Текст книги "Не хочу в рюкзак"
Автор книги: Тамара Каленова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)
Я вхожу в сомкнувшиеся ветви,
В тихий сад – и нет ему конца...
Трогает вечерний теплый ветер
Крупные зеленые сердца...
Песенка показалась Славке самоделкой, и тонкий голосок соответствовал словам песенки.
Интересно, как выглядит та, которая так звонко и неумело поет, не боясь, что ее услышат?
Славка оставил складной метр на бревне и, перешагивая через металлические растяжки, решительно направился на зов песенки.
– Куда это наш мастерок подался? – поинтересовался кто-то из плотников. – Вроде перекура не объявляли...
– Может, надо... – отозвался другой, и, заглушаемый близкими деревьями, снова раздался разнобойный тюк топоров.
Славка выбрался на поле стадиона. Откуда-то из торжественной пустоты трибун язычком пламени вилась песенка:
И они звенят о чем-то вечном,
Так светло, доверчиво звенят,
Словно в этом мире – только встречи,
Словно не наступит листопад...
Близоруко щурясь, Славка обвел взглядом трибуны. Они казались лестницей небывалой ширины.
Мелькнуло пятно. Славка поправил очки и направился в ту сторону.
– Эй! – позвал он. – Ты кто?
Маша оборвала пение.
– Надо говорить «вы».
За барьером из высоких скамеек она чувствовала себя уверенно и могла спокойно наблюдать за этим невесть откуда взявшимся парнем. Где же она его видела?.. А! Вчера! На улице. Они не обратили на нее внимания... Ну, погоди, теперь она не станет обращать внимания!
– Ты хорошо поешь, – искренне соврал Славка.
– Неправда! Я плохо пою, – возразила Маша и легко побежала вверх.
Славка следом.
– Остановись! Я устал!
Маша остановилась. Никто из ее знакомых никогда не говорил так просто и естественно: «Остановись! Я устал».
– Вы или ненормальный, или...
– Нет. Я – Станислав.
– Ой, – прыснула Маша, – у нас был кот Славик!
Славка поморщился, но ничего не сказал.
Маша села. Но вся ее поза, напряженные бугорки мускулов, глаза, наполненные осторожным любопытством, – все говорило, что она может в любую секунду вскочить и тогда – поминай как звали!
Славка переступил на шаг вперед и опустился на скамейку. Проклятая робость сковала его: он только сейчас разглядел, до чего красива девушка, какая она вся точеная, гибкая. И глаза, большие, в ресницах, как в черных ободочках...
А Маша без малейшего смущения разглядывала Славку. Выгоревший дорыжа чуб. Нежные щеки, покрытые только румянцем. За толстыми стеклами очков добрые, несмелые глаза.
С незнакомым парнем можно притвориться невесть кем, посмеяться и убежать, можно показаться необыкновенной, говорить разные слова и играть какую-нибудь роль. С незнакомым парнем ведь можно больше никогда не увидеться, а он имеет право только сказать: «Какая странная девчонка встретилась!» И забыть.
– Ты мне кого-то напоминаешь, – еще больше теряясь от ее пристального разглядывания, пробормотал Славка.
– Кого же? – Маша кокетливо склонила голову набок. Глаза ее загорелись все возрастающим любопытством, и щеки порозовели.
– Профиль... – сказал Славка неуверенно. – Его выгравировали на деньге... А деньгу нашли в кургане.
Голос Славки звучал вяло, без воодушевления, – не умел он ни знакомиться, ни развлекать девушек.
Маша поняла это, ей стало немного скучно, но из вежливости она спросила:
– А что такое курган?
Славка покачал головой: притворяется, что ли? Не знает, что такое курган!..
– Ну... захоронение...
– А-а... – учтиво сказала Маша. «Захоронение» – это то, что никогда ее не интересовало.
