Текст книги "Переполох с чертополохом"

Автор книги: Тамар Майерс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

– Что ты говоришь? – Я нечаянно смахнула драгоценную маску на пол. Кстати, Джей-Кат, ты уже решила, чем будешь заниматься в ближайший уик-энд?

– Да, как ни странно.

– И чем же? – Я относилась к Джей-Кат, как к дочери или, в крайнем случае, как к младшей сестренке, а потому имела право задавать такие вопросы.

– Я буду поп-корн нанизывать.

– Зачем? – вылупилась я.

Джей-Кат посмотрела на меня как на полоумную. – На Рождество.

– Но до Рождества еще почти полгода.

– Я знаю, но перед Рождеством я вхожу в такой раж, что почти половину съедаю сама. Поэтому в этом году решила начать заранее. Может, тогда к Рождеству мне их хватит, чтобы дважды обернуть вокруг елки.

– Помощь не нужна?

– О, Абби, я буду очень рада тебя видеть, только, боюсь, поболтать нам не удастся. Чтобы не искушать себя, я заклею себе рот скотчем.

Черт, вот не кстати. – Я с радостью приехала бы сама, однако дел у меня невпроворот, – сказала я. – Впрочем, есть у меня на примете один паренек, который только счастлив будет составить тебе компанию.

– Абби, – восхитилась Джей-Кат, – неужели ты сводничаешь?

– Еще как, – рассмеялась я. – Между прочим, он тоже из Шелби.

Джей-Кат восторженно взвизгнула. – Боже мой, Абби, ты просто ангел. А как его зовут?

– Фамилия его, э-ээ... Бауотер. К сожалению, имени я его не знаю, но могу узнать. Он из полиции Шарлотта. Я зову его просто "сержант Бауотер".

Джей-Кат весело захихикала. – Джейн Бауотер! А что, мне нравится. Он хоть симпатичный? А я ему понравлюсь?

– Не волнуйся, зайчик, вы с ним похожи как две капли воды. Или, скорее, как... Ладно, об этом потом, а пока лучше поднажми на газ. Ты даже разрешенный лимит скорости до сих пор не превысила.

– Слушаюсь, босс! – Молодцевато отсалютовав, Джей-Кат пришпорила своего механического жеребчика, но, оставив позади пару кварталов, опять сбросила скорость. – А что это у тебя в простыне? Не Матвей?

Я потупила взор. – Это вообще-то наволочка, зайчик. И, по-моему, она не мяукает.

– Боже мой, он умер? – ужаснулась Джей-Кат.

Я терпеливо вздохнула. – Матвей Бен-Мур дома, целый и невредимый. – А вот это, – я с нежностью огладила драгоценный сверток, – должно сделать меня баснословно богатой женщиной.

Ближайший ко мне глаз Джей-Кат – второго я в этот миг не видела расширился до размеров среднего тазика для белья, а от вздоха в машине на мгновение образовался вакуум. – Абби, неужели ты родила ребенка?

Хотя ростом я от горшка два вершка, да и ремень безопасности мешал, и тем не менее я исхитрилась, протиснув левую ногу между сиденьем Джей-Кат и педалями, надавить ступней на подъем ее правой ноги, усилив давление на акселератор. Маленький автомобильчик резво рванул вперед.

Роб Гольдберг открыл дверь своих апартаментов в многоквартирном доме, прежде чем я сумела отыскать кнопку звонка.

– В чем дело, Абби? – встревоженно спросил он. – С тех пор как ты позвонила и сказала, что дело у тебя крайне срочное, я себе просто места не находил. – Он окинул взглядом черное одеяние Джей-Кат. – Что, у вас кто-нибудь скончался?

– Кот ее еще жив, – заверила его Джей-Кат. – Абби не признается, но, по-моему, она только что родила. Скажите, Роб, вы замечали, что она беременна?

Я нежно втолкнула Джей-Кат в самую ухоженную гостиную на американском побережье Атлантического океана. Роб вместе со своим закадычным приятелем и компаньоном Бобом, тоже занимается антикварным бизнесом. Их салон "Изыск и утонченность", возможно, является лучшим антикварным магазином на Юге США. Вообразите только, что покупатели прилетают к ним даже из Парижа, да и залетные туристы из Лос-Анджелеса гурьбой валят в салон, поливая дорогой паркет слюнками. Кстати и немалые свои апартаменты Роб-Бобы обставили лучшей мебелью из "Изыска и утонченности". Причем на некоторых уникальных предметах мебели эпохи Людовика XIV отчетливо сохранились отпечатки зубов Людовика XV.

