Текст книги "Избранное в двух томах. Том первый"
Автор книги: Тахави Ахтанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 29 страниц)
Раненый, доставленный с передовой линии, сообщил, что в окопах много солдат нуждается в немедленной помощи. Раушан настояла, чтобы ее послали вместо Кулянды.
Когда первый испуг прошел, она уже не могла оставаться на санитарном пункте, где было относительно спокойно. Положительно не могла. Ержан не шел из головы. Несколько раз она порывалась спросить о нем у бойца Даурена, который сказал, что он из взвода Кайсарова. Но не решилась. Когда Даурен ушел, она очень жалела, что не спросила. Но было поздно.
В сегодняшнем первом бою Раушан чувствовала себя сиротливо, одиноко. Еще не сознавая этого, она стремилась увидеть Ержана, он был самый близкий, самый заботливый человек в этом далеком страшном краю. Она искала у него защиты. Поэтому она умолила, чтобы ее послали на передовую.
Раушан бежала, ни разу не дав себе передышки, пока не упала в воронку и не притаилась в ней. Выбраться из ямы было трудно. Она не могла идти вперед под таким плотным артиллерийским огнем. Что же ей делать? Затаиться здесь, подобно одинокому листочку, слетевшему с дерева? Ни вперед – в окопы, ни назад – в санитарный пункт? Что же ей делать? Что тебе делать, бедная Раушан?
Высунув голову из воронки, Раушан посмотрела вперед. Толща кудрявого дыма поредела. В просвете видна бурая равнина. На фоне осенней блеклой травы появились человеческие фигурки. Движутся сюда.
Какие-то секунды Раушан оторопело смотрела на них. Она ничего не понимала. Кто эти люди? Что они здесь делают? «Боже мой, ведь это немцы!» – ужаснулась она, откидываясь назад.
Но не хватило сил ни бежать, ни лечь на дно воронки. Все в том же оцепенении она смотрела, как движутся по равнине фигурки. Дым рассеялся. Совсем близко зацокали ружейные выстрелы, стали бить пулеметы. Раушан очень ясно видела все, вплоть до дымков, возникавших у пулеметных дул. «Это же наши люди», – мелькнула мысль. Но все-таки это были немцы. Они шли цепочкой, потом цепь залегла. Заработали немецкие пулеметы, над головой Раушан повизгивали пули.
Может ли выдержать это человек, если он один? Раушан медленно начала вставать, руками опираясь о пыльную землю, вскочила и бросилась вперед, словно впереди были защита и спасение. Ни одна пуля не задела ее. Задыхаясь, Раушан мешком свалилась в траншею и сильно ушибла колено. Она подняла голову. Перед ней стоял пожилой боец с редкими рыжими усами.
– Не ранило тебя, дочка? – спросил он.
Раушан узнала его. Это был Картбай.
– Цела.
Картбай подозрительно оглядел Раушан с ног до головы и быстро повернулся к своему ручному пулемету. Немного успокоившись, Раушан увидела сидящего на корточках Кожека. Усы его обвисли. Сочувствующим взглядом он смотрел на Раушан.
– Вправду ли цела, деточка? Шибко упала, сильно упала. – Губы с трудом слушались его.
– Эй, шевелись проворней, подавай патроны! – заворчал, поворачиваясь к нему, Картбай. Кожек пугливо взглянул на Раушан и медленно, неуверенно поднялся на ноги.
– До чего ж нахальный народ, так и этак прут и прут без роздыху! – злобно проговорил Картбай.
Только теперь Раушан вспомнила, зачем пробралась сюда. Она оттолкнулась от стенки траншеи, спросила Картбая:
– Где раненые?
Пулеметчик, занятый делом, так и не ответил. Раушан посмотрела в сторону врага. Незадолго до этого фигурки казались черными – теперь она увидела зеленые шинели и железные каски. Даже услышала пронзительно-визгливый голос командира, подававшего команду. Немецкая цепь снова поднялась. Никогда не отступавшие, не знавшие поражений солдаты шли плотно, уверенно и непоколебимо. Пули выхватывали из их рядов то одного, то другого человека, в цепи образовывались бреши, но ряды тут же смыкались. Солдаты стреляли из автоматов, крепко прижав их к груди, из дул непрерывно вырывались дымки. Так наступали немецкие цепи: металлические каски, зеленые шинели, тяжелые сапоги. И широкоплечие, словно из чугуна отлитые фигуры солдат.
