Текст книги "Избранное в двух томах. Том первый"
Автор книги: Тахави Ахтанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 29 страниц)
И снова, взглянув на Добрушина, Бондаренко подумал: «Неспроста он сегодня такой». Его беспокоила мысль о мальчике: как бы по недоглядке не попался к немцам.
Внезапно он резко повернулся к Добрушину:
– Чего это ты каркал над Санькой? Иди, мол, осторожно, гляди в оба?
Добрушин опешил:
– По-твоему предосторожность ни к чему?
– Нет, это ты нарочно сказал, чтобы глупый пацан все время оглядывался. Он станет оглядываться – вот и попадется. Ну, Добрушин, гляди у меня!
– А, перестаньте, – миролюбиво пробурчал Борибай. – Не хватает еще, чтобы вы между собой передрались.
Но вот на тропинке показался мальчик. Следом за ним брел старик. Подойдя к месту, где он часа два назад встретил красноармейцев, мальчик снял валенок и стал перематывать портянку. Проделав это, он тихонько свистнул. Бондаренко свистнул в ответ. Мальчик и старик неторопливо сошли с тропинки в лесную чащу.
Добрушин, высунув голову из-за веток, увидел сияющее лицо Саньки – мальчишка был горд тем, что впервые в жизни выполнил большое и опасное поручение. С разбегу он крепко обнял Добрушина. Мог ли знать Добрушин, что такое близость человека человеку!
Мальчик быстро разжал объятия, скинул мешок с плеч.
– Дядя, принесли! – вздохнул он и протянул мешок Добрушину.
Руки Максима задрожали, и он уронил мешок на землю.
Штаб полка расположился за оврагом, среди молодых островерхих елей в наспех вырытых землянках, словно паутиной оплетенных телефонными проводами. Снег вокруг них был утоптан. Поодаль стояли грузовые автомашины, накрытые брезентом, горел костер. Возле него, размахивая руками в рукавицах, пританцовывали озябшие солдаты.
В одной из этих землянок Купцианов, сидя на ящике, склонился над картой, исчерченной бесчисленными значками. Его позвали к телефону. Командир третьего батальона Конысбаев сбивчиво доложил обстановку.
Откинув промерзлую плащ-палатку у входа в землянку, вошел комиссар полка Стрелков:
– Что там у них стряслось?
– Подполковник Егоров тяжело ранен... Его отправили в санроту.
– Вот же не вовремя! Критический момент, а командира вывели из строя. Эх, черт возьми! – Стрелков подошел к Купцианову. – Командование полком придется принять вам, товарищ майор. Я поеду узнаю, в каком состоянии Егоров.
– Передайте подполковнику, товарищ комиссар, мое горячее пожелание скорее поправиться, – проговорил Купцианов, сделав скорбное лицо.
Стрелков вышел из землянки.
«Итак, я теперь командир полка, – подумал Купцианов. – Мечта сбывается». Но к чувству гордости примешивалось сомнение, сумеет ли он справиться со своими обязанностями в тяжелой обстановке. Купцианов постарался подавить в себе эти сомнения.
Спустя несколько минут, сняв телефонную трубку, он бодрым голосом передавал командирам батальонов:
– Говорит Купцианов... Я принимаю командование полком. Через десять-двадцать минут обстоятельно доложите мне обстановку на ваших участках.
Вениамин Петрович сознавал, какая ответственность легла на его плечи. Слушая доклады комбатов, он нервничал, горячился, переспрашивал, требуя ясности и точности в ответах, отдавал приказы. Как ни старался сдерживать себя, в его голосе нет-нет да и прорывалось ликование. В голосе командиров батальонов ему чудились нотки зависти и подобострастия. Да и штабные офицеры, казалось, теперь относились к нему иначе, заискивали.
Итак, новые заботы, новые обязанности. Он даже не нашел времени позвонить в санбат и справиться о здоровье Егорова. И только когда вернулся Стрелков, Купцианов спросил все с тем же скорбным лицом:
– Как наш Максим Федотович? Надеюсь, рана не опасна...
– Вышел из строя надолго. Осколок раздробил бедро. Придется отправить в тыл, – подавленно ответил Стрелков. – Как тут?
– На участке спокойно.