– Прошу вас, присаживайтесь, – пригласил Роб, безупречный южанин-джентльмен.

Я выбрала кресло, на котором, насколько мне было известно, юный отпрыск голубых кровей крепость августейших зубов не испытывал. Этот предмет мебели эпохи Людовика XIV был обтянут цветастым генуэзским бархатом и отделан литым серебром. Из всей роб-бобовской коллекции для меня это был самый ценный экспонат, предмет моих грез – к превеликому сожалению, слишком тяжелый, чтобы я могла его умыкнуть. Джей-Кат устроилась в очень похожем с виду кресле, которое, однако, было отделано позолоченным деревом с тонкой резьбой.

Роб, все еще продолжавший стоять, уставился на мой сверток. – Что у тебя там, Абби? Бриллианты королевской короны?

Джей-Кат всплеснула руками. – Господи, Абби, как ты могла?

Я потрясла головой, заверяя подругу в своей невиновности. – А где Боб?

Роб, понурив голову, уставился на свои руки. Они выглядели холеными, как у римского патриция. Должно быть, у Людовика XIV были такие же, только поменьше.

– Он уехал домой.

– Как, разве его дом не здесь? – изумленно выпалила Джей-Кат, прежде чем я успела соскочить с кресла и зажать ей рот ладонью.

– Он вернулся в Толидо* (*город в штате Огайо).

– В Толидо? – хором переспросили мы с Джей-Кат.

– Да, – грустно подтвердил Роб. – Там у него семья. Настоящая семья.

Я пригнулась вперед. – Я думала, у вас с ним одна семья.

– Я тоже так думал. – Роб, казалось, вот-вот расплачется.

Дорого бы я отдала, чтобы Джей-Кат куда-нибудь сгинула, оставив меня наедине с Робом. – И что же послужило предметом ссоры?

– Куры.

– Что? – Мне показалось, что я ослышалась.

– О, это обычное дело, – вмешалась Джей-Кат. – Моя кузина Леонора тоже все время враждует с курами. Особенно с Аннабель, здоровенной рыжей клушей с Род-Айленда.

Роб улыбнулся.

– Мы не с курами враждуем, – пояснил он. – А из-за них. Я люблю цыплят, зажаренных на гриле, а Боб сперва долго вымачивает их в каких-то соусах, а потом смывает маринад, чтобы не набрать лишних калорий.

Я сочувственно закивала. Несмотря на патрицианские внешность и вкус, гастрономические привычки Роба назвать аристократическими язык ни у кого не повернулся бы. Он был, само собой разумеется, еврейских кровей, но – из южных евреев. Его мамочка сначала обваливала цыпленка в панировочных сухарях из мацы, а потом уже помещала на гриль. Боб, с другой стороны, был тонким знатоком и ценителем эму, которых почему-то считал переросшими курицами.

Джей-Кат покачала головой. – Господи, и вы переругались из-за каких-то безмозглых кур?

Роб вспыхнул, и я машинально отметила, что румянец ему к лицу. Черты у него классически красивые и благородные, а на висках лишь пробивалась седина, хотя возраст Роба уже перевалил за полсотни.

– Мне надоело быть подопытным кроликом для испытания его кулинарных извращений. У меня тоже права есть.

Джей-Кат закатила глаза. – Дело тут вовсе не в том, из-за каких кур драться или каких кроликов есть, – нравоучительно заметила она. – Бабушка Ледбеттер всегда повторяла, что за каждой мелкой ссорой кроется мелкая проблема, а за каждой крупной – крупная.

– Да, и она права, – услышала я вдруг со стороны собственный голос. Боб сбежал на север вовсе не из-за жареного цыпленка. Тут явно что-то не так.

Роб смолчал.

– Ну что ж, если не желаешь, можешь нам не рассказывать. – Я про себя досчитала до пяти, а Джей-Кат, по счастью, тоже рта больше не раскрывала. Ладно, хочешь узнать, зачем я к тебе приехала?

Роб пожал плечами. – Разумеется.