Славка понял, что разговор, и без того державшийся на волоске, вот-вот оборвется, совсем растерялся, сказал банальную истину, что археологом работать страшно интересно, и окончательно замолк.
Маша сжалилась и, придя ему на помощь, поинтересовалась:
– А ты что здесь делаешь? Ты спортсмен? Тренируешься?
– Нет, что ты! У меня всю жизнь по физкультуре тройки были! – обрадованно ответил Славка. – Я, понимаешь, в другой области. Строитель.
– Что же ты построил? – Славка все больше и больше не то чтобы нравился Маше, а так как-то... внушал доверие.
– Разное! Вот сейчас цирк строю. То есть не сам цирк, а крышу, но все-таки... – под конец едва не запутавшись в словах, сказал Славка.
– Цирк? – не заметив его смущения, по-настоящему заинтересовалась Маша. – Ну, ну! Говори!
– А что говорить?.. Крышу делаем... На растяжки ставим... Скоро готово будет, – чувствуя, что дальше «крыши» разговор снова не идет, скованно пробурчал Славка.
Маша засмеялась, мягко и необидно, вдруг вскочила и помчалась вниз мимо удивленного Славки.
– Встретимся в цирке! В цирке-е... – на бегу бросила она.
Он растерянно поглядел ей вслед и подумал: «Какая странная девчонка!»
IVВечером Славка постучал к Клюеву. Инженер сидел над шахматной доской.
– Заходи, заходи! – приветствовал он Славку. – Я уже расставил.
– Извините, Кирилл Георгиевич...
– Что там? Струсил! Или на вчерашнее обиделся?
– Нет, что вы! Просто не могу сегодня. У меня... свидание, – как можно небрежнее сказал Славка.
Клюев задумчиво посмотрел на пешку. Лицо его посветлело.
– Что ж, дело важное.
Он сгреб фигуры на стол, перевернул доску и начал их укладывать.
Славка не уходил, чувствуя, что должен еще что-то сказать. Может быть, оправдаться?
Клюев пришел ему на помощь:
– Не поспеешь через подъезд, бросай камешки в окно. Открою.
Славка не нашелся что ответить: он не собирался возвращаться так поздно.
– Дошвырнешь? – не унимался Клюев.
– А то как же!
И Славка плотно прикрыл за собой дверь. Впервые за все время он подумал, что Клюев дома всегда один. Славка знал; у него семья погибла во время войны. Как-то раз на вопрос «Почему вы не женились еще раз?» Клюев ответил:
– Жениться – штука нехитрая. Полюбить – куда сложнее. А ты как считаешь?
Славка ответил с беспечной уверенностью:
– Наоборот! Жениться труднее! Квартира, то да се...
– Видишь, какие мы с тобой разные, прямо как полюсы, – отшутился Клюев.
Славка подумал, что тогда Клюев невесело очень шутил. Вот уже год, как его жизнь была перед глазами Славки. Однообразная до аскетизма жизнь. День – на работе, вечером – партия в шахматы (и то, если Славка не удирал из дому). Работа и работа. Даже в выходной – хоть на часик, а заглянет на строительство. Поначалу Славке казалось, что Клюев только так и может жить. Но потом увидел, что ошибался. И о работе думал Клюев, и о любви, и о семье... Только все выходило у него во много раз сложнее, чем, например, у Славки. Странные они, старики...
У Славки все будет иначе, по-своему. Последнее время он жил ожиданием. Вставал рано, раньше Клюева, выглядывал в окно и ждал: вот-вот пройдет кто-то по двору, и непременно – с косынкой в тонкой руке...
Когда же вместо «кого-то» приходило солнце и загоняло тень дома под крыльцо, он ждал: вот постучит Клюев, и надо будет идти на работу, встречаться с разными людьми. И он снова надеялся разглядеть в толпе девичье лицо, и непременно – косынку в тонкой руке...
Ну что же, если в конце концов получилось не так? Без косынки... Он не жалел. Какое-то неясное предчувствие говорило ему, что его ожидание, не дававшее покоя последнее время, кончается.