– Хорошо. Напишу-ка письмо жене подполковника, – сказал Стрелков.
– Я тоже поставлю свою подпись, – крикнул Купцианов вслед уходящему комиссару.
Адъютант командира полка все еще не возвращался из санбата. Поэтому Купцианову пришлось взять в сопровождающие одного из своих помощников: он отправился на передовую. Гнедой неторопливо рысил, пытался укусить Купцианова за колено. Небо с утра так и не прояснилось. В полдень стал посвистывать ветер, завихрилась поземка.
У смутно белеющей скирды закопошились фигурки солдат. Купцианов подъехал к ним. Солдаты, разворошив стог, делали в нем углубления, чтобы укрыться от непогоды. Сквозь косо летящий снег командир полка рассмотрел коренастого казаха, с аппетитом грызущего мерзлый хлеб. Осаживая коня, Купцианов строго спросил:
– Что за люди?
Казах, увидев конного командира, сунул хлеб в карман, неловко поднялся.
– Взвод Фильчагина.
– Как твоя фамилия?
– Кошкарбаев, товарищ командир.
– Куда направляетесь?
– О том ведают начальники...
Хрупкий белокурый юноша, выбежав из-за стога, отрапортовал:
– Командир взвода лейтенант Фильчагин. Направляемся в ваше распоряжение.
– Как вы сказали?
– Был приказ идти в распоряжение начальника штаба, – недоумевая, проговорил Фильчагин.
– Перед вами новый командир полка, – подсказал стоявший рядом с Купциановым сопровождающий его помощник. – Подполковник ранен.
Фильчагин с любопытством посмотрел на Купцианова.
Заслышав слова «командир полка», неуклюжие в теплой одежде солдаты виновато начали подниматься.
Купцианов насупился, нервно ударил себя хлыстом по ярко начищенному сапогу:
– Что за отдых? Кто разрешил?
– Уж очень ноги натружены. Сделали небольшой привал, – переминаясь, ответил Фильчагин. – Да еще эта скирда на пути, будь она неладна... Так и манит погреться.
– Не в гости едем. Куда спешить? – пробормотал Кошкарбаев.
– Безобразие! Приказа не выполняете? А ну, живо! – крикнул Купцианов.
Солдаты не спеша вылезли из разворошенной скирды, медленно вышли строиться. Иные из них замешкались, возясь с вещевыми мешками.
– Поторопитесь, лейтенант! – сердито подгонял Купцианов, дергая повод и выпрямляясь в седле.
– Ну, ну, поживей, – засуетился Фильчагин. – Что собираетесь, как бабы на базар!
Обветренные, почерневшие от стужи солдаты медленно двинулись по снежной целине. Ветер дул им в спину и загибал полы шинелей к ногам, как хвосты лошадей.
Купцианов вздохнул, глядя вслед тяжело шагавшим по снегу солдатам, согнувшимся под тяжестью оружия и боеприпасов. Эти люди уже несколько месяцев непрерывно отступали, но не потеряли стойкости и мужества.
Трогая коня, Купцианов вспомнил, что командиром седьмой роты был назначен Уали Молдабаев. Он решил было окликнуть Фильчагина, спросить у него, куда же девался Уали, но раздумал – можно узнать обо всем от Конысбаева. Проехав низину, всадники спешились и пошли пешком, поручив лошадей коноводам. Судя по обилию телефонных проводов, где-то поблизости расположился штаб батальона. Впереди расстилалась поляна, на противоположной ее стороне находились наши окопы. Там время от времени разрывались снаряды. Красный маслянистый свет пробивался даже сквозь густо падающий снег.
Купцианов и сопровождающие его люди, надев белые маскировочные халаты, шли смело, не хоронясь.
Безрадостные мысли нахлынули на нового командира. Полк понес очень серьезные потери. Когда генерал Парфенов по радио подтвердил слова комиссара Стрелкова о назначении его на новую должность, Купцианов почувствовал себя так, словно ему доверена чуть ли не вся армия. По сейчас, разобравшись во всем, он видел, что командовать ему предстоит жалкими остатками полка. Два обескровленных батальона – вот и все, что составляло теперь полк. Чего он достигнет с ними, какой совершит подвиг? Одному богу известно, надолго ли сохранят боеспособность измученные, усталые солдаты. Не переоценил ли свои силы Вениамин Петрович. Размышляя о собственном успехе, он вдруг увидел, что по служебной лестнице, которая открылась перед ним, легче скатиться вниз, чем подняться вверх.