Это надвигалось железное чудовище – так казалось Раушан. Дыхание ее прерывалось. Она уже могла различить бледные лица немцев. К страху прибавилось чувство презрительной ненависти; это чувство росло в Раушан и пересиливало страх. Огонь, который вели наши из окопов, усилился. У самых ушей стучал пулемет Картбая. Кто-то прокричал: «Огонь! Огонь!» До чего знакомый голос! Это же Ержан, конечно, Ержан! Какой пронзительный у него голос.
Напряжение боя достигло наивысшей точки, это Раушан чувствовала. Незримые ураганные силы сшибались над этим пространством, а те люди, что идут под огонь, и те, что стреляют из окопов, – внешняя оболочка этих двух раскованных сил. Если одолеет сила тех, кто наступает, – черная молния смерти испепелит передовую.
Кто-то, проходя, оттеснил Раушан к стенке окопа. Раушан оглянулась. Боец, узнав санитарку, крикнул:
– Там сержант тяжело ранен!Беги быстрей!
На дне траншеи, раскинув руки, лежал Байсарин. Пуля попала ему в голову. Голая макушка, шея, уши были залиты кровью. Он лежал ногами к Раушан. Девушка остановилась в тесной траншее, не решаясь перешагнуть через эти ноги. Машинально она достала из сумки бинт. Ресницы Байсарина уже не мигали. Кровь из пробитой головы стекала все медленней и стала густеть. Раушан медленно распускала бинт.
– Уже поздно. – Это сказал Зеленин. Ержан, стоявший за его спиной, снял шапку. Рыдания подступили к горлу Раушан. Она подняла на Ержана глаза, полные слез. Сейчас он не был похож на человека, который может утешить. Он был похож на одинокое дерево, согнутое бурей.
«Держись! Держись!»
Это слово прозвучало, как удар молотка по железу.
Оно пронеслось по телефонным проводам, а там, где не было проводов, передавалось из уст в уста, от командного пункта и до рядового бойца в окопе. «Держись! Держись!» – крикнул командир дивизии командирам полков, и тут же это раскаленное слово, подхваченное Егоровым, ударило в уши Мурата. Мурат своим раскатистым, до предела напряженным голосом передал его командирам рот.
Вражеская артиллерия поднимала смерчи пыли на осенней земле, блеклой и словно постаревшей. Казалось, враг выискивал, есть ли еще живое место на этой земле, и после короткой передышки бил и бил с новой силой, поднимая снарядами в воздух фонтаны пыли. И словно приговаривал: «А-а, вот где вы спрятались! Все равно доберусь!»
Адский грохот не только не спадал, но еще усиливался. И среди этого несмолкаемого грохота ухо вдруг улавливало какой-то свербящий, пронзительный звон, словно дергали до предела натянутую металлическую струну. Это хватало за сердце напряжение боя.
Не сумев взять укрепление с первого удара, враг развернул планомерное наступление. Он начал вводить крупные силы. Не давая себе передышки, немцы накатывали все новые и новые волны наступающих. Теперь, развернувшись вне зоны обстрела, цепи наступали перебежками, закрепляясь на достигнутых рубежах. Огонь защитников уже не мог сдерживать их. Все чаще они врывались в окопы, вступая в рукопашную схватку грудь с грудью. Ненависть и яростное презрение искажали лица солдат. Бились штыками, прикладами, хватали друг друга за горло. Грязь мешалась с кровью, слышались чавкающие удары и сдавленные вскрики.
Атаки немцев, длившиеся с утра до полудня, не принесли им успеха. Немцы не смогли прорвать оборону дивизии. На правом фланге вражеская пехота, достигнув окопа одного из батальонов полка Карпова, развязала рукопашный бой. Но батальон с помощью резервной роты отбросил врага. Немцы ввели свежие силы, прикрыв их десятком танков. На этот раз они прорвались через укрепления. Но наткнулись на второй эшелон обороны, и здесь их задержали. Генерал Парфенов сосредоточил на этом направлении резервы и несколько орудий.