Медленно, со всем драматизмом, на который была способна (а мне всегда казалось, что я в этом отношении небесталанна), я вытащила небрежно скатанный холст из наволочки. – Voila!

Роб и Джей-Кат уставились на картину. Выглядели они совершенно ошалелыми.

– Изумительно, не так ли? – вскричала я.

Джей-Кат поморщилась. – Абби, что ты нам зенки заливаешь?

– Смотрите, какие краски! – вскричала я. – А техника? Текстура, наконец! Упивайтесь – перед вами подлинный шедевр!

– Но, Абби, это же полная фигня, – возразила Джей-Кат. – Мой кузен Эрвин пальцами такую же ерунду намалевал. Даже его мамаше творение показалось настолько кошмарным, что она всерьез подумывает о том, чтобы оставить его в детском саду еще на год.

– Это вовсе не детская мазня, – возмутилась я. – Это несравненный Ван Гог!

Джей-Кат обидно захихикала, а вот Роб, господи, благослови его, вдруг пошатнулся. На мгновение я даже испугалась, что его кондрашка хватит.

– Откуда у тебя это? – хрипло выдавил он.

– Из Епископальной церкви Спасителя нашего, в Рок-Хилле, – бойко отрапортовала я. – На сегодняшнем благотворительном аукционе купила.

Роб протянул к картине длинный, ухоженный палец, но так и не собрался с духом, чтобы ее потрогать. – А ведь возможно, что ты права, – с придыханием произнес он.

– Я абсолютно уверена! Репродукцию я, правда, видела всего однажды, причем не цветную, однако даю голову на отсечение, что это настоящий Винсент Ван Гог. Его последние эксперименты с зелеными тонами. Невесть куда сгинувшее "Поле, поросшее чертополохом".

– Какие мощные мазки, – пробормотал Роб. – Какая глубина. Да, это творение подлинного гения.

– Значит, и мой кузин Эрвин – гений, – рявкнула Джей-Кат. Глазищи ее полыхали. Дурной признак, я никогда прежде не видела, чтобы она выходила из себя.

Хотя Роб и улыбнулся, снисходительности в его взгляде позавидовал бы истый парижанин. – Да, верно, в оценке произведений искусства немало субъективизма.

Хотя Джей-Кат была всего двадцати четырех лет от роду, яда у нее накопилось, как у сотни гремучих змей. – Может, вам еще и Джексон Поллок* (*Амер.художник (1912-1956), основатель школы абстрактного экспрессионизма) нравится? – язвительно осведомилась она.

– Конечно, он тоже гений. – От возмущения мой голос сорвался на визг.

Джей-Кат обвела нас жалостливым взором. – Вы с Робом торчите от всей этой ерундистики лишь потому... ну, в общем, потому что их все снобы расхваливают.

Я была рада, что сижу, ибо у меня ноги от потрясения подкосились. Как тебе не стыдно, Джей-Кат? – взвилась я. – Да во мне ни капли снобизма нет!

– Если хочешь знать мое мнение, Абби, то – есть, – тихонько прошептал Роб.

– Что? – Моему возмущению не было предела.

– Видишь ли, Абби, все мы, профессионалы, полагаем, что не только хорошо разбираемся в своем деле, но и знаем, чем отличается хороший вкус от дурного. И это вполне естественно. Однако, как я уже говорил, оценка произведений искусства носит весьма субъективный характер.

Джей-Кат просияла. – Лично я, например, обожаю великих голландских мастеров. Тех, что были до Ван Гога. Рембрандта, например, Рубенса.

Роб кивнул. – Сам Ван Гог тоже высоко ценил их. В особенности Рубенса.

– Может, мы все-таки вернемся к делу? – взмолилась я.

– Ах, да, "Поле, поросшее чертополохом", – задумчиво промолвил Роб. Забавно, но буквально на днях я читал статью, в которой упоминалось это полотно.

– Вот как? – насторожилась я.

Роб устроился в изящном кресле из красного дерева с резными ножками и подлокотниками.

– Вообще-то речь в этой статье шла о холокосте, – пояснил он. – Точнее говоря, об одной еврейской семье из Антверпена, которая припрятала свою коллекцию под полом мансарды за несколько часов до ареста и пересылки в концлагерь. Уцелел лишь отец семейства, однако, по возвращении в Бельгию, он уже своего дома не застал. Так вот, этот человек уверял, что среди прочих шедевров в его коллекции было и "Поле, поросшее чертополохом".