А натиск фашистов не слабел: все сильнее разрывы мин и стук немецких пулеметов. Как заставить уцелевших солдат выстоять под этим натиском? Да и сколько придется стоять: день, два, месяц? Раньше Купцианова заслонял Егоров; чуть что, и в ответе был Егоров. А теперь он сам отвечал за полк.
Даже после того, как Мурат Арыстанов со своим батальоном попал в окружение, Вениамин Петрович надеялся, что полк все же выйдет из беды. Он был страшно сердит на Арыстанова: потеря батальона на одну треть ослабила полк.
Если бы сейчас Арыстанов появился с кучкой своих измотанных бойцов, Купцианов приказал бы ему с уничтожающим сарказмом: «Идите, капитан, и принимайте взвод, большего я не могу вам доверить».
Купцианов нашел в штабе командира батальона капитана Конысбаева. Это был толстяк среднего роста, крепкий, как корневище дуба. Плоская голова с залысинами на висках прочно сидела на короткой шее. Лицо в морщинах, на высокий лоб надвинулась шапка черных волос. Из-под густых бровей насмешливо блестят острые темные глаза.
Своей короткопалой шершавой ручищей Конысбаев сильно сжал длинные белые пальцы Вениамина Петровича.
– Каким образом вы потеряли Молдабаева? – нахмурившись, спросил Купцианов.
– Вы, конечно, видели в Казахстане верблюдов. Как бы далеко верблюда ни угнали в степь, он все равно отыщет свой аул, – отвлеченно ответил комбат.
– При чем здесь верблюд? – возмутился Купцианов.
– Я хочу сказать, что умный человек никогда не потеряется.
– А я хочу точно знать, что случилось с Уали.
– Он струсил, бежал с передовой, бросил свою роту.
– Как это бежал? Он храбрый офицер.
– Остатки роты собрали. О храбрости Уали Молдабаева я ничего не знаю.
– Может, он погиб?
– Это мне неизвестно.
Телефонист передал, что Купцианова срочно вызывает генерал...
У деревни Соколово немцы рассекли дивизию Парфенова на две части. Перед генералом встала задача объединить разрозненные подразделения. Несмотря на катастрофическое положение, генерал остался спокойным: как всегда был тщательно одет, выбрит, концы усов подстрижены.
Он знал, как много значит для бойцов в труднейшие минуты боя видеть твердость и самообладание старшего командира. Где-то в глубине души у Парфенова теплилась надежда, что Арыстанов выйдет из окружения и соединится с дивизией. Последние бои и прорыв фронта противником измучили генерала. Но за время отступления он изучил тактику немцев – их клинья и клещи. Вражескими войсками командовали опытные генералы. Следуя по пятам за отходившими советскими частями, они стремились подорвать стойкость наших солдат, вызвать панику ложными маневрами. Парфенов сам допрашивал пленных, читал захваченные документы, стараясь разгадать намерения противника. Он долго думал, что предпринять, и наконец пришел к решению.
Генерал собрался создать в полку Егорова две ударные группы. Для этого он вызвал Купцианова, заменившего раненого Егорова.
Прибыв к генералу и отрапортовав, Купцианов сказал мягко:
– Егоров в тяжелом положении. Ранение очень серьезное.
– Видел я его. Он человек могучий, выдюжит.
– Мне туго приходится. Заместителя у меня нет. Один как перст, – развел руками Купцианов.
– Свободных командиров нет, обойдетесь пока.
Генерал изложил свои соображения о двух ударных группах. Спросил мнение майора.
– В данный момент это самое верное решение, товарищ генерал, – тотчас же отозвался Купцианов. – И вы правы: нужно сейчас каждому полку предоставить побольше свободы действий. – А про себя отметил: «Новая блажь старика».
Парфенов плохо знал Купцианова. Правда, он уже давно приметил вежливого и предупредительного майора. Он казался ему аккуратным, исполнительным командиром. Но Егоров всегда заслонял своей фигурой приятного Вениамина Петровича.
– В полку осталось два батальона, да и те не полного состава, – пожаловался Купцианов.
