Текст книги "Переполох с чертополохом"

Автор книги: Тамар Майерс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

Майерс Тамар
Переполох с чертополохом

Майерс Тамар

Переполох с чертополохом

Роман

перевод Свинцов Владимир

Посвящается Гвен Хантер

Глава 1

В свое время мне тоже довелось побывать на сносях, и эту горькую чашу я испила до дна. Однако если верить моей маме, то мне не досталось и половины тех испытаний, что выпали на ее долю. Вот почему чувство вины заставило меня пойти вместе с мамой вечером в Епископальную церковь Спасителя нашего, в Рок-Хилле, Южная Каролина* (*Протестантская епископальная церковь – одна из ветвей англиканской церкви). Поверьте, церковь я посещаю регулярно, однако в эту среду случай выдался особый ежегодная благотворительная распродажа фарфоровых слоников и прочего, никому не нужного домашнего барахла, с сопутствующим фуршетом из собранных в складчину яств.

– Господи, какой мусор, – со вздохом прошептала я. – Убожество. Глаза бы мои не глядели на этот хлам.

– Тс-с, Абби, – цыкнула на меня мама. – Тебя могут услышать.

– Ну и что? – воинственно вскинулась я. – Ты только пощупай эту фуфайку. Это же стопроцентный акрил! Чистый наждак. Рукавом можно морковку драить.

– Зато очень приятный розовый цвет.

– Кстати, о приятном цвете, как тебе нравится этот уродец? Я имею в виду вон тот ночник в виде розового фламинго?

– Тише, золотце. Это Ее дар.

– Кого еще – Ее?

– Самой Королевы.

Я окинула взглядом прихожан, высматривая плюгавую, сухонькую, старомодно одетую особу в извечной шляпке и с маленькой сумочкой. Нет, ни одной шляпки видно не было.

– Не думаю, что она может услышать нас из своего Вестминстерского дворца, – прошипела я. – Англию, как-никак, отделяет от нас целый океан.

– Присцилла Хант живет не в Англии, золотце, – поправила меня мама. Вон она стоит.

– Ах, эта королева!

Присцилла Хант – некоронованная королева Рок-Хилла. Так, по крайней мере, она сама считает. Мало того, что она – самая богатая женщина в городе, но и род ее ведет начало от одного из первых поселенцев. Откровенно говоря, меня всегда озадачивало, каким образом Присцилле удалось завоевать такой авторитет, тем более что в городе ее на дух не переносят. Вот и сейчас она, как обычно, держалась в стороне от всех, время от времени испепеляя взглядом свою извечную соперницу, Хортенс Симмс.

Родословной Хортенс не позавидовал бы и последний цыган-конокрад, однако среди прихожан Епископальной церкви Спасителя нашего эта дамочка слывет знаменитостью. Не говоря уж о том, что по размерам своего состояния она уверенно занимает второе место во всем приходе. Мало того, что Хортенс Симмс убежденная дева, так она задирает свой нос настолько высоко, что я не перестаю удивляться, как ей удается обходиться без кислородной маски. И еще я считаю, что слава Хортенс, которую она завоевала, издав книжонку о нижнем белье, в коем якобы щеголяли те или иные знаменитости – дутая. Не упомяни Опра *(*Опра Уинфри – знаменитая ведущая популярнейшего в США телевизионного ток-шоу) вскользь ее "Корсеты и короны", это графоманское издание и на милю не приблизилось бы к списку бестселлеров, которые регулярно публикует "Нью-Йорк таймс". На мой взгляд, женщина, которая сколотила состояние, описывая нижнее белье, не имеет ни малейшего права задаваться.

– Не удивлюсь, если окажется, что вон те кошмарные деревянные салатницы, которые вот-вот рассыплются в прах, пожертвовала наша дражайшая Хортенс, – ядовито заметила я.

– Это мой дар, – промолвила мама.

– Быть не может! – всполошилась я.

– Между прочим, я как-то спрашивала, не хочешь ли ты взять их себе. Помнишь?

Я замотала головой.

– Ну и зря. Это было в прошлый день Благодарения. Но ты сказала: "Нет уж, увольте". Так что теперь не обижайся, если кому-нибудь они достанутся за бесценок. Подумать только, Абби, а ведь тебе я готова была уступить их по пятьдесят центов за штуку!