Смущало одно: «свидание» носило несколько абстрактный характер. Что значит – «встретимся в цирке»? Когда? Во сколько? Где?
– «Словно в этом мире только встречи...» – начал он напевать, идя по улице. – В конце концов я ведь все равно собирался в цирк! – сказал он вслух, но, заметив удивленно-насмешливый взгляд встречного, прикусил язык.
С девчонками у Славки чаще всего не получалось. Те, что нравились ему, назначали свидания другим. А ему приходилось назначать свидание тем, которые вызывали только нечеткую симпатию.
Девушка со стадиона удивила, заставила о себе думать. Кто она? Не сказала, как зовут, убежала...
До сих пор в глазах Славки стояла такая картинка: огромный пустой стадион – и они двое. Себя он, конечно, представлял смутно. Но девушка... Как она сидела, непринужденно склонив голову набок, как вскочила – будто пружина разогнулась, как стремительно промчалась мимо – красивая, ловкая, каждое движение без усилий, словно само по себе, отточено, как у артистки. Может, она работает в цирке? И рост небольшой.... Во всяком случае, Славка был бы выше, если бы они стали рядом. Думать об этом было приятно...
И все-таки тревога по временам сжимала его сердце. Он решил подготовиться к худшему, как учил его Клюев: «Итак, она не придет. И сейчас я иду в цирк, а не на свидание! Я иду в цирк. И никуда больше!»
Стало легче. Он шел, размахивая руками, натыкаясь на встречных, и упрямо напевал: «Я подался просто в цирк! Просто в цирк! Просто в цирк...»
«Как-то несолидно ведешь себя, старик! – раздался вдруг внутренний голос, похожий почему-то на голос Измаила. – Волнуешься, спешишь. Вот чуть парня не сбил с ног... Относись к таким делам проще. А то ведь не поверят, что у тебя в подчинении бригада мужиков с разными речевыми отклонениями».
Славик тряхнул головой. Но внутренний голос продолжал звучать. Тогда он сбавил шаг, расслабил кисти рук и небрежно заскользил взглядом по лицам идущих навстречу людей. Пусть все видят, что он идет просто так.
Неожиданно захотелось побриться: потратить время в очереди, потом подставить подбородок теплой пене, потом встать и небрежно сказать молоденькому, в перманенте, мастеру:
– Благодарю!
Он машинально пощупал подбородок. Нет, еще ничего не наросло, хотя прошло уже три дня.
– Придется идти небритым, – разочарованно сказал он сам себе.
Отдохнувшие от жары трубы оркестра зазывали в городской сад, прельщая старинным медленным вальсом. В открытые ворота входили группки молодежи.
«Остатки абитуры, – подумал Славка. – Нашим в горсад ни к чему, празднуют встречу».
Мелькнула было мысль: а не пойти ли в общежитие? К Измаилу и Гришке, к испытанным, верным друзьям? Впрочем, нет. Он придет к ним в следующий раз. А сейчас – на сви-да-ни-е! То есть, конечно, в цирк.
***
Цирку было очень неудобно. Вместо круглой арены – плоская сцена с плюшевым занавесом. Уходящий в длину вместо уходящего в высоту зрительный зал. И нет привычных, полукругом, скамеек.
Строгая Серафима захлопывает окошечко с надписью «Администратор» и, недовольная теснотой и неустройством, помогает кассиру считать дневную выручку.
Ее беспокойство понятно: здесь не покажешь во всей красе воздушных гимнастов. А зрителям что! Не поймут или еще, чего доброго, назовут халтурщиками.
Тетя Сима вздыхает. К тревоге за общий успех примешивается личная, глубоко спрятанная боязнь: а как Машенька – ее гордость, гибкая, как рысенок, Машенька?.. Ради памяти покойной сестры, известной воздушной гимнастки, она хочет вырастить настоящую артистку.