– Нет каких-либо известий от Арыстанова? – поинтересовался Парфенов.
– Нет! Думаю, что мы лишились батальона.
Генерал спросил:
– Как же так – потерять батальон?.. Не иголка ведь, упавшая в воз сена.
– Да, мы сами виноваты, – согласился Вениамин Петрович.
– Но и обстановка была сложной, – сказал генерал, – отжали, отрезали. Надо уметь пожертвовать бородой, чтобы спасти голову. Потеряли батальон – спасли дивизию... А вы все свое: «виноваты, виноваты». Там, где все виноваты, там никто не виноват. Но у меня теплится надежда на возвращение этого батальона. Батальон не отделение, не взвод.
– Я тоже не теряю надежды, – сказал Купцианов. – Арыстанов неплохой командир. Но слишком уж вспыльчив, своеволен, всегда поступает по-своему. Нужно сдерживать его.
– Разве своевольничал? – удивился генерал.
– Бывало, делал наперекор. Упрям, как черт. Разве выйдет что-нибудь путное из человека, если к его недостаточным знаниям приплюсовать упрямство и самонадеянность. Я предвидел, что он когда-нибудь нарвется на крупную неприятность.
Парфенов искоса наблюдал за Купциановым. «Теперь понятно, какой ключ подобрать к твоей душонке, – подумал генерал. – Больше следовало бы сожалеть о загубленном батальоне, чем охаивать и наговаривать на человека, которого, может быть, и в живых уже нет».
– В последнем бою, ослушавшись моего приказа, проявляя неуместную храбрость, запоздал отойти. Показная храбрость может привести к преступлению, – сказал Купцианов.
– Вы приказ отдали по телефону? – Парфенов посмотрел на Купцианова тяжелым суровым взглядом.
– Нет, посылал человека, – ответил Купцианов, смутившись.
– Вы уверены, что связной доставил приказ? – Пристальный взгляд генерала и недоверчивый голос заставили Купцианова сказать правду.
– Обстановка была слишком сложной... Не знаю точно, доставили приказ или нет.
Генерал поднялся с места, неизвестно к чему проговорил:
– Каждый хочет ездить на лошади начальника.
XII
Жена лесника перепугалась, увидев из оконца воровато подбиравшихся к ее дому солдат. А когда распознала своих, засуетилась.
– Ах вы, мои голуби сизокрылые! Совсем, поди, закоченели на лютом морозе. Отогревайтесь, – приглашала старуха, сухим валежником проворно растапливая печь.
В избушке лесника стало жарко. Солдаты, измученные тяжелой дорогой и зимней стужей, размякли в тепле, укладывались спать на полу.
– Сейчас наварю вам супу. Поди, изголодались. Наверное, и горячего-то не ели давненько... Раненым можно дать по кружке горячего молочка.
Ержану не хотелось ни думать, ни двигаться. Отяжелело тело. Он тупо смотрел перед собой. Рубленая избушка почернела от копоти. В темном углу из рамы, украшенной фольгой, с кротким выражением ласково глядел на него Иисус.
Он обвел взглядом стену избы, увидел портрет Ленина, обрамленный венком бессмертников, а под ним фотографии двоих парней в пограничной форме. Проследив за взглядом лейтенанта, старуха решительно сказала:
– Уйдете, ничего не сыму, ни сынов, ни Ильича, нехай убивают.
Запах шипящего сала, доносившийся от печи, щекотал ноздри, разжигая аппетит. У маленького столика, черного от пролитого на нем жира, Раушан чистила картошку, сбрасывая ленточки очисток в ведро.
– Сколько лет-то тебе, милая? – спросила старушка девушку.
– Девятнадцатый пошел.
– Совсем зелена, а моей Люде в этом году исполнилось двадцать.
– Где же ваша дочь? – Раушан оглянулась по сторонам, словно надеялась увидеть хозяйкину дочь.
– В Ленинграде учится в лесном институте. Родилась и выросла в лесу, поэтому собирается стать лесничим. Давно уже не было письма. А теперь и подавно не будет. Ведь мы теперь проживаем на земле, захваченной немцами. – Старуха тяжело вздохнула. – Лишь бы жива была, бедняжка. Время-то какое окаянное. Говорят, их город тоже бомбят.