Я соскочила с кресла. – А что еще было в статье? Может, фотографии картин?

– К сожалению, нет, Абби. На единственном фотоснимке изображен только злополучный дом – до войны, само собой, разумеется. Статья, собственно говоря, была посвящена истории этой еврейской семьи. Коллекция лишь вскользь упоминалась.

– Но о "Поле, поросшем чертополохом" говорилось конкретно!

– Да, Абби, но буквально в двух словах. Хотя, если мне не изменяет память... Одну минутку.

Сердце мое гулко заколотилось. – Постарайся вспомнить, Роб, это крайне важно!

– Ах, да, там еще говорилось о том, что это одна из наиболее загадочных и даже сомнительных картин в творчестве Ван Гога. Более того, по словам автора, многие специалисты считают ее апокрифической.

Я негромко ахнула.

– Но ты не огорчайся, Абби, – поспешно добавил Роб. – Даже если картину написал один из учеников Ван Гога, ценность ее все равно исключительно велика.

– Насколько велика?

– Если мы выставим ее на аукцион в Нью-Йорке, то, думаю, речь пойдет о сумме с пятью нулями.

– Ни хрена себе! – взвизгнула Джей-Кат, подпрыгивая на подлинном кресле эпохи Людовика XIV. – Срочно везу в Большой Банан все поделки дражайшего кузена Эрвина.

Я недовольно хрюкнула. – Вообще-то, Нью-Йорк, это Большое Яблоко, зайчик, а вовсе не Банан. – Я перевела взгляд на Роба. – И с кем мы будем договариваться?

– Мы, Абби? Ты предлагаешь мне комиссионные?

– Да, – подтвердила я, поражаясь собственной щедрости.

Роб довольно ухмыльнулся. – Есть у меня приятель, который собаку съел в творчестве импрессионистов. У него своя картинная галерея в самом центре города. "Бонс" называется. Я ему утром первым делом позвоню.

Мой взгляд упал на высоченную башенку напольных часов восемнадцатого века, возвышавшуюся за спиной Роба. Да, время близилось к полуночи. Мне еще предстояло договориться с Робом о размерах его вознаграждения. Возможно, предложи я ему половину, и тогда он позвонит своему приятелю домой прямо сейчас. Только, стоит ли так суетиться?

– Ты хочешь, чтобы я оставила картину здесь? – осторожно спросила я.

– Так было бы лучше, – сдержанно промолвил Роб. – Куда легче описывать по телефону то, что видишь собственными глазами.

– Хорошо, но если ты вдруг потеряешь картину, то выплатишь мне полную ее стоимость, – отчеканила я, не успев даже разобраться, шучу ли, или говорю всерьез.

– Я запру ее в сейфе.

– Как, у вас есть сейф? Вот никогда не подозревала.

– Именно поэтому он такой надежный. Никто, кроме меня и Боба, не знает, где он находится.

Джей-Кат хмыкнула. – Абби, никогда не соглашайся оставлять ценности в сейфе. У нас в Шелби...

Сжалившись над Робом, я ухватила ее за локоть, и увлекла вслед за собой к двери.

Глава 6

Некоторые люди почему-то считают, что, ведя собственный бизнес, я сама устанавливаю себе рабочие часы. Что ж, моя лавка и в самом деле открыта сорок часов в неделю, а еще часов восемь-десять я торчу на всевозможных аукционах и распродажах. Не говоря уж о времени, которое уходит у меня на уборку, бухгалтерию и подготовку новых экспонатов к продаже. И я отлично сознаю цену своего времени. Хотя в глубине души и отдаю себе отчет, что, опоздав в свою лавку, могу лишиться какого-нибудь жирного клиента, но зато работы своей, по счастью, не потеряю. В одночасье, по крайней мере.

Мне казалось, что в ночь со среды на четверг уснуть я так и не сумею. И в самом деле, лишь под самое утро я перестала считать зеленые чертополохи и забылась тревожным сном. Когда затрезвонил будильник, я каким-то образом ухитрилась отключить его, не просыпаясь. Либо же, охваченная волнением, вообще забыла его завести. Как бы то ни было, телефонный звонок разбудил меня в половине десятого, то есть через полчаса после того, как я обычно открываю свою антикварную лавку.