Тело формируется стремительно, не заметишь и как. А вот душа... Строгая Серафима знает, что зачастую после долгих, каждодневных усилий напряженной работы и тревог все-таки вырастает не артист, а просто трюкач. Настоящий артист – это так редко! Как счастливый случай.
А Маша в это время прижимается лицом к занавесу, пахнущему пылью, гладит его плюшевые бока и думает: «Какой занавес хороший! За него можно спрятаться!»
Маша очень любит цирк, свой номер. Любит ежедневные репетиции. Ей нравится, что для гимнастики не существует ни праздников, ни выходных. Она бывает счастлива, когда на репетиции вдруг появляется долгожданная минута удачи, и все тело целиком начинает слушаться безукоризненно, и можно выполнить самый трудный, почти немыслимый трюк.
Но эту минуту, когда вот-вот надо выбежать навстречу ослепительному свету, смеющемуся после реприз клоуна залу, навстречу взглядам, сливающимся в один огромный-огромный глаз, – нет, она не любит этой минуты!
– Настоящий артист, доченька, – поучала тетя Сима, – всегда рвется навстречу людям... Он не может без этого жить. Мне очень жаль, если ты не понимаешь этого.
***
Славка сидел в первом ряду. Настроение у него было неважное. Ему казалось, что все здесь не так: слишком откровенно колышется занавес, слишком суетливо пробегают за ним люди. Нетаинственная, как перед началом обычного киносеанса, обстановка не нравилась ему, оскорбляла.
За что он любил цирк? Именно цирк, а не театр или симфонические концерты, к которым он относился с уважением, но без особого трепета. Цирк запал ему в душу давно, с самого детства. Ему было семь лет, когда в тихий районный городок, где находился эвакуированный из Киева детдом, приехал с гастролями цирк. Старшие ребята, не раз побывавшие на цирковых представлениях до войны, взахлеб рассказывали о чудесах, которые можно там увидеть. Малышам не терпелось скорее попасть в цирк, воображение разыгралось, несколько дней детдом лихорадило, как перед большим праздником.
И вот наступил этот незабываемый день. Вместе со всеми Славка сидел почти на самой арене – барьера почему-то тогда не было – и с замиранием сердца ждал, когда же начнутся чудеса. И они начались: арену залил настоящий электрический свет, горевший неэкономно, по-праздничному, трубачи затрубили в свои трубы, выскочили жонглеры в пестрых одеждах, в их руках замелькали разноцветные кольца, запахло настоящим дымом – внесли факелы. В тот день было много замечательного: и лихие наездники, и забавный клоун, и кудрявые сообразительные пудели. Но лучше всех запомнился медведь. Большой, добродушный, он забавно ковылял по арене, сильно припадая на переднюю лапу. Ребята покатывались со смеху, видя, как медведь изображает перепуганного Гитлера. Славке тоже было смешно, он готов был целую вечность смотреть на этого медведя. Потом дрессировщик посадил медведя на скамейку и велел отдыхать, а сам рассказал зрителям его историю. Медведь не всегда был хромым. Его ранило при налете немецких «юнкерсов», до сих пор в лапе сидит осколок. Все думали, что медведь погибнет или станет злым и его придется пристрелить, а он не изменился и все это время исправно работает в цирке.
Потом, когда медведь начал слезать со скамейки, замешкался и упал, в зале никто не засмеялся.
Словом, всю свою жизнь Славка любил цирк, помнил о нем и каждое лето ждал его появления.
Но сейчас он нервничал, и ему многое не нравилось. За спиной кто-то с шумом разворачивал плитку шоколада, продолжали входить опоздавшие и хлопать откидными сиденьями, мимо пробежала билетерша, громко спрашивая у кого-то: «Можно гасить свет?»
Наконец половинки занавеса поползли в стороны. Зацепившись за что-то вверху, одна застряла, открывая четверть сцены и замешкавшегося униформиста.
