ты говоришь: «мне» да «я»?! – возмутилась Лида. – А Маша? Ты и за нее решил: бросай цирк, займешься чем-нибудь другим! А может, у девчонки призвание? Ты не имеешь права, не подумав, вмешиваться в чужую жизнь! Иначе все твои слова о благородстве, чести – просто красивые слова...
– Я все понимаю, дорогие мои судьи, – негромко, но с какой-то затаенной силой сказал Измаил. – Я сам тысячу раз давал другим советы и не знал, что порой они просто невыполнимы... Я люблю ее.
Все замолчали.
Славка поднял голову и посмотрел на Измаила: «Нет, он не лжет, каждое его слово – правда. У них с Машей это – всерьез».
Как ни странно, эта мысль принесла ему облегчение.
– В субботу, говоришь, свадьба? – спросил он все тем же хрипловатым голосом. – Надо в складчину, один не вытянешь...
Лида вздохнула. Она не все рассказала парням.
– Скажи, – спросила она Машу, – почему именно Измаил, а не кто-нибудь другой?
– Я люблю его, он красивый! А еще, он сильный! И у него дед...
– Да, да, я знаю! – перебила ее Лида. – За Цусиму. Я все знаю.
Ее покоробили эти слова «красивый», «сильный»... И только-то надо для любви?!
Но сейчас, когда Измаил при встрече повторил: «Я люблю», Лида устыдилась своих сомнений. Она подумала, что родились они от вечного сознания собственной некрасивости, и вспомнила свою первую влюбленность: красивый мальчик-одноклассник. Ухаживал за ней и втихомолку списывал задачки и сочинения. После выпускных экзаменов даже не подошел. Как смешно, мелко! А Лиде хотелось большого, на всю жизнь, чувства: она знала, что способна так любить.
Долгим взглядом она посмотрела на Гришку: до чего же парни бывают недогадливы...
***
Ярким солнечным днем возле загса стояли празднично одетые Гришка, Славка, Лида, парни из группы Измаила.
Держа вниз головой букет астр, Славка лихорадочно расхаживал взад-вперед и мысленно, как заклинание, твердил: «Верить в своих командиров! Верить в своих командиров!»
Вчера он еще на что-то надеялся, думал, что все еще может измениться. Но суббота подкралась быстро, и теперь все душевные силы понадобились Славке, чтобы не уйти отсюда, не возненавидеть Измаила. Он боялся этого, боялся больше, чем страданий уязвленного самолюбия, отвергнутой любви, которая так была ему нужна и которую он так ждал...
В два часа, точно в назначенное время, напротив загса взвизгнули тормоза старенького такси.
Из машины вышли Измаил и Маша, Егор и Скальд.
Маша в белом платье с кружевными рукавами, с высокой прической, делавшей ее лицо как будто похудевшим, непривычно-взрослым, обвела всех взглядом. «Тети Симы нет», – подумала она, но тотчас забыла.
Измаил, в черном костюме, который подчеркивал его статную фигуру, тронул Машу за руку:
– Пора...
Маша вздрогнула, изо всех сил сжала его руку, не замечая, что Измаилу больно, и решительно пошла вперед.
***
Перед общежитием от зачастивших дождей не просыхала лужа. Когда подошли к ней, раздались возгласы: «В обход!»
Измаил отрицательно покачал головой. Все остановились, ожидая, что он станет делать. А он спокойно передал букет Славке, поднял Машу на руки и прыгнул, не запачкав ботинок.
Все зааплодировали.
«Я бы так не смог», – подумал Славка. Почему-то от этого признания на душе стало спокойнее.
На этаже было празднично. Горели стосвечовые лампочки. Выкрали у литераторов трюмо. Оно загораживало дорогу, и даже парни задерживались возле него, охорашиваясь.
Магнитофон, взятый напрокат у химиков, не унимался ни на минуту.
Какие-то веселые девчонки встретили Машу и повели вперед, оберегая ее платье от вынесенных в коридор кроватей.
Свадьба заняла две комнаты. А казалось, празднует весь этаж.
Приходили все время новые люди, жали Измаилу руку, поздравляли невесту.
– Это еще что! – говорил быстро захмелевший Гришка, наклонясь к Маше. – Закончатся лекции – вот когда начнется настоящий пир!..
Маша чувствовала себя, словно в радостном сне. Парни, парни! Много парней и девушек! И все добрые, ласковые. Зовут ее по имени, радуются ее счастью. Лида хлопочет у стола, всех усаживает, обо всех заботится... Милая, добрая Лида!