В жаркой схватке, длившейся около часа, были подожжены четыре танка. Атака немцев захлебнулась. Последующие две атаки также были отбиты. Определив по собственным синякам, что на этом участке крупные силы, противник сделал попытку ударить по дивизии с фланга.
Генерал Парфенов командовал умело и находчиво. Нынешний бой был его первым боем в этой войне, но генерал подготовился к нему. Все было учтено: и силы врага, и собственные силы, и печальный опыт недавних поражений. Отказавшись от тесного расположения частей, генерал собрал их в отдельные кулаки. В каждом полку, в каждом батальоне были выделены резервы. В своем распоряжении он тоже оставил сильный маневренный резерв.
Это был хороший замысел и хороший план: немецкое командование стремилось, не разрушая широкого фронта наступления, нащупать слабые места, вклиниться в них и прорваться; генерал Парфенов теперь, в ходе боя, вводил на участках прорыва резервы и их свежими силами выбивал клинок из рук врага. И враг был сбит с толку, одурачен, у него создавалось впечатление, что куда он ни сунется, всюду перед ним несокрушимая стена обороны.
Однако наступательный порыв не спадал. Слишком много значил для них успех этого наступления. Фашистское командование непрерывно бросало свои полки в атаки.
Командный пункт Мурата располагался на косогоре впереди выдвинувшегося клином ельника. Короткая и неглубокая траншея, три-четыре ямы, в отдалении, среди деревьев, – землянка. Мурат постарался, чтобы в его штабе было поменьше людей, и все-таки не до конца преуспел в этом.
Выдавшуюся клином полоску ельника немцы приняли за дорогу, по которой наши войска якобы подтягивают из тыла пополнение, и долго гвоздили по ней из орудий и минометов. Только теперь Мурат понял свой просчет. С этого места, оказавшегося под сосредоточенным огнем противника, было трудно управлять боем. Но исправить ошибку уже было нельзя. Это удручало Мурата. К тому же досаждал комиссар батальона Жакыпов.
– Экая досада, как вы оплошали... – нудил он в ухо. – Надо же выбрать такое гиблое место!
Это был симпатичный на вид светловолосый человек, с большим животом, который он отрастил, занимая до войны исключительно спокойные должности. На все вопросы у него были заранее подготовлены исчерпывающие ответы. И это оберегало его от волнений.
Слушая Жакыпова, Мурат не столько уважал его самого, сколько должность, которую он занимал. Сегодняшний бой требовал от Мурата полной отдачи физических и духовных сил, вздохнуть было некогда, и Мурат словно забыл о своем комиссаре. Впрочем, сам комиссар был повинен в этом, раньше он вмешивался в каждый шаг командира, втолковывал ему незыблемые правила на любой случай, сегодня он держался в сторонке.
Когда Жакыпов намекнул в первый раз, что недоволен выбором места для командного пункта, Мурат пробормотал что-то неразборчивое. Жакыпов намекнул и во второй и в третий раз. Мурат прислушался. В тоне комиссара проскальзывали жалобные, почти умоляющие нотки. Весь облик его переменился, было в нем что-то подобострастное. «А-а, так вот ты каков! – недружелюбно подумал Мурат. – Что ж, подождем, когда ты снова возьмешь себя в руки».
Поразмыслив, он тактично, стараясь не задеть самолюбия, отправил Жакыпова с поручением в тыл.
После полудня на фронте наступило затишье: то ли враг зализывал раны после неудачной атаки, то ли перенес удар на другой фланг.
Из тыла прибежал запаренный Маштай. Поставив два котелка на край окопа, он перевел дух и кистью руки вытер лоб. Зрачки его выпуклых глаз сузились, лицо было покрыто пылью. Он проговорил:
– Товарис капитан, покусайте. Сволоси, скоро они опять наснут музыку.
Тяжелый бой, видимо, измотал Мурата. Он со вчерашнего дня ничего не ел, но к еде не тянуло.
– Ты оставь это здесь, – сказал он Маштаю, который снял было крышку котелка и вытянул из-за голенища ложку. – Сбегай побыстрей к Дошевскому. Пусть живо доставит боеприпасы в окопы. Прикажи от моего имени и сам проследи.