– Не переживайте, мама, – попыталась успокоить женщину Раушан.
– У тебя-то мать жива? – спросила старуха.
– Жива. Только далеко отсюда, в Алма-Ате. Знаете такой город?
Казан с водой закипел в печи. От него повалил пар.
– Мужчинам еще так-сяк, но девушке тяжело на войне.
Старуха оглядела спящих солдат.
– Полежи и ты, милая, отдохни, пока я состряпаю.
Ержан встал, уступил свое место Раушан.
– Вот наконец нашелся совестливый молодой человек, – улыбнулась старуха.
Дождавшись, когда Раушан уляжется, старуха подвинулась к Ержану и лукаво спросила:
– Невеста твоя, что ли?
Ержан отрицательно покачал головой, но по глазам старухи понял, что та не поверила.
От зорких глаз женщины не скрылась печаль, омрачившая лицо Ержана, и она поняла, что в его отношениях с девушкой случилось что-то неладное. Она ласково взглянула в лицо Ержану, шепнула ему на ухо:
– Хороша девка!
– Пойду проверю посты, – нарочито громко сказал Ержан и вышел из теплой избы на мороз.
Раушан перевернулась на другой бок. Старуха, видя, что она не спит, спросила:
– Командир ваш?
– Да, – ответила Раушан.
– Хороший парень, красивый, – сказала старуха.
От девушки не ускользнуло ни одно слово старухи: она слышала, что та шептала Ержану. Перед Раушан возник образ Уали. Сердце ее сжалось, будто она снова ощутила его горячее, пропахшее табаком дыхание, увидела блестящие нахальные глаза. Потом вспомнилось растерянное выражение лица Уали, когда, бормоча Коростылеву «хорошо, хорошо, остановлю солдат!», он стал отбегать от дерева к дереву, куда-то в сторону от передовой.
Когда старуха шепнула Ержану «хороша девка», Раушан от досады передернуло.
Окружение, в которое попал взвод, отвлекло Ержана от боли, причиненной ему Раушан. Кровоточащая рана как бы зарубцевалась на время. Он знал: теперь их души никогда не сольются, даже если выпадет случай и они останутся только вдвоем. Сломанная душа не станет целой, сколько бы ее ни чинили. Он был зол на Уали. Стоило ему увидеть Раушан, как перед глазами вставал Уали. Этот тип всегда будет между ними, и никогда Ержан не будет счастлив с Раушан, даже если бы они и поженились. Может ли он забыть Раушан? Нет, рана все ноет и рано или поздно даст о себе знать. Время – лучший целитель. Кто знает, как поступит с ним время? С этими мыслями Ержан подошел к Земцову, стоявшему в карауле.
– Нет поблизости немцев? – спросил Ержан.
– Пока ничего не заметили, – ответил Земцов, посмотрел вверх, крикнул: – Эй, ты, ничего не видно?
На вершине дерева, нахохлившись, как огромная птица, сидел Какибай. Солдат зашевелился, с веток посыпались пушистые хлопья снега.
– Пока ничего не видно, ничего не слышно... Немцы предпочитают для отдыха выбирать большие деревни. Их нюх чует запах тепла.
– Если с подобными мыслями будешь стоять в карауле, конечно, ничего не увидишь, – крикнул Ержан Какибаю.
Земцов приложил ладонь к глазам, вгляделся в лес.
– Как будто кто-то идет, видите, верхушки елочек зашатались.
– Где? – Ержан снял с плеча автомат, отвел предохранитель.
– Вон, смотрите, в той просеке, – показал Земцов рукой, всунутой в варежку.
Лейтенант едва разглядел в туманной дымке настороженно, от дерева к дереву пробирающегося человека с собакой. Какибай и Земцов изготовили к стрельбе винтовки.
– Это не немец... Он не вооружен, – сказал Ержан. Его осенила догадка: хозяйка говорила, что старик ее пошел в соседний хутор и долго не возвращается. Очевидно, это и есть лесник.
Предположение Ержана оправдалось. Бородатый человек в кудлатой шапке, одетый в короткий черный полушубок, увидев часовых, остановился.
– Боже, неужто свои! – сказал он тихо и уже смелее пошел к избе.