В зале кто-то хихикнул. Славка с трудом сдержал себя, чтобы не оглянуться. Пусть. Все это пройдет. Скорей бы начинали!
Невозмутимый ведущий помог занавесу отцепиться и торжественным, раскатистым голосом объявил:
– Начина-а-ем пер-р-вое отделение ар-р-ти-стов цирка!
У Славки непривычно забилось сердце, и слабый туман волнения начал укрывать от него и нелепый занавес и портреты на стенах.
Оркестр оглушил. Все снова стало, как всегда, немного тревожным, обещающим.
После многоруких жонглеров свет, падающий снопом откуда-то сверху, заметался по сцене и замер посредине. Объявили номер «Каучук» в исполнении Марии Соловей.
Из темноты в пятно света, как в белую воду, вошла девушка – маленькая, хрупкая, в блестящем трико. Ее тело казалось гипсовым в луче юпитера. Она держала розу. Потом обронила ее.
Славка испугался: не ошиблась ли она?
Но все было так, как требовал номер.
Будто ленточка, без усилий, она перегнулась назад и медленно, удивительно плавно, начала скользить, складываясь пополам. Музыка смолкла, как будто лишняя. Зрители затаили дыхание.
Славка не отрываясь глядел на нее. Нет! Такую он не мог видеть никогда прежде. Такие не могут встретиться запросто, на стадионе. Такие не могут – не имеют права! – кокетничать с первым встречным, пусть даже этот первый встречный будет он сам, Славка!
Почему-то не к месту вспомнилось, что через несколько дней будет готово здание шапито, и этим людям и этой маленькой гимнастке не придется выступать на узкой сцене кинотеатра.
Впервые мысль о работе, о своем строительстве пришла в голову Славки в цирке. И он подумал: «А эта девчонка, гимнастка, она ведь тоже на работе!»
Раздались аплодисменты. Вокруг него, откуда-то сверху. И только впереди, в прохладе, идущей со сцены, была тишина.
Девушка, исполнив свой номер, согнулась в полупоклоне.
Славка едва не вскочил. Она смотрела прямо на него, и ее глаза, казалось, настойчиво напоминали: «Встретимся в цирке! Забыл?!»
Он поднял руку. Она не заметила. Славка понял, что девушка ослеплена светом и зрительного зала не видит. И его тоже не видит.
Публика требовала повторения номера.
– Бис!! – выкрикнул чей-то молодой голос. Славка вздрогнул, как будто крикнули ему. «Бис!» – Работай! Бис!» – Хочу, чтоб ты гнулась! «Бис!» – Мне весело!
Девушка снова бросила цветок к ногам. Переступила. И, как бы освобождаясь от костей, покорной ленточкой заскользила вниз.
– Кошка! – восхищенно шепнули сзади. Славка подался вперед, чтобы никого не слышать. Он смотрел напряженно. Сколько можно? Беспощадное пятно света. Это неестественно!
В волнении, он не сразу почувствовал в зале замешательство. Шепот. Движение.
Вгляделся – и понял отчего: лицо гимнастки стало мучительно-красным. Поймав ртом черешок розы, она пыталась вернуться в прежнее положение, выпрямиться... Неожиданно обозначились ребра – остренькие, слабые... Она еще раз хотела выпрямиться. И не смогла.
Славка не знал, как очутился на сцене. Только почувствовал, что на руки легла дрожащая, влажная спина.
Опустили занавес.
Славка отнес девушку за кулисы. Усадил на диван. Она тяжело дышала, ей было душно.
Над ней склонилась пожилая женщина.
– Что случилось, Машенька?! Маша открыла глаза.
– Ах, тетя, я провалила программу!
– Глупая, – мягко сказала женщина. – Ответь, что с тобой?
– Дышать трудно, – пожаловалась Маша.– Я слишком близко поставила ноги... Нарушила опору... Я провалила все!