– Не нужны мне эти салатницы. – Я небрежно махнула рукой в сторону пестрого хлама, красовавшегося на восьми складных столиках, которые выстроились вдоль стен. – Мы ведь с тобой епископалистки, мама. Неужели ты считаешь, что мы не заслуживаем лучшей участи?

– А что пожертвовала ты, золотце? – поинтересовалась мама. – Аукцион ведь устроен в пользу нашей юной паствы. Молодежи позарез нужен новый фургончик.

Я пристыженно понурилась. Конечно, будучи владелицей "Лавки древностей", одного из лучших магазинов Шарлотта и окрестностей, я могла запросто расщедриться на целую кучу даров для церковного благотворительного фонда.

Мама в ужасе всплеснула руками.

– Господи, неужто ты ничего не пожертвовала?

– Мамочка, я собиралась, ей-богу, но совсем забегалась и... Словом, у меня это из головы выскользнуло.

– Бьюсь об заклад, что встречаться со своим новым ухажером ты не забывала, – сухо промолвила мама.

Отпираться у меня совести не хватило.

– Так я и знала, – вознегодовала мама. – Мне стыдно за тебя, Абигайль Луиз Тимберлейк.

– Я знаю, мама, он тебе не нравится, потому что ты считаешь его коротышкой.

– Этого я не говорила.

– А ведь он на целых три дюйма выше меня!

– Но ты-то у нас от горшка два вершка, золотце, – напомнила мама. Четыре фута и девять дюймов* (*144,7 см) – не самый идеальный рост даже для женщины. Вдобавок мы ничего не знаем про его родню.

– Мама, как тебе не стыдно! – пришел мой черед возмущаться. – Ты ведь была на званом обеде у его тетки в Джорджтауне.

Мама фыркнула.

– Внешность обманчива, золотце, не мне тебе говорить. Надеюсь, у тебя с ним ничего серьезного?

Мама уже давно решила, что выйти замуж я должна только за Грега Уошберна, полицейского инспектора из Шарлотта. Мало того, что Грег высок по любым меркам, так и он и внешне совершенно неотразим. А вот мой избранник Бастер, физиономия которого может нравиться разве что матери (причем – его, а не моей), служит коронером. Тем не менее, я твердо знаю, что на Бастера всегда могу положиться, тогда как Грег по части неверности даст сто очков вперед османскому султану – точь-в-точь, как мой бывший благоверный. Была у меня, впрочем, козырная карта, с помощью которой я могла завоевать доверие мамы к Бастеру, однако время пустить ее в ход еще не настало.

– Может, к столам с угощением подкатим? – как бы невзначай обронила я, пытаясь отвлечь маму от ненужных мыслей. – Отец Фосс уже готов вознести молитву.

– Хорошо, золотце, но наш разговор еще не закончен. Может, в субботу поужинаешь у меня? Или ты опять встречаешься со своим лилипутом?

– Я приеду в субботу, – пообещала я и, схватив маму за руку, увлекла ее к накрытым столам.

Мы едва не опоздали. Не успело с губ почтенного пастора сорваться слово "аминь", как толпа ринулась на приступ столов с принесенным угощением, подобно орде краснокожих, штурмующих форт первых колонистов. Нет, не подумайте, я вовсе не виню этих достойных людей. Паства протестантской епископальной церкви славится искусной стряпней, и почти каждый, желая щегольнуть своим умением, принес в церковь Спасителя нашего какой-то кулинарный шедевр.

Однако мне в тот вечер было не до обжорства. Днем, в Шарлотте, я имела несчастье отобедать у Буббы, в "Китайском гурмане". Так вот, му-гу-гаи из кукурузной муки грубого помола, и жаркое по-пекински до сих пор тяжким грузом давили на мой несчастный желудок, отвисший, как мне казалось, до самых коленок. И тем не менее, не желая показаться невежливой, я уцепила и положила на свою тарелку одно канапе с кресс-салатом. На пирушках в складчину такая легкая пища – большая редкость, и я была искренне благодарна той славной особе, что принесла эти канапе.

– Как, это все, чем ты собираешься поужинать? – изумилась мама, когда мы сели.

– Тс-с, мамочка, торги начинаются.

– Кто предложит полтора доллара за эти салатницы? – спросил отец Фосс.