– Мы-то свои, а вы-то чей будете? – холодно спросил Земцов... – Уж не староста ли из соседней деревни?
– Что же это старуха наказала вам не пускать меня домой? – Старик стащил кожаные рукавицы, подал Ержану руку, увитую синими набухшими жилами. Широкая мозолистая ладонь была теплой, мягкой и ласковой.
– Все-таки вернулись! – обрадованно воскликнул старик. У него было крупное красивое лицо с большим крючковатым носом: из-под кустистых, чуть-чуть тронутых инеем бровей глядели смелые темные глаза, губ нельзя было рассмотреть между усами и длинной седой бородой.
Возвращаясь со стариком в избу, Ержан спросил:
– Когда здесь прошла наша армия?
– В нашем лесу не было боя, – ответил старик. – Позавчера слышали стрельбу. А хуторяне говорили, будто армия прошла позавчера.
– Не встречали здесь немецких солдат? – спросил лейтенант.
– Сам-то, я не видел, – ответил старик. – Вчера и позавчера не выходил из избы. Но знал, что наши войска бегут по дорогам мимо. На рассвете ходил в соседний хутор... на собрание...
– Куда, куда? – переспросил Ержан.
– ...На собрание. Проводил собрание учитель, старый коммунист. Он сказал, что райком партии советует всем нам остаться дома. Все, что требуется для пропитания, закопать в землю и вредить оккупанту, кто чем сможет. Поодиночке будем его вколачивать в гроб. Учитель сказал, что немцы в занятых селах заставляют крестьян выбирать старост, и предложил загодя наметить на эту паскудную должность своего человека. И хоть кладовщик колхоза отказывался, мы единогласно выбрали его... Спрашивал я на собрании, где немцы. Никто толком ничего не знает. Но бабы, вроде бы, видели, как в соседней деревне в центральную усадьбу колхоза входили вооруженные чужаки... Ну, а вы, видать, отстали от своих?
– Да, идем из окружения, – сознался Ержан.
– От беспорядка и большая рать погибает, – старик был немногословен и не стал расспрашивать, какой части, куда направляются.
Когда они вошли в избу, старуха, не выдавая своей радости, встретила мужа укорами:
– Совсем извелась... В твои лета сидеть бы на печке. Время-то сейчас муторное. А ты таскаешься ночами по лесу. Что, кабы словили тебя супостаты? Вся измаялась, пока вернулся... Три дня провалялся в постели, только вчера поднялся... Теперь, пока не вернется наша армия, и шагу не ступишь из дому.
Старик не перечил старухе. Когда бойцы съели котел горячего супу, он стал расспрашивать у Ержана о том, как они оторвались от своих.
– Я сам старослуживый, четыре года пробыл на империалистической. Двух Егориев удостоился. Хорошо знаю нелегкую жизнь солдата, – издалека начал он. – Нелегко в окружении, но всякая беда наставлением служит. В тяжелый переплет попали вы, как кур во щи. Если нужна помощь – проси, что в наших силах – сделаем. Знаю, с продуктами у вас туговато, – он окликнул старуху. – Василиса Ивановна, что у тебя есть из припасов, чтобы дать этим молодцам на дорогу?
Василиса Ивановна всплеснула худыми руками, засуетилась.
– Мясо все вышло, есть немного картошки... И мучки нет, чтобы испечь хлеба. Не успели смолоть пшеницу.
– В таком случае пожарьте нам пшеницы, – попросил Ержан.
Старик непонимающе посмотрел на Ержана.
– Жареная пшеница – очень вкусная еда. В детстве ел не раз, – сказал Ержан, улыбаясь. – Быстренько пожарим и айда...
Пока старуха жарила пшеницу, Ержан расспрашивал у старика дорогу. Лесник долго толковал о многочисленных лесных чащах, реках, озерах, называл деревни, описывал, чем отличаются они друг от друга, рассказывал о развилках дорог, о тропах, по которым надо будет идти.
– Ну как, понял?
– Как будто понял. А остальное увидим на месте, – ответил Ержан.
Старик позвал жену, увел ее в сенцы, долго шептался с ней. Старуха вернулась в избу, вытирая глаза кончиком платка, наклонилась, чтобы спрятать лицо, завозилась возле чугунков. Старик ушел в сарай кормить корову.