– Успокойся! Сейчас работает Витя, но даже если и он не выполнит своего номера, программа не провалится! Ты не одна, запомни!
В этот момент из зрительного зала донесся дружный хохот.
Маша залилась румянцем.
– А мне свистели.
– Неправда! – возразил Славка. – Зачем вы так говорите? Никто не свистел!
Он даже не заметил, что говорит Маше «вы». Маша повернула голову.
– Тетя Сима! Это Славик. Он из зала, но я его давно знаю.
Славка покраснел: не ожидал, что она запомнит его имя.
Тетя Сима холодно кивнула ему.
– Серафима Григорьевна! К телефону! – позвали ее.
– Минуточку, – отозвалась она. – Отведу Машеньку.
– Не беспокойтесь! – Славка набрался храбрости. – Мне некуда спешить, я отведу сам.
Серафима Григорьевна долгим взглядом посмотрела на него. Он выдержал.
– Хорошо, пусть будет по-вашему, молодой человек, – согласилась она. А про себя подумала: «Нет, это еще не ОН!»
VУтром Клюев спросил у Славки:
– Это ты... поешь?
– Разве? Рта не раскрывал! – удивился тот.
– Будто не вижу!
Клюев сделал вид, что старается в осколке зеркала рассмотреть свой костюм. Славка стоял на пороге и ждал, когда же он расстанется с зеркалом и кончит «делать вид».
Почувствовав его нетерпение, Клюев скомандовал:
– Пошли!
По пути не разговаривали. Но перед тем как расстаться, Клюев нарушил молчание:
– Крышу поставил для цирка?
– Да.
– Плотников заберу. На детсад.
– Пожалуйста.
Клюев хотел было еще что-то сказать, может быть, спросить, как же все-таки прошло вчерашнее свидание, но Славка кивнул ему на прощание и, не разбирая дороги, прямиком направился к своему участку.
Клюев усмехнулся и пошел в управление.
А в Славкиной душе действительно что-то пело. День казался прекрасным, а имя Маша редкой находкой.
Ему хотелось петь это имя, без конца повторять, но он боялся, что если скажет вслух «Маша», то может исчезнуть что-то неуловимое, прекрасное и до поры до времени тайное.
Прорабская была полна народу. И дыма.
Произошло некоторое движение: «Мастерок пришел!» Плотники с нарядами пересели ближе к столу. Бетонщики с беззаботным видом закурили по новой. Похоже на то, что бетон еще не завозили.
Славку это не смутило. Он уселся за стол, схватил телефонную трубку и принялся пробиваться на бетонный. Стоит только начать – знал он, – и все закрутится вроде бы само собой. Со стороны – по-строительному беспорядочно, суматошно, а на самом деле – иначе нельзя.
Покурив и поспорив из-за нарядов, уйдут плотники. А бетон таки привезут! Табачный дым рассеется, и до обеда прорабская опустеет. Славка тоже уйдет в котлованы, в управление... Придется советовать, показывать, материться, подражая кому-то, заправскому и энергичному.
Но на этот раз уйти из прорабской оказалось не так-то легко.
Едва закрылась дверь за последним бригадиром, появилась Зоя, заведующая лабораторией. Ей было лет двадцать или чуть больше, у нее красивые глаза на худом лице, она всегда серьезна и деловита.
Зоя протянула аккуратно исписанные бланки.
– Не тянет, – скупо сказала она.
Славик вчитался. Точно, бетон хрупок – это тот самый, который не понравился Клюеву.
– Что же делать? – в раздумье спросил он. Зоя пожала плечами, склонилась над чертежом.
– Где? – спросила она. Славка разгладил чертеж.
– Угловая секция. Опасно.
– Доармировать? На колонне – опояску? – полувопросительно предложила Зоя.
Славка с заметным облегчением отодвинул чертеж и, не удержавшись, важно сказал:
– Я сам решу!
Зоя выпрямилась. Он заметил на ее губах быстро скользнувшую улыбку и приготовился услышать колкость, но она ничего не сказала.