Всего в трехстах метрах от командного пункта изгибами тянулся едва заметный рубец на земле: траншеи. Земля возле них была пятниста, словно лицо человека, болевшего оспой. Это воронки от вражеских снарядов. Истерзанная, измученная земля, только что бившаяся в судорогах, окоченела в ожидании новых мучений. Нет-нет, да мелькнет над окопом голова солдата. Пустынно. Сиротливо. В лощинке, ближе к деревне, шевелится что-то. Вглядевшись, Мурат понял: пехота противника не отошла, а закрепилась там. «Пойдут ли опять в атаку? Ладно, с этими справимся как-нибудь, а вот кто за ними?» – подумал Мурат.
Он снова оглядел свои окопы. Подступы к траншеям перепаханы снарядами. Метко бьют, черти! Больших потерь не избежать. Мурат ударил себя по лбу. «Ах, дурак! Почему при первой ураганной артподготовке не отвел основные силы во второй эшелон?!»
В это время артиллерия противника снова заговорила. Казалось, орудия разорвали небо. Снаряды обрушились на четвертую роту. На рассвете и позже немцы не били с той жестокостью и мощной силой, как сейчас. В клубах дыма Мурат увидел спускавшуюся с пригорка развернутую колонну противника. Каски и автоматы поблескивали в прощальных лучах солнца. Мурат не мог удержаться от восхищения. Он подумал: «Ну и вышагивают, собаки!» Но тут же он опомнился. Он был ошеломлен. Этот живой таран способен, кажется, пробить горы. Немцы неспроста идут в таком строю. Мурат позвонил по телефону командиру полка. Егорова в штабе не было, в трубке послышался бархатный голос Купцианова.
– Враг бросил против нас превосходящие силы. Прошу подкрепления! – крикнул Мурат.
– Подкрепления не сможем дать. Держитесь своими силами, – коротко ответил Купцианов.
– Враг нас сметет! Я не могу удержать фронта! Подкрепления нужны немедленно!
– Не паникерствуйте, капитан! Ваше укрепление вполне надежно. Потерпите.
Купцианов окатил Мурата ушатом ледяной воды. Мурат вскочил и тут же приказал вызвать находившуюся в резерве шестую роту. «Стоять насмерть!» – приказал он командирам рот. Черт с ним, с Купциановым. Каждый нерв Мурата откликался на пульс боя. Назревал кризис. Открыто, не сбиваясь с ноги, враг надвигался плотной монолитной колонной. В окопах послышалась густая винтовочная стрельба. В двух-трех местах яростно затряслись пулеметы. Наши стреляли собранно. Но чем ближе подходили немцы, тем беспорядочнее становилась стрельба: то сплошные залпы, то беспорядочные выстрелы, то затяжные паузы.
Мурат чувствовал: нависла грозная опасность. Если выжидать, все пойдет прахом, паника охватит людей. Действовать круто! Решительно! Он выпрыгнул из окопа. Тотчас и четвертая рота рванулась за ним. Он бежал впереди и кричал:
– За мной! Вперед! Ура-а!
Самое главное – достичь нашего окопа раньше, чем ворвутся в него немцы. Мурат не оглядывался. Топот ног и уверенность в своих людях говорили ему, что бойцы бегут за ним по пятам. Вот двое солдат обогнали его, вырвались вперед. Вот опередил Мурата командир роты Волошин: шапка сбита набекрень, в руке наперевес самозарядка. Волошин быстро оглянулся, блеснул оскал его зубов. Он что-то крикнул, но Мурат его не расслышал.
– Иди, подтягивай отставших, – прокричал Мурат, догоняя его. Волошин, вильнув в сторону, отстал. Мурат оглянулся на солдат и снова крикнул, увлекая их:
– Вперед!