– Два доллара, – тут же заявила мама.

– Мамочка, – изумленно спросила я. – Не собираешься же ты выкупать собственный дар?

– А почему бы и нет? – последовал задорный ответ.

Отец Фосс покосился в нашу сторону.

– Мне показалось, или кто-то предложил два пятьдесят? – вопросил он.

– Два пятьдесят! – тут же выкрикнула я. А, какого рожна? В конце концов, Матвею, моему коту, пригодится новая миска для сухого корма.

Мама воздела руку.

– Три доллара!

– Четыре! – крикнула я.

Отец Фосс расплылся до ушей.

– Может быть, кто-нибудь предложит пять?

Я встала. – Десять долларов!

– А как насчет пятнадцати?

Воцарилась гробовая тишина, если не считать презрительного смешка, слетевшего с августейших губ Присциллы Хант. Понятно, мы ведь епископалисты, а не сборище болванов. Что ж, Мотьке придется долго мурлыкать у меня на коленях, чтобы расплатиться со мной за выброшенные на ветер десять баксов.

– Десять долларов – раз, десять долларов – два... Продано – дочери Мозеллы Уиггинс.

Мама просияла.

Я уселась и запустила зубы в канапе, в то время как отец Фосс выставил на торги громоздкий тостер, лучшие дни которого остались в далеком прошлом – должно быть, еще во времена президентства Герберта Гувера.* (* 31-й президент США, 1929-1933).

Как я ни старалась, проглотить откушенный кусок мне не удавалось. Более того, я едва не подавилась.

– В чем дело? – прошипела мама.

Я залпом проглотила полстакана сладкого чая и – о, счастье! злополучный кусок проскользнул в горло.

– В жизни подобной дряни не пробовала, – пожаловалась я. – Хлеб такой жесткий, что им можно гвозди забивать. Да и вместо кресс-салата петрушку подложили. Жулье!

Внезапно мама пребольно лягнула меня ногой в остроносой кожаной туфле.

– Между прочим, Абби, эти канапе приготовила я, – сухо сказала она. Изучение тсонга отнимает такую уйму времени, что готовить мне совершенно некогда. Да и под рукой кроме хлеба с петрушкой ничего другого не оказалось.

– Что?

– Ах да, – спохватилась мама. – Еще у меня было масло. Настоящее масло, Абби. Не маргарин какой-нибудь или другая модная отрава.

– Мама! Что ты изучаешь?

– Ах, вот ты о чем, золотце. Я учу тсонга. Это один из африканских языков, на котором говорит племя, обитающее на юге Африке. Муойо – на их языке означает "здравствуйте". Хотя точное значение этого слова – "жизнь".

Глаза мои полезли на лоб. За сорок восемь лет эта женщина так и не перестала изумлять меня.

– Но с какой стати ты изучаешь африканский язык?

Мама что-то ответила, но в это мгновение меня отвлекла прелюбопытная сцена. Аукцион был в самом разгаре, а на торги только что выставили тошнотворную копию "Звездной ночи", одной из моих любимых картин Ван Гога. Я уже заприметила ее немного раньше, и от души расхохоталась бы, не дави так на мою грудную клетку проглоченные у Буббы яства. Должно быть, какой-то начинающий художник намалевал этот шедевр и преподнес на Рождество одному из своих ни в чем не повинных родственников, а тот целый год ждал подходящего случая, чтобы избавиться от этой мазни. Однако рама фальшивого Ван Гога мне настолько приглянулась, что я еще до начала аукциона приняла решение на нее разориться.

– Тридцать пять долларов, – послышался из глубины зала женский голос.

Я ничуть не комплексую из-за своего роста, поверьте. Однако, даже поднявшись со скамьи и встав на цыпочки, я не разглядела бы особу, пожелавшую выложить столь дикую сумму за фальшивого Ван Гога.

– Мама, кто это? – спросила я.

– По голосу не узнаю, золотце. Должно быть, какая-то пресвитерианка. Они набиты деньгами.

– Сорок пять, – прогудел мужской голос. Похожий на бас этого слизняка, Винсента Дохерти. Ни к одной из конфессий, насколько я знаю, он себя не причисляет, однако в деловых кругах Рок-Хилла слывет довольно крупной шишкой. Когда индейцы племени катавба открыли на Черри-роуд салон для игры в бинго по крупным ставкам, Винсент устроил напротив центр развлечений для взрослых. Не спрашивайте меня, что там творится, но скажу лишь, что городской комитет по ценообразованию и по сей день не может простить, что прошляпил эту сделку.