Славка стал ждать, когда же она уйдет. Но Зоя перебирала наряды, заявки, графики. И не уходила.
Славка взялся за арифмометр и начал крутить ручку, вымещая злость на стареньком механизме. Ну, подсказала!.. Так уйди благородно, не стой над душой! Вот человек...
– Что-то давно кирпич на испытание не засылали, – заметила Зоя.
– Зашлем. И арматуру зашлем. Вот освобожусь... Ясно? – Славка выразительно покосился на арифмометр.
Помолчав несколько минут, Зоя ушла – строгая, прямая, ну, прямо-таки типичный страж и блюститель гостов.
Славка с облегчением закурил. Ну, теперь самое время вскочить в грузовик да рвануть на дальний карьер, за город. Лес. Скорость. Надежная машина и разговорчивый шофер...
Но не успел Славка дочертить график, как пришла незнакомая женщина, полная, с поседевшими висками. Присев на краешек стула, она стала терпеливо ждать, пока Славка освободится.
«Кто бы это мог быть? – подумал Славка. – Неужто опять из-за какой-нибудь девчонки?»
Был случай: пришла такая вот мамаша и ну ругаться, что-де ее дочь, семиклассница, пропадает на стройке, учится водить машину.
– Безобразие! – кричала она. – А еще передовой участок! Чему здесь, в этой грязи, вы научите ребенка?
Да, грязь на объекте в то время действительно была знатная, самосвалы буксовали. Но что плохого в том, что девочка научится водить машину? В принципе – что?
Славка отложил рейсфедер.
Женщина встрепенулась.
– Вы будете прораб?
– Буду. А пока – мастер, – вежливо ответил Славик.
– Я очень хочу поглядеть свою квартиру, можно? – спросила женщина. – Двухкомнатная, на третьем... Первый раз в жизни отдельная.
Славка сдержанно улыбнулся.
– Я бы с удовольствием... Но у нас, понимаете, нулевка...
Женщина не понимала, все так же просительно и деликатно глядя на него.
– Ладно. Пойдемте, – сказал Славка, чувствуя, что обычные слова здесь не подходят.
Они вышли к котловану.
– Здесь будет вход в подъезд. Видите? Лампочка под плафоном... перила... Цветной пластик – не что-нибудь! Кафельная площадка... Поднимаетесь на третий – слева двухкомнатная. Половичок под дверью... Звонок. Все чин чинарем!
Женщина послушно следила за широкими жестами молоденького мастера и молчала. Она видела перед собой котлован – огромную неопрятную яму – и не видела цветных перил.
А Славка уже говорил о балконе: вид на город, сквер...
– Спасибо, – разочарованно кивнула женщина и пошла – большая, в пестром платье и какая-то одинокая.
«Я ж ей правду», – с чувством вины подумал Славка. Настроение испортилось.
Всей душой он мечтал вырваться за пределы города, в пустыню, в степь – все равно куда, лишь бы не стояли рядом соседние дома, лишь бы не висели гирлянды белья, и не мешали подъезжать транспорту, и не давила бы к земле эта вечная угроза быть кому-то в тягость.
Было противно ставить ромбики на щитах заборов и крыши-козырьки над тротуарами.
Славке всегда казалось, что он загораживается заборами от стыда за свои торопливо сваленные кирпичи и неизбежный мусор, за свои недостроенные дорогие дома. Это его оскорбляло.
В детстве, когда перемерзали трубы в детдомовской бане, ребят купали в тазиках. На всю жизнь запомнил Славка, как это неуютно. Он удирал от воспитателей и предпочитал оставаться грязным, лишь бы не испытывать этого чувства стесненности и неуюта.
Нечто подобное происходило с ним и сейчас. Вот почему так сильно хотелось Славке вырваться за пределы города, и он верил, что это будет: и размах, и гордость за свои дорогие дома, и чувство безграничной свободы!