К вечеру отдохнувшие и повеселевшие бойцы были готовы продолжать путь.
– Большое спасибо за хлеб-соль, – сказал Ержан, пожав руку прослезившейся старухе, чмокнул старика в бороду.
– Нет, товарищ командир, погоди прощаться со мной, – сказал старик, надевая полушубок и снимая со стены ружье, исподлобья метнув взгляд на старуху. – Я пойду вместе с вами, покажу дорогу, выведу к нашей армии! Я эти леса как свои пять пальцев знаю.
– Молодец дед!
– Настоящий герой! – послышались голоса из строя. – Ваше намерение очень похвально. Спасибо вам! – сказал Ержан. – Но вы старый человек... Да и жену вашу на кого оставите? Наш путь тяжелый, и неизвестно, что может случиться.
– Не смотри, сынок, на мои слезы. У женщин слезы всегда наготове. Я плачу даже, когда он уходит в лес собирать валежник. Вы ведь не на прогулке... Трудно, когда не знаешь дорогу, а мой Ерофей Максимович знает каждую тропинку...
– Ну, прощай! Не поминай лихом, с такой женой горе – полгоря, а радость – вдвойне, – старик нежно поцеловал старуху в губы, свистнул собаку. – Пошли, ребята, – обратился он к выстроившемуся взводу.
– Горе что море: не переплыть, не выпить, – пробормотала женщина, и пока солдаты не скрылись из глаз, стояла она у своей осиротевшей избы.
– ...Нынче зима выдалась суровая, – говорил Ерофей Максимович. – Сразу прижала после дождей. Видишь, как хватает мороз? Деревья звенят, будто железные.
Ерофей Максимович и Ержан вели бойцов по тропинке, змеившейся между высокими деревьями.
– Суровая зима не для немца, – сказал Ержан.
– На мороз не надейся, на себя надейся. Русская зима поморозит немцев, но я еще не слышал, чтобы только мороз сумел прогнать врага... Говорят, их танки никаким снарядом не прошибешь, – рассуждал Ерофей Максимович, по колено проваливаясь в зыбучем снегу.
– Тогда что ж, по-вашему, они должны победить нас? – угрюмо спросил Ержан.
– Нет, дорогой, я не говорил таких слов, – возразил Ерофей Максимович. – Немцы сильны, и незачем успокаивать себя, убаюкивать обманом. Обман – плохой помощник солдату.
– Конечно, конечно...
– То-то, – продолжал старик. – А насчет моей веры в победу можешь не сомневаться. Думал не один день. Немец вон с одного разгона допрыгнул до Москвы... Голова пухнет от дум. Лесник не дикий медведь, обитающий в непролазной чащобе. Он тоже много думает, для этого у него есть время. Лесника лают одни лишь воры. Мы не дозволяем им рубить лес. Как детей своих, оберегаем деревья... Много ли лесов в вашем крае?
– В Казахстане лесов маловато...
– Тогда ты должен знать им цену. – Ерофей Максимович остановился, достал кисет, вынул из шапки немецкую листовку, оторвал от нее клочок бумаги для завертки. – Какой национальности будешь? В ту германскую войну довелось мне встречать солдат, внешностью схожих с вами...
– В конце империалистической войны казахов мобилизовали на тыловые работы. Но наш народ взбунтовался против царя, – пояснил Ержан. – А курить, дорогой, нельзя! Запрещаю. Один огонек цигарки может всех выдать.
Лесник недовольно спрятал кисет, опустил наушники шапки и пытливо взглянул на Ержана:
– Теперь я будто твой солдат и потому имею право спросить: почему влипли в окружение?
– Думаю, что несчастье случилось по моей вине... И не заметил, как подсадил врага себе на шею...
– Много ли их было, супостатов?
– Душ двести.
Ерофей Максимович, подняв широкую ладонь, остановил Ержана:
– Обожди чуток, помозгуем, как дальше быть. По правую сторону, примерно в десяти километрах, проходит большак, ведет на Волоколамск. Впереди – километров на десять – открытая местность. По дороге повстречаем две деревушки. Ближняя, примерно в двадцать дворов, будет Васильево, а дальняя, что побольше, та Татьянино. Конечно, я не знаю, кто может повстречаться на этом пути... А если левой стороной податься мимо деревни Николаевской? Та сторона лесистая, там меньше риска, но путь будет дальним. А уже на носу рассвет. Если пойти прямо, – до утра в аккурат достигнем леса. Вот это все и решай своим умом, командир... Да помни поговорку: «Тише едешь – дальше будешь».