Меня так и подмывало взобраться на скамью.

– Мама, это Винсент?

– Да, и это даже забавно. Один Винсент торгуется из-за другого.

– Я бы сказала, что одно дерьмо торгуется из-за другого, – уточнила я.

– Пятьдесят, – прогундосила неведомая пресвитерианка.

– Шестьдесят пять, – парировал Слизняк.

– Семьдесят.

– Восемьдесят.

– Девяносто. – Что-то в голосе этой особы подсказало мне, что это ее последняя ставка.

Я взобралась на скамью и тут же соскочила с нее. По-моему, кроме мамы, никто меня и не заметил. Мне же этого мгновения хватило, чтобы разглядеть красивую темнокожую женщину. Она сидела возле дверей, рядом с белым бородачом, в кожаной куртке, расшитой металлическими колечками. На епископалистов эта парочка походила так же, как я – на Майкла Джордана. Да и в очереди за угощением они не толкались.

– Сто долларов! – громко выкрикнула я и отчаянно замахала рукой, словно двоечница, которой наконец подсказали правильный ответ.

Мама ткнула меня локтем в ребра.

– Абби!

– Сто двадцать. – Слизняк, похоже, пасовать не собирался.

Но и я не отступала. Хотя Винсент Дохерти и разбогател, делая деньги буквально из воздуха, он был не из тех, кто выбрасывает деньги на ветер. Несомненно, он тоже оценил ценность раззолоченной рамки.

Но какова могла быть ее подлинная стоимость? Много воды утекло с тех пор, когда я в последний раз посещала магазин с приличными рамками. Вдобавок сравнивать было не с чем. Рамка была явно старая – позолота нанесена вручную на узорчатый гипс. Обрамляй эта рамка подлинник, ее подлинную стоимость оценить было бы куда проще. Впрочем, в любом случае она тянула больше, чем на сто двадцать баксов.

– Сто пятьдесят долларов! – истошно завопила я. – И девяносто девять центов!

Что тут началось... Одни заахали, другие захохотали.

Мама была в числе заахавших.

– Абби! – укоризненно напустилась она на меня. – Ты же говорила, что это дерьмо!

– Я имела в виду картину, мама. К рамке это не относится.

– Сто пятьдесят долларов – раз, сто пятьдесят долларов – два... Отец Фосс выжидательно приумолк и устремил призывный взгляд на Винсента. Все тщетно – Слизняк встретил противника, который оказался ему не по зубам. Продано дочери Мозеллы Уиггинс.

– Неужели он не знает, как меня зовут? – недовольно прошипела я.

– Он всего год назад у нас появился, золотце, – терпеливо пояснила мама. А ты уехала отсюда... Что-то я запамятовала, сколько уже лет прошло?

– Двадцать пять. Но ведь на все свадьбы и похороны я приезжала.

– Это не в счет, Абби. Как, кстати говоря, и все Рождества или Пасхи. Господь должен пребывать с тобой всегда.

– Мамочка, с каких это пор ты стала такой набожной?

– С тех пор как...

Она осеклась, увидев отца Фосса, который, зажав картину под мышкой, высился в шаге от меня.

– Примите мои поздравления, – сказал он, лучезарно улыбаясь. – Не удивлюсь, если окажется, что именно вы совершили самую дорогую покупку. Позвольте сердечно поблагодарить вас от лица наших юных прихожан.

– Я счастлива, – жизнерадостно прочирикала я. – Кстати, святой отец, меня зовут Абигайль Тимберлейк. А не видите вы меня по воскресеньям по той лишь причине, что я живу в Шарлотте. Я это не потому говорю, что не посещаю тамошнюю церковь. Вообще-то я и в самом деле не хожу туда, но вовсе не потому, что не хочу, а просто мне некогда...

Мама подтолкнула меня локтем.

– Абби, золотце, ты подпиливаешь под собой сук, – прошептала она мне на ухо.

– Может, я хочу, чтобы меня на нем повесили, – отрезала я.

По счастью, отец Фосс оказался натурой доброй и покладистой.