Видя, что с тыла подходит подкрепление, солдаты в окопе уплотнили огонь. Немецкая цепь надвигалась все тем же железным шагом, плечом к плечу, теряя убитых, но не расстраивая рядов. Ураган огня все усиливался. Возле ушей Мурата посвистывали пули. Он чувствовал: за его спиной все чаще падают бойцы. Вперед! Вперед! Расстояние между четвертой ротой и нашими окопами все уменьшалось. Но сокращалось и расстояние между окопами и немцами. Мурат уже видел бело-серые, плотно слившиеся лица наступающих врагов. В какой-то миг в глаза ему блеснул бледный луч. Так блестит темная сталь, тускло, но слепит глаза. Что это? Он не мог понять. Быть может, это душа смерти. Так он подумал на короткий миг: душа смерти. Но он бежал, бежал навстречу врагу, и раздумывать было некогда.
И тут Мурат увидел человека, который выпрыгнул из окопа и бросился навстречу немцам. Мурат узнал его – Кусков. Пригибаясь, политрук взмахом руки и зычным криком: «За мной!» – как бы вынес солдат из окопов и бросил их вперед.
Генерал-майор Парфенов, командир дивизии, за день три раза выезжал на передовую. Когда атака на правом фланге была отбита и порыв противника спал, генерал вечером вернулся на свой командный пункт. Подготовка к бою в течение последних дней и боевое напряжение сегодняшнего дня теперь сказались: генерал был далеко не молод, стареющее тело его как-то одрябло, каждая косточка в нем ныла тупой болью.
Он знал, что расточительно расходует свои силы, – ездить три раза на передовую было совсем не обязательно, но физическое безделье томило его, и мучила мысль, что если в самую нужную минуту он не появился на самых трудных участках, там непременно что-нибудь случится.
Жизнь Парфенов прожил боевую, был участником первой мировой и гражданской войн и привык к превратностям военной судьбы. Но это только казалось ему, что привык. История ушла вперед. Размах и средства нынешней войны были ни с чем не сравнимы. Отдавая приказы и слушая донесения, генерал-майор ловил себя на том, что многое упустил, многого не предвидел, и это оставляло в нем горький осадок. Правда, бой был не из легких. Пришлось выезжать на более опасные участки и вмешиваться в действия командиров полков. Пришлось собственными руками вырывать успех из рук противника.
Когда на одном из участков немцы прорвали укрепление, командир полка Карпов растерялся. Горячий и суетливый, он стал звонить в батальон второго эшелона, не умея самостоятельно предпринять что-нибудь.
Когда появился Парфенов, Карпов совсем смешался. Бледное лицо его посерело. В голосе прорвались умоляющие нотки:
– Здесь опасно, товарищ генерал! Поверьте, очень опасно! Если бы вам, товарищ генерал, отъехать немного подальше?
Парфенов, сдвинув брови, немедленно отдал приказ бросить в атаку батальон второго эшелона и залатать прореху. Это было самое разумное и верное решение. В случае успеха враг мог расширить щель, вклиниться глубже, а затем разрушить всю систему нашей обороны.
И все-таки Парфенов не был доволен собой. «Это хорошо, но этого мало, – думал он. – У меня под началом живые люди. Они впервые в бою, не обстреляны, не закалены. Они на командира смотрят. Достаточно ли я проявил выдержки? Был ли хладнокровен, внушал ли им полное доверие?»
Война не тактические игры мирного времени. Настоящий бой не укладывается и никогда не будет укладываться в заранее расчерченные схемы. В бою возникают неожиданные ситуации, подстерегают случайности. Надо принимать быстрые, четкие и верные решения. Бой подчас напоминает разыгравшуюся стихию, клокочущий кровавый хаос. И только воля командира, его мужество, его решимость, его опыт способны обуздать, подчинить себе эту стихию и направить ее по нужному руслу.
Словно выключив себя из грохота боя, Парфенов сидел то ли в раздумье, то ли в забытьи. Он крепко закусил черный мундштук трубки. Если бы сторонний человек поглядел на него в эту минуту, он подумал бы: вот сидит усталый, бледный, измученный старик, которому доверили работу не по силам. Обветренное лицо генерала было печальным.
Морщины распахали лицо и особенно четко пролегли две дугообразные складки около рта. Из-под густых, вразлет, бровей двумя точками светятся зрачки. Широкоплечая фигура его осела, он словно поубавился в росте. Не угасла ли энергия в этом человеке? Не ослабла ли воля? Ему доверена дивизия, власть над тысячами вооруженных людей. Он волен бить этой дивизией, как собственным кулаком. Но крепок ли кулак? Верно ли он бьет, куда метит, достигает ли удар цели?