– Муойо вебе, – весело произнес мамин голос.

– Что-что? – Я спихнула Мотьку с груди и присела, ошалело оглядываясь по сторонам.

– "Жизни тебе", Абби, – пояснила мама. – Так на языке тсонга желают доброго утра.

Я кинула взгляд на часы. – Ой, дьявольщина! Мамочка, я должна бежать!

– Я знаю, золотце. Я уже звонила в твою лавку и пообщалась с автоответчиком. Послушай, Абби, мне кажется, тебе стоит обратиться к какому-нибудь профессионалу, чтобы он записал приветствие вместо тебя. Оно должно звучать более... культурно, что ли.

– Ты имеешь в виду Роба? – спросила я, и тут же вспомнила про картину. – Извини, мамочка, но мне и правда сейчас некогда.

– Ладно, – приветливости в мамином голосе, как ни бывало. – Что ж, как говорится, дурные вести могут и подождать.

Я вздохнула. Мастерству моей мамы забрасывать наживку могут позавидовать и заядлые рыболовы.

– Хорошо, выкладывай, – скрепя сердце, согласилась я. – Только побыстрее, умоляю.

– Абби, ты сидишь?

– Мамочка, я еще в постели!

– Абби, у меня ужасная новость про одного из твоих бывших дружков.

Сердце мое оборвалось. – Грег? – выдавила я по прошествии нескольких секунд. – Что-то случилось с Грегом?

– Нет, золотце, я имею в виду Гилберта Суини. Он умер.

Если бы нас не разделяло несколько миль телефонных проводов, я бы схватила маму за плечи и встряхнула так, чтобы у нее зубы клацнули. – К твоему сведению, Гилберт Суини никогда в моих дружках не ходил!

– Абби, по-моему, ты меня не расслышала. Гилберт Суини мертв. Он покончил с собой. Полиция нашла его тело час назад.

– Быть не может! – вскричала я. – Мы с ним только вчера вечером разговаривали.

– Тем не менее, это правда. Я узнала об этом от Барбары, которой сказала Дороти, а той сама Королева сообщила.

У меня закружилась голова. – Ты уверена? Каким образом Присцилла Хант об этом проведала? И так скоро?

Мама вздохнула. Да, конечно, плохо она меня воспитывала. Все, кроме меня знали, что Присцилла Хант была ходячим коммутатором, сорокой-сплетницей, которая не только досконально знала обо всем, что творится в городе, но еще и совала свой длинный нос в любые дела. Бену Хантеру, например, она постоянно указывала, когда подстригать газон, Саре Дженкинс запрещала вешать пурпурные шторы, а когда глава одного семейства, недавно перебравшегося в Рок-Хилл из Германии, соорудил беседку посреди кроны высокого дерева на своем заднем дворе, она лично организовала сбор подписи под петицией, предписывающей молодым иммигрантам уничтожить постройку. По словам моей мамы, Королева знала (и осуждала это!), что мама время от времени покупает туалетную бумагу новой марки, с перфорацией. Правда, мама уверяла, что, несмотря на это, к старой бумаге все равно не вернется.

– Мамочка, – сказала я. – Мне кажется, что на сей раз твоя любимая Королева заблуждается. Не может полиция так быстро сделать заключение о самоубийстве.

– Может, – возразила мама. – Если записка есть.

– Ах, так он оставил записку?

– Абби, месяц назад я уже говорила, что тебе нужно проверить слух. Ты сходила к врачу?

– С моим слухом все в порядке, мама. Расскажи мне лучше, что ты знаешь про эту записку.

– Ее нашел один из приятелей Гилберта. Оказывается, на рассвете они собирались вдвоем отправиться в горы, на рыбалку. Гилберт даже отпуск взял по этому случаю. Они хотели уехать еще в субботу, но у Гилберта разыгрался геморрой, а там им предстоял довольно тяжелый пеший переход.

– Это, наверно, тоже Королева порассказала.

– Абби, не придирайся. Присцилла Хант – женщина серьезная.