– Поздравляю вас с удачным приобретением, мисс Тимберлейк. Эта картина единственная в своем роде.

– Надеюсь.

Отец Фосс улыбнулся и вернулся к своему возвышению с молоточком. Я же преспокойно взвалила картину на плечо и безмятежно засеменила к выходу. Похоже, с благотворительными выходками у меня на сегодня было покончено. Разумеется, знай я наперед, что меня ожидает, я бы кинулась сломя голову за добрым пастором, умоляя помолиться за мою буйную головушку. Ведь очень быстро наступило время, когда мне осталось уповать лишь на милость Господню.

Глава 2

Вам уже известно, что зовут меня Абигайль Тимберлейк, а вот про то, что я больше двадцати лет мыкалась, состоя в браке за сущим исчадием ада, вы, конечно, не подозреваете. Бьюфорд Тимберлейк – или Тимберзмейк, как я его называла – знаменитый на весь Шарлотт (Северная Каролина) адвокат, специалист по бракоразводным процессам. И уж он-то прекрасно понимал, что делает, когда решил променять меня на свою секретаршу. Да, конечно, лет Твити Берд вдвое меньше, чем мне, однако некоторые части ее тела еще моложе. Эта женщина на добрых двадцать процентов состоит из силикона, причем колоссальный бюст нелепо контрастирует с тощенькими, как у заморыша-цыпленка, бедрышками.

Теперь-то я воспринимаю случившееся философски: в жизни женщины случаются фортели и похлеще ухода мужа к бабе-киборгу. В первое время я, конечно, ревела белугой, хотя и понимала, что мне пришлось бы куда хуже, обменяй он меня на более интеллектуальное существо. Мозги у Твити настолько куриные, что даже воду в туалете она спускает с содроганием, искренне опасаясь утопить водопроводчика, который сидит где-то в бачке и следит за клапанами и затычками.

Что касается Бьюфорда, то он получил по заслугам. Когда он меня бросил, Сьюзен, нашей дочери, было девятнадцать, и она училась в колледже, а Чарли, наш семнадцатилетний отпрыск, заканчивал школу. В результате чудовищной ошибки правосудия, Бьюфорд получил опекунство над Чарли. Ему также достался наш дом вместе с Неряхой, нашим верным псом. Поразительно, но и друзья наши также отошли к Бьюфорду. Разумеется, юридически его собственность над ними оформлена не была, однако, окажись вы на их месте, кому бы вы засвидетельствовали свою лояльность, славному рубахе-парню, связей у которого не меньше, чем в Европейской сети Интернета, или обычной домохозяйке, главное достижение которой – пироги с корочкой, о которую гнутся вилки? И тем не менее, как я уже говорила, Бьюфорд получил по заслугам: сегодня, как это ни прискорбно, ни один из наших детей с ним не разговаривает.

Что касается меня, то у меня теперь собственный дом с четырьмя спальнями и тремя ванными, неподалеку от моей антикварной лавки. Причем расплатилась за дом я из собственного кармана, не получив от Бьюфорда ни фартинга. И проживаем мы в своем особняке на пару с очень волосатой особью мужского пола, которая по возрасту мне в сыновья годится.

Возвратившись с аукциона домой, я возжелала покоя и неги, поэтому, сварганив себе – несмотря на разгар лета – чай с молоком и сахаром, пристроилась на белом диванчике в кабинете. Отхлебывая чай, я с головой погрузилась в "Дымовую завесу", детектив Энн Грант, действие которого разворачивалось в Шарлотте и окрестностях. Однако не успела я покончить с первой страницей этого увлекательнейшего чтива, как мой сожитель нахально отпихнул книжку в сторону и устроился у меня на коленях.

– Мотя, – заговорила я, гладя его крупную рыжую голову, – эта картина настолько чудовищна, что Ван Гог, увидев ее, отрезал бы себе второе ухо.

– Мяу.

– Я оставила ее в машине, милый. Если я принесу эту пачкотню домой, то наши соседи, среди которых есть обладатели подлинного Ван Гога, вполне могут вымазать меня дегтем и вывалять в перьях. Завтра я отвезу это позорище в заднюю комнатку своей лавки и выдеру из рамки.

Мотька принялся месить мой животик передними лапами.

– Мяу.