Осень на исходе, воздух пропитан сыростью. В небе перистые облака. Земля – как в испарине. Пахнет увядшей травой, прелыми опавшими листьями, раскисшей на дождях глиной. Временами ветер доносит запах сосновой смолы. Все, кажется, охвачено ожиданием зимы. Все серо. За пригорком, за опушкой леса, видны кровли изб, сгорбленные, как спины озябших лошадей. Из-за облаков показался багряный диск солнца, коснулся своим краем вершин деревьев и холмов.
Грохот орудий то стихал, то разрастался, сейчас он перешел в протяжный вой. Наше командование отдавало себе отчет в том, что на этом рубеже не остановить сильнейшего натиска противника. Нужно было во что бы то ни стало продержаться до вечера и с наступлением темноты оторваться от немцев. Это решение было разгадано врагом. Он поставил своей целью еще засветло прорвать фронт танками и бронемашинами, расчленить наши силы и окружить их. Это была неизменная тактика врага, принесшая ему ряд побед. Жесткий приказ немецкого командования предписывал не считаться с потерями. Врагу удалось прорвать наши позиции.
Парфенов связался с командиром корпуса и уточнил обстановку. На правом фланге дивизии пятились назад. Дивизия Парфенова, находившаяся на левом фланге, пока держалась. Немцы большими силами осуществили прорыв в направлении Ржева. Размах этого наступления еще не прояснился, но было очевидно, что резервы армии брошены под ожидаемый удар. Парфенов не сомневался, что где-то на протяжении растянутого фронта идет жестокое тяжелое сражение. Карпов и Егоров, командиры полков, звонили непрерывно. Противник прорвался в стыках их частей. Оправдывалось худшее предположение генерала, томившее его весь день. Он не сможет отбросить врага.
Как только осознал это, он немедленно приказал выставить на месте прорыва два резервных батальона и артиллерию, к сожалению, малочисленную. Эти действия не сулили верного успеха. Но вот что было примечательно: именно в эту критическую минуту генерал почувствовал, что полон сил, решителен и может на себя положиться. Душевный кризис миновал. Парфенов отдал приказ командирам полков: «Ни шагу назад, даю подмогу». Тыловые части он велел оттянуть назад. Чувствуя, что идет беда, люди на командном пункте засуетились. Дав строжайший приказ не отступать, Парфенов, тем не менее, созвал командиров связи и наметил для каждого полка пути отступления.
Наступившие сумерки застали дивизию в движении. Первыми снарядились тыловые части. Был слышен грохот тяжелых колес и прерывистый рокот машин. Отдельные подразделения тоже поспешно снимались. Сгущавшаяся темнота прикрывала эту сутолоку. Пехота сплошной стеною поднималась на возвышенность. Цепи отходили нестройной перебежкой, то вытягиваясь в линию, то укорачиваясь и как бы утолщаясь. Цепи эти, звено за звеном, скрывались в лесу.
Следом показались немецкие войска. В какой-то миг из-за темной стены черного леса, с западной его стороны, вырвались штурмовики, белые их кресты были отчетливо видны в свете угасающей вечерней зари. С утробным рокотом они пикировали, рассеивая отступающих, загоняя их в лес, в ложбины и воронки. Затем, построившись в ряд, подобно веренице перелетных гусей, тяжело переваливаясь в небесной глубине, пролетали на восток ночные бомбардировщики. И, как жеребята за матками, мчались вместе с ними истребители.
Стрельба доносилась отовсюду. В одном месте она вспыхивала, словно лучина, и так же быстро гасла; в, другом, словно неутомимый дятел, долбила и долбила в ночной темноте.
Оставшиеся в заслоне или припоздавшие подразделения часто сталкивались с противником. Отбрасывая пехоту к обочинам дорог, к лесным опушкам, сея смерть, неслись танки с зловещей свастикой на черной стали.
Все было в стремительном движении. Одни отходили, цепляясь за опушки леса, за деревушки и отстреливаясь, отдельные взводы, группы бойцов в горячем порыве бросались навстречу танкам и гибли.