Лично мне эта женщина напоминала огородное пугало – страшное, если наскочить на него в кромешной тьме, но в остальном – совершенно безобидное. При всем желании, ей так и не удалось принудить Бена Хантера подстригать газон в другое время, да и Сара Дженкинс менять свои пурпурные шторы явно не собиралась. Что же касается злополучной петиции по сносу беседки, то ни один житель Рок-Хилла так своей подписи под ней и не поставил. Более того, Хортенс Симмс организовала встречную петицию, обращенную ко всем домовладельцам Рок-Хилла, в которой содержалась просьба соорудить древесные беседки или шалаши. Так вот, вы не поверите, но под ее петицией красовались аж восемнадцать подписей. В том числе – мамина.

– Мама, так что было в записке?

– В записке? – Мама тяжело вздохнула. – Больше всего я боялась, что ты об этом спросишь.

– Но ведь ты нарочно мне позвонила. – Я уже начала терять терпение. Выкладывай все начистоту, иначе я сейчас сама Королеве позвоню.

Мама испуганно заахала, но не переусердствовала, опасаясь, должно быть, что я приведу угрозу в исполнение. – Дело в том, золотце, что Гилберт упомянул тебя.

– Меня?

– Всего лишь косвенным образом, но смысл от этого не пострадал. По словам Гилберта, в последнее время он испытывал депрессию, а вчерашнее происшествие явилось для него последней соломинкой.

– Но ведь я тут ни при чем! – взвизгнула я.

– Не совсем. В посмертном послании Гилберта сказано, что он предал свою мачеху, продав на аукционе некий предмет, который был для нее безмерно дорог. Причем предмет, который ему не принадлежал. Это, безусловно, та самая картина, которую ты купила.

От возмущения я уже пыхтела, как чайник. – Кто это говорит? запальчиво выкрикнула я. – Твоя дражайшая Королева?

– Нет – Барбара, которой сказала Дороти, а та, в свою очередь, услышала...

– Скажи, мама, мое имя в записке названо?

– Нет, Абби, и насчет этого я уверена. Тем не менее, все знают, что именно ты купила эту злосчастную картину.

– Значит, Гилберт вовсе не упомянул меня, – торжествующе заключила я. – Разве что подразумевал, а это – колоссальная разница. И картину эту, мама, я купила не где-нибудь, а на благотворительном церковном аукционе. Гилберт принес ее туда добровольно, и никто ему руки не выкручивал.

– Никто тебя и не обвиняет, золотце. Просто мне хотелось, чтобы ты была в курсе последних событий. К тому же очевидно, что человеком Гилберт был крайне неуравновешенным. Как, кстати говоря, и его дражайшая мачеха. Вчера вечером я не стала высказывать тебе свое мнение – аукцион ведь носил благотворительный характер, – но картину ты купила просто кошмарную. У любого, кому она может нравиться, попросту не все дома.

Я с трудом устояла перед искушением оправдаться и объяснить, что я на самом деле купила.

– Скажи, мама, как именно Гилберт свел счеты с жизнью? – спросила я. В школе он был просто помешан на стрелковом оружии. Многие молодые южане увлекаются охотой, но Гилберт держал дома целый арсенал. Я хорошо это помнила, потому что однажды, прихватив с собой Дебби Лу, пошла на свидание с Гилбертом и каким-то его дружком, имя которого давно вылетело у меня из головы. Так вот, пока мы с Дебби Лу сидели на сосновом пне, Гилберт со своим приятелем беспрестанно палили из ружей по пустым бутылкам, расставленным на других пнях. А запомнила я все это потому, что ухитрилась посадить там жирное смоляное пятно на юбку, пару дней назад приобретенную на собственные деньги, которые я честно заработала, устроившись нянькой к ребенку.

– Ты, наверное, думаешь, что он застрелился, золотце, – со вздохом сказала мама, угадывая мои мысли. – Нет, он наглотался таблеток.

Это меня удивило. – Каких таблеток?

– Абби, ты зря считаешь, что Королева – ходячая энциклопедия. Она просто осведомлена куда лучше большинства из нас.

– Она вечно все вынюхивает.

– Тс-сс, – по привычке осадила меня мама. – Надеюсь, золотце, ты придешь на похороны? Многим покажется странным, если тебя там не будет. В школе вы миловались, а тут...

– Никогда мы с ним в школе не миловались! – возмутилась я. Мой взгляд упал на часы. – Мамочка, я должна бежать.

– В субботу, в два часа, в Епископальной церкви Спасителя нашего, в Рок-Хилле.