Ержан достал компас, сверился по карте, принял решение:
– Твоя поговорка неприемлема для войны... Пойдем короткой дорогой, напрямик. Отец учил меня: раздвоится дорога – иди по широкой.
– На войне, как нигде, предосторожность не мешает, – недовольно пробормотал Ерофей Максимович.
– Ты прав. Осторожность нужно соблюдать всегда... Земцов, Ахметулин, Бондаренко, подойдите сюда... – и когда солдаты подошли, наказал: – Вы пойдете в двухстах метрах впереди, в боевом охранении. Ерофей Максимович, идите с ними.
– Приказ командира – закон для бойца, – сказал старик, лихо приложив руку к шапке, и снова потянулся за кисетом.
– Только шагайте быстро! – приказал Ержан.
Ему не хотелось обходить село Татьянино после того, как они тихо и бесшумно сумели пройти спящее Васильево. Боевому охранению он приказал идти по тропинке, проходящей за деревней. Крестьянские избушки в ночной темноте напоминали отдыхающих верблюдов расположившегося на стоянке издалека бредущего каравана. Сонная тишина села заставила позабыть опасность, звала к теплой постели, к блаженному покою.
Гавкнула лесникова Лайка. Внезапно из-за сарая раздался пронзительный окрик:
– Хальт!
– Вот тебе и на, – выругался Ерофей Максимович и взвел оба курка двустволки.
Усталый батальон безостановочно двигался к горизонту, затянутому траурной каймой дымных пожаров.
Мурат, после того как разминулся со взводом Ержана, всячески избегая боя, не мог пройти невидимым среди немецких частей. Три раза ему приходилось вступать в стычку с большими группами противника. Положение батальона было отчаянное. Измученные бойцы, подавленные постоянной угрозой опасности, едва волочили ноги, а им еще приходилось нести раненых товарищей.
Батальон Арыстанова повстречался с немецкой колонной, идущей по шоссе, которое ему надо было пересечь. Мурат решил по узкой тропинке перебежать шоссе на виду у подходивших немцев и скрыться в лесу. Вначале немцы не обратили внимания на батальон, но потом послали в разведку двоих солдат. Мурат, вышедший на шоссе, скомандовал прибавить шаг, приказав не трогать разведчиков. Немцы, подойдя ближе, рассмотрев русских вблизи, бросились бежать к своим. Если бы разведчиков пристрелили, немцы бы с ходу начали преследовать, а пока два солдата вернулись к своей колонне, топтавшейся на месте, и дали объяснение офицерам, Мурат пересек опасное шоссе и выиграл порядочное расстояние.
Немецкая колонна быстро перестроилась в боевой порядок. По снегу, сверкавшему как серебро, словно муравьи, расползлись черные точки. Отсвечивая на солнце, ослепительно блестело оружие.
– Сзади немцы! – доложил солдат из группы прикрытия.
– Бегом к лесу! – скомандовал Арыстанов.
Солдаты кинулись к видневшемуся впереди бору. Бежали мимо железных мачт электропередачи с оборванными медными проводами, жалобно позванивающими друг о друга.
Мурат дождался конца колонны и подозвал политрука Кускова. Оба лежали последними, на ходу перекидываясь словами.
– Как только наш батальон войдет в лес, возьми второй взвод и останься на опушке в засаде. Задержи врага, дай нам возможность оторваться... Но не упускай нас из виду, не забывай печального опыта.
Батальон приближался к лесу. Растянувшаяся было колонна подобралась, укоротилась, раздалась в ширину. Бойцы рассыпались и бежали, бороздя ногами сухой рыхлый снег. Подводы, наполненные ранеными, и две сорокапятимиллиметровые пушки понемногу стали отставать. Ездовые сколько ни стегали лошадей, ничего не помогало: колеса глубоко проваливались в снег, усталые лошади еле тащились, с трудом преодолевая волнистые сугробы, преграждавшие им путь.