– Разумеется, сделаю я это, соблюдая все меры предосторожности, заверила я. – Мы ведь не хотели бы повредить драгоценную рамку, не так ли?

– Мяу.

– Нет, милый, я не скажу тебе, сколько я уплатила за это уродство. Но сумма чудовищно велика.

– Мяу.

– Продав рамку, я едва верну свои кровные. Но сперва должна ее кое-кому показать.

Внезапно Мотька вскочил и выгнул спину дугой. Мне пришлось выплевывать изо рта волоски.

– На что ты намекаешь, дорогой? Не хочешь ли ты сказать, что уже успел проголодаться? Между прочим, не прошло и... А это еще что за чертовщина?

Впрочем, я уже и сама сообразила, что сработала сигнализация моей машины. Как заведено в Каролине, где держать гаражи не модно, моя машина стоит в закутке перед домом, и именно оттуда доносился сейчас громовой рев, словно все черти в аду разом с цепи сорвались.

Я потянулась к телефону.

– Не бойся, милый. Наверно, ее просто случайно замкнуло. Обычное дело. Или приблудная псина на бампер сиганула. Как бы то ни было, сейчас я вызову подмогу.

Мотька спрятался под диван, напоследок процарапав когтями мою ляжку.

Я брякнула чашку о кофейный столик, схватила телефонную трубку и вызвала полицию.

* * *

Дверь я отомкнула лишь после пятого звонка. Сирена к тому времени завывать уже перестала, но я была просто парализована от страха. Возможно, мне так и суждено было скончаться от старости на своем диване перед чашкой остывшего чая, если бы из-за входной двери не послышался знакомый голос. Он-то и вывел меня из оцепенения.

– Грег! Какими судьбами? – Ей-богу, меня куда меньше удивило бы, возникни передо мной на пороге в эту июльскую жару сам Санта Клаус в ярком праздничном облачении.

У моего бывшего ухажера, вымахавшего за шесть футов, глаза цвета цейлонских сапфиров. И вот сейчас, с трудом сдерживая улыбку, он буравил меня этими сапфирами.

– Ты вызывала полицию?

– Да, – недоуменно ответила я, – но ведь ты служишь в криминальной полиции. Насколько я понимаю, твои обязанности начинаются после совершения преступления, а не в процессе.

– Это верно, – согласился Грег. – Но время от времени, чтобы не выйти из формы, я патрулирую свой участок. Сегодня мой напарник – сержант Бауотер, и твой вызов направили ему. Мы находились буквально в паре шагов от твоего дома.

Я попыталась заглянуть Грегу за спину, но мне пришлось довольствоваться тем малым, что удавалось разглядеть между его ногами.

– И где этот сержант Бауотер?

– Сидит в патрульной машине, но, если хочешь, могу позвать его сюда.

– Нет, это ни к чему, – быстро ответила я. Чересчур быстро, пожалуй.

Уголки губ Грега дрогнули.

– Итак, Абби, что у тебя стряслось? По словам диспетчера, якобы сигнализация твоего автомобиля сработала. Но мы ничего не слышали.

– Эта дурацкая сирена вопила, как недорезанная свинья! – возмутилась я. – Не пойму, в чем дело. Орала, а потом вдруг отключилась.

– Понимаю. – В цейлонских сапфирах заплясали веселые огоньки.

– Нет, не понимаешь! Ты просто издеваешься надо мной. Может, ты считаешь, я специально запустила сирену, чтобы вызвать тебя сюда?

– Ну, я бы не стал исключать...

– А откуда я могла знать, что именно ты здесь патрулируешь?

Грег пожал плечами, но издевательская ухмылка никуда не делась.

– Что ж, пойдем тогда, взглянем на место происшествия, – предложил он.

– Попридержи лошадей, приятель. Ты не ответил на мой вопрос.

– Да брось ты, Абби, – усмехнулся Грег. – Я просто пошутил. Конечно же, я верю тебе. Профессионал в два счета управится с любой сигнализацией.

Я метнула на него испепеляющий взгляд.

– Ты, между прочим, при исполнении, любезный. А зубоскальство офицера полиции не красит.

Грег запустил загорелую пятерню в свою густую, цвета воронова крыла, шевелюру.

– Ладно, считай, что меня обуяла ревность, и я решил чуть-чуть подзавести тебя. Вполне естественно.