– Что? – сварливо переспросила я.

– Похороны, золотце. Все уже организовано.

На вашем месте, удивляться я бы не стала. Вполне возможно, что Гилберт был еще теплее лягушки, но погребальная церемония была уже расписана по минутам. Так заведено у нас, южан, не говоря уж о верных епископалистах.

– Я надену свое черное платье, – заявила я тоном, не терпящим возражений. После смерти отца – его убила спикировавшая на голову чайка мама наотрез отказывалась появляться на похоронах в черном. Подобно тому, как в НХЛ майки с номерами наиболее выдающихся игроков вывешивают в зале хоккейной славы, а сами номера эти никому больше не присваивают, так и мама моя схоронила черный цвет на вечный покой. Хотя я и дала себе зарок не вмешиваться в мамины дела, но все же, согласитесь, розовый цвет – не самый подходящий для прощания с усопшим.

– А я приду в том, в чем захочу, – процедила мама, опять читая мои мысли. И бросила трубку.

Мой антикварный магазинчик, "Лавка древностей", находится буквально в паре шагов от колледжа Куинс. Когда я унаследовала этот бизнес от тетушки Евлонии Уиггинс, таких магазинчиков на Селвин-авеню было всего пять. Однако сегодня их уже добрая дюжина. Причем находятся люди, не считая меня, которые предрекают, что в недалеком будущем Селвин-авеню станет антикварной Меккой Юга Соединенных Штатов.

Не постыжусь сказать, что своим сегодняшним процветанием мы, дельцы с Селвин-авеню, во многом обязаны Роб-Бобам. Их салон "Изыск и утонченность" вполне мог именоваться, например, и "Наиизысканнейшей утонченностью". Роб-Бобы задали тон, и нам всем ничего иного не остается, как изо всех сил ему соответствовать. Но теперь, когда я ножкой расшаркалась, позвольте и чуть-чуть поворчать. Я ведь тоже торгую прекраснейшими предметами старины, однако в мои двери толпы коллекционеров не ломятся. И туристические автобусы из Атланты перед моей лавкой не останавливаются.

– Извините, простите, – бормотала я, пробиваясь сквозь толпу почтенных дам в длинных, ниже колен, юбках и итальянских кожаных туфлях. Разумеется, я прекрасно сознавала, на какой риск себя обрекаю. Ведь локтей у подавляющего числа людей целых два, причем нередко – преострых. После единственного рок-концерта, на котором я имела глупость побывать, у меня потом еще целый месяц звенело в ушах, хотя я улизнула оттуда так быстро, что и музыку толком расслышать не успела. А мои бедные ноженьки! Стоит людям вымахать за полтора метра, и они напрочь меня не замечают, при этом ступни мои притягивают их тяжеленные и неуклюжие лапы, словно магниты.

Прикрыв голову руками, я ловко увиливала от острых локтей, одновременно ухитряясь лавировать между исполинских ножищей, то и дело грозящих раздавить мои нежные ножки. В такие дни, когда посетителей в салоне не меньше, чем зрителей на бейсбольном матче, один из Роб-Бобов неизменно дежурит возле кассы, а поскольку сегодня на месте был один Роб, именно туда я направилась.

– Абби! – вдруг прогудел зычный мужской голос.

Я развернулась, но перед глазами мелькали только длинные юбки.

– Абби, ты не оглохла?

Бестелесный глас сей был мне, несомненно, знаком. На вскидку я сказала бы даже, что он принадлежал Бобу Штубену, лучшей половине Роба, но это исключалось, поскольку Боб, по словам Роба, пребывал в Толидо.

– Абби, я здесь!

Я повернулась еще на девяносто градусов. Поразительно, но владельцем баса и впрямь оказался ни кто иной, как Боб Штубен.

– Надо же, а мне сказали, что ты уехал домой! – вскричала я, безмерно обрадованная столь нежданной встрече. Я была готова даже броситься своему другу на шею, но Боб, янки в черт-знает-каком поколении, такой фамильярности на людях не потерпел бы.

Боб ухмылялся во весь рот. Жутко тощий, с огромной головой, но, по счастью, со столь огромным же сердцем. Вдобавок Боб – один из умнейших людей, каких я знаю.

– Я добрался до Западной Вирджинии, а там решил переждать и как следует все обмозговать.