Подпрыгивая на кочковатой дороге, шла открытая машина. Генерал Парфенов молча сидел рядом с шофером.
Дорога углубилась в лес, машина сразу сбавила ход. В темноте едва был виден далеко растянувшийся обоз. Извиваясь черной лентой, он уходил в ночь, в лес. Шофер Федя по привычке дал гудок. Но узкая дорога была забита. С беспомощным выражением Федя взглянул на генерала:
– Не сможем пробраться вперед, товарищ генерал.
– Поезжай за обозом. Лес скоро кончится, – сказал Парфенов.
Но обоз продвигался все медленнее. Через некоторое время телеги, наезжая одна на другую, остановились. Послышались крики, ругань, брань. Федя, накренив машину в сторону, проехал по кромке несколько метров и затормозил. Телеги запрудили всю дорогу. Сутолока, толчея, сбившиеся в кучу люди, шум. Парфенов слез с машины и пошел вперед.
Люди кричали:
– Осади телегу назад!
– Как же я ее сдвину? Не видишь, что ли, колеса сцепились, как собаки.
– Чего рот разинул? Оттягивай за колесо!
– Хлопцы, наваливайтесь! Валите телегу!
– Почему валить? Ведь она груженая! Обожди! – вопил какой-то ездовой.
– Немцы-то подождут тебя? У них танки!..
– Что танки? Где танки? – послышался испуганный голос.
– Танки? Где танки? Та-а-нки!..
– Отставить! – громко крикнул Парфенов.
Он подошел к толпе:
– Что у вас в повозке?
– Продовольствие, товарищ начальник, – ответил ездовой, не узнавая в темноте генерала.
Переднее колесо рассыпалось. Телега концом оси врезалась в дорогу.
– Живо разобрать поклажу, – скомандовал Парфенов и, когда обозчики, как пчелы, набросились на телегу, обернулся к ездовому: – Сверни телегу с дороги, распряги коней...
...Дивизия отступала всю ночь. Далеко за полночь нажим врага стал ослабевать. Отдельным частям удалось оторваться от противника. Генерал всю ночь трясся на своей машине. Обманчивая надежда, горечь отступления – самые разноречивые чувства боролись в нем, сменяя друг друга. Но все покрывала тревога: долгое время он не имел вестей от некоторых полков. Мучительные раздумья о резерве уступили место тревоге за судьбу дивизии. Дивизия представляла собой монолитную силу, когда отражала врага на позициях. Хорошо или дурно, но он отдавал боевые приказы, и дивизия выполняла их. Она сопротивлялась. Теперь, при отходе, молот врага долбил ее по частям. Она рассосалась по лесам, низинам и оврагам. Едва удается после долгих поисков получить сведения от одного полка, как теряется связь с другим. Найдешь этот, и он, спустя короткое время, исчезает снова. Неизвестно, где скитаются мелкие части дивизии. Где немцы? Спереди? Сзади? Иногда стрельба слышится со всех четырех сторон.
Туманный лунный свет вдруг пролился на землю, раздвинув границы видимого. Заискрилась, тускло засияла роса в низине. Кругом, куда достает взор, – леса в лиловатом тумане.
Парфенов отослал свой штаб вперед, а сам решил дождаться подхода полков. Федя любую свободную минуту использовал на то, чтобы осмотреть машину, – с тряпкой в руке он уже возился у капота. Генерал прохаживался взад и вперед, разминая затекшие ноги.
Быстрыми шагами подошел его молоденький адъютант.
– Ночь-то как похолодала, товарищ генерал, – сказал он, стараясь вызвать на разговор молчавшего генерала.
– Почему не похолодать? Зима близко.
– Наша русская зима еще покажет немцам, где раки зимуют, – сказал адъютант, ободренный тем, что генерал ответил ему. На это Парфенов только протянул:
– Да-а...
– Не заморить ли нам червячка? – предложил адъютант.
– Потерпим.
Генерал ждал, когда подойдет показавшаяся вдали колонна. Ждать пришлось недолго. Когда длинная вереница солдат, шагавших торопливо и дружно, сравнялась с ними, адъютант крикнул:
– Какого полка люди?
– Полка Егорова.