– В самом деле? – как ни старалась, я не удержалась от кокетливого тона.

– Ну, конечно. Ты – обалденная женщина.

– Неужели?

– Черт побери, Абби, теперь ты надо мной издеваешься. Сама знаешь, на тебя любой мужик клюнет.

Поскольку Грег заядлый рыболов, такие комплименты вполне в его стиле.

– А какая наживка аппетитнее – я или, скажем, Буфер Фон?

Лицо Грега, несмотря на бронзовый загар, потемнело.

– С этим давно покончено, Абби, и ты это отлично знаешь, – суровым голосом ответил он.

– К сожалению, над воспоминаниями мы не властны, – сказала я, без тени сочувствия. – Вдобавок я до сих пор не могу уразуметь, как можно втюриться в женщину по имени Буфер.

– Я был последним болваном, Абби, – сокрушенно промолвил Грег.

Повинную голову меч не сечет, вспомнила я, но соблазн завершить разгром отступающего неприятеля был все равно велик. Я ведь точно знала, что Буфер восстанавливала недостающие части тела у того же специалиста по пластической хирургии, что и Твити. Я слышала это из первых уст. Вы не поверите, но Буфер получала инъекции конского коллагена в губы.

– Скажи мне, чем именно я лучше Буфер, – вдруг ляпнула я. В глубине души я надеялась услышать нечто вроде "ты вообще несравненная", или "ей до тебя далеко, как до неба".

– Ты... ну... в общем, у тебя уши красивее.

– Уши? Господи, ну почему ты не сказал, хотя бы, "глаза"? Или – что я вообще красивее? Ну кто, скажи мне, обращает внимание на женские уши?

– Все тот же последний болван, Абби, – удрученно промямлил Грег.

На сей раз я не стала бить лежачего. Мы прошествовали через кухню и вышли на улицу, к моей машине. Сержант Бауотер, устав ждать, уже колдовал над ней. Он был невероятно, просто фантастически рыж, а веснушек на его конопатой физиономии было больше, чем песчинок в Сахаре.

– Давно на дверце эта глубокая царапина? – спросил он меня.

Я ахнула.

– Чертовы вандалы! Держу пари, что все это проделки негодника Тейлора и его банды малолетних уголовников. На прошлой неделе, когда я вернулась домой с работы, то застала всю шайку в своем бассейне. Их счастье, что ноги унесли.

– Жаль машинку, – проникновенно произнес сержант Бауотер. – Совсем новенькая была.

– С иголочки, – горестно подтвердила я. Темно-синий "олдсмобиль" с сиденьями, обтянутыми кожей и размещенными на рулевом колесе кнопками управления стереосистемой я преподнесла себе в День матери* (*отмечается в США во второе воскресенье мая). Да, согласна, поступок довольно экстравагантный, однако мои детки с головой поглощены собственными проблемами, а моя мамочка... это ее день, и она предпочитает проводить его в одиночестве. С утра до вечера разгуливает по дому в бумажной короне и напевает под нос дурацкую мелодию, которая звучит на церемонии коронации мисс Америки. И боже вас упаси в этот священный день посягнуть на ее одиночество.

Сержант Бауотер, похоже, получал удовольствие, сообщая мне дурные вести.

– Смотрите, – заявил он. – Боковое стекло отжато. И дверца не заперта. У вас нет привычки оставлять машину открытой, мэм?

– Я не ребенок, – спокойно ответила я. – Просто ростом не вышла.

– Заметно. Похоже, кто-то положил глаз на вашу красавицу. Ничего удивительного. Но вот только орудовал тут дилетант. Профессиональный взломщик не наследил бы так.

Говоря, сержант Бауотер одновременно начал снимать с корпуса отпечатки пальцев.

– Да, куколка, здорово ей досталось. Надеюсь, страховка у вас есть?

Я поморщилась. Кто дал право этому переростку называть меня куколкой? Я ведь не называла его верзилой. Тем более что он мне в сыновья годился. Если б, конечно, я забеременела тогда, когда моя мамуля так на этом настаивала.

– Да, сержант, – строго сказала я. – Страховка у меня есть. И на месте родителей Тейлора я бы тоже срочно обзавелась ею.

Сержант Бауотер прокашлялся.