– Ну и?

– Пару дней я просто в раздумьях бродил по Горному штату* (*официальное прозвище штата Западная Вирджиния, более трети территории которого занимают горы Аллеганы), и в конце концов пришел к выводу, что мой дом – здесь.

– Умница! – зааплодировала я.

– Роб, ты, другие мои друзья, вот что такое – настоящий дом. Не говоря уж о том, что Шарлотт – чудесный город, и я к нему просто душой прикипел.

– Представляю, как обрадовался Роб! Или он все еще держал камень за пазухой? Как-никак, расстались вы с ним, наверное, бурно.

Боб помотал головой. – Кое-кто из группы поддержки Роба не оставлял его ни на минуту.

– А, ты имеешь в виду ассоциацию ГТЮАЖ – Голубых Отощавших Южан, которые с Янки Живут. Да?

– Голубых Одухотворенных Южан, – добродушно поправил меня Боб. – Как бы то ни было, они сумели втолковать Робу, что мы, имевшие несчастье родиться к северу от линии Мэйсона-Диксона* (*До начала Гражданской войны граница между свободными северными и рабовладельческими южными штатами), время от времени бесимся, как самцы-олени во время гона. Ну вот, а понимание порождает сочувствие, которое уже неизбежно сменяется прощением. Так что, благодаря ГТЮАЖ, мы с Робом начали новую жизнь.

– Господи, как я рада! – Тем не менее, пора было переходить к более важным делам. – Ты видел мою картину?

Боб потер узловатые пальцы. – Она просто потрясающа. Роб показал мне ее, едва мы помирились.

– Как, по-твоему, она подлинная? Он звонил в Нью-Йорк?

– А почему ты сама меня не спросишь?

Я развернулась. Передо мной, улыбаясь до ушей, возвышался Роб Гольдман.

Глава 7

– Так – подлинная она, или нет? – взвизгнула я.

Роб сграбастал меня в медвежьи объятия, после чего снова водрузил на паркетный пол в добрых трех футах от того места, где я только что стояла. Тс-сс, Абби, не здесь, – прошептал он.

– А где?

– Боб, постой, пожалуйста, у кассы, – попросил Роб.

Боб кивнул. Две почтенного вида дамы уже целенаправленно копались в своих ридикюлях в поисках кредитных карточек. Судя по внешности, торговаться из-за цен эти матроны не собирались. Все шло к тому, что в кассу Роб-Бобов вот-вот прольется очередной золотой дождь.

Пока Боб суетился у кассы, Роб провел меня в кладовую. Прежде мне всего лишь однажды посчастливилось там побывать, и это было все равно, что при жизни посетить райские кущи. Смекалистые владельцы салона "Изыск и утонченность" уже давно не выставляют свои лучшие экспонаты в зал. Настоящие коллекционеры упрашивают – нет, умоляют! – впустить их в святая святых.

– А это что такое? – изумилась я, позабыв на мгновение о собственном сокровище.

– Оррери.

– Что?

– Механическая модель солнечной системы. Мини-планетарий. Назван так в честь графа Оррери.

– Нет, я не то имею в виду. Что это за музыкальный инструмент, на котором стоит модель? Крохотное пианино?

– А, вот ты о чем. Это старинный французский клавесин. Уверяют, что он принадлежал матери Наполеона. Видишь, что изображено на крышке?

– Да, но как там насчет моей картины? – спохватилась я. – Что сказал твой друг – это подлинник?

Роб улыбнулся. – Фред так переполошился, что чуть телефон не уронил. Абби, поздравляю тебя. Вполне возможно, что твоя картина – находка века!

Ноги мои подкосились, я пошатнулась и обрушилась на кушетку, покрытую узорчатым шелковым покрывалом. – Ты не смеешься надо мной?

Глаза Роба засверкали. – Шутки в сторону, Абби. Фред давно уже слышал, что этот Ван Гог находится где-то в Америке. Только считал почему-то, что в Нью-Йорке или в Сан-Франциско.

– Угу, а оказался он в захолустном Рок-Хилле, в Южной Каролине. Даже не в Шарлотте. Здорово мы утерли носы этим пижонам из мегаполисов. Ну и что, Роб, какова стоимость моей находки? Это и правда число с пятью нулями?

Роб покосился на дверь и пробурчал под нос нечто невнятное.