Отделившись от колонны, к Парфенову подошел Мурат. Генерал оборвал на полуслове его рапорт и протянул руку. Побледневшее и огрубевшее лицо Мурата, его насупленные брови чем-то тронули Парфенова, в душе его потеплело, словно он увидел близкого человека.
– Отходишь?
– Да-а... Отступаю.
– Людей не растерял?
– Все под моей командой, товарищ генерал. Тороплюсь к намеченному пункту. Там мы нырнем в землю.
Парфенов в сопровождении Мурата медленно шел по обочине дороги. Приостановившись, он положил руку на плечо комбата.
– Расскажи, как дрался батальон.
Мурат чувствовал, что дружеское участие в такую напряженную минуту может расслабить его волю. Он осторожно, чтобы генерал не заметил этого, высвободил плечо.
– Для начала неплохо, товарищ генерал. Не могу сказать, что сражались плохо. Но вот... удираем, – вздохнул Мурат.
– Ты этим не огорчайся.
Мурат продолжал:
– Есть отличившиеся бойцы. Геройски дрались. Мой долг вам доложить: политрук Кусков в критическую минуту спас положение...
– Жив?
– Идет в колонне.
– Где остальные батальоны?
– Первый позади нас. Где третий – не знаю, наверное, идет где-нибудь. Разрешите идти, товарищ генерал?
– Желаю удачи,– сказал генерал, пожимая руку Мурата.
– Мы еще повоюем, товарищ генерал!
Мысли, всю ночь терзавшие Парфенова, кажется, теряли свою изнуряющую остроту. Как искры в темноте, мелькали и гасли коротенькие вести, долетавшие до командира в этом хаосе отступления.
Вот отходит батальон Арыстанова. И другие полки, конечно, идут по тем тропинкам, по которым ведет их жестокая необходимость войны. Политрук Кусков... Парфенов не мог припомнить его. Возможно, генерал не раз его видел, но среди множества командиров его дивизии облик политрука затерялся. Да, в тяжелую минуту спасти положение... Кусков, наверное, идет в той удаляющейся колонне, незаметный среди таких же, как он, незаметных людей. И немало их, Кусковых. Их много. «Что ж, старик, покрепче затяни подпругу. Побольше веры в людей. Все еще образуется».
Так, почувствовав внезапное облегчение, думал генерал Парфенов, стоя у своей машины.
– Раушан, я хотел тебе кое-что сказать...
Ержан отвел взгляд в сторону. Слова, которые он произнес, показались ему чужими, точно он вычитал их из книжек. Он заставил себя улыбнуться, но и улыбка вышла неестественная. Они неторопливо шли среди густого леса. Раушан с удивлением посмотрела на Ержана:
– Говори.
Голос ее звучал равнодушно и спокойно. Это охладило Ержана. Но, может быть, он ошибся? Голос – это обманчиво. Главное – глаза. Они не солгут. Быть может, они говорят о том, что Раушан прячет от него в своей душе... И он снова взглянул на Раушан. Лунный свет падал прямо в лицо девушке, ясные черные глаза ее доверчиво смотрели на него. В следующее мгновение он прочитал в них вопрос: «Ну почему же ты молчишь, Ержан?» И это его странно успокоило. Значит, Раушан интересуется мыслями Ержана. И в то же время почувствовал, что сейчас не может сказать ей то, что собирался сказать.
Он проговорил все тем же чужим голосом:
– Малосущественно. После скажу.
Но неестественный тон не обманул девушку. В самой неизвестности она почувствовала что-то, что ее насторожило. Она шла молча, не глядя на него, чувствуя рукой его локоть. Луна катилась по небу, пробираясь меж легких облаков, и вдруг скрылась за тучей. Неожиданный сумрак испугал девушку. Она боязливо взглянула на Ержана. Луна выкатилась из-за тучи. И Ержан увидел, как взволнована Раушан.
Они остановились у березы, слившей шепот своих ветвей с шепотом предрассветного ветерка. Прозрачно-серые листья берез поблескивали, словно рыбья чешуя. Скорее это было похоже на блеск бесчисленных серебряных монет, которые то вспыхивают, то гаснут. Вот от дерева к дереву пробежал легкий ветерок, с шумом посыпались серебряные монеты.