– Скажите, мэм, ничего ценного вы в машине не оставляли? – спросил он.

– Вроде бриллиантов из королевской короны?

– Мэм, вы не поверите, но масса людей хранят в автомобилях ценные вещи. Одна дамочка, например, прятала в "бардачке" фамильное бриллиантовое колье. Причем было свято уверена, что там ее драгоценности находятся в большей безопасности, чем в банковском сейфе. Она на полном серьезе уверяла нас, что никому, мол, и в голову не взбредет рыться в "бардачке".

– У меня нет даже бижутерии, на которую может позариться уважающий себя мазурик, – сказала я. – И в "бардачке" я храню разве что технический паспорт и руководство для водителя.

– А как насчет багажника, мэм?

– Там только домкрат и запаска. А, ну еще и картина, которую я сегодня приобрела.

– Картина ценная, мэм?

– Она и ломаного гроша не стоит. Так, барахло, которое досталось мне на благотворительном церковном аукционе.

Грег улыбнулся. Хотя кофе он поглощает галлонами, зубы его отличаются необыкновенной белизной.

– Ты не против, если я взгляну? – осведомился он.

Я послушно открыла багажник. Поддельный Ван Гог лежал на том же месте, где я его оставила. Каким-то непостижимым образом картина ухитрилась стать еще безобразнее.

– Ух ты! – восхитился Грег, вынимая картину. – Мой любимый шедевр. "Звездная ночь". Всегда им восхищался.

– Оригиналом, согласна. Но это даже не копия, а просто мазня какая-то.

– Мне нравится, – пожал плечами Грег.

– Не говори глупости. Взгляни внимательнее. Дома и деревья как будто с фотографии срисованы.

– Да, но звезды...

– Слишком четко выписаны. Импрессионисты никогда себе такого не позволяли.

– А мне тоже нравится, – вставил сержант Бауотер.

Я скорчила гримасу.

– Разуйте глаза, ребята. Картина выполнена в реалистической манере. Винсент Ван Гог скорее удавился бы, чем позволил себе такое.

Сержант Бауотер поскреб левую подмышку.

– Он не из тех парней, которые зарабатывают на жизнь, писая на кресты? – поинтересовался он.

– Не совсем. Винсент Ван Гог начал карьеру миссионером, однако был отлучен от этой братии после того, как приняв евангельские заповеди за чистую монету, раздал нищим все, чем владел.

– А, тогда я его, наверно, знаю, – закивал сержант Бауотер. – Он возле Хикори живет, да?

Я терпеливо улыбнулась.

– Винсент Ван Гог застрелился 27 июля 1890 года, и умер два дня спустя.

Сержант Бауотер поскреб правую подмышку.

– Да, значит, я его с кем-то спутал.

Грег лукаво подмигнул мне.

– Послушай, Абби, за сколько ты продашь эту картину?

– За сто пятьдесят долларов и девяносто девять центов, – отчеканила я.

Глаза Грега полезли на лоб.

– Ты же сказала, что это просто мазня!

– Так и есть. Но именно такую сумму я отдала за рамку.

– Давай договоримся так, – предложил Грег. – Я покупаю картину за десять баксов, а рамку ты можешь оставить себе. Такая шикарная мне все равно ни к чему.

– Продано!

Я сходила на кухню и принесла отвертку. Пока сержант Бауотер корпел над протоколом, мы с Грегом аккуратно выковыряли холст из рамки.

– Вот это да! – изумился Грег. – За десятку мне две картины достались!

Я вытаращилась на него. Кошмарная копия "Звездной ночи", намалеванная на дешевом холсте, отлетела в сторону, подхваченная легким ветерком. Под ней, вставленная в деревянный подрамник, оказалась другая картина.

Дрожащими руками я развернула ее на сто восемьдесят градусов, лицевой стороной к стене.

– Эту я, пожалуй, оставлю себе, – сдавленным голосом просипела я.

Глава 3

– Не возражаю, – ответил Грег, бережно поднимая с пола свою десятидолларовую добычу.

– Правда?

– Конечно. На кой черт мне эти зеленые кляксы?

Сержант Бауотер покосился в нашу сторону.

– Угу, первая гораздо красивее.

Я отчаянно пыталась унять дрожь в руках, которые трепетали, как крылья нетопыря, нацелившегося на лакомую добычу.