Измаил раскинул руки на спинки стульев и кажется Маше самым надежным, самым прекрасным на свете.
И так не хочется думать, что в восемь вечера представление, работа... Тетя Сима не отменила номера. Это было ее протестом против Машиной свадьбы.
В семь вечера Маша поманила Измаила в коридор и сказала, что идет на работу.
– Я с тобой! – ответил он просто.
***
За кулисами, на конюшне, раскричался верблюд. Два берейтора с трудом выволокли его в крытый дворик и принялись лупить.
– Они что, сдурели?! – рванулся туда Измаил.
– Не надо, – остановила его Маша. – Байнур – халтурщик. Вчера сбросил девочку, а сегодня не желает выходить на манеж. – И потащила хмурого Измаила дальше.
Всюду было полутемно, холодновато, дорогу загораживали ящики, пестрые лесенки. Суетились униформисты.
– Я переоденусь, а ты подожди! Вот щелочка, будешь смотреть...
Маша убежала. Измаил полез в карман за сигаретами. Чиркнул спичкой.
– Ван минитс! – Кто-то дунул на его спичку из-за плеча.
Измаил нервно обернулся.
Разукрашенное помадой и гримом лицо коверного.
Клоун протянул руку:
– Витя.
Измаил пожал его длинную, с сильными гибкими пальцами руку.
– Ноу смокинг! Запрещено курить, – сказал Витя дружелюбно.
Измаил торопливо скомкал незажженную сигарету.
– Айда во дворик! – подмигнул ему клоун. Измаил отрицательно покачал головой:
– Байнур...
– А-а... – сказал Витя и шепотом добавил: – Первый раз у нас?
– Да.
– Ничего. Новички все поначалу психуют. На любой работе. У нас тоже психуют.
– Я не артист. Я... так, – смутился Измаил.
Из гримерной выбежала Маша. В первый момент Измаил не узнал ее. Расшитое блестками трико. Коротко и туго схвачены волосы. Но главное – улыбка. Какая-то накрашенная, неисчезающая улыбка, делающая Машу незнакомой.
– Привет, Витя! – Она помахала клоуну рукой.
Но Витя не ответил. Он посмотрел на Измаила, как на лишнего, чужого здесь человека, и грустно отошел.
– Ничего, – ободряюще шепнула Маша Измаилу. – Привыкнут.
В это время по ту сторону занавеса объявили:
– Артистка... Мари-ия Са-а-ловей!
Маша покрутилась на дощечке с мелом и побежала на арену.
Измаил похолодел, словно это он сам сию минуту будет делать что-то немыслимое и непонятное. Но уж лучше бы сам!..
Он прильнул к щелочке.
Маша, казалось, превзошла самое себя. Номер «Каучук» требовал от нее невероятной гибкости. Чуть опережая музыку, она выделывала непостижимое.
Измаил невольно забыл, что это – Маша. Он любовался артисткой.
Наконец она впорхнула за кулисы. Лоб в мелких капельках пота. Но ее опять вызвали на арену, И так – несколько раз.
– А-а-а! – закричал вдруг истошным голосом Витя. – Зуб, мой зуб!! – Это уже было начало его работы.
Маша обняла Измаила.
– Ну, как? – спросили ее гордые и счастливые глаза.
Он зажмурился. Он еще не знал – «как», но зато отчетливо понял, что любит ее еще сильнее.
– Мария! – раздался вдруг строгий голос. Маша отстранилась от Измаила и бросилась вперед.
– Тетечка Сима!..
– Осторожно! – Строгая Серафима почти оттолкнула Машу. – Разобьешь очки! – Но тут же поспешно добавила, словно не надеялась, что выдержит до конца строгий тон: – Ты свободна! Я тебя отпускаю. Без выхода в финале... Маша сникла.
– Тетя Сима, пойдемте с нами? – просяще сказала она.
– Не могу... А вы где устроились?
– В общаге... Ну, теть Сима!
Тетя Сима нахмурилась еще больше.
– Что с тобой? Ты стала выражаться вульгарно! Что это за «общага»?
– Нет, тетечка, наоборот! Очень-очень ласково: общага, общаженька...
И Маша повисла у нее на шее.
Серафима поняла, что спорить бесполезно: ее рысенок сам нашел себе любимые сети, попался в них и счастлив, счастлив слепо и беспечно... И она осторожно обняла Машу, все еще сохраняя хмурое выражение лица и не обращая никакого внимания на стоящего рядом Измаила.
